Текст книги "999. Последний хранитель"

Автор книги: Карло Мартильи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

~~~

Почти семь месяцев спустя, Рим

Понедельник, 20 ноября 1486 г.

Новый дворец аристократов делла Ровере в Борго Веккьо был ярко и празднично освещен, несмотря на поздний час. Дом принадлежал новоиспеченному кардиналу Доменико делла Ровере, заклятому врагу своего кузена Джулиано делла Ровере, тоже кардинала, который приходился племянником Папе Сиксту IV, умершему два года назад. Почетным гостем был еще один кардинал, Родриго де Борджа и Домс, прибывший в сопровождении новой официальной любовницы, красавицы Джулии Фарнезе. Ее толстые, длинные косы, обернутые вокруг головы, поддерживала толстая нитка жемчуга, сколотая огромным изумрудом, что свидетельствовало о больших привилегиях. Ради нее Борджа оставил Джованну Каттанеи по прозванию Ванноцца, женщину все еще привлекательную, несмотря на то что она успела родить троих детей от испанского прелата. Никто не смел оказывать ей знаки внимания, ибо эта дама все еще считалась собственностью кардинала.

Музыкант заиграл на ручной виеле, [1]1
  Виела – струнный смычковый инструмент, один из прародителей современной скрипки. (Здесь и далее прим. перев.)


[Закрыть]нежной виоле испанской природы, любимом инструменте высокого гостя, быстрый бранль. Этот танец требовал, чтобы пары, прежде чем выйти плясать, молча застывали, глядя друг другу в глаза. Зал полубогов, украшенный фресками с изображениями сирен, тритонов, сфинксов, кентавров и сатиров, играющих на музыкальных инструментах, занятых любовной игрой или сражающихся, звенел от веселых мужских и женских голосов.

Но ни веселая атмосфера, ни пьянящая музыка не приносили облегчения молодому графу Джованни Пико делла Мирандола и Конкордия. Вот уже несколько месяцев его мысли вертелись только вокруг одного события. Скоро должны были выйти его «900 тезисов по диалектике, морали, физике, математике для публичного обсуждения». Однако он не мог отклонить приглашение: отказ очень обидел бы обоих кардиналов, и гостя и хозяина. Пико с улыбкой подумал, каких упреков наслушался бы сейчас, если бы увидел учителя Савонаролу, великого обличителя нравов, которого боялась вся Флоренция, включая и могущественного из могущественных, Лоренцо Великолепного. Он обрушил бы на Джованни пламенные речи, сравнивая его с продажной римской знатью, и был бы в какой-то мере прав. Но у Пико не было выхода. Случись ему в этот вечер выбирать между материальным риском и риском для души, он предпочел бы второе.

Пришло время уходить. Граф попросил слугу принести шапочку и бархатный плащ и заправил под богатый жилет золотую цепь с фамильным гербом. В этот поздний час не следовало появляться на улицах Рима с такой штукой на шее или при других украшениях. Помимо бандитов, что шатались повсюду с треугольными кинжалами на изготовку, городские улицы подвергались еще одной серьезной опасности. Их наводнили орды испанцев без определенных занятий, которые норовили выжать хоть какую-то выгоду из стремительного восхождения своего покровителя, кардинала Борджа. Мало того что они беззастенчиво грабили и воровали, так они еще устраивали побоища с местными бандами, и тому, кто оказывался в гуще свалки, приходилось несладко.

Похоже, тихого ухода графа никто не заметил, ибо все слушали знаменитого Лауро ди Лоренцо. Новое сочинение, которое он декламировал, принадлежало самому Великолепному. Повсюду слышались смешки и соленые шуточки, поскольку содержание текста было довольно непристойным. Пико радовался, что избежал новых и старых танцев: леончелло, анелло на две и на четыре пары и в особенности сальтарелло. Обычно, как только начинались прыжки сальтарелло, по залу расплывался тошнотворный запах пота.

Пико вышел на улицу и свернул к Монте де Ченчи, где находилась мастерская Эвхариуса Зильбера Франка, самого знаменитого печатника в Риме. Несмотря на поздний час, он решительно дернул дверной колокольчик и стал спокойно ждать на другой стороне улочки. Может, Зильбер Франк и спал, но к чудачествам графа давно привык. Ведь Джованни Пико был не только большим почитателем печатника, но и отличным клиентом.

Владетель Мирандолы тихо стоял в темноте и размышлял о превратностях судьбы, что привели печатника в Рим. Будучи выкрестом, тот так и остался навсегда евреем. В Германии же в это время очередная волна проповедников, настроенных так же решительно, как Савонарола, только не того масштаба, обрушилась на всех недругов Христа. В первую очередь досталось распутным и коррумпированным князьям Римско-католической церкви, дальше шли евреи, мусульмане и все, кто был далек от христианских добродетелей, как известно единственных, гарантирующих дорогу в рай.

