Текст книги "999. Последний хранитель"

Автор книги: Карло Мартильи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

~~~

Лугано

Четверг, 20 октября 1938 г.

– Ну, доктор Мартини, как мы сегодня себя чувствуем?

Джакомо приветствовал врача слабой улыбкой. За ним мелькнула сиделка и быстро поправила подушку. Он взглянул на часы: семь тридцать. Вот уже два дня де Мола лежал в муниципальном госпитале Лугано с ранением в голову. В «Коррьере дель Тичино» было написано: «Случайно оказался в помещении Ассоциации банков Швейцарии в ходе вооруженного нападения с целью грабежа».

– Я принес газету, думаю, вам понравится, – продолжал врач. – На пятой странице есть статья, которая может вас заинтересовать.

– Спасибо, доктор…

– Рива, Леопольдо Рива, – представился врач, взял историю болезни, лежавшую в ногах кровати, и стал ее листать.

Беда всех больниц: за эти дни к нему явился уже третий врач. Джакомо положил газету на металлическую тумбочку, здесь все было металлическое, и посмотрел в большую застекленную дверь. Последний этаж, дорогая палата, отсюда видно огромную зеленую гору Монте-Бре, перерезанную фуникулером. Как только ему станет лучше, он обязательно доберется до деревни на вершине. Наверное, она будет лучшим местом, где можно дожидаться решений «Омеги».

– Пожалуйста, доктор Мартини, просмотрите статью прямо сейчас.

Голова все еще болела, но в ней немедленно прозвонил сигнал тревоги. Джакомо заглянул врачу в глаза.

Кто он? Человек Цугеля, явившийся завершить начатое, или… Де Мола медленно взял в руки газету и раскрыл ее на пятой странице. К ней изолентой была прикреплена телеграмма.

Тебя приветствует Гаврил. Увидимся на мессе в ближайшее воскресенье. Отдыхай.

Джакомо облегченно вздохнул и посмотрел на врача уже с совсем другим выражением, чем раньше.

– А теперь отдайте, пожалуйста, ее мне. Я имею в виду газету. Я еще не успел прочесть.

– Интересная газета, – отозвался де Мола. – Надеюсь увидеть ее у себя на тумбочке еще разок.

– С этого дня я ваш лечащий врач.

Губ его не было видно под густыми седыми усами, но глаза улыбались.

– У вас скверная рваная рана и контузия.

– Меня беспокоит не это. Рана заживет.

– Мир перевернулся, доктор?..

– Де Мартини. Зовите меня так.

– Хорошо. Мир перевернулся. Если помните, в Древнем Риме во время сатурналий рабы становились хозяевами. В любой момент охотник может оказаться дичью.

Голос врача стал очень серьезным.

– Мы уже взяли его след и приложим все усилия, чтобы вернуть то, что он украл.

Де Мола кивнул без особой убежденности, и при этом движении заболели швы. Он инстинктивно поднес руку к голове, с трудом поднялся с постели, чувствуя себя гораздо более слабым, чем можно было ожидать, и подошел к застекленной двери. Он не разделял мнения врача. Есть прирожденные охотники, которые знают все капканы, не только те, что расставили сами, но и чужие, где тоже может быть дичь. Цугель из таких. Дня через два он, наверное, уже явится за наградой. Может быть, вместе с этой женщиной, Еленой. Уехать в Швейцарию из Германии было трудно, а вот обратно – проще простого. По крайней мере, хоть Джованни в безопасности.

– Вы в этом убеждены? – обернулся он к медику. – Хотел бы я думать, как вы. Но не верю в римскую мудрость. Не знаете, кто сказал, что земля станет общей, не будет больше ни стен, ни границ, ни бедных, ни богатых, ни великих, ни малых, ни царей, ни господ, только равные?

– Наверное, какой-нибудь марксист? – осторожно предположил врач.

«Неужели среди таких, как я, попадаются коммунисты?»

– Нет, доктор, так сказано в Книге Сивилл. Это не более чем пророчество, и за две тысячи лет ничего не изменилось. Вот этого я и боюсь больше всего. Меня заботит не сама кража, а то, что в этом случае в ближайшие две тысячи лет снова ничто не поменяется.

