Текст книги "В неверном свете"

Автор книги: Карло Шефер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

4

Что нынче, вторник или среда? Может, четверг? Нет, должно быть, все-таки вторник. А сам-то он кто – собака? Или человек?

Он тряхнул головой, окончательно проснулся и понял, что он – старший гаупткомиссар Иоганнес Тойер – вероятно, задремал ночью за кухонным столом. За слишком маленьким столом – на синей виниловой скатерти совсем не осталось места. Стол весь был покрыт бумажками, записями последних дней, из которых он пытался извлечь некий скрытый смысл. На всех листках, исписанных разными почерками, бросалось в глаза одно слово – «Вилли», «Вили», один раз даже «Вискли» – по-видимому, Хафнер думал в это время о виски.

Звенел телефон, он-то и разбудил комиссара. Тойер выпрямился, но не стал снимать трубку. Включился автоответчик.

– Вы позвонили на телефон Тойера. Сообщения, приветы, признания прошу изложить после этого отвратительного писка!

Писк. Потом женский голос.

– Как всегда, со смеху помрешь. Это Хорнунг. Послушай, Тойер, так дело не пойдет, я… Нам надо поговорить. Что-то у нас разладилось. Пожалуйста, позвони мне.

Он все сидел, уставившись на стену. Завтра, завтра он позвонит своей подружке. Хотя и завтра не будет знать, что ему говорить.

Вздохнув, он снова взялся за записи, сделанные во время рекогносцировки в Старом городе. Целыми днями собачники из Хандшусгейма наперегонки капали друг на друга, и ничего это не проясняло. Ну, а удалось ли четырем отчаянным парням из Курпфальца разузнать что-нибудь важное про Вилли? Ничегошеньки его десперадос не выяснили. Казалось, Вилли знал всякий, но никто не мог сообщить о нем ничего конкретного. По воспоминаниям опрошенных, он был всегда один, никто не знал его полного имени, никто не знал, где он жил и чем занимался. Они побывали во всех кабачках Старого города, вчетвером, втроем, поодиночке, парами. И всюду слышали одно и то же.

Как безнадежный должник перед добровольным уходом из жизни в последний раз роется в ящике с долговыми документами, так и Тойер перебирал записки.

«Круассан, суббота, вечер. Хафнер нализался, хотя мы на задании. Джазовый трубач по имени Бэби Хюбнер (псевдоним) знает Вилли, но не может сказать ничего конкретного. Спрашивает у Хафнера, не голубой ли он, так как выглядит будто певец из поп-группы «Виллидж Пипл». На Хюбнере велосипедная кепка с надписью «Телеком». Хафнер срывает ее и швыряет в угол. Далее опрошенный отказывается назвать свое гражданское имя. Я не уверен в нашем правовом статусе, так как сейчас, в выходной, мы не при исполнении, и отпускаю его».

Над скрупулезными записями Лейдига можно было утратить остатки надежды.

«Опрошенный в Рейхсапфеле видел Вилли, но сильно пьян».

Ах, Штерн, сколько бестолковой честности в этих строчках.

Возможно, тот или иной забулдыга из Старого города вспомнил бы больше, если бы ему сказали про смерть Вилли, но старший гаупткомиссар лично проинструктировал свою группу, что об этом нужно молчать. Опыт показывал, что подобные вести разносятся с молниеносной скоростью и последние язычки их пламени непременно опалят ботинки господина Зельтманна. До сих пор по Старому городу блуждали лишь слухи о каком-то выловленном в реке утопленнике. Немало жителей утверждало, что это кто-то из третьего телевизионного тура «Больших Братьев», возможно, тот, что появился чуть позже, вместо выбывшего участника – ну, тот, в инвалидном кресле, который так шумел, а потом опять исчез. Выше по реке находится реабилитационный центр, и фантазия горожан добралась и туда.

«Я в пивоварне, где джазовый клуб, пиво супер. Кажется, Вилли тут бывал, говорит…»

Остальные слова опрошенного коллега Хафнер по ошибке написал на деревянном столике пивного зала.

