Текст книги "Ребёнок от сводного врага (СИ)"

Автор книги: Каролина Дэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Глава 8. Откровение

Он красивый, когда спит. Всегда был красивым, надо признать, каким бы непереносимым ни был и как бы я ни ненавидела мир, который окружает нас, ни проклинала судьбу, которая заставила меня прийти сюда и слушать размеренные пиканья приборов. Вру. Не судьба дала пинок и приказала приехать в частную клинику, а родители.

Мама позвонила с Мальдив на следующий день и попросила приглядеть за «братиком». Почему не прилетели сами? Не знаю. Мама что-то упомянула о плохой погоде и постоянных дождях. Они даже свадьбу хотят отложить. Странно, если честно. Гугл сказал, что на Мальдивах никаких аномальных осадков нет, весь день светит солнце, а волны спокойно омывают побережье.

Белые стены ослепляют. Еще немного, и я достану из рюкзака солнцезащитные очки – настолько сильно белый давит на глаза. Лицо Дани остается таким же спокойным и невозмутимым, но стоит ему проснуться, на смену спокойствию придёт боль. Боль, которую ничем не утолить.

Помню, как подошла к медсестре на следующий день после первого посещения и задала один вопрос:

– Он поправится?

– Скорее всего, да, но выйти на поле больше не сможет.

Это приговор. Вердикт, который ничто не сможет изменить, даже если я пойду в церковь и буду стоять на коленях ночами. Знакомое чувство разочарования и обиды накрыло меня в тот день. Я даже не злилась на резкость братика. Забыла все недопонимания, ссоры, угрозы, оскорбления. Мне было искренне жаль его.

Потому что я знаю, каково это – расстаться с мечтой всей жизни…

Зарисовки получаются очень милыми. Аленка сказала, что мои скетчи пора выставлять на выставке, но я все время отказываюсь. Кому я нужна со своими карандашными набросками?

– Д-доброе утро, – хрипловато-сонным голосом произносит Даня, приоткрывая глаза. – Который час?

– Уже три. Ты проспал больше суток, – улыбаюсь я.

Вчера я приехала рано утром после операции. Толя быстро довез меня, напоследок взглянул с жалостью через зеркало заднего вида. Я уже говорила, что он понимает меня, как никто другой. Сегодня мы договорились выехать позже, и правильно сделали. Я просидела около часа в палате в ожидании, когда Дан проснется.

– Почему ты здесь? Где родители?

– Они на Мальдивах. Вылететь не могут из-за плохих погодных условий.

– Плохие погодные условия? На Мальдивах? – усмехается он, закатив глаза. – А я уж думал, папа захочет приехать и прочитать нотацию. Свадьба для него важнее.

– Не вини их, они правда не могут.

– Просто ты плохо разбираешься в людях. Мероприятие на сто человек, приедут влиятельные инвесторы. Такое нельзя отменять.

Сомневаюсь в его словах, но вслух ничего не говорю. Родители не такие жестокие, чтобы бросить своих детей на произвол судьбы, когда у кого-то из них такая беда. Они так не поступят.

– У тебя телефон с собой? – внезапно спрашивает Даня.

– Ну да.

– Дашь на пять минут?

Не совсем понимаю, для чего ему телефон, но все же отдаю гаджет брату. Даня несколько минут что-то ищет, затем разворачивает экран и показывает мне.

– Смотри.

На фотографии наши родители. Мама в свадебном платье, которое выбрала не так давно, и Григорий Викторович в смокинге. Они счастливо улыбаются на камеру. Точнее, улыбается мама, а Григорий Викторович лишь слегка растягивает уголки губ. Позади них лазурное море, под ногами – белый песок, видно кое-кого из гостей.

«Не верю!», – первое, что возникает в голове. Однако против фактов не попрёшь, и Станиславский заведомо проигрывает в этой борьбе. Верю. Моя мама и отчим, которые хотели отложить свадьбу из-за травмы Дани и не смогли вылететь в Москву, когда он попал в больницу.

Они не смогли остаться, когда нам сообщили страшную новость…

Когда мир перед глазами рушится постепенно, ты морально готов принять это. Тебе посылают информацию определенными кусками, фрагментами, проблемы решаются по мере их поступления. Но когда с глаз резко срывают розовые очки и разбивают их о мокрый после проливного осеннего дождя асфальт, ты теряешься. Внезапность, неизвестность и неготовность принять мир таким, каким он является, очень пугает.