~~~

Рим

Пятница, 6 апреля 1487 г.

Худой грязный человек с длинными сальными волосами шел впереди двух господ в полумасках. Их богатая одежда не вязалась с внутренностью тюрьмы Аннона и была явно не приспособлена для того, чтобы перелезать через мокрые и вонючие стенки из туфа, которые все чаще попадались в недрах холма Кампидольо.

– Мы перешли Рубикон, – вполголоса сказал Джованни, обращаясь к Ферруччо.

Тюремщик про себя проклинал капитана стражи, который приказал ему проводить двух странных посетителей в подземные казематы. Рядом с камерами осужденных на казнь содержались узники, ожидающие суда. Он получил приказ сдать им на руки человека, на которого они укажут. В его кармане уже угнездился серебряный карлино, которого хватит на хорошую выпивку и на женщину, но тюремщик заметил, что из кошелька одного из господ в руки капитана стражи перешло нечто, сверкнувшее золотом. Они вошли в комнату с неровным потолком, разделенную надвое железной решеткой, и ощутили ужасающее зловоние. Пахло экскрементами, кровью и смертью. Кто-то тихо стонал, словно надеясь, что его услышат. Тюремщик ухмыльнулся, открыл дверь и поманил за собой посетителей.

Не доверяя ему ни на грош, Ферруччо схватил его за руку, втащил за собой, прижал к стенке и прошипел:

– Сдвинешься с места – перережу глотку! Тогда эти люди смогут тобой закусить.

Помещение освещали два факела. От их чада воздух, и без того спертый, был просто невыносим. Никто не обратил внимания на их появление. Джованни принялся оглядывать эти подобия людей, силясь хоть в ком-то из них узнать черты друга. Многие лежали вповалку. Один из тех, кого Пико попытался перевернуть, был уже мертв. Только человек, сидевший посередине комнаты на куче свежей соломы, выказал к ним какой-то интерес. Он был крепко сбит. Свет факелов отражался в его бритом черепе.

Ферруччо взял тюремщика за руку и спросил:

– Кто это?

– Он требует называть себя королем. Он тут не первый год, и никто, даже судьи, ни разу за ним не явился.

– Подведи меня к нему.

– Ты что, с ума сошел? Он же меня пополам разорвет.

Ферруччо оттолкнул его обратно к стене и, перешагивая через тела, решительно подошел к тому, кто называл себя королем.

– Мне сказали, ты король. Можешь оказать мне милость?

– Зависит от того, что ты предложишь взамен.

Голос его звучал бесстрастно.

– У меня есть золото.

– Здесь оно не имеет ценности.

– Тогда скажи, что ты хочешь.

Король жестом подозвал Ферруччо к себе и что-то шепнул ему на ухо.

– Хорошо, если ты мне сразу найдешь человека, которого я ищу. Он поэт, его зовут Джироламо.

– А, содомит!

Двое парней поблизости от них хихикнули.

Король схватил одного из них за челюсть.

– Иди приведи его.

Через несколько мгновений парень вернулся, таща за руку трясущегося старика с потухшими глазами, поманил рукой Джованни, и тот подошел. Старик широко раскрыл глаза и заплакал. Джованни укрыл его своим плащом.

– Все позади, Джироламо, все позади.

– Теперь выполняй обещание, – сказал король.

Ферруччо подошел к тюремщику и приставил ему к горлу кинжал. Двое парней заткнули ему рот и потащили к королю. Тюремщик брыкался и вырывался.