Тойер застонал и взглянул на часы. Без малого час ночи. Он прошаркал в гостиную и стал искать в захламленной мебельной стенке план Гейдельберга. И даже нашел. Вернувшись к кухонному столу, он заштриховал тупым карандашом все улицы в Старом городе, где они произвели опрос. Потом подумал, что, пожалуй, стоит как-то выделить места, где Вилли знал каждый, в отличие от тех улиц, где его просто кто-то когда-то видел. Но поскольку почти все было уже закрашено серым, он просто заштриховал синей шариковой ручкой районы повышенной активности Вилли.

В конце план выглядел так, словно до него добрался заскучавший четырехлетний карапуз с грязными руками. И только Университетская площадь сияла девственной чистотой среди всей мрачной штриховки. Тойер ощутил угрюмую гордость сыщика. В университет они наведаются завтра. Даже не сполоснувшись, он рухнул на постель.

Через несколько часов он уже сидел со своей группой и устало делился с коллегами ночными выводами.

– Короче, мы поспрашиваем еще в студенческой столовой. Останутся лавки и магазины, но их немного. – Сонная муха уселась на его правый висок. – В конце недели Зельтманн передаст дело кому-то еще. А мы будем и дальше искать убийцу собак.

– Да какая разница, – буркнул Хафнер, и ему никто не возразил. Обида, нанесенная Зельтманном, со временем слабела, зато оставались мозоли на пятках и ощущение бессмысленности всех усилий. Начальство их унизило, и они уже привыкали к этому.

– Думаю, в университет нам действительно надо наведаться, – проговорил Лейдиг и, помахав рукой, попытался разогнать огромное облако дыма. – Вчера вечером я зашел еще в «Калипсо», коктейль-бар наискосок от моей матери…

– Ну и?… – спросил Штерн. – Вилли был там барменом?

– Нет, – гордо парировал Лейдиг, – но он часто там бывал.

– Потрясающе! – взревел Хафнер и презрительно захохотал. – Мы выяснили уже три тысячи раз, что в Старом городе есть пивные, куда Вилли часто заходил. Класс, Лейдиг!

Неожиданно Хафнер встал и проделал нечто очень странное. Открыл окно, выходившее на Рёмерштрассе, и вытряхнул переполненную пепельницу. Затем захлопнул окно и уселся на место как ни в чем не бывало.

– Ты пьян! – возмутился Тойер. – В стельку. Ты ведь только что выбросил окурки прямо на улицу!

Пристыженный полицейский стал похож на маленькую мексиканскую собачку с труднопроизносимым названием породы, которая по ошибке побывала в бельевой сушилке.

– Значит, я в самом деле еще пьян, – тихо проговорил он, но тут же повысил голос. – Да, вчера я основательно принял. Водку пил, от нее дух потом не такой тяжелый остается. Ну и что такого? Кому от этого хуже? Все равно я сижу в дерьмовой группе! Не могу реализовать свои способности. Только и слышу – не нажимай, не торопись, разговаривай вежливо, опрашивай, поддакивай! Надоело!

Тойер почувствовал, как на него надвигается головная боль. Обычно он поддерживал шаткое равновесие в своей усталой душе. Для этого он прибегал ко всяческим уловкам, шуткам, хитростям – словом, делал все, чтобы балансир не коснулся земли.

– Тогда ступай на Университетскую площадь, поспрашивай там и выжри парочку кружек «Гейдельбергского 1603 года» или «Шлосквель экспорт». Либо – от меня – чистого спирта из аптеки.

Хафнер недоверчиво вскинул голову:

– Серьезно?

– Серьезно, – с недоброй улыбкой ответил Тойер и встал. Потом испытующе посмотрел на свой стул, на письменный стол, на нелепый круг из рабочих столов. Окинул взглядом пятнистые стены и сумрачные физиономии коллег. Под крышкой стола у Штерна лежало надкушенное яблоко. – Эта гадость лежит уже с пятницы, – еле слышно констатировал гаупткомиссар.

Штерн проворно схватил побуревший плод, но не успел выбросить его в корзинку, как Тойер взревел:

– Выброси ты свое яблоко прочь! Вместе со всем мусором!

