Текст книги "В неверном свете"

Автор книги: Карло Шефер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

12

На следующий день Тойер сидел перед могучей женщиной и казался себе крошечным.

Он избрал стратегию внезапности, так как ему не хотелось звонить, а при мысли о том, что снова придется сесть за руль автомобиля, его чуть ли не тошнило.

Вилла фрау профессора, роскошная, с причудливым фронтоном, похожая на чертоги колдуньи, располагалась на Клингентейхштрассе, прямо над Университетской площадью, в лесу. Но при этом в расселине склона, куда почти никогда не заглядывало солнце. Этакий сумрачный замок.

– Вы не тот ли полицейский, которого пресса назвала только что не болваном?

Он добродушно кивнул.

– Это еще ничего не значит, – примирительным тоном заявила ученая дама. Потом напрягла свой энергичный баритон. – Картина подлинная, и не потому, что таковой ее признала «Тейт», а вопреки этому.

Обстановка в доме поражала своей изысканностью и совершенством. Тойер мог лишь догадываться, какому раритету он вверил свое тяжелое тело, какие старинные и ценные картины, гобелены и бесчисленные ружья висят на стенах. В свою очередь, профессор, огромная и невероятно толстая, поражала, и тут не могло быть двух мнений, своим редким безобразием. В ней все имелось в избытке, в пугающем избытке. Пальцы как трубы, рот словно увядший салатный лист; даже черные, с проседью, волосы, завязанные в пучок, казались толщиной с упаковочную бечевку. Глаза, водянистые и белесые, смотрели куда-то мимо комиссара, словно она созерцала за далекой рекой небесный Иерусалим.

Мощным потоком слов она обосновала свое мнение о подлинности картины и тут же дала понять, что разговор окончен. На лицо Вилли бросила бесстрастный взгляд. Его она не знала.

– Между прочим, студент, нашедший картину, пытался писать у меня магистерскую диссертацию – безуспешно. Так что полагаю, меня нельзя обвинить в том, что я ему просто покровительствую. – Она встала и властно проводила Тойера к двери, над которой висела голова огромного кабана.

– Фрау Обердорф, может получиться так, что нам придется задать вам дополнительные допросы.

Она уже открыла дверь.

– Зачем? – раздраженно спросила она. – Вы что, невнимательно меня слушали, господин комиссар?

– Нет-нет, но… если, скажем, выяснится, что вы… ошиблись.

На секунду комиссар даже испугался, что получит оплеуху, но профессорша громко фыркнула и просто выставила его из дома.

Тойер стоял в сыром садике и глядел сквозь лесную просеку на город и реку. Выглянуло солнце.

– Такого со мной еще никогда не бывало, – произнес он вслух.

К полудню на мобильник (комиссар накануне с внутренним сопротивлением продиктовал свой номер) позвонил Хеккер и с гордостью сообщил, что переговорил с экспертами из «Тейт» и что их оценка не такая уж однозначная.

– Что же из этого вытекает? – поинтересовался Тойер.

– То, что, во-первых, в субботу трудно выяснить что-либо по телефону, – в голосе Хеккера снова зазвучали назидательные нотки. – Требуются хорошие контакты.

– А они у вас имеются, – не без сарказма похвалил комиссар.

– Они у меня имеются. И тут же я узнал, что по этой картине не существует официального заключения. Просто какой-то сотрудник галереи высказал свое частное мнение, вот и все.

– Частное мнение, тем не менее, имеющее вес?

– Разумеется. – Казалось, Хеккер был раздражен. – В нашей науке есть некоторые незыблемые данности.

– Именно их я и должен узнать, – фыркнул Тойер и закончил разговор. Пускай это покажется невежливым, такой уж он неблагодарный.

Он отправился в город. Хорнунг не звонил и ни в коем случае не хотел встречаться еще раз с Хеккером, не говоря уже о том, чтобы отправиться с ним куда-либо.

Он брел без всякой цели. Солнце все еще грело, и он устроился с газетой в уличном кафе. Было не так тепло, как недавно возле «Круассана», но терпимо. Чуть позже поужинал в одиночестве в пекарне и побаловал себя вином «Кот дю Рон» – выпил три четверти бутылки.