Меня пугает.

– Они не просто так оставили тебя, – тихо начинает Даня. – Ты была лишней на их празднике.

– А ты?

– А я неудачно сыграл матч, – горько усмехается он.

Мне больно смотреть на него – уязвимого и раненного. На грусть в болотно-серых глазах, на ногу, прикрытую одеялом. Знаю, что там стоит железная штука, фиксирующая кости. Он не заслужил такой участи, как бы я ни относилась к его существованию. Никто не заслужил.

– Вы выиграли, Дан.

Вчера впервые ввела в поиске запрос о футболе. Никогда не интересовалась им, пока не узнала, что «братик» в больнице.

– Можешь не поздравлять, я проиграл. Мы оба проиграли.

Он прав. Он снова прав.

Стараюсь не спрашивать себя, почему родители поступили так жестоко по отношению к нам, не пытаюсь анализировать, защитить, оправдать. Если Григория Викторовича я знаю чуть больше месяца, то маму – всю жизнь. За что?

– Знаешь, о чем я думал на матче? О радости, если на трибунах увижу отца, – внезапно говорит Даня, взглянув на меня магическими глазами. Сейчас они не кажутся размытым пятном, я представляю, что они больше зеленые, нежели серые. Он не злится, не свирепеет, не желает избавиться от меня. Почему? Трудный вопрос. – Он никогда не поддерживал меня, не приходил ни на один матч, в отличие от мамы.

– Где твоя мама?

Внезапно между нами повисает тишина. Не понимаю, почему она возникает. Дан просто не отвечает, а я не смею прервать его мысли: он думает, как ответить. Мне трудно смотреть на белые стены и белое постельное белье, трудно подсаживаться к кровати, когда он жестом просит подвинуться ближе. Но я выдерживаю давление на глаза, когда всматриваюсь в его. Внимательнее, чем раньше. Вижу их лучше, четче, но не настолько, чтобы полностью уловить тоску в промокшей зелени его взгляда.

– На Троекуровском кладбище. Уже шесть лет.

– Сочувствую.

Не это я хотела услышать, но была готова к такому повороту событий.

– Она ходила почти на все соревнования и матчи, была на каждой тренировке. Она всегда говорила, что у меня талант.

Снова ловлю себя на том, что пялюсь на его улыбку. Она не насмешливая или гадкая, вовсе нет. Скорее милая, мечтательная. Сейчас Даня превращается в мальчишку лет пятнадцати, который наслаждался жизнью и не знал, что такое боль утраты. Я бы хотела посмотреть, каким он был тогда. Наверное, счастливым.

– Теперь мою мечту отняли.

– Понимаю, – грустно вздыхаю, вспоминая свое разочарование в судьбе с горечью в груди. – В шестнадцать я хотела стать архитектором. Готовилась к экзаменам, прочитала кучу литературы, но я не прошла офтальмолога.

– Ты плохо видишь? – он удивленно вскидывает темные брови.

– Все альбиносы видят плохо, и я не исключение. Мама отвезла меня в Германию на операцию, но поправили только нистагм. Я стала видеть чуть лучше, но этого недостаточно для работы.

До сих пор вспоминаю тот отказ. Отказ, разрушавший мою жизнь. Я могла попросить маму подделать справку, прописать хорошие очки, но этого было недостаточно. Люди заметили бы ошибки в проектах.

– Не знал, что у тебя все настолько плохо. Альбиносы мило выглядят.

– Раньше ты считал иначе.

– Раньше я ненавидел тебя.

– А сейчас?

Мне почему-то хочется спрятаться от внимательных болотных глаз. От магнетических теплых лучей, которыми они согревают мое лицо. Сначала глаза, затем скулы, губы. Невольно закусываю верхнюю, улавливаю его усмешку. Даня не спешит с ответом, а я не хочу разрывать возникшую между нами гармонию.

Наверное, это называется иначе, но я не ищу название. Оно само придет со временем.

Внезапно открывается дверь, и врывается медсестра с маской на лице. Не могу точно разглядеть возраст, но вижу, как она улыбается глазами, оглядывая нас.