Затем он пнул ногой свой стул и парой пинков сдвинул с места стол. Схватился за крышку обеими руками, поднял стол и с грохотом поставил у окна. Но и этого ему показалось мало. Словно буйвол, он затопал к Хафнеру.

– Ты еще здесь? Так, говоришь, дерьмовая группа? Вон отсюда, исчезни. И к двенадцати возвращайся с результатами! С настоящими результатами, понял?

Хафнер, слегка побледнев, шарил вслепую, отыскивая свою куртку.

– Неплохо бы вам выслушать меня до конца, – тихо проговорил Лейдиг.

– Пожалуйста, – фыркнул Тойер и сел на стул спиной к подчиненным. – Говорите до конца.

– Итак, – голос Лейдига звучал чуть более напряжено, чем обычно, – в «Калипсо» он всегда бывал только зимой и всегда в сопровождении студентки или студента, редко дважды с одними и теми же.

– Он что, был педофилом? – Хафнер снова взялся за свое.

– Хафнер, я вас умоляю: студенты – не дети. – Тойер встал и размашистым шагом подошел к своему подчиненному. – Слушай, извини, что я на тебя наорал. Понимаешь, у меня проблемы в личном плане, с моей знакомой, и…

Опешивший Хафнер только кивнул. Тойер снял ниточку с джинсовой рубашки покачивающегося коллеги.

– Я тоже зря наговорил тут глупостей, – пробормотал Хафнер. – Никакая вы не дерьмовая команда. И я, как и вы, имею зуб на Зельтманна. И вообще, мы группа что надо.

Хорошо еще, Штерн не стал извиняться за огрызок. В кабинете воцарилась атмосфера растроганности. Уже задним числом Тойер понял, что все четверо стали по-настоящему нормально относиться друг к другу именно после этого конфликта. Он даже сказал себе, что будет и впредь использовать свои вспышки гнева для таких благих дел, но потом снова об этом забыл. А сейчас бодро вернул стол и стул на прежнее, предписанное директором место.

– Итак, «Калипсо» – это коктейль-бар, – снова продолжил Лейдиг. – Но Вилли никогда не пил там коктейли.

– Так не бывает, – решил Хафнер. – Все равно что заходить постоянно в кафе-мороженое и… не съесть там ни порции!

В десять минут одиннадцатого позвонил первый собачник.

Обер– прокурор Вернц спрятал свою пульсирующую плоть под средний ящик письменного стола, на котором лежала массивная папка.

– Фрау Ильдирим, вы принимаете все слишком близко к сердцу. Я абсолютно уверен, что вам теперь по плечу и самые серьезные деликты. И то маленькое поражение в пятницу – чепуха… ну, послушайте!

Он смотрел на нее с нескрываемым интересом. Сегодня у Ильдирим не было заседания суда, и она уже собиралась уйти. Она была одета в узкий белый пуловер, джинсы и молодежные кроссовки. Черные волосы она завязала на затылке. Все это должно было создавать впечатление мощной динамики, однако на самом деле она была близка к отчаянию. Физиономия садиста, мучающего жену, преследовала ее с самой пятницы. Маленькая Бабетта больше не появлялась, но Ильдирим не испытывала от этого облегчения, ведь теперь она оказалась совсем одна. Она чувствовала себя очерствевшей, к тому же ее все сильней терзало подозрение, что она, слишком быстро согласившись с директором полиции в деле об утопленнике, уготовила себе очередное фиаско.

– Это хорошо, что вы решили со мной поговорить, да, замечательно. Только вчера я не смог найти времени. Никак не получилось. День был абсолютно безумный.

Вернц нахмурил брови и посмотрел в окно. Возможно, он ждал вопроса, что же безумного было вчера, но его расстроенная посетительница промолчала. Она уже поняла, что ощущение уверенности в себе, в котором она так нуждалась, если и придет, то не от доктора Вернца.

А он важно продолжал:

– Я рад, что вы пришли! Ведь вы у нас недавно, и я считаю, что всегда полезно познакомиться ближе. Поделиться своими проблемами. По-человечески. Вы, главное, не сдавайтесь! Ведь вы все же в каком-то смысле представляете здесь и своих соотечественников.