За несколько месяцев до этого Эвхариус в порыве откровенности рассказал, что его брат, знаменитый фармацевт, испугался всех этих опасностей и уехал в Испанию, в Севилью, где до последнего времени процветала еврейская община. Но к сожалению, угодил в лапы фанатичного католика Фердинанда и подвергся бесчисленным пыткам со стороны подчиненных могущественного великого инквизитора Торквемады.

Джованни много раз спрашивал своего приятеля Савонаролу, как он мог оказаться в одном монашеском ордене с испанским инквизитором, но тот отвечал, что цель у них была одна, только средства противоположны, и переводил разговор с религиозной темы на философскую.

Печатнику Эвхариусу из Вильцбурга повезло больше, чем брату. Он выбрал Италию, несмотря на сотрясавшие ее политические возмущения и грызню власть имущих. Благодаря опыту, полученному в мастерской Гутенберга, в Риме ему улыбнулась нежданная удача, не говоря уже о царившей там атмосфере перемен и свободы. Но Эвхариус особенно не обольщался и боялся, что в Италию тоже придут гонения на евреев. Своему щедрому клиенту он сознался, что пользовался маленькой хитростью: в своих изданиях вместо просто «Франк» писал «некий Франк» или «сиречь Франк», и получалось, что его имя, с головой выдающее еврейское происхождение, выглядело псевдонимом. Граф Мирандола не однажды успокаивал его. Мол, пока он пользуется уважением и дружбой таких семей, как Орсини, Медичи, делла Ровере, да и самих Борха, двадцать лет назад начавших называть себя Борджа на итальянский манер, ему нечего опасаться.

* * *

Внутри мастерской появился свет, и Джованни услышал бряканье дверных цепочек. В двери возник силуэт Эвхариуса, едва освещенный масляной лампой.

– Как мне вас приветствовать, граф? Сказать «доброй ночи» или «добрый день»? Для первого приветствия уже слегка поздновато, потому что ночь уже почти прошла. А для второго еще рано: день наступит часов через пять.

– Пожелай мне безмятежной жизни, – отозвался Джованни. – Причем так, чтобы твои слова скрашивали каждый прожитый час, и днем и ночью.

– Такая цель желанна для любого человека доброй воли, но достичь ее – задача не из легких и для самого Господа Бога, – ответил Эвхариус, приглашая его войти.

Джованни знаком велел слуге подождать его на улице, и печатник сразу закрыл дверь.

– Я не отниму у тебя много времени, мой добрый Эвхариус. Мне хочется только узнать, как дела с изданием моих «Тезисов».

– Пятьсот копий сразу не сделаешь, благородный Джованни. Пусть мой знаменитый коллега Ульрих Хан и говорит, что сегодня за день можно напечатать ровно столько, сколько от руки напишешь за год.

– С Ханом я знаком, – улыбнулся граф. – Он большой умница, человек утонченный и с немалыми возможностями. Когда я увидел его «De honesta voluptate et valetudine», [2]2
  «О праведном наслаждении и хорошем состоянии здоровья» (лат.).


[Закрыть]то решил, что это какой-то философский трактат одного из латинских авторов, а полистав, понял, что держу в руках поваренную книгу. Надувательство получилось забавным, потому что он тут же позволил мне опровергнуть несколько рецептов, вызвавших у меня несварение.

– Даже такому человеку, как вы, эччелленца, всегда есть чему поучиться. Но держите свое открытие в тайне, хотя многие об этом знают. Проще говоря, Хан боится за свою лицензию печатника.

– Я думаю, добро без свободы теряет смысл. «Не делай зла и не будешь иметь хлопот», – говорит Сенека.

– Может, это и верно, эччелленца.

– Так есть на небесах и так будет на земле, когда люди лучше познают божественную сущность. Если мы все – дети высшего существа, значит, походим на Него. Мир должен это узнать, и я надеюсь, узнает, прочтя мои «Тезисы».

– Как вы сказали, эччелленца? Я правильно расслышал? Наверное, нет. На беду, старческие уши могут принять одно слово за другое. Это как яблоки в корзине торговца фруктами. Покупателю он покажет пару хороших, а на донышко засунет порченые.

– Ты не ослышался, Эвхариус. А что касается подмены яблок, то я хочу, чтобы три копии были переплетены в красную кожу. Пусть там останется место, чтобы прибавить еще страницы. Переплеты должны быть с замками и ключами.

Эвхариус удивленно на него взглянул, но какие могут быть возражения, если таково пожелание благородного и богатого клиента?

– Будет исполнено. Я постараюсь закончить работу поскорее. Но… как мы уладим дела с комиссией понтифика? Помните, что я все время жду, когда вы мне предоставите его разрешение на публикацию.

– Не бойся, рано или поздно ты его получишь. Тем не менее не забывай, что мои «Тезисы» вдохновлены Единым Существом, в которое верили твои и мои предки, и даже Магомет.

– Не надо так говорить. За гораздо меньшую провинность моего брата подвесили за ноги, сплющили и переломали пальцы на руках. Он был прекрасным фармацевтом, а стал жалким калекой.

– Ты прав, Эвхариус. Но я уверен, все это скоро кончится и таким людям, как твой брат, не надо будет больше бояться.

– Коли так, то благослови вас Бог, Джованни, кто бы Он ни был.

