Текст книги "Царь Сиона"

Автор книги: Карл Шпиндлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

– Вот, – указал он, – здесь стоит: «И придет конец, и горе тем, кто погряз в грехах и не исполнил долг свой».

– Ты познал божественную мудрость, о брат мой! – сказал Ян.

– Я лишь высчитываю время, как честный торговец рассчитывает срок уплаты, и верую, что никто и ничто не устоит перед лицом Господа. Грехи наши вопиют к Небу, и Всемогущий накажет неповиновение воле Его и гордость нашу.

Петер Блуст глубоко вздохнул и стал напряженно всматриваться в строки книги, порядком расстроившей его воображение.

– Ты богат, Блуст, – сказал Ян, делая попытку извлечь выгоду из настроения собеседника. – Ты можешь делать добро и помогать ближним, трудящимся и нуждающимся.

– Я и делаю это, Ян, но что из того? Вспомни, что говорит наш проповедник в Довентере: «Если не снимете с себя все одежды ваши и не принесете покаяния нагие и босые, не откроются вам врата Нового Иерусалима».

– Нельзя понимать эти слова буквально, как ты думаешь. Ты не должен претерпевать нужду, чтобы обогащать других, но должен с пользой употреблять избыток и делиться с тем, кто заслуживает помощи. Христос установил общность имущества между всеми, и ты, как всякий, вправе пользоваться тем, чем пользуются твои братья: не больше, но и не меньше других бери на свою долю. Доброе сердце часто завлекает нас слишком далеко и побуждает к чрезмерной щедрости. Я испытал это на опыте и вот теперь сам нахожусь в петле, потому что помогал другим.

Торговец устремил на говорящего внимательный взор и сказал так, как будто был приготовлен услышать это:

– Да? Продолжай, брат мой, я слушаю тебя.

– Я раздавал взаймы деньги, дарил и расточал помощь и благодеяния; но вот пришел день, когда я сам должен заплатить долг Григеману; а когда наступил срок, оказалось, что у меня нет презренного металла, нет друга, который бы поручился за меня. Мысленно я уже вижу себя выставленным у позорного столба.

– Этого не должно быть ни с одним верующим. Господь воздвигнет всегда кого-нибудь, кто захочет поддержать падающего брата. Я буду для тебя таким другом. Я знаю теперь все касающееся тебя, и вижу – перст Божий привел тебя к мне. Твоя жена, сестра моя, приходила сегодня ко мне и просила у меня взаймы денег. Но женщины слабый сосуд. Они болтают многое несогласное с истиной, переделывают все в свою пользу и любят винить другого, хотя бы этот другой был муж, которому они должны повиноваться. И сестра моя Микя в таком духе говорила со мной; а потому я не поверил ее рассказам и отказался исполнить то, о чем она меня просила. Но тотчас, как она ушла, я взял эту превосходную книгу и увидел слова: «Кто благочестив, да будет таковым всегда; и вот я приду скоро, и со мной награда для каждого по его заслугам». И я пожалел о своем жестокосердии…

Глубокий женский голос прервал речь Блуста.

– Во имя милосердного Господа, подайте милостыню!

Петер Блуст вышел из коморки в лавочку, чтобы исполнить просьбу нищей.

– Подайте милостыню несчастной старухе. Злые язычники выгнали меня из города, и предо мной лежит долгий путь; а ноги мои босы, и жажда томит меня, – продолжал молить голос нищей.

Ян поспешно приставил глаз к отверстию в перегородке и заглянул в лавочку. Там стояла его мать, Блуст протягивал ей подаяние. Ян, увидя ее, почувствовал стыд, в то же время его обуял страх при мысли, что она может открыть его присутствие здесь. Он спрятался в дальний угол и стоял, почти не дыша. Но против воли он слышал как будто другие голоса рядом с голосом давшей ему жизнь. Ему казалось, что трубы звучат над его ухом и возглашают первую половину недавно приведенного Блустом изречения: «Кто зол, да пребудет таковым вовеки, и кто нечист, да пребудет таковым вовеки».