Ферруччо, Джованни и Джироламо уже были у двери и не слышали, как король, гладя тюремщика по голове, нежно шептал ему:

– Я так долго ждал этой минуты. Нынче ночью ты станешь моей королевой.

~~~

Рим

Четверг, 11 апреля 1487 г.

Джироламо Бенивьени еще окончательно не оправился. Он снова набрал вес, на лицо вернулся румянец, но основные элементы бытия – вода, земля, огонь и воздух – пока не пришли в нем в прежнее согласие и конфликтовали друг с другом. Настроение и поведение поэта определялось черной желчью, и он часто впадал в состояние пассивной меланхолии, но порой, под воздействием выброса желтой желчи, нападал на своего спасителя и друга Джованни Пико, обвиняя его во всех своих бедах. Эти вспышки гнева обычно заканчивались извержением фекалий, после чего больной, естественно, впадал в печальное состояние духа и в слезах начинал просить прощения за все, что наговорил. Для ускорения выздоровления лекари прибегали к очистительным кровопусканиям и клистирам.

– Если бы я мог вызвать сюда Элиа дель Медиго, уверен, Джироламо быстро поправился бы.

– Если дель Медиго уедет из Флоренции, Борджа хватит одного дня, чтобы сжечь его книги, и еще пары, чтобы изжарить на костре его самого.

– Знаю, Ферруччо, потому его и не вызываю. Но меня тревожит состояние разума Джироламо. Он переменился, он уже не такой, как прежде. Меня очень беспокоят эти припадки гнева!.. Порой мне кажется, что он вправе обвинять меня в том, что с ним случилось.

– А меня больше волнует, как мы повезем его во Флоренцию. Власти узнают, что он бежал, начнут разыскивать его и сообщников и подумают прежде всего о некоем графе. Почему бы тебе не уехать, Джованни?

– Маргерита.

– Маргерита. Опять она. Тут я бессилен давать тебе советы.

– Если позволишь, я могу дать совет, – вмешалась Леонора.

– Не думаю, чтобы ему хотелось выслушивать рекомендации, – улыбнулся Ферруччо. – Почему ты думаешь, что она еще в Риме? Маргерита могла вернуться в Ареццо. Ведь там ее дом.

Джованни с улыбкой достал письмо и прочел вслух:

– «Прощайте. Сохраните почтение ко мне и к моему мужу. Пока я жива, я дала Господу обет хранить верность супругу. А потому поклянитесь не искать меня более».

– И ты будешь ее искать? Но это безумие. Она просит оставить ее в покое.

– Наоборот, она пишет, что будет в Риме до самого мая, и ждет меня.

Ферруччо и Леонора удивленно переглянулись.

– Некоторые буквы написаны с большим нажимом. Если их сложить, то получится: «В Риме до мая». Поэтому я сюда и приехал. Она знает наш шифр. Первое воскресенье – в церкви возле Святого Петра, второе – в следующей и так далее.

– В это воскресенье Пасха.

– Тем лучше. Церкви будут переполнены, к тому же принято обходить их одну за другой, как можно больше. В таком виде меня никто не узнает, даже она. Ферруччо, клянусь, если Маргерита согласится уехать со мной, я сделаю все, что захочешь. Даже откажусь защищать свои тезисы перед Папой.

– Ты и так должен отказаться. Какой смысл защищать «Девятьсот тезисов», если ты хочешь распространить вовсе не их? Для тебя ведь важнее другие, те, что содержат истину о Великой Матери.

Граф сначала кивнул, потом отрицательно покачал головой. Де Мола не понял и заволновался.

– Попытаюсь объяснить, Ферруччо, и будь ко мне снисходителен. Если я спрошу у военного человека, ну, к примеру, у тебя, слышал ли он когда-нибудь о китайце по имени У Ци, что тот мне ответит?

– Я скажу, что ничего о нем не знаю.

Ферруччо надкусил яблоко и приготовился терпеливо слушать. Другу нравилось делиться с ним своими знаниями. У него можно было многому научиться.

– Этот У Ци был китайский генерал и жил две тысячи лет назад. Он написал важнейший трактат о военном искусстве под названием «У-цзы», то бишь «Законы войны почтенного У», где говорилось о том, что противостояние и соперничество никогда не следует разрешать военными методами.

– Даже китаец знает, а я не должен удивляться.

– Горе тому, кто много знает, Ферруччо. Мне порой хочется знать поменьше.

– Прости, я был несправедлив. Давай дальше, прошу тебя. Хотя это странные слова в устах полководца, генерала.

– Верно, но мне кажется, что У Ци был очень мудрым человеком. Он считал также, что стратегия гораздо важнее самого сражения и что военные принципы могут быть применены в повседневной жизни.

– А вот это уже интересно.

– Если я позволю сейчас безнаказанно осудить свои «Девятьсот тезисов», то сразу же последует безоговорочное признание моей вины. Тогда мне вряд ли удастся представить следующие девяносто девять, наиболее, как ты говоришь, интересные для меня.

– Я не стратег, но, насколько я понял, ты хочешь ответить на атаку Папы с позиции силы. Даже проиграв в споре, ты покажешь, что убежден в ценности своей работы и перед лицом всего мира достоин большего доверия, чем остальные мудрецы.

– Да уж! Вы оба и в самом деле гении! Но какова цель всего этого, Джованни? Дать себя умертвить за идею?

Леонора оглядела обоих, встала и, не дожидаясь ответа, вышла из комнаты.

– Женщины мудрее нас, Джованни, и порой гораздо дальновиднее.

– Знаю, именно потому и хочу поведать людям о Матери. О ее любви, нравственных устоях, о ее постепенном исчезновении и причинах, его определивших. Войны и злоупотребления начались, когда Бога создал мужчина по своему образу и подобию. Я хочу дать человечеству надежду. И дать ее может только женщина, только женское начало.