– Все восемьдесят миллионов немцев? – Ильдирим насмешливо улыбнулась и поерзала на стуле, словно кошка, страдающая от глистов, все же зря она натянула на себя джинсы.

Вернц оставил без внимания ее реплику.

– Всех молодых людей из разных стран, способных к интеграции, несущих свежую кровь в нашу страну, их мысли, их энергию… – он снова сделал паузу, но на этот раз направил взгляд прямо на свою подопечную, – … и их красоту.

Солнечный луч пробился сквозь густые тучи, и его лысина неожиданно заблестела, словно смазанная жиром.

– Во всяком случае, мне не нравится, как ведет себя полиция в деле с тем утопленником. Доктора Зельтманна я знаю лишь по его вступительной речи в ратуше. Но ведь мы тут не какая-то сонная провинция. И вообще, о чем они там думают! Так уж и собаку скоро не спустишь с поводка и…

– …и при нуле градусов больше нельзя прыгать в Неккар, – добавила Ильдирим с дружеской улыбкой. Во всяком случае, эта не очень приятная беседа позволила ей восстановить в душе стальную ярость, которая обычно поддерживала ее в жизни и не давала согнуться.

Вернц нашел ее шутку неудачной, она прервала его речевой поток. Сочувствуя сам себе, он уставился на семейную фотографию в массивной рамке, стоявшую на его столе. Ожил телефон. Секретарша сообщила, что пришел доктор Мартин Дункан.

– Да-да, замечательно! Фантастически! – Обер-прокурор выскочил из-за стола и распахнул дверь кабинета. Его жест показался Ильдирим лакейским. – Доктор Дункан из Окленда? Как доехали, благополучно?

– О да, – с едва различимым акцентом ответил невзрачный господин. Он выглядел совсем не как житель Новой Зеландии – его азиатские черты никак не вязались с шотландской фамилией. – Я уже неделю нахожусь в Европе. Сейчас я прибыл из Бельгии; до нее, как говорят в Германии, рукой подать…

– Мистер Дункан составляет сравнительный обзор систем уголовного преследования в Западном полушарии, – с сияющей улыбкой сообщил Вернц. – Ах, где же моя галантность? Это фрау Ильдирим, прокурор.

Дункан с улыбкой повернулся к ней. Его рукопожатие было энергичным. Теперь он напоминал японского фашиста из Диснейленда.

– Мне пришла в голову идея! – Вернц сверкнул глазами. – Фрау Ильдирим, если вы не возражаете… Я буду очень вам признателен, если вы покажете нашему гостю наш город. Это было бы превосходно! А у вас, возможно, появятся и другие идеи.

Предложение обер-прокурора ни у кого не вызвало восторга. Ильдирим лихорадочно придумывала удобный предлог отклонить предложение, но ей ничего не пришло в голову. Этот Дункан был не в ее вкусе, но отказаться с ходу она не могла, это невежливо по отношению к гостю. Молчание затянулось. Пожалуй, ее еще мог бы спасти припряженный к ней гость, но он даже не попытался сделать это. Вот так Вернц: не заполучил ее сам, так хотя бы подарил другому. С подчиненным мужского пола он никогда бы так не поступил.

– Вас устроит завтрашний вечер? – осведомилась она с натянутой любезностью и поклялась себе, что уж кофе-то никогда не станет варить для начальства.

– Разумеется. – Голос посетителя звучал высокопарно.

– Я поселю доктора Дункана в отеле возле Конгресс-центра, – ликовал Вернц. – Значит, вы зайдете за ним завтра вечером в восемь. Вам это удобно, доктор Дункан? Так вы лучше познакомитесь с нашим городом и его людьми!

Гость вежливо кивнул.

– Итак, завтра вечером у Штадтхалле. – Вернц был так воодушевлен, словно собирался идти туда сам. – Теперь это здание называется Конгресс-центр, но мы, гейдельбержцы, по-прежнему говорим «Штадтхалле». Великолепное здание в стиле барокко. – С хриплым смешком он хлопнул Дункана по плечу.