Купец между тем вскоре вернулся, мрачный и потрясенный тем, что видел, и сказал:

– Эта женщина знавала, по-видимому, лучшие дни, а теперь, на старости лет, ее гонят вон, и она не находит себе приюта. Она говорит о языческом преследовании так, как если бы она родилась в Израильском царстве. Настоящая ли вера или безумие внушают ей эти речи, да будет с нею мир, и да пошлет ей Небо успокоение от всех ее бедствий. Не правда ли, брат мой?

– Аминь, брат мой, – пробормотал Ян, мало-помалу приходя в себя и успокаиваясь по мере того, как он убеждался, насколько мог верить глазам и ушам своим, что мать его удалилась отсюда и что Блуст не мог ни о чем догадаться.

– На чем же я остановился, когда нас прервали? – спросил Петер Блуст.

– Да, во всем, что касается источника ваших затруднений, я верю, конечно, тебе как благочестивому человеку больше, чем твоей жене, наполнившей дом гуляками и наложившей на него печать нечестия.

– Это клевета на нашу гостиницу, будто ее посещают гуляки.

– Все равно. Я не сужу и потому хочу тебе помочь. Вот здесь то, в чем ты нуждаешься и о чем просила твоя жена. Заплати твой долг: ведь скоро, быть может через неделю, наступит день, когда гнев Божий разразится, и лучше покончить земные счеты, прежде чем седьмой ангел опрокинет над землей чашу гнева Божьего.

Ян пожал Петеру сердечно руку и в порыве благодарности воскликнул:

– Ты знаешь хорошо, что я думаю обо всем этом, а что касается Мики, она придет сегодня же сказать тебе как она ценит…

– Молчи! – прервал его Блуст, со страхом затыкая уши. – Я делаю это не ради тщеславной хвалы друзей и прошу тебя совсем не говорить жене, что я дал тебе эти деньги. Муж – господин своей жены. Из его рук она получает все и не должна спрашивать, где он что взял.

– Пусть так, – сказал Ян дружески. – Но, с твоего позволения, я напишу сейчас расписку тебе.

– Нет, это лишнее! – возразил Блуст. – Между братьями, ищущими пути к Отцу Небесному и жаждущими обрести Новый Иерусалим, не должно быть ни залога, ни присяги, ни письменных обязательств. Одна только любовь должна связывать всех. Ведь все, что мы даем друг другу – лишь часть возврата, полученного раньше от других, или же это – завещание умирающего в наше тяжелое время, накануне всеобщей гибели от Божьего гнева.

– Да продлит Господь дни твоей благочестивой жизни! Да поможет Он тебе еще здесь, на земле, войти в обетованную землю священного союза и благодати, – войти в жемчужные врата с двенадцатью притворами, всегда открытыми, потому что в ней никогда не наступает ночь! Да насладятся твое сердце и очи зрелищем земного рая! И да ниспошлет Господь тебе жену, спутницу жизни, добрую и прекрасную, и да даст она тебе много детей! И да будут они и дети детей твоих отпрысками избранного и справедливого; и да почиет благословение на нем и его потомстве, ибо он бодрствует и одежды его белы, как снег!

– О, любезный брат, оставь хвалы твои! Они пробуждают тщеславие; и слова твои – звенящий металл. И на что мне был бы брачный союз? Кто женится, хорошо делает, кто не женится – еще лучше[16]16
  Философия брака в средние века была основана главным образом на изречениях Христа. Брак рассматривался как льгота человеку не способному к аскетической жизни.


[Закрыть].

– Но, любезный Петер, сердце старого холостяка ожесточается, а сердце женатого становится кротким. Смотри на меня: я был буйным юношей, а теперь, хотя мне всего двадцать четыре года, я обладаю кротостью и зрелостью испытанного человека на склоне жизни. Всем этим я обязан браку и моей любви к жене.

