Текст книги "В неверном свете"

Автор книги: Карло Шефер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

– Но не сейчас! – вдогонку крикнул Тойер. – Мы слишком торопимся!

 
Не знав при жизни доли божественной,
Душа покоя в Орке не ведает,
Но если я святыне сердца —
Песне придам совершенство, будешь
Ты мне желанно, царство безмолвия!
 

6 января 2001 г.

Мой мастер, снова я читаю стихотворение Гёльдерлина, на этот раз его вторую строфу. Божественного права у меня нет, но я подумала, что получила божественный подарок. Ну и что? Что из этого? Или я сделала что-то неправильно? Ты стал другим, тебе это доставляет больше удовольствия? Сегодня день Богоявления, Трех Королей – ты мой король? Ты все еще мой король?

Когда я была маленькая, мы праздновали этот день; непременно пекли плетенку, а в один кусочек прятали монетку. Тот, кто ее находил, становился на тот день королем и распоряжался, кому и чем в семье заниматься, во всяком случае, я понимала это так. Я волновалась сильней, чем на Рождество, мечтала когда-нибудь получить эту монетку и стать королевой. Но годы шли, а я никогда не находила монетку. Когда мы в последний раз совершали тот ритуал – тогда я уже была совсем взрослой, – мне выпало долгожданное счастье, но так, как у меня это всегда происходит. Я слишком жадно вонзила зубы в пирог – и сломала зуб. Кровь закапала на тарелку, я смотрела на нее. Старший брат отпустил свою обычную шутку, как всегда. Я рассказывала, что у меня есть брат? Что же ты тогда обо мне знаешь? Что мы знаем друг о друге?

Теперь, когда ты создал меня, когда ты передал мне то, что вытекло из меня с кровью в тот день Богоявления, все это нарастает во мне, словно второе существо.

Я еще тебя не слишком утомила? Ты ведь больше того, чем хочешь быть в нашей среде и чем, пожалуй, никогда не станешь. Мы, специалисты, считаем звезды, не более того. Ты, напротив, сам звезда, ярчайшая из всех. Священная, которая лежит у меня на сердце и должна летать у тебя… Ты сжигаешь меня, и я хочу, чтобы так было.

Я таю в твоей ладони.

10

С тех пор Хафнер с удовольствием рассказывал об этом. Как раз в тот момент, когда он стратегически продуманно расположился на Университетской площади – так, чтобы видеть одновременно и Главную улицу, – в верхнем секторе его поля зрения промелькнула телекомовская кепка, пересекавшая периферию светового ореола уличного фонаря. Он положил деньги на столик и вышел из пивной.

– Бэби Хюбнер?

Джазмен обернулся:

– Легавый! Все шныряешь? Ты, лидер кожаный, не заплатил за пиво в «Круассане», так что лучше там не показывайся!

Хафнер приблизился к самодовольному представителю богемы и произвел его временное задержание.

Они лежали в постели у Тойера. Хозяин с трудом заставлял себя наслаждаться утратой одиночества. Он лежал на спине, слушал, как внизу, на Мёнххофплац, в неположенное время кто-то разбил бутылку, и отвечал на ласки Хорнунг в той мере, какую считал достаточной.

– Чем тебя так зацепило это дело? – тихо спросила его подружка.

Как ни странно, вопрос застиг его врасплох.

– Сам не знаю точно. Зельтманн хочет сделать из меня идиота, и я не хочу с этим мириться. Теперь же еще и свет на картине Тернера. Но прежде всего утопленник.

Хорнунг вздохнула.

– Он был карликом, – шептал комиссар в ночь. – У карликов маленькие планы, и пользуются они иными тропами, чем верзилы. Карлик скорей пробежит между двумя дождевыми каплями, чем раскроет большой зонтик. Таким был Вилли, маленький человечек, боявшийся плохой погоды.

– Значит, так возникают криминологические гипотезы. А я представляла себе это совсем иначе, – проворковала Хорнунг, и ее рука скользнула под одеяло.

Комиссар засыпал. Он догадывался, что сейчас это обернется жестокой обидой для его подружки, но вскоре это его уже не тяготило, а вокруг парили удивительные ангелы с медвежьими мордами.