– Добрый день, Даниил. Нужно обработать спицы. Готовьте ногу.

– Я пойду, – выпаливаю быстро, не дожидаясь, пока снимут одеяло с поврежденной ноги, поднимаюсь с места и…

– Приходи завтра.

Нет, я не ухожу, хотя очень хочу. Оборачиваюсь и сталкиваюсь с чистой зеленью в мужских глазах. Он смотрит с надеждой, без наигранности и желания сделать гадость.

– Хорошо.

Почему мое сердце бьется быстрее? Почему нежный взгляд Дана проникает глубже в мою душу, чем я хочу? И почему он не отпускает меня? Столько вопросов, но я не нахожу других ответов, кроме одного. Мы оказались в одной лодке и нуждаемся друг в друге. Как знакомые. Как люди, которым не все равно. Как… брат с сестрой.

Наши родители слишком эгоистичны. Мы остались оба у разбитого корыта. Но Дане нужна поддержка больше, чем мне, – с разбившимися розовыми очками. Он не будет чувствовать себя одиноким.

И я не буду.

Я просто киваю в ответ, и хочу развернуться, но меня снова останавливает бархатный, чуть уставший голос.

– Эльза?

– М?

– Почаще зови меня Даном.

Я и так называю, просто ты не замечаешь…

Глава 9. Перемены

– Что нарисовала на этот раз? – устало докапываюсь до девчонки. Сидит уже час и никак не может показать, что у нее выходит. А мне интересно, между прочим.

Эльза поднимает прозрачно-голубые глаза из-за альбома, который сложила на согнутые в коленях ноги, сидя на подоконнике. Как она сказала, ей лучше сидится у окна, когда на улице пасмурно и свет не бьет в глаза, нежели на стуле, глядя на абсолютно белые стены палаты и постельное белье. Хоть я и попросил медсестер найти темное белье, стены перекрасить не могу.

– Еще рано, подожди пару минут, – отвечает она с улыбкой на белоснежном лице.

– Эти «пара минут» были пару минут назад!

– Почему ты такой нетерпеливый? Осталось совсем чуть-чуть.

Если бы у меня была возможность, я бы резко встал с кровати и отнял бы этот проклятый альбом. Но она хитрая, устроилась подальше, да еще и на подоконнике, а моя травма не позволяет делать резкие движения. Пока что.

Доктор обрадовала меня новостью. Я смогу ходить и вести полноценный образ жизни. Всего несколько месяцев реабилитации, и я стану как огурчик. Но меня это не особо обрадовало. На поле я все равно не смогу выйти, как и не смогу повернуть время вспять, чтобы увернуться от противника. Ничего не вернуть, случилось то, что случилось. Я пытаюсь смириться со своей судьбой и, лежа один в палате, пытаюсь понять, почему судьба поступила так жестоко. Я спрашивал «почему?». Но одна только постановка вопроса не решит проблему.

Наверное, я бы загнулся за эти недели, если бы не одна белобрысая особа. Она приходила каждый день. Даже когда не хотел ее видеть, даже когда боль в ноге казалась невыносимой. Я посылал ее, а затем просил остаться. Я прогонял ее, а когда она уходила, нуждался в ее внимании. Почему? Потому что чувствовал себя одиноким.

Мое отношение к сводной сестре резко изменилось. Раньше я ненавидел ее за показную невинность, не подозревая, что она на самом деле такая. Ее округлившиеся на новость о свадьбе родителей глаза, подрагивающие руки и шок на белоснежном лице расставили все по своим местам. Мне не стоит ненавидеть человека за то, что мы оказались в одной лодке, что мы слишком похожи.

Больше, чем я подозревал…

Отец с мачехой еще не вернулись с Мальдив, друзья уехали на какую-то вечеринку, парни из команды скорее обрадовались, что такой наглец, как Даниил Богатов, больше не будет играть вместе с ними. Марина пришла однажды после шопинга и расплакалась, когда увидела ногу. Ужас и страх в ее глазах дали понять, что лучше ей не появляться здесь, да она и сама не горела желанием.

– Знаешь, милый, я так не люблю запах лекарств. Меня от них подташнивает, – говорит она жалобным голосом по телефону.