Вернувшись домой около одиннадцати, он сначала достал корреспонденцию из почтового ящика. Счета, открытка от Фабри: «Как дела, Толстый? Я потолстел еще больше!» Маленькая бандероль: «Мы, представители международной фирмы МД, хотели бы создать в Германии наш филиал по рассылке эксклюзивных изделий. Нам порекомендовали Вас, господин Тойер, как человека, умеющего ценить радости жизни. Мы бы хотели пробудить в Вас интерес к нашему каталогу с помощью портсигара из настоящего серебра, который мы пришлем Вам в ближайшие дни».

Странно. Он положил портсигар на маленький столик в гостиной и забыл про него.

С автоответчика раздался голос Хорнунг.

– Тойер, сейчас половина одиннадцатого. Я в пансионате на Рейхенау. Ты должен приехать. – Она плакала. – Тут кое-что произошло. Не звони, я должна тебя видеть. Должна, понимаешь? Я выключаю телефон.

Тойер слишком много выпил и не мог никуда ехать. Он плохо спал, поздно проснулся и быстро собрался в дорогу.

Давно уже он не ездил никуда по автобану. Если не будет пробок, он явится к Хорнунг где-то после двух часов.

Сначала ему надо ехать в сторону Штутгарта, потом свернуть на Зинген. Погода была прекрасная, дорога свободная, к югу стало теплей. Он ежеминутно удивлялся, что сам сидит за рулем. За Штутгартом транспортный поток стал плотней. Тойер медленно тащился между двумя трейлерами, не хотел идти на обгон. Через четверть часа все-таки смог вырваться вперед. За тридцать километров до Констанца все остановилось на полчаса. Потом машины поползли дальше со скоростью черепахи. Тойер отыскал радиостанцию, которая ему более-менее нравилась. Там сообщили про аварию, вызвавшую пробку, – до этого места оставалось еще десять километров. Нельзя бросать на автобан горящие предметы. В зеркало заднего вида сыщик увидел, как молодая женщина швырнула окурок в окно. Он зло посигналил.

В тот час, когда он рассчитывал быть у Хорнунг, он лишь проехал место аварии. Черный «мерседес» сошел с дороги, перелетел через заграждение – прямо в красный «рено», от которого теперь осталась лишь груда искореженного металла. На месте происшествия стояли «скорые» и машины дорожной полиции, под пленкой вырисовывалось несколько трупов. Катастрофа. Пожилой мужчина стоял возле полицейских и что-то взволнованно говорил, прижимая ко лбу окровавленный платок. Возможно, водитель «мерседеса».

Тойер въехал на ближайшую парковочную площадку и, прерывисто дыша, подождал, когда растает призрак искореженного желтого автомобиля, в котором сидела его жена.

К пяти часам вечера он наконец-то добрался до дамбы, по которой шла дорога к Рейхенау. Он знал ее – Рената Хорнунг проводила много времени на этом островке в Боденском озере. Она получила наследство четыре года назад, в том году, когда они познакомились. У церкви он свернул направо, потом налево, наконец, медленно поехал по Зеештрассе.

Группа деловых людей отремонтировала старый крестьянский дом, перепланировав его на десять маленьких квартир. Все эти квартирки были рассчитаны на двух человек, и едва ли кто-то наведывался туда чаще, чем приятельница Тойера. Нередко они одни пользовались садом с маленьким отрезком пляжа на озере Гнадензее, и это укрепляло в Тойере ощущение, что все это принадлежало и ему.

Но сегодня он чувствовал себя чужим.

Он въехал во двор. Маленькая черная «тойота» Хорнунг стояла будто немой свидетель их недолгого согласия.

Он позвонил, и дверь сразу с писком открылась. Ее жилье находилось под крышей. На пороге показалась Хорнунг, босая, в выгоревшем красном платье из хлопка. Выглядела она уставшей, но улыбнулась. Он тоже ответил ей улыбкой:

– Вот и я.

– Заходи.

Он сел у круглого металлического столика на маленькой террасе. Всевозможные птицы праздновали весенний день так громко, что он был готов призвать их к порядку и тишине. Он выпил теплой минеральной воды из стакана, помутневшего от посудомоечной машины. В комнате Хорнунг хлопотала над кофе. От его поцелуя в губы она уклонилась. Он с грустью подумал, что видит все это, вероятно, в последний раз, если она уйдет от него. Что-то подсказывало ему, что это произойдет.