Хафнеру часто приходилось еще добавлять: между тем уже шел четверг. Наступил лишь двадцать минут назад. Он, Хафнер, сидел с Бэби Хюбнером в закусочной на Рыночной площади и ел красно-белый жареный картофель, а утомленный джазист трудился над сочным чизбургером.

– Теперь мы попаслись во всех местах, где я видел Вилли, – стонал Хюбнер. – Мы побывали даже в тех пивных, где я только мог бы его видеть. Мне теперь кажется, что я видел его везде. Как я погляжусь завтра в зеркало? Я бы очень хотел потихоньку двинуть в сторону дома. Послезавтра мне играть на свадьбе. К этому времени я должен протрезветь.

– Мой шеф слышал, как ты сказал, что ты якобы не все сказал, – то есть ты сказал, что не все до этого сказал. Проклятье! Ведь должен был даже этот лживый карлик где-то отрываться, где-нибудь в своем привычном месте.

Хюбнер тупо глядел на дощатый стол: И вдруг подскочил словно ужаленный:

– Он жил напротив меня!

Хафнер забыл есть, дышать, думать, и – так, во всяком случае, взвинчивал он градус в своих рассказах, – возможно, даже его сердце надолго остановилось. Потом почти ласково протянул руку через стол.

– А-ай! – завизжал Бэби Хюбнер. – Ты, ищейка сраная! Ты ударил меня! В этой стране все-таки еще существуют законы!

– Ты, трубач, сейчас натрубишь у меня полные штаны, гад такой! – зашипел Хафнер. – Ходил тут со мной несколько часов из-за Вилли, а об этом даже не заикнулся? – От подскочившего кровяного давления перед его глазами заплясали фиолетовые круги. Сначала было страшно, так рассказывал он впоследствии, но потом быстро свыкся.

– Я не хочу неприятностей! Проклятье, моя щека! Если у меня раздуется губа, я не смогу играть, мундштук не удержу… Да я же хотел, чтобы вы все узнали, только не хотел, чтобы через меня. А ты все время твердил, что хочешь обойти все пивные, в которых бывал Вилли, – канючил Хюбнер. – У моих очков правая дужка погнулась, ты, свинья полицейская, знаешь, сколько платит за это Страховая касса? Хотя нет. Заплатишь ты. Откуда я знал? Квартира – не пивная.

Хафнер махнул рукой кельнеру.

– Счет? – К грубому деревянному столу подошел уроженец Балканского полуострова.

Хафнер заплатил за обоих – ненамеренно, как подчеркивал впоследствии.

– А теперь что? – спросил Хюбнер, когда они, обессилев и спотыкаясь, пересекали Марктплац.

– Теперь я отведу тебя домой и дам деньги на новые очки, – прорычал Хафнер, – а потом снова их сломаю. Залеплю тебе такую оплеуху, что света не взвидишь.

Но это прозвучало так вяло, что не показалось страшным музыканту.

Они шагали мимо церкви Всех Святых, словно по тропинке в непроходимой местности.

– Я живу на Флорингассе, прямо возле пальмовой пивоварни, – сообщил Хюбнер. – Хреново там жить. На первом этаже. На другой стороне улицы винный погребок. И хоть там новолуние, солнечное затмение или лазерная атака из космоса – у меня всегда яркий свет в окно бьет.

– Там есть винный погребок? – удивился Хафнер, считавший, что ему известны все питейные заведения города. («Тут я понял, что Гейдельберг познать нельзя, а можно в нем только жить», – охотно комментировал он впоследствии пережитый тогда шок.)

– Есть, совсем маленький, в сущности, только для своих. Я в их число не вхожу, там нет пива. Хозяин даже вывеску не заказывает, не хочет туристов. Вот там наверху Вилли и жил.

– Ну, а откуда вообще-то взялось это идиотское имя?

Хюбнер держался все уверенней.

– Флорингассе? Ясное дело! От святого Флориана, который с огнем…

– Да нет же, – Хафнеру его информант казался до отчаяния тупым. – Бэби Хюбнер.

– Был когда-то такой персонаж в Аугсбургском кукольном театре. Каждому джазмену требуется псевдоним.

– А зачем ты носишь эту кретинскую кепку?

– Почему кретинскую? – искренне удивился Хюбнер. – Она хорошая, Ян Ульрих такую носит. А в этом году он сделает америкашек. – Они молча подходили к улочке. – Еще Цабель, спринтер, – добавил музыкант. А через пару шагов завершил: – И Бёльц, водонос, настоящий кабан из Пфальца, мне он нравится.