После этого я сбросил звонок и брал трубку только в редких случаях, когда было настроение, а его почти никогда не было. Ключевое слово – почти.

– Ты готов? – Эльза вытаскивает меня из воспоминаний.

– Ну, давай.

Она медленно разворачивает альбом ко мне лицом и глядит на меня в немом ожидании. Она прекрасно рисует, я оценил ее талант, когда впервые увидел черно-белые рисунки, точнее, себя на них. Линии не всегда четкие, я замечал, как она прищуривается, когда рисует, и слишком близко подносит альбом к лицу. Интересно, это из-за зрения?

После того как Эльза рассказала о проблемах со зрением, я прочитал все, что связано с альбиносами, и даже больше. Именно поэтому попросил медперсонал поменять цвет постельного белья.

Интересно, как она живет в нашем светлом доме?

На рисунке я изображён анфас. Глаза закрыты, лицо умиротворенное, спокойное. Одна рука вытянута вдоль туловища, а другая закинута за голову. Губы чуть приоткрыты. Не сильно, как показывают в кино у пьяницы, заснувшего на газоне, а слегка. Чувственно, что ли, будто готов поцеловать прекрасную девушку из сновидений. Что-то меня понесло не в ту сторону. О чем я думаю?

– Я такой умиротворенный здесь.

– Ты только во сне такой спокойный, – растягивает полные, слегка покрасневшие губы в улыбке.

– И все? А за рулем?

– О, вряд ли!

– Почему это? – возмущённо смотрю на Эльзу, которая тут же строит серьезную гримасу.

– Ты слишком напряжен и зол за рулём.

Просто в те дни, когда я подвозил тебя в университет, проклинал пробки, родителей и все живое за то, что мне приходилось тратить время на тебя, «сестренка».

Однако вслух не произношу эти слова. Зачем ее обижать? Не сомневаюсь, что она поняла бы меня, однако в глубине души держала бы обиду, но никогда не показывала ее. Закрытая, как одуванчик в ночи, но раскрывается, когда наступает рассвет. Однако мне хочется постепенно раскрыть ее самому. Так я узнал, что у нас похожий музыкальный вкус, одинаковая любовь к року и ненависть к современной музыке.

– Вот ты понимаешь, что они лепечут? Ощущение, как будто им в рот прыснули лидокаин и заставили записывать трек! – возмущенно начинает Эльза. – Даже скримеры поют понятнее.

И я полностью солидарен с ней.

– Очень красиво, – улыбаюсь, глядя на карандашный рисунок. – Оставишь его мне?

– Зачем? – небесные глаза испуганно распахиваются в ответ на мою просьбу.

– На память. На что я буду смотреть ночью?

– Ночью ты будешь спать.

– А ты?

– А я буду штудировать конспекты, днем с тобой сижу.

И я рад, что хоть кто-то приходит ко мне и веселит, кроме родителей. Точнее, кроме отца. Он позвонил один раз, спросил, как у меня дела, и когда я рассказал о травме, ответил только: «Ясно». Вот и все сочувствие. Я уже говорил, что ему будет плевать на мою боль утраты и разочарование в жизни. Странно, что по телефону не заставил меня знакомиться с документами винодельни.

– Кстати, у «Скиндеров»[1]1
  Скиндер – вымышленная рок-группа.


[Закрыть] вышел новый альбом. Хочешь послушать? – беру со стола телефон и наушники в кейсе.

– Правда? – прозрачно-голубые глаза моментально выражают радость и предвкушение. – Как я пропустила релиз?

– Ты очень невнимательна, холодное сердце! – усмехаюсь в ответ.

– Я не холодное сердце! И вообще, что за дурацкое сравнение с мультиком? Мы совсем не похожи!

Еще как похожи, просто ты этого не замечаешь…

Эльза садится рядом со мной на кровать, втыкает один наушник в ухо. Мы вместе слушаем глубокие басы, ударные, вокал. То спокойный, то слишком резкий. Люблю такую музыку. Именно она дарит умиротворение и нереальный кайф. Чувствую, как она наполняет каждую мою клеточку, дарит драйв и мотивацию к борьбе.

Или дело не в музыке, а в компании?