Наконец, она устроилась напротив него, спрятав глаза за темными стеклами очков. Впрочем, ярко светило солнце, так что это еще ничего не значило. Да, конечно, просто ее слепил яркий свет.

У кофе был чуть прогорклый привкус.

– Если бы ты держала его в холодильнике, он сохранился бы, – сказал Тойер.

Она кивнула.

– У меня тут никогда не ладится с продуктами, – вздохнула она. – Когда я приезжаю, всякий раз выясняется, что что-нибудь испортилось. Если бы я жила не под крышей, а внизу, у меня давно бы завелись муравьи.

В это время по столу пополз муравей. Они засмеялись чуточку натянуто.

– Вот и я себя чувствую, – заметил потом комиссар, пытаясь сохранить бодрую интонацию, – как муравей на плоской крышке. Ползу бессмысленно куда-то… Теперь скажи-ка мне, что произошло.

Она вздохнула и посмотрела мимо него.

– Что произошло… У меня появился друг, – сообщила она и улыбнулась.

Тойера словно распилили цепочной пилой. Единственным уцелевшим кусочком своего мозга он отметил, что чувствует сейчас себя будто больной от любви школьник – и это говорит о его недостаточной душевной зрелости.

– Его фамилия Тойер, он сыщик, – продолжала она. (Глубокое облегчение.) – Живет он в собственной квартире, сам стирает свое белье и никак не обременяет меня. Он много пережил, прежде всего, потерял жену, уже много лет назад. Когда он спит со мной, а он не очень часто проявляет ко мне интерес, то ведет себя так, как будто кого-то обманывает, потом быстро уходит, даже, кажется, злится на меня, словно я подбила его на что-то непотребное. – Она больше не улыбалась.

Тойер начинал злиться:

– Ты вызвала меня сюда, чтобы выдать эту хрестоматийную историю? Что значит эта хренотень? Я никогда не давал тебе каких-нибудь далеко идущих обещаний.

В ее голосе тоже зазвучал металл.

– Я тебе изменила. Вчера, с Хеккером, в его гостиничном номере. Как легкомысленная девчонка, и ведь он мне совсем не нравится. Но ты меня держишь на голодном пайке, а у него темперамент. Впрочем, я тебе ведь тоже ничего не обещала, поэтому не понимаю, отчего у меня появились угрызения совести. Возможно, не так уж и плохо, если женщина или мужчина иногда что-то себе позволяют. В конце концов, какая разница.

Верно, какая разница. Почему же ее слова причинили ему такую боль. Комиссар с трудом дышал, превозмогая боль в груди, и не знал, совершенно не знал, надо ли ему возражать.

Все, что теперь могло быть сказано, уже не раз говорилось и выслушивалось в определенном возрасте, однако сейчас возникшее при этом чувство несло в себе что-то сенсационное и, несмотря на весь жизненный опыт, казалось новым. Дрогнувшим голосом он спросил:

– Это что, конец?

– Я ничего такого не сказала, – взвилась Хорнунг. – Кто говорит о конце?

Ее язвительный тон позволил Тойеру вызвать в душе так нужную ему злость.

– Проклятье, нечего на меня наскакивать! – Как в кино, он увидел, что кофейная чашка ударилась об оштукатуренную стену напротив него и разбилась.

Хорнунг глядела на него расширенными глазами, которые затем сузились в щелки.

– Что ж, господин Тойер! Это хоть какая-то реакция…

– Извини, я не…

– Но ты это сделал, мой милый. Со мной все позволено. На мне ты срываешь злость, которую не можешь сорвать на других. Разве кто-то имеет право питать недобрые чувства к светлому образу женщины в платье с цветочками?

Ее голос все повышался. Как ни отчаянна была ситуация, Тойер возносил к небу молитвы лишь о том, чтобы в пансионате сейчас не оказалось других владельцев, – на тот случай, если у него с Хорнунг снова все уладится и они приедут сюда еще раз вдвоем… Но его подружка в гневе была недоступна для робких возражений комиссара.