– Да, мне он тоже нравится, – поддакнул Хафнер, немного смягчившись. («Если бы я познакомился с Хюбнером при других обстоятельствах, мы могли бы стать дружбанами, а тут…»)

Телефон.

Тойер проснулся, и ему почудилось, что он – не он, а кто-то другой, потому что звук будильника изменился. Но, выбираясь из постели, понял, что Хорнунг уехала домой, и это вернуло ему уверенность: он – Тойер. Он не удовлетворил ее, это он запомнил, но ведь усталость взяла свое, а он очень устал, поэтому и заснул под ее ласки. Терзаемый ужасами и совсем голый, он очутился в темном коридоре.

– Тойер?

На другом конце провода раздавалось бульканье и шипение, кто-то сопел.

– Кто там, ребенок? – спросил Тойер. – Я не знаю никакого ребенка!

– Это я, Хафнер, – наконец кое-как выговорил звонивший. – Вы знаете Бабетту, а я Хафнер. Возможно… что я немножко поздно… Я еще не закончил.

– Что? Жрать пиво?

– С этим тоже… – мечтательно согласился комиссар.

– Хафнер, – тихо зарычал Тойер, – что ты хочешь мне сказать? Ты спокойно можешь мне звонить и просто так, когда тебе нечего сказать, но не обязательно в такое время…

– У вас все в порядке? – растерянно спросил молодой человек; он явно забыл, зачем позвонил.

– Типа того, – ответил Тойер, и его голос также прозвучал не слишком уверенно. – У тебя что-нибудь про этого Хюбнера?

– Да! – вскричал Хафнер; он снова был на плаву, океану назло, словно легкая лодка посреди свирепого шторма. – Только что!

– Что – «только что»? – Тойер мурлыкал как кошка, а это всегда предвещало наивысшую опасность в случае промедления.

– Я нашел квартиру Вилли.

– Тогда мы срочно должны идти туда, – услышал старший гаупткомиссар собственные слова, – поскольку там-то и торчит Ратцер. – Он удивился своей решительности.

– Разве нельзя завтра? – в отчаянии спросил Хафнер. – И почему Ратцер? С какой стати он там?

– Утром у нас и так достаточно дел, – сказал Тойер, – к тому же сейчас уже утро, Я скажу Штерну, чтобы он меня захватил. Лейдиг заедет за тобой. Или ты можешь приехать сам?

– Теоретически да, – провыл Хафнер.

– Он заедет. Назови адрес.

– Обер-Рёд, двадцать три.

Тойер наспех записал, но тут же его голос опушился нежнейшими золотыми волосками:

– Это ваш адрес, уважаемый коллега, и мне он знаком. Я имел в виду адрес Вилли.

– Ах, ну да! – Вероятно, Хафнеру стало совсем плохо. – Над винным погребком на Флорингассе.

– Там есть винный погребок?

– Да! Представляете? Прямо сенсация.

Штерн слишком устал, чтобы задавать вопросы. Поэтому Тойер, пока трясся ночью по пустым улицам, думал о желании, владевшем им несколько часов назад, и о том, как оно ускользнуло. Его спугнули мысли совсем о другом – о медвежьей стране и всем прочем; напрасно Хорнунг ласкала его, будто несчастная девушка любимого ловеласа, не отвечающего ей взаимностью. Вот он и заснул, вырубился в разгар усердных и, возможно, отчаянных стараний своей подружки.

В голове что-то сильно стучало. Он решил сходить к врачу.

Без чего-то шесть. Уже чуть угадывалось приближение рассвета, но все уже знали, что снова будет холодно. Штерн и Лёйдиг мерзли как цуцики. Хафнер привалился к стене и не мерз, поскольку требующиеся для этого нервные каналы были блокированы как перевал Сен-Готард в августе.

– Ну, вот и дверь, – бормотал Тойер, – тут должна быть фамилия возле звонка. Твой трубач, видно, балда, раз не сообщил об этом раньше. – Между тем чуть живой Хафнер выдавал пространные мемуары о пережитом.