Торговец кивнул головой с такой доверчивостью, что злой лукавец едва ли в силах был удержать на себе маску. Ему так хотелось разразиться хохотом. Петер Блуст, после некоторого раздумья, заговорил, как бы взвешивая слова:

– Мне кажется, что разные люди имеют разное предназначение: одни живут на земле только для себя и своего удовольствия – тяжелое бремя для ближних, другие должны служить поддержкой последним и приносить за них искупление жертвы. На мою долю выпал жребий нести крест за других; и я хочу быть такой жертвой, по внушению духа Господня. Но, увы, в тине окружающих нас грехов мое стремление к добру значит не более, чем капля воды в пламени пожара. Ну, а что касается отпущения грехов и выкупа деньгами от адских мучений, мы знаем, как этому можно верить. Но каждый пусть делает, что в его силах. Потому я и не думаю насаживать деревья с тем, чтобы собирать с них плоды здесь: я стремлюсь только к тому, чтобы послужить делу спасения: я хочу быть для моих ближних деревом, приносящим плоды, хочу быть плащом, укрывающим прегрешения слабых, посохом, на который могли бы опереться гонимые и презираемые. Теперь ты, зная все это, поймешь, что я не должен жениться, ибо тогда я был бы для своих только детей тем, чем могу быть для многих ближних в этой жизни.

Счастливая мысль блеснула внезапно в голове Яна. Словно под влиянием нисшедшего на него духа, он схватил Блуста за руку и воскликнул:

– Имеющий уши да услышит! Говорю тебе ты вступишь в брак, и брак этот будет освящен свыше, брат мой. Ты признан от Господа этим деянием презираемую сделать честной и принести себя в жертву во искупление безбожного злодейства: через тебя спасена будет добродетель несчастной женщины и жизнь ее ребенка. Да укрепит тебя Господь на стезе добра!

Слепо верующий, взволнованный этими словами, Блуст спросил смиренно:

– Что видишь ты, брат, духовными очами? Объясни мне твое пророчество, дабы я мог последовать через тебя внушению Господа и исполнить святую волю Его!

На что Ян ответил с убеждением, сохраняя все тот же пророческий вид.

– Молодая девушка, соблазненная, томится в сетях земного греха. Назови эту девушку-мать твоей женой и ей незачем будет отчаиваться. Если же ты не уверуешь и не последуешь изреченной воле Провидения, ты почернеешь от стыда и на твою голову падет ответственность за все последствия и погибель двух душ. Так сказал я!

Петер Блуст смиренно преклонил колени и сложил молитвенно руки, говоря:

– Ты владеешь даром пророчества, брат мой. Я знаю это из прошлых времен: дух овладевает тобой и гласит твоими устами… Я верю тебе и не хочу размышлять и колебаться. Скажи мне, кто эта девушка? Я хочу вернуть ей честь ради нашего общего спасения и небесной благодати; ее дитя пусть станет моим; и я не стану спрашивать о том, кто соблазнитель. Следую ли я таким образом в достаточной мере вечному завету?

– Совершенно достаточно, ибо ты справедливый. Завтра в этот самый час Дух возвестит тебе дальнейшее. Да будет мир с тобой!

Не говоря ничего больше, дабы не нарушить цельности произведенного впечатления, Бокельсон оставил жилище несчастного, легковерного глупца. А тот, как только Ян отошел, снова погрузился весь глазами и воображением в обманчивое море Апокалипсиса и с наслаждением «глотал сладкую книгу, пока у него не заболел живот».

Глава VII. Материнское проклятие

В гостинице «Трех Селедок» собрались, в довольно большом количестве веселые подмастерья с тем, чтобы попировать на счет своего товарища, молодого и богатого юноши, накануне предстоящего ему испытания на звание мастера ткацкого цеха. Угощая своих друзей, он заручался их шумным содействием на тот случай, если судьи из страсти находят недостатки в чужом труде или из кастовой зависти не одобрят представленную им на соискание работу.

Здесь было шумно в этот полуденный час. Молодые кутилы, зная, что хозяин и хозяйка питают расположение к весельчакам и щедро обходятся с мелком, когда уверены в своих гостях, расположились спокойно провести здесь время до поздней ночи и, если понадобится, оказать упорное сопротивление ночному обходу. Вмешательства последнего легко можно было ожидать, так как в городе и его окрестностях в это время часто бесчинствовала шайка буянов, предводимая начинавшим приобретать известность неким мастером Симоном.