– Твоя жена умерла, и это не поправишь. Будь она жива, возможно, ты бы обманывал ее с другими бабами. Возможно, она бы растолстела, родила тебе параличного и прятала твое вино. Но сейчас она соткана из света, из света, а мы здесь в тени. Ты позволял мне делить с тобой тень. Но я этого не хочу, никогда не хотела и никогда не захочу!

– Ты хочешь, чтобы мы поженились? – спросил Тойер и понял, что сказал это, как сказала бы провинившаяся собака, хотя собаки не умеют говорить, да он и не хотел бы стать собакой. Перед ним возникла такса, и он судорожно вздохнул, пытаясь расширить свою стальную грудь.

– Нет, – кричала Хорнунг, – я абсолютно не хочу выходить за тебя замуж. Это было бы двоеженство! Ты женат. Ты просто не соглашаешься на развод после смерти, ты всегда останешься женат!

– Неправда, – пробормотал Тойер и почувствовал, как к горлу, словно тошнота, подступают слезы. – Все не так. Я даже обманывал ее, по пьянке. Иногда я даже не любил ее, часто боялся, что просто не умею любить. И пожалуй, так оно и есть. – Он всхлипнул.

– Нет, – кричала Хорнунг, – ты умеешь любить. Себя самого и трупы! Всевозможные трупы. Я ненавижу твоих гейдельбергских мертвецов, я ненавижу твою жену. Мне насрать, что такие вещи не полагается говорить вслух. Ты думаешь, что ты единственный, кто страдает от утраты?

– Нет, – прошептал Тойер. Он ощущал черноту, которая пожирала все другие чувства. – Только… я все-таки был виноват. – Его трясло. – Почему ты, проклятая свинья, мне это сделала, – тихо сказал он.

Потом он встал и пошел в комнату, словно в другой мир. Его колени подогнулись. Он лежал без сил на полу и слышал свое хриплое дыхание.

– Йокль, насчет того, чтоб покататься: ты ведь все равно опоздаешь, верно? Я не люблю кататься на машине.

– Да, приезжай, мы же договорились. Я возьму велосипед, а ты привезешь земли – я потом пересажу герани… Сегодня у меня нет дел, я скоро буду.

– Я не хочу, у меня болит живот… Ты не мог бы потом привезти земли?

– На велосипеде? Ты же знаешь, что мне этого никогда не хватает, а ростки долго не живут…

– Я и с животом тоже никогда долго не…

– О-о-о-ох, милый…

– Когда я подкатываю, они все еще думают, что приезжает почтальон…

– Ничего. Желтые машины мне правятся. И потом, ты такая красивая женщина в платье с цветочками.

– Кавалер. У меня живот как у бегемота. Наш, ребенок набирает вес.

– Пока, милая, будь осторожней, не попади в аварию… Мне пора, чао.

– Чао, Тойер…

Вошла Хорнунг и села возле него на пол. Положила руку ему на плечо.

– Но дело не только в этом, – проговорила она без злости в голосе. – Я должна тебе еще сказать…

– О чем? Что у него СПИД? – Тойер приподнялся. Он чувствовал себя как ребенок в ходунках.

– Дурак, – сказала Хорнунг и чуть не рассмеялась, – жопа.

Они сидели в креслах под скатом крыши. Стало прохладней, и старший гаупткомиссар завернулся в одеяло. Он отказался от предложенного красного вина, потому что ему еще предстояла обратная дорога.

– Итак, еще раз, – сказал он, – чтобы я все усвоил. Когда ты вчера к вечеру ушла от Хеккера… Господи, вскоре мне позвонил этот хуцпе, нахал… Итак, когда ты возвращалась домой, светило солнце?

Она кивнула.

– И ты видела, что большая часть замковой горы лежит в тени, потому что еще зима, верно? Точно так же она выглядит и на картине Зундерманна.

Хорнунг снова кивнула.

– Тёрнер же приезжал всегда летом, когда гора вечером залита солнцем… Вот это удар. – Тойер засмеялся. – Решающее доказательство. Я представлял себе его приятней.

– Я не могла не сказать тебе… – Она сжала его руку. – Я понимала, что должна это сказать, так как это важно… Я не могу лгать. Тойер, я снова исправлюсь…

Несмотря на собственное раскаяние, Тойер счел это чувство вины у своей подружки весьма уместным.