– Если бы я познакомился с Хюбнером при других обстоятельствах…

– Ты это уже говорил, – перебил его Лейдиг почти с сочувствием. – Скажи-ка, сколько же ты выпил вчера и сегодня, ну так, примерно?

Хафнер только махнул рукой.

– О Господи, – тихо простонал он. – Ой-ой-ой.

– Итак, – сказал Тойер, – у меня ощущение, что Ратцер там, внутри. Это его приватная точка Омеги. Стоит разгадать его нелепые загадки, и все нити сходятся. Пока он студент-неудачник. Мы найдем его, и он почувствует себя важной птицей.

Казалось, его сотрудники были не так в этом убеждены.

– Я могу и ошибаться. – Могучий сыщик обиженно сгорбил плечи. – Естественно, я могу и не попасть в точку. Я ведь Тойер.

– Нельзя ли заняться делом? – простонал Лейдиг. – Я замерз.

Тойер, обеспокоенный нарастающей тяжестью в затылке, поглядел на высокую церковь, видневшуюся в конце улочки.

– Я пойду к врачу, обязательно, – прошептал он. Потом нагнулся к звонкам и вгляделся в надписи. Его подчиненные, наблюдавшие за его действиями, услышали где-то смех.

– На табличке стоит «В.», вот это да! – Комиссар вздохнул. – Нам нужно как-то войти.

Смех раздался снова.

– Смеются где-то поблизости, – сообщил Лейдиг, – подождите… – Он приложил ухо к закрытым ставням безымянного винного погребка. – Да, это тут.

Он постучал в ставни, сначала без успеха. Затем к нему присоединился Штерн. Веселье в погребке было нарушено. Наконец, распахнулась средняя из трех ставен, чуть не задев гудящую голову Хафнера. На улицу высунулся внушительный торс. Запахло так, словно открыли большую бочку с вином, наподобие той, что стоит в Гейдельбергском замке.

– Кто-то хочет схлопотать по роже?

– Вы хозяин? – резко спросил Тойер. – Предъявите разрешение на ночную торговлю.

– Это приватный праздник, и тебя, рожа небритая, это не касается… О, вот оно что, полиция! Минутку, я открываю.

Винный погребок был восхитительным. Помещение средней величины было обшито деревом; в начале восьмидесятых годов тут явно никто не считал, что кабачки нужно приравнять по степени уюта к процедурному кабинету врача-уролога.

Пять старых полуночников, вооруженных наполненными до краев бокалами из прессованного стекла, сидели рядком. Среди них сонный хозяин, угадываемый по полотенцу, торчавшему из кармана брюк, а также Бзби Хюбнер с доброй порцией грушевого шнапса.

При виде веселой компании у Хафнера зашевелилось недоброе предчувствие, будто он заглядывает в свое будущее. Он злобно сверкнул глазами на музыканта:

– Так-так, ты тут не завсегдатай, а?

– Нет, – взвыл свидетель. – У меня щека горит. Я не мог заснуть.

– Если понадобится, я сварю вам, пяти дурням, кофе, а теперь заканчивайте с гулянкой, – твердо заявил Тойер и хотел с размаху швырнуть на стол последнюю фотографию Вилли, но что-то где-то перепутал по ходу следствия и вместо этого едва не бросил перед насупленными пьяницами копию газетной статьи про Зундерманна.

Не считая подобных будничных осечек, опрос дал внушительные результаты. Вилли частенько бывал в кабачке. Помимо Бэби Хюбнера, который сокрушенно признался, что впечатления, полученные за день в Старом городе, он практически каждый день заливал здесь грушевым шнапсом, остальные тоже чуть ли не поселились в маленьком погребке.

Для опроса группа распределилась по разным столам. Правда, одного выпивоху они быстро отправили домой – толстого и почти глухого американца, который непрерывно поправлял слуховой аппарат, похожий на апельсин. Он почти ничего не знал про Вилли, хотя и причислял его к своим лучшим друзьям.

– Итак, еще раз – Штерн сидел с тощим как жердь мужичком за самым маленьким столом в середине погребка.