«Сестренка» неожиданно кладет голову мне на плечо, что заставляет меня повернуться к ней. В ноздри проникает нежный аромат спелой клубники. Светлые волосы немного щекочут лицо, но я не поправляю их. Не хочу спугнуть умиротворение, возникшее между нами. Чувствую, как сердце начинает биться в такт музыке, как ее дыхание сливается с моим. Ее ладонь лежит рядом с моей. Мне стоит лишь дотянуться пальцем, чтобы почувствовать тепло белоснежной кожи. Она не холодная, как у вампиров или у той дурацкой принцессы из мультика. Я в этом уверен.

Она задерживает дыхание, когда я тянусь пальцем и касаюсь ее кожи. Мимолетно, почти незаметно, но я чувствую ее дрожь. Ее саму чувствую – сквозь грубые рокерские нотки. Темные ресницы, наверняка накрашенные какой-то дрянью, подрагивают, прозрачно-небесные глаза не смотрят на меня.

А я бы этого хотел…

– Привет больным! – в палату врывается звучный низкий голос Эдгара, моего друга. Я думал, он укатил с парнями на моря, а он стоит здесь, на пороге палаты. – О, ты не один.

– Я, наверное, пойду, – Эльза аккуратно встает с кровати, забирает рюкзак и мешковатый свитер и идет к двери. – Я приду завтра.

– Не задерживайся, – подмигиваю «сестренке» и замечаю легкий румянец на ее щеках. Однако насладиться этим не успеваю: она быстро покидает палату.

Пустота, возникшая в помещении, накрывает с головой. Несмотря на то что я не один, чувствую себя одиноким. Как всегда, когда она уходит домой. Пока там никого нет, наверное, ей хорошо.

Но мне без неё плохо…

Снова дурацкие мысли лезут в голову. Я не маленький мальчик, чтобы тосковать по какой-то девчонке, тем более по сводной сестре. Это бред.

– Красивая телка, – замечает Эдгар, вытаскивая меня из странных фантазий.

– Это моя сводная сестра, – произношу с нажимом в голосе, ощущая, как внутри все сжимается, а желание дать другу по лицу внезапно оказывается очень сильным.

– Эй, не кипятись так. И не сжимай одеяло – порвешь.

Я его сжал? Правда? Я и сам не заметил, как накатила злость. С чего это?

– Я думал, ты отшил Марину и закрутил с новой девчонкой, – ухмыляется друг.

– Она не моя девчонка.

– Мне показалось иначе.

– Мы – одна семья.

– Но вы не кровные родственники.

– К чему ты клонишь? – я вскипаю так, что мой голос повышается на несколько тонов. – Мы хорошо общаемся, она поддерживает меня, пока я торчу здесь. В чем проблема?

– Я заметил, как ты на нее смотришь, Дан, я видел этот взгляд у своего друга художника, когда он влюбился в свою девчонку (прим. автора: речь идет о главном герое романа «Миллиард секунд», который влюбился в свою подопечную). Поверь, я знаю, как выглядит влюблённый мужчина.

Ты ничего не знаешь обо мне. Не знаешь о моих чувствах, о чертовых взглядах, о наших жизнях. Я винил эту девчонку во всем. В том, что любовница отца стала моей мачехой, что она разрушила нашу семью. Разрушила образ моей мамы…

Я был несправедлив к Эльзе, и просто хочу загладить вину, узнать ее лучше, наладить отношения. Но мне кажется, что я привязываюсь к ней. Слишком быстро. Слишком крепко. Как к сестре.

Нет, это слово абсолютно не подходит. Я не чувствую себя ее братом, а она… Она вздрогнула, когда я коснулся ее руки, и покраснела, когда игриво взглянул на нее.

– Она. Моя. Сестра.

– Как знаешь, Дан, – Эдгар устало вздыхает. – Либо ты будешь счастлив, либо будешь страдать всю жизнь и жалеть о своём поступке.

– Ты слишком мудрый.

– А ты иногда себя ведёшь, как глупый мальчишка.

Я веду себя, как мужчина с мозгами. Я не люблю ее. Она мне не нравится. Я не питаю ложных надежд. У меня есть девушка. Однако эти слова кажутся мне заученными и противоречивыми. Самообман или игры разума? Я никогда не получу ответ на этот вопрос.