– Необарокко, конец девятнадцатого века, – сухо уточнила Ильдирим. Прожив по обмену год в Кембридже, городе-побратиме Гейдельберга, она знала, что такая бесцеремонность, как хлопанье по плечу, в англо-саксонском мире не приветствуется. Впрочем, возможно, в Новой Зеландии другие обычаи.

– Ну а теперь, фрау Ильдирим, – проревел Вернц, показав в улыбке лошадиные зубы, – отправляйтесь в отделение полиции «Гейдельберг-Центр» и поддайте жару в дело об утопленнике! Отправляйтесь сразу же, не тратьте время на телефонные звонки! – Обер-прокурор явно хотел понравиться своему посетителю.

Этот осел-прокурор, разумеется, не преминет лично эскортировать его в отель. Удивительно – хотя, впрочем, вовсе не удивительно, как легко можно парочкой поддельных бланков заморочить голову обер-прокурору провинциального города. Простофиля даже позвонил по номеру, указанному в шапке бланка, чтобы удостовериться, действительно ли его намерен посетить новозеландский правовед, а не телевизионщик со скрытой камерой. Вероятно, при их разговоре можно было бы проследить из космоса, как сигналы, отправленные из Гейдельберга, достигали телекоммуникационного спутника и, отраженные, направлялись точно в Новую Зеландию. Затем – сервис инновационной частной телефонной компании, обслуживающей путешествующих сограждан, – они тут же мчались назад, в Европу, и попадали в телефонную трубку почти по соседству со звонившим. Обер-прокурор и мнимый правовед болтали о жарком новозеландском климате и оба глядели на дождь. Действительность – это то, что можно легче всего изменить. Это свобода.

– Доктор Дункан? – заискивающим тоном говорит простофиля.

Он отзывается благосклонным кивком головы.

– Ваше издательство – простите, если я слишком навязчив, – в самом деле предусматривает такую щедрую компенсацию расходов…

Он еще раз кивает, на этот раз утвердительно, для этого нужно сначала немного запрокинуть назад голову, он специально тренировался.

– Если следующим летом мы будем иметь удовольствие принять вас и вашу супругу в Новой Зеландии, это никакая не щедрость, а лишь полагающаяся благодарность представителю довольно закрытого ведомства, который облегчил нашу работу.

– Когда-то я уже ездил в Новую Зеландию, – мечтательно произносит простофиля.

Новость не из приятных!

– Великолепная страна! Скажите, где вы родились?

– В самом Окленде.

– И жили там все время?

– Совершенно верно, – отвечает он, прилагая немалые усилия, чтобы в голосе не проскользнула гневная нотка, способная испортить всю игру.

– Но вы наверняка поездили по свету, мы особенно любим…

– Господин Вернц. – Он кладет идиоту ладонь на колено; такая чуть преувеличенная фамильярность всегда заставляет людей замолчать. – Мои родители умерли во время поездки по стране, пожалуйста, поймите…

– Господи, весьма сожалею, я…

Он в ярости, ведь его выбор пал на Новую Зеландию именно из-за ее удаленности, в расчете на то, что Вернц там никогда не был. Когда случаются такие проколы, он всегда приходит в ярость. Он слишком быстро приходит в неистовую ярость, и это серьезная проблема. Ярость захлестывает его целиком, и тогда все лица превращаются для него в маски, и он стремится их сорвать; ему все мешает, все хочется убрать с дороги мощным ударом ноги. Он должен взять себя в руки, поэтому ему нужно побыть одному. Но в то же время он твердо намерен сдерживать эти потоки, чтобы в один прекрасный день воспользоваться накопленной яростью и направить ее в нужное место. Вот тогда он станет сам собой. Но пока еще рано. Он спрашивает себя, не наитие ли подсказало ему, чтобы он согласился на встречу с этой турчанкой. Возможно, она что-то знает. Возможно, он ее трахнет. Это не надежда, а просто вопрос его волевого усилия.

– Вот мы и пришли. Отель не самый шикарный, но вы ведь сами захотели что-нибудь поменьше…

– Тут замечательно. – Он улыбается, но от этого появляется боль в сведенной судорогой челюсти.

– Вот тут, напротив, Штадтхалле. Ресторан тоже есть, считается кубинским…

Когда только этот дурак перестанет навязываться со своей дружбой…

– Все чудесно, господин Вернц. Теперь позвольте мне немного отдохнуть? Завтра утром я зайду к вам.