– Моя фамилия Коль, не родственник и не свояк…

– Это мы уже поняли, – вежливо прервал его Штерн. – Вы держите антикварную лавку на углу Ингриммштрассе…

– Да-да, у меня иногда появлялись сомнения, все ли гравюры, которые он притаскивал, получены из надежных тайных источников, но я никогда умышленно не продавал ни одной фальшивки…

Штерн дружелюбно взглянул на него:

– Вы никогда не выражали свои сомнения? Ведь, в конце концов, тут можно легко попасть в неприятную историю, и тогда…

– Вилли вообще был неразговорчив… да он просто пошел бы к другому антиквару. Думаете, в этом городе можно разбогатеть?

– Я ничего не знаю, – заявил неуклюжий верзила, открывший ставню, и устало прислонился к стене.

– Я знаю еще меньше, – усмехнулся Лейдиг, – но хочу обобщить то, о чем мы уже говорили. Если кто-то не так, возражайте. Ваша фамилия Штейнман, и вы живете в Неккаргемюнде. Впредь я буду с вами похитрей. Времени для беседы у нас достаточно.

Хафнер мало что мог сказать теперь Хюбнеру. Вероятно, у него не укладывалось в голове, что за все годы службы его, в общем-то хорошего парня, еще никто так ловко не обводил вокруг пальца.

Тойер стоял с хозяином кабачка у стойки.

– Я владелец дома, вы это все равно выясните так или иначе. Теперь вы радуетесь и думаете, что я сообщу вам фамилию Вилли, но тут я вынужден вас разочаровать. – Хозяин сверкнул глазами за толстыми стеклами очков.

– Конечно, сейчас вы не вполне способны беседовать, после такой ночи, – проговорил Тойер со сдержанным гневом, – но только не морочьте мне голову, что не знаете фамилии вашего квартиросъемщика. Иначе терпение мое лопнет, и вы автоматически попадете под арест.

– Господи, – хозяин погребка устало оперся на прилавок, – зачем ваш коллега так много курит? Сейчас мне станет плохо. Вилли жил под крышей. Уже минимум двадцать пять лет. Когда я получил дом в наследство, он уже тут находился. Но тогда он не был основным квартиросъемщиком. Наверху обосновалась целая компания студентов. Они заканчивали учебу один за другим и уезжали. Вилли в конце концов остался один.

– И вы так и не поинтересовались его фамилией? – ехидно спросил Тойер.

Хозяин покачал головой. Следователь с грозным видом вытащил наручники, купленные для таких целей в магазине игрушек фирмы «Кноблаух».

Хозяин меланхолично поглядел на оковы:

– Сейчас я объясню. Он платил мне наличными, каждый месяц. Довольно прилично, и ни одно финансовое управление ничего об этом не ведало.

Тойер кивнул и набрал полную грудь воздуха, словно стоял на роскошном горном лугу, а не в затхлом подвале, пропитанном после ночного кутежа винными парами; теперь их постепенно побеждали клубы хафнеровского дыма, вызывавшие в памяти лесные пожары на юге Франции.

– Так не полагается, – сказал он.

Хозяин налил себе грушевого шнапса:

– Хотите?

– Я редко пью шнапс перед корнфлексом, спасибо. – Комиссар почувствовал, как на него наваливается каменная усталость. Эйфория вчерашнего вечера осталась прекрасным воспоминанием, и теперь вернулся настоящий Тойер, полнейший неудачник по всем статьям, безмозглый эгоцентрик.

– Вилли говорил всегда: «Господин Хауг, такой уж я человек… Господин Хауг, мне необходимо дистанцироваться от других людей. Когда вы увидите меня в телевизионном реалити-шоу «Шифр Икс-Игрек», можете тут же на меня настучать, но до этого позвольте мне оставаться таким вот чудаком».

– Поскольку он имел любезность хорошо за это платить, вы проявляли великодушие. То, что он умер, для вас не испытание. Хотя теперь вы перестанете получать бабки. – Тойер говорил с преувеличенным презрением.

– Я не был уверен, правда ли это, – ответил Хауг, и, похоже, искренне. – До меня доходили слухи, что он утонул, но официально ничего не сообщалось, ни в газете, нигде. Кто-то там утонул в Неккаре – да это мог быть кто угодно. Он часто уезжал куда-то надолго и никогда мне не докладывал…

Тойер кивнул и опять искренне возненавидел Зельтманна.

– Кроме того, в последние дни я иногда слышал наверху шаги. Вот и думал, что он вернулся…

– Я тоже! – проревел глухой американец, который все еще бесцельно торчал у двери.

Штерн выставил его наружу.