Эдгар еще несколько минут рассказывает об отдыхе ребят, о работе с российским художником за рубежом и «двух красивых цыпочках», которых он подцепил на днях. Но его болтовня летит мимо меня. Я не могу сосредоточиться на разговоре, в голове все крутятся слова друга о наших чувствах.

О моих чувствах.

Но их нет. Это просто дружба, просто родственная связь, которая должна была бы возникнуть между братом и сестрой, если бы у них были одни родители. Вдруг Эльза подумает, что я питаю к ней какие-то чувства? То, как она опускает глаза, как краснеют ее щеки, когда я гляжу на нее, как она вздрогнула сегодня, когда я коснулся ее пальцем. Мне нравится ее компания, нам комфортно рядом, но…

Я не хочу давать ложных надежд…

Когда Эдгар уходит, напоследок оглядев меня внимательным взрослым взглядом надоедливого папаши, я беру в руки телефон и пишу:

«Завтра у меня физиотерапия на весь день. Можешь не приходить».

Несколько секунд мой палец нависает над зелененькой стрелкой, но я все же нажимаю на нее. Вот и все. Дело сделано. Если бы я знал, что последует за этим, то… нет, не буду об этом думать, как бы мое сердце ни наливалось кровью.

Глава 10. Зачем ты так?

– Данечка! Наконец-то ты дома! С возвращением! – радостно выкрикивает мама, держа в руках… торт. Да, именно его. Конечно, она не пекла его сама – Рита постаралась, но странная улыбка матери и строгость Григория Викторовича наводят на странную мысль: а так ли уж они рады возвращению блудного сына домой?

Сказать, что мне неловко находиться среди толпы друзей семьи, знакомых и людей, которых я вижу впервые в жизни, это значит, вовсе промолчать. Сегодня, в день выписки и полного выздоровления Дана, пришли все его друзья, вся футбольная команда, даже девушка. Я не видела ее с тех пор, как они поссорились с Даном на заднем дворе. Странно, что сейчас она здесь и летит к нему в объятья.

Может, и не странно, ведь она имеет право прикоснуться к своему парню, в отличие от меня…

За эти полгода моя жизнь не сильно изменилась, но некоторые коррективы были внесены. Рада ли я им? Не знаю. За черной полосой наступала белая, затем опять черная. Постоянно сменяющаяся зебра меня порядком раздражала, принося то радость, то боль.

С одной стороны, судьба подарила мне опору в виде нового родственника, заставив пережить холодные дни в доме, вдруг превращая их в поистине теплые, уютные.

У меня появился друг.

Алена, конечно, всегда поддерживала меня, но мы казались порой слишком разными. Она очень бойкая и целеустремленная, а я более спокойная. Нас с Даном тоже нельзя назвать похожими, но и разными мы не были. Общие интересы, вкусы, предпочтения соединили нас, не говоря об общем положении, когда родители бросили нас на произвол судьбы и целый месяц не объявлялись дома.

Дану было все равно. По крайней мере, он так говорил. Однако я замечала, как зеленая радужка глаз блекнет и наполняется темно-серой злостью, когда речь заходит о родителях. Он мог держать эмоции в узде, но я буквально кожей чувствовала, когда он злился, когда радовался и когда пытался от меня что-то скрыть.

Но эта «дружба» продлилась всего пару месяцев. Как только наступила сессия, я оказалась полностью загружена зубрежкой конспектов. Но все началось раньше. С того дня, когда мы слушали «Скиндеров», я ощутила какой-то странный интерес с его стороны. Притяжение. Влечение. Не знаю, как это объяснить, а анализ тех ощущений ни к чему не привел.

Я хотела поговорить с Даном на следующий день, посмотреть, что испытаю при встрече, но он просил не приезжать из-за физиотерапии. Затем наступила сессия, и я больше не могла ездить к нему каждый день, удавалось только пару раз в неделю. Благо к этому времени приехали родители и подменяли меня, да и друзья его навещали, как он говорил потом. Но я не могла не заметить одну вещь.

Мы отдалились так же стремительно, как и сблизились…

Я все чаще задумывалась о нем, чаще гадала, чем он занимался в тот или иной момент времени, слушал ли нашу любимую группу. Даже Алена заметила мою апатию, когда я уходила в воспоминания, связанные со сводным братом.