Первенствующее место среди присутствующих, как в искусстве выпить, так и в пении и всякого рода потешных выходках, занимал молодой человек высокого роста, с бледным лицом и светлыми, падавшими до плеч волосами. Он был родом вестфалец из местечка Варендорп, недалеко от Мюнстера. Его звали все Ротгером. Он недавно только поступил учеником к отцу Симону и, хотя был немцем по происхождению, пользовался особым уважением среди товарищей туземцев. Он пел звучным голосом одну песню за другой и без всякого труда сочинял стихи без приготовления: это искусство он приобрел в поэтической школе мастера Бокельсона вместе с другими талантами, не всегда рисовавшими эту школу с лучшей стороны.

Товарищи подтягивали хором как могли своему запевале, сопровождая эти песни шумными одобрениями по его адресу.

Микя, при помощи слуг, исполняла требования гостей, подавая им завтрак, состоявший из копченого мяса, яичницы, оладьев и соленой рыбы; но при этом она отдавала почти все внимание свое веселому Ротгеру и нередко забывала других, несмотря на их частые постукивания и восклицания. Ротгер, со своей стороны, охотно платил игривыми любезностями за ее внимание. Он обнимал ее за талию, целовал ее круглые руки, склонял голову ей на грудь, пользуясь минутами, дозволявшими эти вольности, и, наконец, смело прошептал ей на ухо: – Как я люблю вас, моя красавица, если бы вы знали! Пусть это вино послужит мне отравой, если я обманываю вас!

Говоря это, он, по вестфальскому обычаю того времени, опустошил несколько кубков сразу, один за другим.

– Вы негодный человек, – шутила Микя, находя повод снова приблизиться к нему. – Что должна я думать о молодом повесе, который позволяет себе такого рода вольности с замужней женщиной и к тому же, в подтверждение своих слов, пьет столько вина?

– Этого уж я не могу вам сказать, мое сокровище. Знаю только, что отец мой, золотых дел мастер, не смог бы сделать мне лучшего подарка, как кольцо, которое неразрывно соединило бы меня с вами.

– Глупый! – сказала она, ударяя его нежно по щеке. В ответ на эту любезность, Ротгер готов был уже снова удержать ее за талию, но вдруг, невольно оглянувшись, был поражен, увидя за своей спиной хозяина гостиницы, Яна Бокельсона.

Глазами тигра взглянул портной на свою жену и в то же время, изобразив на лице приветливою маску, погрозил пальцем подмастерью и сказал:

– Погоди! Ты раскаешься в этом, милый друг!

Он сказал это любезным тоном, но его шутка подействовала на Ротгера иначе: юноша сразу потерял охоту шутить и совершенно притих.

– А! Что у него там застряло в глотке? – спросил громко Симон со своего места через стол.

Ротгер, тщательно осмотревшись и убедившись, что Бокельсона нет уже поблизости, облокотился на стол, как бы приготовившись поведать что-то товарищам. Все застольные друзья сплотились, повернув головы в его сторону, и обратились в слух.

– У портного дурной глаз! – прошептал Ротгер. Он посмотрел на меня как василиск[17]17
  Мифическое животное. Оно рисуется как змейка желтого цвета с белым пятном и тремя небольшими утолщениями на голове, змея эта очень страшна, пугает своим взором людей.


[Закрыть].

– А что такое дурной глаз? – спрашивали одни шутя, другие с серьезным любопытством.

– Это глаз, приносящий несчастье человеку, на которого он устремлен. Когда я работал в Мюнстере, я знал там двоих таких людей. Один из них, некий Тилан, великан ростом. Ему стоит только взглянуть на кого-нибудь со злобным намерением, чтобы нанести тому тотчас же страшный вред. Оттого, хотя он так силен, что может сокрушить каждого, он даже не пользуется этой силой. Но вот однажды нашелся смельчак, который пустил ему в глаза стрелу, так что теперь он напоминает одноглазого Циклопа, как мы, поэты, выражаемся. Ну, и что же вы думаете? Потеря глаза нисколько его не угомонила; с того дня долговязый Тилан еще больше зла делает, чем прежде, а с врагом, выколовшим ему глаз, он легко расправился: однажды он встретил его в улице святого Эгидия, загородил ему путь и посмотрел на него так одним своим глазом, что тот упал замертво, как подкошенный. Такие же глаза у Бокельсона: я не хотел бы с ним столкнуться, тем более, что, мне кажется, он не прочь серьезно сделать то, на что намекнул шутя.