– Ратцер наверху, – сказал Тойер.

Жилище Вилли было просторным, но с низким потолком. Мебель относилась к началу восьмидесятых. Много книг без отчетливо выраженной тематики стояли на разнокалиберных дешевых полках, некоторые, судя по корешкам, были украдены из университетских библиотек. Первый осмотр ящиков и шкафов не показал ничего личного.

Впрочем, в одной комнате почти ничего не было, кроме большого стола и пустой полки. На столе сидел Ратцер в неумелой позе лотоса.

– Итак, вы выполнили свое домашнее задание, господа! – крикнул он безумным фальцетом. – А я уж думал, что вы не явитесь!

– Тебе пришлось поститься, святой ты наш? – поинтересовался Тойер. – Таким, как ты, придуркам это не идет.

– Равиоли, – язвительно возразил Ратцер. – У этого мазилы был большой запас.

Хауг подтвердил, что в доме старые, никчемные замки, и каждый дурак их откроет шпилькой для волос.

– Блаженны… – затянул Ратцер.

– Хватит! – прикрикнул на него Тойер. – Хафнер, захвати его с собой, да следи за ним, как бы он чего не выкинул.

– По-моему, Вилли мог жить и еще где-нибудь, – сказал он потом Штерну и Лейдигу, когда они все осмотрели.

– Этот антиквар рассказал, что Вилли там, внизу, иногда что-то записывал в дневник. Вот было бы интересно его найти, – заметил Штерн.

Шеф отозвался без особого оптимизма:

– Если человек ухитрился, прожив на одном месте двадцать пять лет, не сообщить никому своей фамилии, он и дневник куда-нибудь спрятал. Удивительно, что он вообще что-то записывал.

Вслед за усталым Тойером они в сопровождении хозяина еще раз прошли в пустую комнату.

– Как вы можете все это объяснить?

– Я много лет не поднимался сюда, – ответил хозяин. – Но несколько недель назад он что-то переставлял и паковал какие-то вещи. На это я обратил внимание.

– У него была машина? – вяло спросил Тойер, уже догадываясь, какой последует ответ.

– Иногда он арендовал ее у глухого американца, своей у него не было. Но он много ездил поездом, даже знал почти наизусть расписание.

Тойер прошелся по комнате.

– Пахнет мылом, – сообщил он, – чувствуете?

Обоняние Хафнера пало жертвой его страсти к сигаретам, но коллеги подтвердили наличие запаха.

Штерн повел носом как крот:

– Это от крышки стола. Вероятно, он мыл ее щеткой как сумасшедший. И еще пахнет потом.

– Наверно, запах пота – заслуга Ратцера, – холодно заметил Лейдиг.

Штерн брезгливо отпрянул.

Тойер посмотрел в окно на кирпичную стену соседнего дома:

– Это и есть стол фальсификатора. На пустой полке тоже нет ни пылинки. Значит, он что-то вынес отсюда. Почему именно теперь, хотя он уже долго подделывал картины? Опасался чего-то серьезного? Нам придется опросить побольше кондукторов…

По мобильному телефону он вызвал подмогу, и кроткий коллега Шерер сразу же любезно пообещал ее выслать. Но тут же добавил, что официально их рабочий день вообще-то начинается, в, эти минуты – а они все еще в Старом городе. Шеф рассердится.

Тойер едва не рассмеялся.

– Слушай, Шерер, мы тут уже три часа; нашли Ратцера и жилье безымянного утопленника из Неккара. Что из того, если мы приедем в контору на несколько минут позже…

В трубке затрещало, он услышал чье-то шумное сопение и со вздохом узнал шефа. Легок на помине.

– Тойер, где же вы? – проскулил Зельтманн. – Тут у меня собрались Вернц, пресса, только вас нет!

– Пресса? – переспросил сыщик и почувствовал, что холодеет от ужаса, что из него уходит жизнь, словно он попал в техасскую машину для смертной казни и она уже прессует его.

Зельтманн снова кашлянул два раза, потом продолжал:

– Я бы позвонил вам, но…

– …но вы этого не сделали, – тупо сказал Тойер.

– Вернц приехал по моей просьбе с раннего утра, так как вы, очевидно, напали на след крупного дела. Я рассказал кое-что от вашего имени, однако люди тоже должны хоть что-то узнать об этом, пресса имеет право… Те связи, о которых вы говорили, разумеется… поскольку следствие пока еще не…

– Надо же было все-таки обсудить!