– Разумеется, доктор Дункан.

Наконец, идиот ушел. Он стоит у администрации. Дверная ручка выглядит как расфуфыренная медуза, маленькая, глупая медуза в праздничном наряде. Словно ее натерли слизью. Ему хочется разбить ручку. Он должен владеть собой.

– Ах, господи, не разбейте мне ручку, ой-ой-ой.

– Извините, мне показалось, что она тяжело…

– Ничего-ничего. Слушайте, ну и силища у вас…

– Для меня зарезервирован номер, господином Вернцем, или, возможно, от прокуратуры…

– Да, знаю. От прокуратуры, точно…

– Ну, пусть так и останется, я тут официально.

Глупая фраза, но портье ее проглатывает и просто вручает ему ключ. Глупые фразы проглатывают все. Люди пасутся на глупости, как коровы на сочном лугу. Ярость стихает.

Открытие, сделанное Лейдигом, побудило Тойера самому наведаться в студенческую столовую. Студенческие контакты Вилли предполагали, что там можно нарыть что-нибудь полезное. Идиллическое примирение облегчило ему задачу по распределению сил. Хафнеру был поручен собачий телефон; бравый Штерн тут же вызвался ему помогать.

Так что на этот раз его вез Лейдиг. Он вел машину медленней Штерна и сидел так, словно ему подложили кнопку на водительское кресло. Тойер старался не смотреть, как он рулит, – помня со своих автомобильных времен, как это нервирует. Снег оставался лишь на вершине Кёнигштуля, внизу, в городе, было сыро и промозгло. Они спустились по Курфюрстенанлаге и нырнули в Гайсбергский туннель.

Когда они выехали на свет возле Института музыки, Лейдиг показал влево, на гараж:

– Вон там я живу, в соседнем доме, на углу.

Тойер кивнул, он уже знал об этом. Дом Лейдига был покрашен в желтый цвет, а песчаник первого этажа и вокруг окон был ярко-красным.

– Ты краски выбирал?

Лейдиг засмеялся.

– Нет, так решил комитет по охране памятников – якобы изначальная отделка тысяча девятисотого года. В Старом городе он командует всем. Даже цементный раствор предписано делать не современный, а такой, как сто лет назад. Поэтому в некоторых местах штукатурка тут же отваливается. Пять лет назад проводилась санация. Когда я вспоминаю собрания домовладельцев…

– А вот такой обрубок, как этот гараж, их не смущает, – возмутился Тойер. – Да еще и табличку привинтили, что в нем жил Гегель.

Лейдиг кивнул:

– Табличка-то, на самом деле, чей-то прикол. Но ведь это были семидесятые, бургомистр Брандель и его мечты о городе автомобилей. Нет, нам еще повезло.

Точно, повезло. Тойер подумал о своем приятеле и коллеге Фабри, толстяке, рано вышедшем на пенсию. Тот жил теперь в Шварцвальде. В то десятилетие, с его немыслимым вывихом вкуса, в его городе сровняли с землей весь старый центр и настроили там безобразные бетонные коробки. Да, надо позвонить Фабри. И срочно объясниться с Хорнунг.

Лейдиг свернул влево на Грабенгассе. У старшего гаупткомиссара, как у истого гейдельбержца, немного отлегло от сердца, когда он увидел Университетскую площадь. И хотя новые учебные корпуса были на редкость безобразно втиснуты между старыми постройками, но один лишь барочный фасад университета своим великолепием сводил на нет убогую современную архитектуру. Лейдиг самоуверенно припарковался возле фонтана, посреди пешеходной зоны. Не обращая внимания на протесты берберов, которые мерзли со своими собаками у стены Института папирологии, сыщики зашагали к студенческой столовой и кафетерию.

Верх был закрыт по случаю семестровых каникул, так что оставался лишь огромный и низкий цокольный этаж. Тойер прошел мимо пустых стульев и устало присел на один из них.