~~~

Рим

Пасхальное воскресенье, 15 апреля 1487 г.

С первыми лучами зари по улицам и переулкам Рима начали двигаться вереницы богомольцев. Они шли молча, парами или группами, чтобы добраться до ближайшей церкви, когда начнут открывать двери. Во всех капеллах и базиликах статуи Христа сняли с пьедесталов и установили на носилки, приготовив к торжественному шествию. Специально выбранные люди взяли их на плечи и понесли. Впереди шли распорядители процессии, за ними монахи, священники и монахини, а потом уже верующие. Перед статуей Христа священники в белых облачениях нараспев читали благодарственные молитвы.

По окончании процессии народ разошелся по домам. Те, кто мог, подкрепились жареными потрошками, колбасой или на худой конец освященным крутым яичком. В полдень зазвонили колокола и возвестили, что Воскресение свершилось. Празднично одетые люди снова вышли из домов, на этот раз к торжественной мессе. Каждый обязан был причаститься тела Христова. Пропустить эту церемонию не дозволялось. Ослушника могли обвинить в смертном грехе, достойном вечной муки в аду. На каждом углу стояли папские гвардейцы и следили, чтобы подобных нарушений не было.

Однако для того, чтобы просто соблюдать общественный порядок, их число было слишком велико. Ферруччо оказался прав. В Риме многое изменилось. Джованни пришлось идти очень медленно, потому что под руку с ним шла престарелая служанка. На этом категорически настоял де Мола.

– Я не могу запретить тебе встретиться с Маргеритой. Думаю, вы друг друга найдете. Но возьми с собой служанку. Уважаемый человек, идущий в церковь на Пасху в одиночестве, выглядит странно, если не подозрительно. Вдвоем вы не так будете бросаться в глаза.

Старушку умыли и одели в нарядное платье, соответствующее ее возрасту. Ей велели во всем слушаться Джованни. Для нее он был торговцем, другом Ферруччо, но для всех остальных – ее сыном.

Наступило третье воскресенье апреля. Третьим по счету храмом от базилики Святого Петра была церковь Сассии, где они встречались в последний раз. Старушка тихо жаловалась на то, что Джованни идет слишком быстро, а у нее болит нога и жмут туфли. Граф, который не мог шагать так медленно, покрепче взял ее под руку, но ходу не сбавил.

Однако возле маленькой пристани у Травертинских ворот, перед внушительным палаццо Сальвьяти их остановил людской поток, возбужденно стремившийся протолкаться к парапету. Джованни усадил свою спутницу и подошел поближе. Его чуть не задавила телега, которую тащили двое крепких возничих. В ней сидели три женщины. Их лица закрывали капюшоны. За телегой шагали люди при оружии. Солдат на лошади пытался отогнать толпу ударами хлыста.