– Господин Тойер! Я и хотел обсудить в девять часов! С вами, Вернцем и этой Ильдирим, которая тоже опоздала на работу. А теперь уже десятый час, а журналисты хотят в десять устроить конференцию. Что мне делать?

– Господи, не говорите чушь! – проревел Тойер, к ужасу своих коллег. Все выплеснулось в этом взрыве: подъем последнего вечера, неудача в любовном акте, усталость, стучавшая в затылке, ужасное чувство, что сам совершил чудовищную глупость и теперь мчится в ящике из-под мыла с вершины Эвереста без надежды уцелеть. – Вы созываете пресс-конференцию, так как просто не в силах выдержать, что ведется большое дело, а вас никто не видит на телеэкране. – Он с отчаяньем взглянул на часы. – Через двадцать минут!

Его люди постепенно начинали понимать, что происходит. Лица у всех сравнялись по цвету с зеленоватым лицом Хафнера. Хауг, наоборот, повеселел, ведь раз такое творится в полиции, они, возможно, забудут про его историю с налогами.

– Вы сами говорили о международном следе! – кричал Зельтманн. – Что, эти слова ничего не значат?

– Разумеется, иногда не значат ничего, – услышал Тойер свой голос, – но мы нашли дом, где жил Вилли, сейчас близки к выяснению его личности, и вот ты назначаете пресс-конференцию. Так что теперь я узнаю, что там и как, только по телевизору!

Вдруг Зельтманн заговорил спокойно. Вероятно, он с помощью тибетского дыхания зарядил солнечное сплетение положительной энергией.

– Мне важно только дело. Деловое обсуждение. Как я говорил вчера, мы должны общаться в парадигме содержания, господин Тойер. А содержание означает, двоеточие: пожалуйста, приезжайте, немедленно со своими людьми. Это приказ, господин Тойер, а также порицание. Таким образом, я ставлю вам на вид.

В комнату ворвался Хафнер:

– Ратцер сбежал.

– Как сбежал? – воскликнул Тойер.

– Да вот так! – ответил Хафнер, тяжело дыша. – Выпрыгнул через закрытое окно у меня на глазах. Кто бы мог такое предположить?

– Значит, окно разбито? – озабоченно спросил Хауг.

У Тойера еще хватило времени, чтобы узнать, что прыжок Ратцера во внутренний двор затормозила преграда – крытая пристройка; дурень не знал про нее. Его отвезли без сознания в неврологическую клинику.

В конференц-зале стоял гул голосов, как на старых пластинках с записью сказок, когда герои въезжают на конях в город. На первом плане стоял Зельтманн в клубном стреземанновом [11]11
  Густав Стреземанн (1878—1929) – видный деятель Веймарской республики; в ФРГ существуют клубы его имени, объединяющие свободных демократов.


[Закрыть] пиджаке. Его окружали всевозможные оптические аппараты, микрофоны и прочие адские машинки. Он инвестировал значительные суммы в СМИ.

Тойер привычно отыскал место в заднем ряду, поблизости от окна, чтобы в случае чего тоже выпрыгнуть, как Ратцер. Поначалу он игнорировал и призывные жесты шефа, но ничего не помогло: для него, разумеется, уже было приготовлено место на подиуме, прямо возле масленого господина в серо-голубом костюме. Когда он пробирался сквозь ряды вперед, мимо него пронеслась Ильдирим, словно решила выиграть кубок по спортивной ходьбе. Серо-голубой тип расплылся, как охлажденное сливочное масло в микроволновке. Должно быть, это Вернц. Тойер сидел между ним и Зельтманном. Он шарил глазами по залу, отыскивая своих верных сотрудников.

К нему склонился шеф. Нервозно-кисловатое дыхание струилось вместе со словами.

– Мы должны принять этот вызов, господин Тойер.

Комиссар кивнул. Хоть бы уж Ильдирим села рядом с ним, в стане врагов ценишь каждое знакомое лицо, но между ними сидел этот Вернц, окутанный благовониями восточного базара.

Зельтманн включил микрофон и стал его регулировать.