– Как это мы не сообразили. Ведь сейчас каникулы – университет опустел! Скорей всего, важнейшие наши свидетели сидят где-нибудь во Фленсбурге у бабушки на диване и пьют вонючий яичный ликер. Если у этого загадочного Вилли вообще имеются свидетели.

Его молодой коллега досадливо кивнул, но сказал, что все равно немножко поспрашивает. Внизу, у выхода на Зандгассе, слонялись перед черными досками объявлений несколько студентов, да и персонал столовой был на месте.

– Комнату ищут, мелюзга, – с неожиданной жесткостью сказал Лейдиг.

Тойер удивленно взглянул на него. Вероятно, Лейдиг завидовал студентам потому, что они жили отдельно от своих матерей.

Гаупткомиссар сидел у окна, выходившего во внутренний дворик. Там на столбах из песчаника стоял маленький павильон непонятного назначения. Тойер с трудом припомнил давние уроки по истории родного города. В открытой нижней части башенки когда-то находился колодец, а сама она была частью роскошного сада, миниатюрной копии Hortus Palatinus, сада при дворце. Теперь он выглядел немного глупо, этот павильончик, маленький осколок былого в сердце Alma mater.

Почему Зельтманн не дал им работать? Тойер догадывался, что разгадка тут очень простая: он хотел их опозорить – не отделаться от них, а просто опозорить. Возможно, директор полиции действительно был уверен в банальной причине смерти, но любого другого в управлении он тем не менее заставил бы заниматься делом об утопленнике. Теперь они через один-два дня представят ему результаты, добытые без его ведома, и получат нагоняй, а какие-нибудь шустрые молодые коллеги вскоре найдут преступника, так как к тому времени заработает все: снимок в газете, номер телефона для свидетелей, самые современные методы дознания. «Тойер и его группа целую неделю возились с этим случаем, – скажут все, – да только у них с самого начала не заладилось…»

Какой-то служащий из студенческого профсоюза, мужчина средних лет, подошел к сидевшему за столиком Тойеру и хотел его выставить, поскольку он явно не принадлежал к числу студентов, а в новом семестре наконец-то будет действовать правило, что дотируемые цены на блюда и напитки только для тех, кто… и так далее… Тойер скромно возразил, что он ничего сейчас не ест и не пьет. Тогда служитель, которого на улице можно было бы принять за директора банковского филиала или нейрохирурга, раздраженно добавил, что здесь и не пристанище для бездомных. После того как это маленькое недоразумение разъяснилось, он разочарованно вытер стол. Тойер убрал служебный жетон.

По сути, человечество распадалось на две категории: на сильных, весельчаков, карьеристов с татуировкой – и на добрых или простоватых неудачников, которые начинают со старшего преподавателя по латыни или истории религии и заканчивают тем, что ночуют на газетах под Старым мостом. Третьего не дано, следовательно, такие, как он, Тойер, когда-нибудь исчезнут окончательно.

Тут вернулся Лейдиг, за собой он тащил маленькую, круглую как шар сотрудницу столовой, кассиршу. Настроение женщины было не лучше ситуации в Албании.

– Значит, теперя мне все заново говорить? – спросила она, насупившись.

Тойер приветливо кивнул.

– Ну да, он ходит сюда часто. Ну, раньше ходил, до недавнего. Щас чтой-то его не видать.

Лейдиг добавил: Вилли, по показаниям женщины, встречался тут с учащимися и уходил вместе с ними.

– Например, в «Калипсо».

– Не-е, я про «Калипсо» ничё не говорила! – запротестовала толстуха.

– Да-да, – поспешно успокоил ее Тойер. Если уж закоренелый житель Гейдельберга что-либо утверждал, – а эта похожая на мопса кассирша, судя по всему, была именно из такой породы, – то он уже не позволял ничего искажать; скандал тут был возможен даже из-за пустяка. – Было бы любезно с вашей стороны, если бы вы немного прошлись с нами по университету. Может, вы узнаете кого-либо из тех, кто общался с тем господином.

– Что я буду за энто иметь? – дерзко спросила свидетельница. – С вами токо на неприятности нарываешься, боле ничё.

– Федеральный крест за заслуги я не обещаю, любезная, – огрызнулся Тойер, сверкнув глазами. Ведь он тоже был коренным гейдельбержцем, хотя и не всегда демонстрировал это.