В ответ на эти слова одни смеялись, другие задумчиво покачивали головами. Симон, осушая свою кружку, сказал:

– Что нам за дело, какие у Бокельсона глаза, пока он дает нам хорошие напитки и готов записывать сколько угодно в долг! Расскажи-ка нам что-нибудь о том другом еще в Мюнстере, которого ты знал – тоже с дурными глазами.

– А это уже женщина, жена старого пьяницы Кнуппера, у которой столько же злобы, сколько морщин на лице. Она настоящая чародейка и может вызвать целую бурю, прежде чем человек успеет прочесть молитву. Об этой старухе рассказывают много историй.

– Говори же, говори, пока мы едим! – кричали товарищи.

– Выкладывай, что знаешь, – убеждал его Симон. – Я наполню твой кубок, а ты, кстати, умеешь много сказать, не забывая отправить в рот, что следует.

Ротгер не заставил себя долго просить. Рассказы его следовали один за другим, вызывая то смех, то удивление гостей и поддерживая веселое настроение, так что Герд едва успевал таскать кружки пива и должен был напрягать всеми силами свой слух, чтобы среди общего шума ловить различные приказания и угадывать требования гостей.

Ян между тем сделал повелительный знак жене, заставивший ее последовать за ним по лестнице.

Микя, прекрасно заметившая, что муж ее был свидетелем нежного обхождения с нею Ротгера, ожидала бурного взрыва ревности и приготовила заранее все средства защиты, какими обыкновенно женщины пользуются в таких случаях. Но она совсем не была приготовлена к тому что ей пришлось услышать. С выражением глубокого презрения на лице, Ян снял с пояса и швырнул перед ней на стол кошелек со сверкающим золотом, полученным им от Петера Блуста, и сказал:

– Возьми, жена! Здесь те деньги, ради которых ты нарушила мир в нашем доме. Бери эти жалкие деньги, которые ты чтишь более, нежели твоего супруга и его любовь к тебе, которым придаешь более веса и значения, нежели моим обещаниям. Я приказываю тебе взять деньги и сегодня же вернуть долг жадному заимодавцу! Пусть он заткнет этим золотом свою ненасытную глотку!

Микя стояла окаменелая и пристыженная перед своим мужем и, по-видимому, хотела что-то сказать в свое оправдание. Но Ян тотчас прервал ее повелительными словами:

– Молчи и оставь меня, малодушная, ибо ты усомнилась во мне и не достойна делить со мной радость и веру в будущее. Ты не поверила мне и потому не стоишь моей любви. Но этого мало! Ты таишь в себе развратные мысли и смотришь на чужого человека такими глазами, какими должна была бы смотреть только на мужа. Я закрываю глаза на это нечестие до тех пор, пока Дух внушит мне свыше, как я должен поступить; но Отец небесный и ангелы Его, эти вечные стражи союза и супружеской верности, будут судить тебя! Уйди теперь от меня, говорю тебе, и возьми это золото!

Но так как Микя, несмотря на это приказание не трогалась с места, потому что ноги ее тряслись от стыда и укоров совести, то Бокельсон удалился сам. А так как он был вполне уверен, что пройдет некоторое время, пока она будет плакать, каяться и считать деньги, то, сойдя вниз, позвал служанку и велел ей следовать за собой в отдаленный угол дома, настрого приказав Герду не уходить из комнаты и быть готовым каждую минуту к услугам пирующих.

– Что должна я сделать, и что прикажет мне господин? – спросила Натя, дрожа всем телом, так как она чувствовала, что приближается решение ее судьбы.

Ян ответил ей ласковым, ободряющим тоном:

– Ободрись, дочь моя! Господь услышал мою молитву и чудесным образом приходит на помощь моим заботам о тебе. Скажи мне скорее, как обстоят твои дела с Гендриком?