– Что вы жметесь, как плохо подготовившийся гимназист! Помните об имидже, Тойер! – Ободряющий призыв, усиленный акустикой, проник в самые дальние уголки зала.

– Многоуважаемые дамы и господа, дорогие коллеги, позвольте приветствовать вас на этой встрече. Я предлагаю вам прослушать обзор актуальных событий в нашем городе. Обер-прокурор господин Вернц может меня дополнить, как и его очаровательная коллега фрау Ильдирим, да, я хотел бы приветствовать обоих.

– Экий пустозвон, – пробормотал Тойер, и ему было наплевать, слышит ли его шеф. – Все-таки тебя должно было бы интересовать прежде всего само дело, а ты тут голосишь попусту.

– После этого старший гаупткомиссар Тойер, конкретно знакомый с деталями, ознакомит вас, насколько это возможно, с… – я не побоюсь этого слова… – выдающимся делом, а также ответит на вопросы прессы.

В заключение Зельтманн прочел на редкость неуместную лекцию о технике полицейского расследования в XXI веке, которую оснастил множеством снимков, компьютерной графикой и лучевыми проекциями. Понятным было его поведение, когда он, символически подчеркнутый внезапно почерневшим экраном, сообщил, что полиции иногда приходится воздерживаться и не предавать гласности оперативную информацию – и так далее, и тому подобное…

В конце концов директор, уже без какой-либо визуальной технической поддержки, сообщил, что коллега Вернер и он, независимо друг от друга, приняли решение пока что оставить следствие в руках сидящего рядом с ними опытного старшего гаупткомиссара Тойера. Однако новые данные говорят о том, что расследование выходит за рамки чистой криминалистики и перерастает в некий – тут докладчик замешкался, подыскивая слова, – ориентированный на преступника аспект, поэтому к нему могут быть и будут подключены и другие сотрудники, не сейчас, но в скором времени.

Тойер удивился, что эту чушь все с готовностью проглотили. Конечно, храбрости это ему почти не прибавило, к тому же он плохо помнил, какой именно дерзкой ложью пугал вчера Зельтманна. Пока оба этих шута справа и слева от него продолжали лгать, он все-таки чувствовал себя в безопасности. Он слушал разглагольствования Вернца. Главный прокурор города, как трусливый первоклассник, обратил внимание прессы на «еще не такой большой» опыт у Ильдирим, из-за чего возможны были некоторые пробелы в информации, если они вообще имелись, но что это никак не разрыв и не ослабление прочных связей, издавна объединяющих правоохранительные ведомства Гейдельберга.

В сером небе, далеко, вероятно над Неккаргемюндом, висел пестрый воздушный шар. Тойеру захотелось очутиться сейчас на нем. Сидеть одному в гондоле, уплетать каштаны, пить старое бургундское, думать о хороших вещах и стрелой подниматься в небо. Но в конце концов Вернц завершил свою речь словами:

– В целом же представьте себе пазл, состоящий из бесконечного количества кусочков, и вам приходится бесконечно долго подбирать их, а потом бесконечно долго их складывать. Вот почему расследование и тянется уже пару недель.

Тут усталый Тойер испытал почти облегчение оттого, что осталось выступить только ему и Ильдирим, а потом, перед всеми дальнейшими мучениями, можно будет, по крайней мере, выпить кофе, или чай, или касторки.

– В деле с неизвестным утопленником мы до сих пор действовали выжидательно… – Тойеру показалось, что он уже так хорошо знает Ильдирим, что слышит в ее голосе злость на него, – и, возможно, из-за этого могло показаться, что мы медлим. Но я прошу вас принять к сведению, что настоящие расследования лишь очень редко укладываются в сценарий на девяносто минут, известный нам по телесериалам на криминальную тему. Новые данные, предполагающие связь между различными случаями… – гневный взгляд в сторону Тойера, – мне в деталях пока еще не известны. Так что обращайтесь к коллеге, сидящему неподалеку от меня.

Тойер проглотил что-то нематериальное, но довольно большое. Он снова все преувеличил, и она, разумеется, повисла на ниточке вместе с ним. Его, самое худшее, отправят раньше времени на пенсию, а у нее рухнет вся карьера. Он поискал взглядом воздушный шар в небе. Шар исчез. Как же он ухитрился столько всего наплести? Что убийства собак и смерть Вилли связаны между собой международными нитями?