Джованни протиснулся вперед, перевесился через парапет и в конце крутого откоса, спускавшегося к пристани, увидел три готовых костра. В Риме, в день Пасхи! Под издевательские крики толпы женщин выволокли из повозки и на плечах потащили к кострам. Подошел священник и указал на них крестом:

– Глядите! Дочери греха сейчас понесут заслуженную кару.

– Но что они сделали, скажите ради Бога? И потом, сегодня же…

– Молчи, не богохульствуй. Сразу видно, что ты иностранец. Ты что, не понимаешь? Это ведьмы. Они целовали зад сатаны!

Священник орал все громче, и его слова отдавались в ушах людей.

– Сейчас они отправятся в адское пламя и там утолят свою похоть! Горе вам, грешники! Опустите глаза! И благодарите нашего Папу за то, что он повелел закрыть им головы капюшонами! Их взгляд мог бы испепелить вас! На колени все, и ты тоже, иностранец! А сейчас все вы принесете пожертвования во искупление своих грехов, иначе будете расценены как сообщники этих злодеек!

Джованни пришлось вместе со всеми опуститься на колени и дожидаться, пока священник соберет дань. Раньше уйти он не мог. Когда они со служанкой уже шли по направлению к Борго, их настиг запах горелого мяса.

Он оставил служанку возле церкви Сассии, попросив ее никуда не уходить с широких ступеней перед входом. В нефе толпился народ, и Джованни пытался пройти через абсиды правых капелл. Ему самому надо было найти ее в толпе, потому что она могла не узнать его в новом облике, с черными волосами и бородой. Ища ее глазами, Пико спрашивал себя, изменится ли отношение Маргериты к нему, когда она увидит совсем не того человека, но сразу отогнал эту абсурдную мысль.

Время шло. Люди опускались на колени перед статуей Христа, дожидаясь причастия. Джованни застыл, подумав, что преломление хлеба и вкушение вина, обряд, призванный сделать людей братьями, превратился в акт ужасного жертвоприношения. Никакая мать не позволила бы пожрать свое дитя. На это способен только Бог военных отрядов, боев и Апокалипсиса. Тут он увидел, как священник благословляет пасхальные яйца, и улыбнулся. Это действо явно принадлежало только Матери. Со времен самых первых религиозных обрядов оно всегда представляло собой праздник плодородия и обновления природы.

Месса подходила к концу, и Джованни чувствовал себя потерянно. Народ начал расходиться, и он неосторожно встал в дверях, оглядывая каждую женщину. Ему на плечо легла чья-то рука, и он вздрогнул.

– Я не мог позволить тебе пойти одному. Я знаю, где она.

– Она жива?.. Что с ней?

– Жива, но известия о ней тебе не понравятся.

* * *

Двое мужчин шли за старой служанкой, которая брела медленно, перебирая четки.

– Я сегодня вышел пораньше и отправился в дом к Мариотто Медичи.

– Но зачем? Тебя ведь могли узнать.

– Там никто меня не знает, и потом, у них работает мой старый друг. Прости, Джованни, но я не мог поверить тому письму.

– Ну и?.. Что тебе удалось выяснить?

– В начале этого месяца Маргериту – неизвестно, с согласия или насильно, – увезли в монастырь Святого Сикста, монахини которого чтят святого Доминика. Мне сообщили, что ее увезли очень ранним утром, скорее всего, чтобы никто не увидел.

Джованни молчал, глядя в землю.

– Думаю, теперь вам встречаться будет трудно и очень опасно.

Граф Мирандола дал ему договорить. Он был погружен в свои мысли и едва расслышал последние слова Ферруччо.

– Письмо я получил в конце марта, значит, Маргерита писала его, еще будучи дома. Боже мой, Ферруччо!