Ильдирим не торопилась выполнять приказ начальства и идти в «Гейдельберг-Центр». Ей временно предоставили кабинет на территории семейного суда. Лишь когда кто-либо из коллег уйдет на пенсию, в ее отделе снова освободится место. Это ее весьма устраивало, поскольку тут она сидела в довольно просторном помещении, предназначавшемся для инвентаря, не на глазах у начальства, а к несчастному виду понурых супружеских пар, ожидавших в коридоре развода, она уже привыкла.

Она просмотрела пару папок; там были дела, которые не дойдут до обвинения. Во всяком случае, она, как прокурор, не видела общественного интереса в том, что некий человек, живший по соседству с кафе-мороженым, страдал в последний год от нашествия ос. Это была не ее тема, несмотря на то, что жалобщик утверждал, будто итальянец, владелец кафе, дрессирует этих насекомых.

В полдень Ильдирим, – убедившись на всякий случай, что Вернца там нет, – зашла в полупустую столовую и выпила чаю. Она сидела одна. Большинство коллег еще плохо ее знали, а она уже научилась не поощрять знакомство. Она снова подумала о странной договоренности на завтрашний вечер и попробовала убедить себя, что, пожалуй, ей будет даже интересно. Во всяком случае, она предъявит Вернцу счет, если этот лощеный евразиец не возьмет на себя расходы.

Так она коротала свой рабочий день, пока не прошло достаточно времени, чтобы из полиции направиться прямиком домой. Там она напечет оладий для себя и Бабетты. Девчушка наверняка уже поднималась к ней. Едва ли ее напугали слова Ильдирим.

Когда она вышла из здания прокуратуры на улицу, как раз выглянуло солнце. Ильдирим собрала всю свою волю и переборола искушение пройтись по Старому городу. Если солнечная погода держится хотя бы полчаса, на Театральной площади выставляют столики, и там можно сидеть, согреваясь телом и душой. Но сейчас она не могла себе это позволить. К тому же и небо снова затянуло облаками. Решительным шагом она двинулась на Рёмерштрассе. Нет, сейчас она зайдет прямо к тем странным ищейкам и хотя бы избавит себя от встречи с противным Зельтманном. Так подействовало на нее солнце.

– Да, мы уже давали материал об этом. Сейчас я быстро загляну в компьютер, когда это было. Вообще-то не так давно.

Он вежливо улыбается и вытаскивает из своего узкого портфеля аккуратно сложенный электронный экземпляр газеты «Рейн-Неккар-Цайтунг».

– Этот материал я уже скачал из Интернета. В сущности, я хотел узнать, располагаете ли вы новыми материалами об этом случае, например снимками крупного плана. Возможно, вы в курсе нынешнего состояния следствия по этому делу.

– Да, но… – Редакторша неуверенно смотрит на него. – Информацию такого рода мы не даем просто так, по первому запросу… Я должна прежде позвонить и согласовать. Простите, назовите еще раз свою фамилию.

– Макферсон, Эдинбургский университет. Вероятно, я мог бы поговорить непосредственно с молодым человеком? К сожалению, я не нашел его адреса в телефонной книге.

Остатки ярости мерцают, словно желтые неоновые искры, заслоняют зрение, но помешать ему не в состоянии.

– Где вы остановились, господин Макферсон? Коллеги, который занимается этим делом, сейчас нет в редакции, но я попрошу его позвонить вам.

– О, к сожалению, я еще не выбрал отель. Лучше я сам перезвоню.

Когда Ильдирим зашла в кабинет четверки (на их дверь кто-то из коллег прилепил ксерокс с мордой бультерьера), ее взору представилась своеобразная картина. Один из молодых парней, которого она мысленно окрестила в пятницу «Румяным», сидел на телефоне и что-то записывал. Тот, что с тюленьими усами, сидел на батарее отопления, курил и глядел на нее так, словно она Артемида Эфесская, мать-кормилица со множеством сосцов. Оба были одеты практически одинаково: в джинсу – от пляшущего кадыка до теннисных носков, выглядывавших из дешевых ботинок.