– Ты сможешь управлять машиной? – с тревогой спросила она. – Завтра утром я все равно должна возвращаться, и мы могли бы вместе…

Тойер покачал головой. Это была тупая мужская гордость, но, по крайней мере, наконец-то он ее почувствовал.

На следующее утро Тойер, слегка страдая от похмелья после четырех свирепых порций «Обстлера», которые выпил на кухне в три часа ночи, собрал у себя свою группу. Пригласил и Ильдирим.

Сперва он молчал, и происходящее чем-то напоминало кинотеатр, когда рвется пленка, а зрители все еще принимают этот технический перерыв за намеренную паузу авангардистского режиссера.

– Короче, вот что, – заговорил он, наконец. – Моя подружка обманула меня с Хеккером… Может, и правильно… – Лишь после такой преамбулы он рассказал и все остальное.

Всем было ясно, что открытие Хорнунг могло означать большой шаг вперед. Возможно, это окончательно доказывало, что картина фальшивая. Но когда они взволнованно уверяли в этом друг друга, взгляд Ильдирим упал на столик, где лежал рекламный подарок.

– Откуда это у вас? – спросила она, наморщив лоб.

– А, вероятно, какая-то рекламная акция. К этому прилагалось довольно странное письмо. А что?

– То, что этот самый Дункан хотел подарить мне в прошлую среду такой же. И, на мой взгляд, слишком настойчиво интересовался во время нашего разговора историей с Тернером. – Тут она рассказала четырем полицейским все, что знала о госте из Новой Зеландии.

– Господи! – воскликнул Тойер. Он честно себе признался, что новая нить просто сведет его с ума. – Он мог просто получить подарок от той же фирмы. Хафнер, дарю портсигар тебе.

На удивление трезвый молодой коллега заметно обрадовался, но, прежде чем он сунул портсигар в карман, его взял в руки Лейдиг.

– Какая фирма рассылает в наши дни товары для курильщиков? И каким образом новозеландец получил такой же подарок от международной фирмы, которая случайно использует его инициалы, но о которой никто из нас даже не слышал?

Тойер вздохнул:

– Вы правы. Ах, друзья мои, я так устал, что почти не в состоянии думать. У меня голова набита ватой…

– Забавно, – продолжала Ильдирим, – я никогда не видела Дункана курящим. Он сказал, что давно бросил это занятие. Но зачем тогда он берет с собой портсигар?

– Где он живет? – спросил Тойер.

– Внизу, у Штадтхалле. Названия отеля я не помню, но он почти рядом.

Тойер сидел как старый филин на суку.

– Я видел его на той паршивой пресс-конференции. – Он встал и пнул ногой стенку. – Тогда я еще удивился, что там делает иностранец. Еще я видел его у Зундерманна, со спины, из окна. Тот же костюм… Ему нужна картина!

Между тем Лейдиг разглядывал портсигар. Потом положил его на пол и с силой раздавил ногой.

– Эй! – закричал Хафнер. – Что ты делаешь? Он мой! – Но тут же замолчал.

Из двойной стенки торчали чипы и тонкие провода.

– Вероятно, он все подслушивал до этого момента, – с гордостью заметил Лейдиг. – Мой племянник интересуется такими вещами, даже книжку мне подарил.

– Так ты у мамочки не один? – фамильярно спросил Хафнер.

– Нам еще этого не хватало! – выругался старший гаупткомиссар. – Мало нам других хлопот? Теперь еще будем возиться со спекулянтом картин. – Тут он задумался, надолго и почти с удовольствием, так как что-то начал понимать. – Короче, лучше всего поступить так. Сегодня мы еще временно отстранены от работы. Но завтра утром двинемся к этому типу всей командой. Если мы предъявим задержанного начальству, возможно, это нас немного обелит.

– Я в этом не уверен, – засомневался Лейдиг. – Не исключено, что он нас подслушивал и через пару секунд сообразит о нависшей над ним угрозе ареста. Завтра мы его уже не найдем.

Тойер придерживался такого же мнения. Но все равно остался при своем предложении. В конце концов, сейчас они просто не имели права совершать формальные ошибки.

– Какой нам прок, – вздохнул он. – Если мы сегодня появимся с арестованным в Президиуме, шеф скорей всего просто угостит его шоколадной конфеткой. Мы ведь для него, абсолютные чурбаны.