Мимо неспешной рысью проехал отряд конников, наблюдавших за прохожими. За ними с криками бежала стайка оборванных ребятишек. Народ расступался, давая солдатам дорогу. Все понимали, что у каждого есть что скрывать от Божьих глаз, на худой конец – от людских. Под взглядами папских гвардейцев все боялись, что их вина выйдет наружу, обозначится на лице.

– Джованни, но ведь не хочешь же ты…

– Должен, Ферруччо, и прошу тебя мне помочь. Я должен ее увидеть. Может быть, я еще могу спасти ее и увезти с собой. Сколько денег у нас осталось?

– Капитан тюремщиков стоил нам двести золотых флоринов. Он запросил триста, но я не хотел переплачивать.

– Значит, еще кое-что осталось и ехать за деньгами не надо. Можно попробовать. Сколько стоит аббатиса, Ферруччо?

– Не знаю. Мне каждый день приходится подкупать мужчин, в крайнем случае знатных дам, но монахинь… – Ферруччо помотал головой. – Конечно, за двести флоринов аббатиса устроит тебе свидание с любой послушницей на твой выбор.

– Я тоже так думаю, – хлопнул его по плечу Пико.

– Странный ты, Джованни. Когда говоришь о философии, кажется, у тебя за плечами тысячелетние знания. Но как только речь заходит о Маргерите, рассуждаешь, как студент, который таскается за каждой юбкой, не заботясь о том, молода или беззуба ее хозяйка.

– Без страсти я не открыл бы ни божественного начала, ни любви, Ферруччо. Страсть – ветер, что надувает паруса разума, не дает им обвисать. А потом оставляет нас посреди моря качаться на волнах без всякой надежды.

– Ну вот, ты опять стал философом. Скажи, друг мой, чего ты хочешь от меня.

– Ты у нас стратег и специалист по подкупам. Разработай план, и мы освободим Маргериту.