~~~

Рим

Вторник, 21 ноября 1486 г.

– Ваше святейшество, прибыл гонец от Медичи.

– Заставьте его подождать вместе с другими. Пусть не думает, что он важнее остальных.

– Как будет угодно вашему святейшеству. Однако осмелюсь заметить, в это нелегкое время Медичи все-таки являются нашими кредиторами…

– Я прекрасно знаю, чем обязан семейству Медичи! – взревел Папа. – И нет нужды, чтобы камерарий [3]3
  Камерарий – казначей Папы.


[Закрыть]об этом напоминал! Велите ему подождать и позовите Франческетто. Он мне нужен немедленно!

Кардинал Сансони сложил руки на груди и почтительно попятился к двери папских апартаментов, не проронив больше ни слова. Племянник почившего понтифика Сикста IV, он умудрился сохранить за собой должность камерария даже при могущественном Джованни Баттиста Чибо, вместе с тиарой получившем имя восьмого по счету Иннокентия. Краткий период власти, которую Сансони получил в междуцарствие двух пап, помог ему укрепить свои позиции. Теперь он вовсе не хотел, чтобы эту должность у него отняли. К тому же Сансони командовал сокровищницей лишь официально. Ключи от нее хранились у Франческетто, старшего из двух незаконнорожденных сыновей Иннокентия VIII.

Спустя несколько минут из потайной двери, расположенной как раз за папским троном, появился Франческетто. В свое время дверь была задумана как идеальный путь к побегу. Через нее сквозь анфиладу покоев можно было пройти в пассетто, секретный ход, который от базилики Сан-Пьетро вел прямо в замок Сант-Анджело.

– Вы меня звали, падре?

Тон его был смиренным, но поза – гордой и вызывающей, и в ней целиком отражался его характер. Франческетто отличался высоким ростом и красотой. От матери, знатной неаполитанки Элеоноры, сын унаследовал густую шевелюру цвета воронова крыла. Внешне он резко отличался от отца, и, видимо, именно за это тот его так обожал. Когда мальчик вошел в сознательный возраст, его стали занимать только два вопроса: с одной стороны, как добыть побольше денег, с другой – как их поскорее спустить, играя в кости. В качестве противовеса обеим страстям родитель, еще не будучи Папой, нарек его владетелем Ферентилло, богатого города на границе с герцогством Сполето. Но этой ренты Франческетто не хватало, и он, слезами и лестью, пустив в ход всю свою хитрость, добился должности сборщика податей Римской церкви.

Эта должность позволила ему создать процветающую систему торговли так называемыми земными индульгенциями. Если его отец, понтифик, стремился пополнить сокровищницу Святого Петра, продавая знати и купцам кусочки рая, то он торговал прощением в этом мире. Любой вор и убийца, живым добравшийся до Рима, мог рассчитывать на безнаказанность и списание всех злодеяний. Естественно, покупка подобных индульгенций шла на вес золота. Цена варьировалась. Франческетто, распоряжавшийся папской печатью, меньше двухсот дукатов не запрашивал. А уж в случае убийства с особой жестокостью суммы могли взлететь и за тысячу. Три четверти дохода уходили в церковную кассу, а остаток – в карман Франческетто.