Натя, тяжело вздохнув, отвечала:

– Я давно не слышала о нем ничего и – да простит мне Бог – хотела бы никогда о нем лучше не слышать. Я его так искренне любила и так недостойна его теперь…

– Оставь это, глупая! Что могла бы ты сделать против голоса природы? Когда жених находится так далеко от своей невесты, он все равно что умер, и даже более того, так как он, без сомнения, изменяет тебе. Забудь же его и пробудись к новой жизни, ибо тебе улыбается счастливая будущность, за которую ты не сможешь достаточно возблагодарить меня и Господа! Подыми глаза и верь, говорю я тебе, вместо того, чтобы в сомнении качать головой.

– Мне предстоит счастье? Ах, мастер, я не могу этому поверить. У меня в мыслях только горе и бедствия.

– Мысли ничего не значат! Мысли не живые существа. Но то, что я тебе приношу, это – живая правда, а не воображение. Благочестивый, богатый человек хочет взять тебя в жены.

– Горе мне! Неужели я должна обмануть этого благочестивого и богатого человека?

– Говорю тебе: нет! Он знает о твоем проступке, и это несчастье твое делает тебя для него еще более дорогой и желанной.

– Вы смеетесь надо мной! Я не заслужила этого от вас.

– Верь, говорю я еще раз: вера сдвигает горы. Человек, о котором идет речь, живет в Лейдене, в одной из ближайших улиц, о, неверующая!

– Ну, тогда я благодарю Создателя, спасающего меня из когтей черного греха. И, после Бога и Святой Девы, возблагодарю я вас, хотя и виновника моего несчастья, за ваши заботы обо мне, за ваше старание вывести меня из этой бездны. Скажите же мне, кто этот редкий человек, решившийся взять за себя бедную, потерянную девушку?

– Это Петер Блуст, у которого есть лавочка возле дома…

Натя отскочила в ужасе и, протянув вперед обе руки, прислонила к стене опущенную голову. Пораженный, в свою очередь, ее отчаянием, Ян шепотом спросил, что это значит?

Девушка пробормотала сперва несколько непонятных слов. И только после упорных настояний Яна она заговорила с испугом и отвращением:

– Кого хотите, только не этого!.. Это противно всей моей природе… Торговец огурцами! Это он, наверное, тот самый, которого показала мне старая Мерта. Он! Он телом и душой – торговец огурцами и перцем. Его серая куртка, его красный нос. Уу! Его образ так и стоит передо мной… Толстый торговец огурцами! Нет, нет! Тысячу раз нет! Пусть лучше петля или колесо! Пусть лучше сейчас поглотит меня земля здесь, на этом месте…

Расспросив обстоятельнее о том и другом, Ян уяснил себе более или менее причину упорства девушки и того отвращения, которое она питала к лавочнику. И хотя все это представлялось ему смешным и малозначащим, тем не менее он убедился, что в настоящую минуту ему никак не сладить с упорным сопротивлением и не склонить упрямую голову к исполнению его желаний. Ян не стал ее более уговаривать, надеясь другим путем достичь цели, а именно, предложив ей на выбор другое средство. Он неожиданно протянул ей пузырек, полученный от мастера Струбба, со словами:

– В таком случае тебе остается только принять внутрь эти капли. Они уничтожат скоро причину твоего беспокойства и дадут тебе возможность смело смотреть в глаза всем окружающим. В какие-нибудь шесть часов все будет кончено: не останется никаких последствий, кроме легкого лихорадочного состояния.

– О, Господи! – со стоном воскликнула испуганная девушка. – Что вы советуете мне?

– Тебе остается только выбирать между тем и другим средством. Не надейся слишком много на мою помощь и заступничество. У меня у самого связаны руки. Сама судьба внушает нам решение. То, что я тебе предлагаю, должно быть так, а не иначе.

Он с силой сунул ей за корсет пузырек и прежде, чем она опомнилась, поспешно удалился, услышав голос жены.