– Сначала Джироламо, теперь Маргериту. Этак у тебя все римские тюрьмы и монастыри опустеют.

~~~

Флоренция

Четверг, 21 октября 1938 г.

По окнам бил дождь, и вода стекала маленькими ручейками, смазывая и перемешивая видневшиеся за стеклами деревья и луг под ними. Ночью была гроза. Он не смог отойти от окна, так и простоял до утра, завороженный сабельным блеском молний. Для Джованни Вольпе настало время действовать. Дни, проведенные в клинике, оживили его разум и истерзали душу. Ему казалось, что он снова вернулся в приют с еле уловимым запахом хлорки, отдаленными голосами, терявшимися в длинных коридорах, холодным кафелем и гулкими пустыми комнатами. Обе цепи, на которых висела его жизнь, порвались: Джакомо де Мола с одной стороны, Елена – с другой. Джованни снова охватил гнев, но на этот раз холодный и ясный. Он вошел в ванную и поглядел на себя в зеркало. Ему не хотелось бы встретить последнюю шутку, которую готовила ему жизнь, с лохматой головой и нестриженой бородой.

Он осторожно постучал в дверь к директору клиники, профессору Эрмете Террачини.

– Синьор Вольпе, рад вас видеть.

– Добрый день, профессор. Как поживаете?

– Хорошо. Вы и сами выглядите великолепно, чем очень радуете меня. Вас просто не узнать. Поверьте мне, синьор Вольпе.

– Да, вы правы, и за это я должен благодарить вас.

– Ну что вы! Все дело в современной медицине и в мудром старинном принципе отдыха. Но прежде всего важно то, что в каждом из нас заключены возможности выздоровления. Древние индусы называли это умственной и духовной гигиеной.

– Я согласен с вами, профессор. Теперь я чувствую, что вновь обрел внутреннее равновесие.

– Замечательно! Я искренне рад видеть, что это так. Думаю, еще несколько недель отдыха – и вы вернетесь к работе.

– Да, профессор. Я считаю, работа мне пойдет только на пользу.

– Несомненно.

– Поэтому я хочу вас попросить разрешить мне ненадолго отлучиться в магазин и взять там несколько книг. Я начал тяготиться бездельем.

Террачини поглядел на него поверх очков. Он знал всю или почти всю историю своего пациента. Когда де Мола привез его сюда, тот был в довольно плачевном состоянии, особенно на уровне психики, поэтому Джакомо попросил профессора подержать Джованни в клинике до его возвращения. Пока больной принимал транквилизаторы, никаких проблем не возникало, но теперь врач не мог удерживать его против воли. К тому же ему, видимо, действительно стало лучше.

– Знаете, синьор Вольпе, доктор де Мола еще не вернулся. Сами понимаете, он просил сделать все, чтобы вы полностью пришли в порядок. Вы же знаете, как он беспокоится о вашем здоровье.

– Вы позволите мне закурить, профессор?

– Вообще-то нежелательно, но если вы и меня угостите, то сделаю исключение.

Вольпе улыбнулся и заготовил ответ, пока пламя зажигалки колебалось, вспыхивая в очках профессора.

– Я очень люблю Джакомо и знаю, что он тоже меня любит. Я ему бесконечно признателен, именно поэтому и хочу устроить сюрприз. Перед тем как заболеть, я составлял каталог… Могу я говорить с вами свободно, профессор?

– Конечно. Меня связывает с вами не только клятва Гиппократа, но и общий друг.

– Видите ли, профессор, у нас в магазине есть очень ценные еврейские инкунабулы пятнадцатого века. Мне не хотелось бы в такое время оставлять их там. Они изданы печатником Джошуа Соломоном Сончино. Среди них есть знаменитая «Favola Antica», [56]56
  «Древняя легенда» (лат.).


[Закрыть]один из древнейших текстов Каббалы. Здесь раритеты будут в большей безопасности. Если вам это доставит удовольствие, я их покажу. Они несравненно прекрасны. Каждая страница – шедевр искусства миниатюры.

Глаза Террачини расширились. Он ничего не понял из объяснений Вольпе, но его подкупил сам тон, которым тот рассказывал о загадочных книгах. Пациент выздоровел.

– Был бы рад бросить взгляд на эти инкунабулы. Если хотите, можете хранить книги у меня в сейфе, когда не будете работать с ними. Расскажете мне их историю. Знаете, я очень любознателен, к тому же еврей, как вам, наверное, известно.

– Вы с гордостью носите свое имя, профессор.

Террачини не колеблясь подписал ему пропуск на выход. Да, прежде он гордился своим происхождением, но в последнее время стал замечать, что его подпись сделалась крайне неразборчивой. Имя Эрмете, которое родители дали ему в честь великого итальянского актера, старика Цаккони, читалось ясно, а вот фамилия Террачини, выдававшая его еврейское происхождение, превратилась в каракули.

Туристский автобус медленно спускался к Флоренции. Дождь только что кончился, и от мокрых листьев и сосновых иголок асфальт стал очень скользким.