– Сколько у нас времени до ближайшей выплаты флорентинцам? – резко спросил Папа.

– Мы уже скостили наш долг почтенным генуэзцам, падре, даже не выплачивая.

– Каким образом? Нам что, нечем платить? – Иннокентий VIII перевел глаза на камерария.

Но прежде чем тот успел ответить, Франческетто, уютно устроившись на ступеньках папского трона, подал голос:

– Не поэтому, падре. Мы просто хотим, чтобы Медичи испугались за судьбу своего кредита. Благородный синьор никогда не платит вовремя, а уж тем более Папа. Если кредитору заплатили, он должен быть благодарен за такую честь.

Иннокентий VIII улыбнулся. Сын, в сущности негодяй по всем статьям, был ему почти так же дорог, как и папский престол, стоивший многих лет интриг, всяческих альянсов и предательств, а также не менее ста тысяч дукатов.

– Значит, решено, – сказал он. – Медичи подождут еще. Теперь можно пригласить посла. Если он явился за деньгами, мы ему пообещаем. Пообещаем…

Камерарий потер руки и спрятал их в просторные рукава. Он опустил голову, но только для того, чтобы спрятать улыбку.

– Ну, Сансони! Ты что, заснул? – почти со смехом произнес Папа. – Прикажи впустить посла от Медичи. Нет, погоди! Скажи-ка, кто явился на этот раз?

– Некий Джакопо Сальвьяти, ваше святейшество, – ответил камерарий.

– Oh, belèn! – Иннокентий при каждом удобном случае афишировал свое генуэзское происхождение. – Onu è u cusin de Francesco? [4]4
  Вот чертов хрен! Уж не кузен ли это Франческо? (генуэзский диалект)


[Закрыть]

– Какого Франческо, ваше святейшество?

– Ну ты и болван, Сансони. Франческо Сальвьяти, архиепископа Пизанского, черт побери, того самого, которого Медичи han criccâ.

– Criccâ? Я не понимаю вас, когда вы говорите на этом языке, ваше святейшество.

– Ну, того самого, которого Медичи повесили за участие в заговоре Пацци, – фыркнул Папа.

– Я не знаю.

– Вечно ты ничего не знаешь, maccaccu! [5]5
  Урод (генуэзский диалект).


[Закрыть]Вот увидишь, это он и есть! Должно быть, Сальвьяти поняли, откуда ветер дует. Скажи, пусть войдет, и мы выразим ему свои соболезнования.