Натя, вне себя, почти теряя сознание, убежала в свою каморку. С этой минуты она действовала, как автомат. Она постояла во дворе у колодца, бессознательно сжимая рукой пузырек, остававшийся у нее на груди, как бы думая избавиться от него. Но в то же время она не могла припомнить, что привело ее сюда. Немного спустя, она была уже опять в своей комнатке и здесь стояла с тем же задумчивым видом, не находя исхода осаждавшим ее сомнениям. Потом внезапно порывистым движением она приподняла крышку своего сундука и бросила туда опасное лекарство, бормоча про себя: «Проклятое зелье! Я не дам тебе загрязнить мою душу и не хочу касаться тебя даже пальцем».

Но когда, выйдя из каморки и хлопнув дверью, она стала спускаться с лестницы и встретила хозяйку, начавшую выговаривать ей за то, что она где-то долго пропадала, она опять не в состоянии была собраться с мыслями и что-нибудь ответить. К счастью для нее, или, может быть, к несчастью, сама госпожа, слишком расстроенная, с красными опухшими глазами, была на этот раз рассеяна и скоро ушла, не считая нужным обращать слишком много внимания на странную задумчивость и растерянный вид служанки.

– Натя, хозяин зовет! – воскликнул Герд и в ту же минуту, взглянув на девушку, был поражен при виде ее бледного, как у мертвеца, лица.

– Боже! Натя! Какой у вас вид! Уж лучше я пойду вместо вас за картами.

– Что такое? Сказал подошедший в это время Ян, услышав слова Герда, и со злостью в голосе прибавил:

– Пусть Натя идет! Черт возьми! Ей полезно прогуляться. Ну, живее, ленивое существо! Гости хотят играть и с нетерпением ждут карт и костей, а у нас ни того, ни другого нет… Иди же, иди! Это поможет тебе собраться с мыслями.

С досадой отвернувшись, Натя тем не менее последовала приказанию и выбежала на улицу.

Она бродила по городу, как во сне ходящая, с глазами открытыми, но неподвижными, с каким-то детским удивлением в них: самые обыкновенные вещи, встречаемые ею, казались ей теперь какими-то необыкновенными и заслуживающими особого внимания. Солнце показалось, и туман на горизонте рассеялся.

– Как! – думала она. – Небо такое ясное! Почему же в моем сердце так темно и печально?

Вокруг нее люди заняты были своими ежедневными делами: они спешили, другие сидели, отдыхая, болтали и смеялись.

– Как все они веселы и довольны! Только я одна должна печалиться; и никто не делит со мной моего горя!

Колокол прозвучал с ближайшей башни.

– Боже мой! Этот колокол гудит сегодня, как вчера. Почему же я вижу сегодня повсюду смерть?

Вот едут всадники целой толпой, их много. Это – штатгальтер императора. Георг Шенк фон Тейтенбург, повелитель Нидерландов. Он следует через город с огромной свитой по пути к дворцу герцога. Народ не особенно теснится вокруг него: его не любят, этого гордого, сурового человека! Но почему Натя остановилась точно пораженная громом? Ей кажется, будто под каждой шляпой с пером, под каждой каской она узнает черты лица Гендрика. Но все эти всадники смотрят на нее сверху вниз, с гневным выражением лица, так мерещится ей, и она вся дрожит от страха. Но вот они исчезли за одним из поворотов улицы, и она глубоко вздохнула. И, продолжая путь свой, она шептала про себя:

– Что, Господи помилуй, станешь ты делать, бедное дитя, если Гендрик вернется?

Она остановилась перед папертью одной из церквей и, остолбенев, смотрела на крест, как бы удивляясь, что видит его на том же месте, где видела его уже сотни раз. Встречая маленьких детей на руках у женщин, она отворачивалась и плевала в сторону, а между тем она так любила детей, так ласково всегда обходилась с ними. Но теперь она думала только о детях Бокельсона. И вот, наконец, перед ней огромный дом. Множество людей толпится возле: одни входят наверх, другие спускаются по лестнице. Сами колонны, казалось, живут и двигаются до такой степени оживленно снуют между ними люди, точно муравьи. Натя долго смотрела на этот дом бессознательно, как будто душа ее отсутствовала в это время, тупым взглядом, видя перед собой только неясные очертания, как иногда рисуются перед нами горы в вечерних сумерках.

– Что это за дом? – спросила она находившуюся поблизости женщину.