Кто знает, как ему в голову пришла эта «Favola Antica». Прекрасное название, чтобы возбудить любопытство профессора. Но ценные книги в магазине имелись, это была правда. Он сошел на остановке, заскочил домой за ключами и пешком двинулся к магазину. Собрав с полу почту, он, не глядя, бросил ее на стол.

Воздух в помещении застоялся, и запах замкнутого пространства быстро превратился в другой, более стойкий. У книг тоже есть свой ад. В этом аду нет адского пламени, здесь книги и без него превращаются в прах. Их съедает маленькая, но смертельно опасная штука: плесень. Белая, коричневая и красная. Она питается клеящими веществами, содержащимися в бумаге. Он тоже стал жертвой яда, более ароматного, чем плесень, но не менее опасного: Елены. Он открыл сейф, увидел инкунабулы «Favola Antica» и уже собрался их вытащить, но вдруг встал и решительно начал отдирать изоленту, которой чуть повыше к стене крепился револьвер. Вольпе не был опытным стрелком, но пользоваться оружием умел. Револьвер он засунул сзади за ремень брюк, как видел в каком-то американском фильме про полицейских. Закрыв магазин, он отправился на улицу Терме, в полицейское отделение, где встречался с Цугелем. Это было единственное знакомое место, откуда он мог начать розыски.

* * *

Входить в участок с револьвером было неразумно, но мысли Джованни занимало другое, и он считал абсолютно верной пословицу, что не всяк монах, на ком клобук. Сейчас Вольпе являлся просто молодым респектабельным человеком, который просил о встрече с офицером. Всякие неприятные дела вечно доставались вице-комиссару. К таковым относились, например, заявления горожан о взысканиях с домашней прислуги, с какого-нибудь мальчишки или нищего, имевших наглость их не слушаться.

– Я вице-комиссар Моретти. Что вам угодно, синьор?..

– Вольпе, доктор Моретти, Джованни Вольпе.

«Ну-ну, поглядим, чего хочет этот лисенок».

– Некоторое время назад я встречался здесь с одним… немецким товарищем по оружию, – начал Джованни, надеясь сыграть на профашистском настрое офицера. – Его зовут Вильгельм Цугель. Мне надо еще раз с ним поговорить.

– Никогда не слышал этого имени, – холодно отозвался Моретти.

«Грязные ублюдки повадились назначать сборища в моем доме. Помню я этого говнюка, но черта с два тебе о нем скажу».

– Но мы встречались именно здесь, в этом маленьком участке. При встрече присутствовали еще двое. Для меня очень важно его разыскать.

– Послушайте, синьор Вольпе, а почему бы вам не отправиться в немецкое консульство? Оно находится в центре, в Лунграно. Идите туда. Вот увидите, ваши друзья постараются оказать вам максимальное содействие.

Он снова совершил серьезную ошибку.

– Доктор Моретти, у меня нет друзей в консульстве.

– И вы пришли сюда?

Вице-комиссар начал терять терпение, повысил голос и не заметил, как перешел с обращения, принятого у фашистов, на традиционную в Италии вежливую форму. [57]57
  В итальянском языке существуют две формы вежливого обращения: на «voi», то есть на «вы», и на «lei». Формой «lei» пользуются при разговоре с очень уважаемым человеком или при первом знакомстве. Форма «voi» более разговорная, простая. Фашисты считали форму «lei» недемократичной и изъяли ее из употребления. Сейчас в языке бытуют обе формы, и на тонкости этикета стали обращать гораздо меньше внимания.


[Закрыть]

– У вас ведь были какие-то дела с немцем, верно? Вы сами так сказали. А потом вы его потеряли. Как, говорите, его зовут? Цугель? Ну так и поезжайте в Германию! Там таких сколько угодно. А здесь только Бьянки, Росси, Верди и Нери… Да, и Нери тоже, и даже очень много. [58]58
  Бьянки, Росси, Верди и Нери – по-итальянски «белые», «красные», «зеленые» и «черные». Комиссар намекает на наличие в Италии чернокожих граждан.


[Закрыть]Но никаких Цугелей! Keine Zugel! А теперь сделайте одолжение, идите и дайте мне работать!

Джованни вышел под любопытными взглядами караульных и посетителей.

Двое парней, все время тершихся возле полицейского участка, толкнули друг друга в бок.

– Трензель, гляди-ка! А не тот ли это тип, которого Цугель велел нам разыскать?

Второй поднял глаза и ткнул толстым пальцем в направлении Вольпе.

– Кто? Этот, что ли?

– Не тычь, дурак! Свинья болотная! Он заметил. Пошли, его надо брать.

Джованни вспомнил их. Если блондина еще можно было не заметить, то второго, толстого, заросшего волосами, как медведь, не узнать он не мог. Вольпе на миг заколебался. Он разыскивал Вильгельма, чтобы заговорить с ним под каким-нибудь предлогом, а потом убить. Вдруг эти двое приведут его к Цугелю?

Промедление оказалось роковым. Медведь прыгнул на него, завернул ему руку за спину и поволок в переулок, где была припаркована черная «балилла». Второй уже заводил мотор. Трензель бросил пленника на заднее сиденье и сел на него сверху.