Ему никто не стал возражать.

Было нелегко выбрать из переплетения задач такие, которые, по крайней мере, давали бы всем ощущение, что они делают что-то полезное. В конце концов, сошлись на том, что Лейдиг и Штерн проверят в Интернете, сколько сейчас дают за Тернера. Хафнер должен был отвезти портсигар к приятелю, который, по его утверждению, «супер» в электронике и «лучший толкач» в регби. Последнее не слишком заинтересовало гаупткомиссара.

Ильдирим решила записать все, что до сих пор затрудняло им ведение следствия.

– Возможно, мы еще сможем вытащить голову из петли, если докажем документально, как грубо этот Зельтманн с самого начала вмешивался в вашу работу. – Впрочем, она и сама толком в это не верила.

– У тебя есть дома Интернет? – спросил Лейдиг.

Штерн кивнул:

– Вот только отец торчит в нем целый день, да еще заставляет меня составлять схемы финансирования строительства. Я лучше пойду в городскую библиотеку.

– В остальном же… – снова заговорил их хмурый шеф, потом помолчал, пошарил глазами по серому ковру, словно что-то искал на полу, но ничего не нашел, и, наконец, продолжил твердым голосом: – Кто будет так любезен и сообщит мистеру Хеккеру, что мы больше не нуждаемся в его услугах?

– Все мы, – угрюмо сказал Хафнер.

Тойер отпустил своих соратников, договорившись вечером созвониться. Лишь оставшись один, он сообразил, что ему не досталось никакой задачи. Потом счел такую ситуацию в каком-то смысле справедливой.

Ильдирим шла по мосту Теодор-Хойсбрюкке к гимназии «Курфюрст Фридрих». Она надеялась увидеть Бабетту на большой перемене. Но, остановившись перед школой, подумала, что походит на проститутку, ждущую клиента, и направилась дальше.

На площади Бисмарка между рельсами прыгала кучка отвязных кришнаитов. Ильдирим посмотрела на небо и сказала себе, что мир – ящик, серый картонный ящик, набитый мышами. Индийскими танцующими мышами, немецкими мышами, бегающими в колесе, а в лабиринте шныряет темная мышь с розоватыми лапками, но так и не может найти сыр.

Тойер завтракал в бистро на другой стороне улицы. Он говорил себе, что ему нужно потратить на себя только один день: нормально питаться, поплавать в бассейне и, пожалуй, почитать. Ему давно уже хотелось прочесть роман про печального шведского полицейского, который живет в провинции, но каждый год сталкивается с запутанными делами, нити которых ведут за пределы страны. Хорнунг хвалила эту книгу. Он подумал о своей подружке, но в мозгу вообще не нашлось никаких мыслей о том, как они распорядятся своим будущим. Кроме того, он забыл, как звали шведа, и помнил только кличку собаки – Вальди. И плавок у него тоже не было.

Этот самый Дункан ловко все устроил. Ухитрился каким-то образом стать официальным гостем гейдельбергской прокуратуры, чтобы незаметно обстряпывать свои делишки прямо в центре циклона. Почему же теперь этот загадочный тип предпринял такую грубую акцию? Как это понимать? Объяснение тут только такое: Дункан наверняка хотел получить сведения об их расследовании, но он хотел также подать знак, и этот знак предназначался ему, фактически выведенному из строя Тойеру.

Он и сам толком не знал, почему это стало так важно для него, но ему хотелось, чтобы его гипотеза подтвердилась, и поэтому должен был остаться один. Когда вокруг тебя суета, ты благодарен за понятую фразу, даже если смысл ее не столь уж значителен. Кроме того, где-то в глубине его раненой мужской души зрело желание с кем-нибудь посчитаться. Тойер заплатил, дал абсурдно щедрые чаевые и решительно зашагал к своей машине.

Впоследствии дорога до Штадтхалле вспоминалась ему как фильм, начиненный предзнаменованиями. В первый раз за много лет он увидел слепого шарманщика, который всегда наводил на него жуть, потому что на картонке у него было написано, что его глаза врачи удалили в больнице. Потом заблудившийся клочок тумана окутал замок, который так романтично высился над рекой – прямо хоть сам берись за шарманку и заводи немецкие скорбные напевы. Потом он приехал.