– Иду, ваше святейшество.

~~~

Флоренция

Пятница, 15 июля 1938 г.

– Джованни, ты читал сегодняшнюю «Джорнале д’Италия?» – спросил Джакомо Мола.

– Нет, у меня пока не было времени.

– Невероятно! Вот уж не думал, что до этого дойдет. Слушай: «Большинство современного итальянского населения – арийского происхождения, и итальянская цивилизация представляет собой цивилизацию арийскую». Вот еще: «Пришло время итальянцам объявить себя расистами. Вся работа, проведенная итальянским режимом, по существу, расистская». Пакость какая! Слово «расизм» здесь звучит с положительным оттенком. Но слушай, слушай, это еще не все: «Евреи – единственный народ, который не прижился в Италии, потому что он не включает в себя европейских расовых элементов. Он абсолютно отличен от тех элементов, которые дали начало итальянцам». Понимаешь, что происходит?

– А кто подписал статью?

– Это что-то вроде манифеста, написанного непонятно кем. «Группа студентов и доцентов-фашистов итальянских университетов». Имен нет, и это заставляет меня думать, что тут не обошлось без Муссолини.

– Скажу по секрету, я рад, что не еврей.

– А я так нет! – громко заявил де Мола. – Я бы сегодня, наоборот, хотел быть евреем! Мне стыдно, что я итальянец! Надо написать письмо в «Джорнале д’Италия» и потребовать, чтобы его напечатали!

Джакомо де Мола никак нельзя было назвать трусом. Он был высок, худ, в волосах, подстриженных бобриком, уже серебрилась седина. В тревожное время, когда повсюду хозяйничала палка, очки в золотой оправе на его маленьком, почти женском носу выглядели хрупко и беззащитно. Но за этой сухопарой, нервозной оболочкой скрывались демоны. В минуты гнева или перед лицом опасности он, несмотря на свои сорок четыре года, обнаруживал поистине библейскую силу и стремительность. В молодости Джакомо был запасным игроком олимпийской фехтовальной команды в Стокгольме и видел победу своего друга Недо Нади в индивидуальном зачете на рапирах.

Де Мола, напротив, предпочитал шпагу. Тренер говорил, что у него это в крови, хотя сам считал такое оружие варварским в отличие от рапиры или сабли. Чтобы преуспеть в этой дисциплине, требовались терпение, железные нервы и недюжинная наблюдательность, и Джакомо держал форму, регулярно посещая тренировки.

– На твоем месте я бы этого делать не стал, – заявил Джованни. – О тебе сразу поползут слухи, а ведь ты сам столько раз повторял, что надо сидеть тише воды, ниже травы. Рано или поздно эти штучки кончатся.

– Да я и так знаю, что уже ничего не изменишь, – улыбнулся Джакомо. – Я просто так сказал. Но вот увидишь, все это только начало. По счастью, мы не в Германии, хотя и обезьянничаем вовсю. Да, кстати, как прошло вчера совещание у консула?

– Доктор Вольф был очень любезен и высоко оценил книги, которые я ему принес. Особенно то редкое издание Мануцио, «Hypnerotomachia Poliphili».

– Это ценнейший раритет, так что с покупкой ему повезло.

– Сейчас нелегко найти человека, который мог бы выложить за книгу двадцать пять тысяч лир.

– Верно, только этот текст стоит много больше.

Джакомо де Мола собрался уже уходить, но ему отчаянно не хотелось покидать блаженную прохладу книжной лавки. Толстые каменные стены почти круглый год поддерживали одну и ту же температуру. Это обеспечивало не только хорошую сохранность старинных книг и рукописей, но и постоянный приток выгодных клиентов. В магазине они находили прибежище и от зимних холодов, и от летней жары, как, к примеру, сейчас.

Едва Джакомо вышел, как его обдало душной волной жаркого и влажного воздуха. Панама цвета слоновой кости еле защищала его от жаркого солнца. Де Мола улыбнулся, увидев двоих парней из милицейского отряда в темно-серых брюках, заправленных в высокие сапоги, в черных рубашках и фесках. Вид у них был заносчивый, но Джакомо не сомневался, что им гораздо жарче, чем ему. Они явно завидовали его белому льняному костюму.

Он уже опаздывал на очередное заседание Академии, несколько лет назад переведенной в помещение башни Пульчи, и ускорил шаг, хотя ему оставалось пройти всего несколько сот метров. Как довольно часто случалось в последнее время, Джакомо де Мола подумал о Джованни и о том пути, что они проделали вместе, после того как он забрал мальчика из сиротского приюта и определил в коллеж иезуитов в Ливорно. Тот закончил коллеж, в силу своего цепкого ума набрав максимальное количество голосов. Джакомо пустил в ход связи и смог устроить его в парижскую Сорбонну. Юноша блестяще защитился по античным рукописям и итальянской литературе.

Однако удовлетворение Джакомо было неполным. Ему так и не удалось добиться доверия мальчика. Они работали вместе уже больше десяти лет, но иногда он упирался в непроницаемый барьер, созданный то ли природной замкнутостью Джованни, то ли опытом сиротской жизни. Как бы там ни было, а за эти годы он многому научил мальчика и раскрыл ему большинство секретов. Не все, не самые важные. Для такого посвящения Джованни был еще не готов. Но в свое время придет и это. Джакомо был уверен, что сделал правильный выбор. С другой стороны, у него не было детей, и он собирался вскоре усыновить Джованни. Тот пока об этом не знал. Джакомо хотел сказать ему попозже, вместе с посвящением в последнюю, самую важную тайну. Может, уже в этом году, ибо Джованни бил копытом как молодой жеребенок, который знает, что его вырастили для состязаний, уже чувствует запах беговой дорожки и дух соперничества.