– Э, э! Соседка! Вы не узнаете нашу ратушу? – с удивлением ответила та.

С глаз Нати точно упала завеса. Она смутилась и продолжала:

– Я не то хотела спросить. Я хотела знать, почему здесь столько народу?

– А потому, что здесь выставлена напоказ всем Гудула из Гербринкса. Послезавтра ее будут казнить, а пока каждый может видеть ее в помещении для преступников.

– Детоубийца! – пробормотала Натя сквозь лихорадочно стучавшие зубы. И вся ратуша, вместе с се колоннами, окнами, зубцами и окружающими ее людьми, – все это казалось ей теперь как бы качающимся на волнах бушующего моря.

– Но разве император не помиловал ее?

– Ах, Царь Небесный! Какое до нее дело императору?… Родные ее, правда, готовы были свет перевернуть; но все их усилия ни к чему не привели. Они подавали даже на коленях прошение штатгальтеру; но он пожал только плечами и поехал дальше.

– И поехал дальше? – повторила Натя вполголоса и низко глядя перед собой. Видя, что соседка ее хочет удалиться, она сказала:

– Куда же вы? Погодите, останьтесь еще.

– Не могу, не могу! Я хочу взойти наверх и постараюсь сохранить надолго в памяти черты лица преступницы. Для нас, маленьких людей, такое зрелище поистине полезно и утешительно. Приятно ведь видеть кого-нибудь, кто еще более несчастлив, чем мы сами! Не правда ли? Ну, а сегодня-то Гудула, конечно, самое несчастное создание во всем Лейдене.

Женщина начала всходить на лестницу. Натя, шатаясь, неверными шагами последовала за ней. Ее мучила какая-то мысль, и вот в эту минуту с безумной силой охватило ее одно сознание.

– Эта глупая женщина солгала, – говорила она себе. – Можно ли сказать, что Гудула самое несчастное существо? Нет, для нее наступил конец мучений! Ее поступок и все его последствия теперь уже не существуют. Разве она не покончила все свои расчеты на земле? Да, она примирилась теперь с Богом и скоро будет держать свое дитя в своих объятиях там, на небесах. О, нет! Она, Натя, знает существо неизмеримо более несчастное, чем эта убийца, осужденная, примиренная с Богом, готовая к смерти!.. Умереть! Ведь смерть нередко – истинное блаженство! А в объятиях Блуста была бы горькая смерть! Фу! Лучше решиться на все, чем выйти за огуречного торговца.

Натя вернулась домой, сильно запоздав. Хозяин стал бранить ее; игроки и подвыпившие гости смеялись над ней. Герд сокрушенно качал головой, соболезнуя ей; но еще сострадательнее отнеслась к ней на этот раз госпожа. Женское сердце изменчиво и быстро переходит от гнева к сочувствию. Мике внезапно показалось, что она понимает вполне горе и страдание Нати. Она отозвала ее в сторону.

– Что дашь ты мне, если я сразу уничтожу причину твоего горя, Натя?

Служанка посмотрела на нее такими глазами, как будто увидела ее в первый раз в жизни.

– Что же я могу дать вам, сударыня? Я бедна, как лесной голубь!

– Но у тебя есть одно, Натя: это – твоя упрямая голова, такая же, как у всех крестьян. Ваше упрямство вошло в пословицу. Вы скорее дадите вырвать себе язык, чем выдадите то, что хотите утаить про себя. Видишь, Натя! Вот уже несколько месяцев, как ты огорчаешь меня твоим молчанием и недовольным лицом, не говоря уже о том, что раздражаешь меня твоей медлительностью. Почему ты не хочешь довериться мне? Я разве не была для тебя всегда доброй хозяйкой? Но ты упряма; а что касается работы, ты стала настоящая черепаха, Натя! Я уже дала себе слово отказать тебе, и все-таки не хочу этого сделать. Сегодня я, – Микя сложила руки и глубоко вздохнула, – я примирилась с одним человеком, которого обидела, быть может, понапрасну. Я хотела бы сделать что-нибудь и для тебя. Дай мне руку, Натя, и доверься мне! – Докажи, что ты ценишь мое доброе отношение.