– Эльза, в каких облаках ты витаешь? Опять думаешь о своем красавце? – подруга хмурит четко очерченные брови.

– Нет, не думаю…

– Конечно! Так я тебе и поверила. Не обманывай хотя бы меня.

Обманываю и буду обманывать. Прости, Ален, но я сама не могу разобраться, что происходит между нами. Порой я равнодушна к нему, но в то же время волнуюсь и думаю о нем ночами. То мы болтаем без умолку, как старые друзья, то молчим долгие минуты, пока время посещения не закончится.

То я ненавижу его за игнор, то скучаю…

– Ты же знаешь, что я всегда тебя выслушаю, – спокойно произносит подруга.

– Знаю.

– Тогда я буду ждать, когда ты откроешься. Не будь ракушкой на дне океана.

До сих пор вспоминаю это странное сравнение, но игнорирую его, когда Алена повторяется. Через месяц я рассказала ей все о тех непонятных чувствах. О тепле, исходящем от этого парня, о спокойствии и умиротворении, которых я не испытывала ранее. Аленка говорит, что это влюбленность, но я ей не верю. Гугл утверждает, что это чувство интерпретируется иначе.

Любовь…

Но это ложь! Я не могу испытывать любовь к своему сводному брату. Это невозможно. У него есть девушка, которой он собирается сделать предложение, судя по разговорам родителей, намечается работа в офисе, которой он раньше всеми силами сторонился. Я не нужна ему, и он мне не нужен. Наши отношения не закончатся ничем хорошим, мы только испортим друг другу жизнь и разрушим семью.

Интересно, он так же считает?

Я не знаю, насколько мои чувства взаимны. Или они вообще не взаимны. Он добр и ласков со мной, у него прекрасное чувство юмора.

И он красив, когда спит.

Чаще я прихожу, когда он засыпает. Наблюдаю за ним пару часиков, накидываю наброски в альбом, чтобы пересматривать наедине, сидя в уютной комнате. О чем он думает? Что ему снится? Ждет ли он меня в следующий раз?

Не ждет, иначе попросил бы приходить почаще.

Но он не просил, и я не настаивала. Сваливала все на загруженность в университете, на подготовку к сессии, а когда она прошла, на новые предметы. На самом деле они легкие и занимают не так много моего времени. Но я чувствовала, что связь с ним крепчает, причем только с моей стороны. Нам нужно держаться друг от друга подальше.

Мама говорила, что наша бывшая квартира отойдет ему и его девушке. В скором времени, когда курс реабилитации будет завершен, он переедет туда, поближе к офису.

– Спасибо, Марта, – бархатный голос возвращает меня с небес на землю. Он вежливо улыбается моей маме, забирает торт и проходит в столовую.

Сейчас Дан слегка хромает, не более того. Доктор сказал, что это останется из-за травмы, но я верю, что Дан полностью восстановится. Это лишь временные трудности.

– Мариночка так скучала по тебе! – лепечет вслед мама, пока мы рассаживаемся по своим местам. И снова я сижу напротив него, но в этот раз рядом сидит Марина – его девушка. Она вежливо улыбается друзьям Дана, моим родителям и даже мне, а я…

Мысленно молюсь, чтобы этот фарс поскорее закончился.

– Данюся, ты попробуешь кекс? Я сама готовила! – она показывает глазами на парочку кексов. Он говорил, как его бесят уменьшительно-ласкательные, и просил называть его Даном, но для своей красотки он делает исключение. Проглатываю застрявший в горле ком.

Ей делает исключение, в отличие от меня…

– Конечно.

Я всегда думала, что Дан придерживается спортивного питания из-за тренировок, но порой предпочитает что-то сладкое. Второй укол в мою сторону. О третьем, самом главном, не хочу думать.

Он ни разу на меня не взглянул…

– Мариночка, как родители? – спрашивает мама брюнетку, которая скромно опускает глазки с чересчур длинными ресницами. Мечта любой девушки. Интересно, натуральные? У Дана тоже длинные, темные. Почему я сейчас думаю об этом?

– Все хорошо. Мама уехала в Милан на неделю моды, а папа рассматривает фирму для новых вложений.