Джованни Вольпе остался в лавке один, подождал, пока выйдут последние клиенты, потом аккуратно запер кассу и входную дверь. Перед зеркалом он задержался, посмотрел на свое ничем не примечательное лицо, удивлявшее разве что только огненно-рыжим чубом надо лбом, затем подошел к телефону и попросил соединить его с номером в Риме за счет абонента.

– Да, если можно, побыстрее, пожалуйста. Вызываемый на проводе? Прекрасно. Будьте добры, соедините. Herr von Makensen?

– Ja. Herr Volpe?

– Wie geht es Ihnen?

– Sehr gut. Aber sprechen Sie bitte italienisch.

– Vielen Dank. [6]6
  – Господин Макензен?
  – Да. Господин Вольпе?
  – Как поживаете?
  – Прекрасно. Пожалуйста, говорите по-итальянски.
  – Большое спасибо (нем.).


[Закрыть]Я могу говорить?

– Конечно, – ответил немецкий посол с легким гортанным акцентом. – Эта линия не прослушивается.

* * *

В Сельскохозяйственной академии еженедельно собирался узкий круг ученых. Они не обсуждали, как это было принято здесь уже в течение двухсот лет, методы истребления оливкового долгоносика, не спорили, какой тутовник устойчивее, филиппинский или китайский, и не выясняли, каковы достоинства коней болотных погонщиков. Их собрания носили особый отпечаток. Греческий термин «georgos», «возделыватель земли», здесь рассматривали в более широком и духовном аспекте.

На этих собраниях свободно, без цензуры и каких-либо опасений, высказывались по поводу религии и философии, науки и политики. Прежде чем войти в тесный кружок ученых и мыслителей, надо было выказать необычайные дарования и веру в идеалы мира, свободы, справедливости и братства. Все члены кружка должны были дать согласие на вступление новичка, подтвердить свое согласие коротким докладом и принять на себя всю ответственность. Только после этого кандидата постепенно кое о чем информировали, выясняли, из каких соображений он явился, и посвящали в цели сообщества. Под конец церемонии его представляли остальным.

Судя по тому, как проходила инициация, многие думали, что вступают в какую-нибудь тайную масонскую ложу. Почти никто из них не был разочарован. Однако в обществе существовал второй уровень, объединявший гораздо более тесный круг. Эти люди группировались вокруг де Мола, и их задачей было его защищать. Этот союз веками именовался «Омегой».

Джакомо принес с собой «Джорнале д’Италия», чтобы обсудить странную статью о вопросах расы. Он был убежден, что все интеллигенты и ученые обязаны хоть как-то обуздать тот идиотизм, который чем дальше, тем больше распространял вокруг себя фашистский режим. Глупостей хватало, хотя некоторые были довольно безобидны. К примеру, настойчивое предложение называть коктейль «коккотелло», йогурт – «медзорадо», джаз – «джад зо», а партнера – просто «членом» возбуждало неудержимое веселье, особенно последний шедевр. Куда более крупным идиотизмом можно было считать учреждение детской организации «Дети Волчицы», объединявшей малышей шести-семи лет. Потом они становились «балиллами», «авангардистами» и так далее. Интересно, фашистские главари когда-нибудь задумывались о том, что волчицами во времена Древнего Рима называли дорожных проституток, которые обслуживали пастухов и крестьян? Тогда получалось, что «Дети Волчицы» – это «Шлюхины дети».

Но все это была чепуха, глупости, хотя и с претензией на значительность. Ядовитая тирада о расовой принадлежности, явно позаимствованная у немцев и вдохновленная их взглядами, – вот что было гораздо опаснее и несло в себе разрушительный заряд. Однако Джакомо понимал, что не стоит себя слишком выставлять. Если его возьмут на заметку, то вся миссия может оказаться под угрозой, а этого нельзя было позволить после почти пяти веков ожидания.

Он должен прежде всего думать о книге, последним Хранителем которой является. Этой книге он посвятил всю свою жизнь. Таково было его предназначение, как и у всех де Мола до него. И у всех де Мола, что придут после, пока не наступит момент, когда станет возможным открыть то, что спрятано ныне. Уже почти пятьсот лет тайна хранилась и передавалась в его семье, и он стал последним Хранителем. Следующим будет Джованни, когда он его усыновит и мальчик получит фамилию де Мола. Настанет время, и книга будет опубликована. И когда все, вне зависимости от религии, пола и общественного положения, от мнения политиков и власть предержащих, смогут ее прочесть, тогда сбудется мечта графа делла Мирандолы.

Несколько лет назад, когда фашизм отстаивал социальные идеи, а национал-социализм еще не показал своего настоящего лица, Джакомо решил, что это время близко. Именно ему удастся освободиться от гнета, избавить от него своих детей и внуков. Но в последнее время, несмотря на то что еще живы были в памяти ужасы мировой войны, на мир снова накатило помрачение.

Ему надо быть внимательным, очень внимательным и терпеливым, укрывая книгу от старых и новых демонов, вновь обретающих былую силу.