– Правда? – включается в разговор Григорий Викторович. – Какие фирмы рассматривает?

– Ой, не знаю. Я ничего не понимаю в бизнесе.

– Пора включаться. Родители все завещают тебе, а мы – Дане. Наши семьи отлично поладят…

Я чуть не выплевываю воду на стол, когда слышу эти слова. Надеюсь, никто не заметил этого. Вроде нет. Друзья Дана и Марина внимательно смотрят на Григория Викторовича, сидящего во главе стола, и слушают речь о ведении бизнеса, о винодельне. Все, кроме одного человека.

Взгляд Дана ощущаю сразу же, как только он переводит на меня любопытные зеленые глаза. Да, сейчас они насыщенного зеленого оттенка. Цвет радости и смеха. Но над чем? Надо мной? Он видел, как я чуть не подавилась? Вот черт! Как неловко. Перед ним мне не хочется испытывать это чувство.

Не хочу, чтобы он видел меня такой растерянной, несобранной. Новость о «будущей родне» просто застала меня врасплох, она никак не вяжется с отношением Дана к Марине.

Почему в груди так неприятно колет? Почему мне не все равно?

– Они будут прекрасной парой, – заканчивает Григорий Викторович.

– И прекрасными родителями, – вмешивается мама. – Вы же порадуете нас внуками, да?

Вот теперь я не выдерживаю. Как назло, именно в этот момент я снова отпиваю немного воды и от удивления закашливаюсь, брызги летят в разные стороны. На еду, на мою блузку. На Дана. Он недоуменно глядит на меня с намокшим лицом и футболкой, обтягивающей атлетическую фигуру.

– Эльза, какого…

– Ничего страшного, Марта, – останавливает тираду Дан, за что я мысленно ему благодарна, хоть он и смотрит на меня, нахмурив брови. – Простите, я отойду на пару минут.

Черт! Все глядят на меня, как на идиотку. Глядят и недоумевают, откуда здесь появилась одна белобрысая девчонка по имени Эльза. Хочется провалиться сквозь землю, не ощущать на себе гневно-насмешливые взгляды окружающих.

Я поднимаюсь вслед за Даном, лепечу что-то о том, что нужно привести себя в порядок, и убегаю в ближайшую ванную на первом этаже. Захлопываю дверь и пытаюсь отдышаться, прогоняя подальше стыд и страх, но…

– Что ты здесь делаешь?

Хуже этого дня быть не может. Передо мной стоит Дан. Без футболки. С голым торсом. Глядит на меня вопросительно, сжимая футболку в руках, ждет от меня ответа, а я не могу ничего сказать. Мой взгляд прикован к идеальному атлетическому телу. К крепкой груди, на которой, кажется, прорисована каждая мышца.

Мамочки…

– Прости, – тут же отворачиваюсь от него лицом к двери. Мне надо уйти. Исчезнуть.

– Ты как? В порядке?

Нет, Дан, со мной все плохо. Ты игнорировал меня столько месяцев, отдалился от меня, а затем родители сказали о ваших отношениях, о детях. Ты ни разу не взглянул на меня, пока я не стала остро реагировать на слова мамы. А мне больно. Я не знаю, что со мной происходит, но мне больно смотреть, как ты строишь жизнь и не находишь в ней места для меня.

Никто не находит…

– Да, все хорошо. Я…

– Подожди.

Он, прихрамывая, подходит ближе ко мне. Практически вплотную. Легкие перестают принимать кислород, грудь застывает в одном положении, в то время как глаза пытаются разглядеть цвет его радужки. Нежно-зеленый. Красивый. Я так погружена в космос этих глаз, что не сразу ощущаю, как большим пальцем Дан смахивает с моего подбородка маленькую капельку воды.

– Теперь можешь идти наверх. Тебе лучше переодеться.

Магия нашего единения моментально гаснет, испаряется, хотя он не отходит дальше, может, лишь чуть-чуть. Я ощущаю его близость, чувствую аромат его тела, слышу над ухом дыхание, однако все это никак не подпитывают волшебство, возникшее было между нами.

На его место приходит злость. Резкая и необузданная. Он останавливает меня, когда пожелает, касается, когда пожелает, пробуждает странные чувства, а затем бросает, как ненужную куклу, с которой наигрался вдоволь.