Текст книги "О войне"

Автор книги: Карл Клаузевиц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 65 страниц)

До сих пор мы говорили об общем характере стратегического маневрирования; теперь нам надлежит еще упомянуть об одном особом влиянии, оказываемом им на ведение войны и заключающемся в том, что оно часто удаляет вооруженные силы от главных дорог и крупных городов и заводит их в отдаленные или не имеющие значения углы. Если мелкие мгновенно вспыхивающие и тотчас же затухающие интересы играют решающую роль, то влияние основных очертаний страны на ведение войны становится слабее. Поэтому мы часто видим, что вооруженные силы выдвигаются в такие пункты, где никак нельзя было бы ожидать их встретить, если ориентироваться на крупные естественные потребности войны; отсюда следует, что перемены и изменчивость частностей хода войны здесь имеют место гораздо чаще, чем в войнах, имеющих крупные решения. Стоит только обратить внимание на последние пять походов Семилетней войны; несмотря на то, что в общем условия оставались неизменными, каждый поход получал новое оформление, а если всмотреться ближе, то окажется, что ни одно мероприятие не повторялось; между тем, в этих походах наступательное начало проявляется со стороны союзников все же с большей энергией, чем в большинстве прежних войн.

В настоящей главе об обороне театра войны, когда не предвидится крупного решения, мы указали лишь на тенденции, направляющие военную деятельность, и на внутреннюю связь, условия и характер последней; с частными мероприятиями, из которых она состоит, мы ознакомились в подробностях уже раньше. Теперь спрашивается: неужели не существует принципов, правил и методов, объемлющих эти тенденции? На это мы ответим, что если базироваться на истории, то таковых в виде постоянно повторяющихся форм мы не найдем. А между тем, в вопросах, связанных с этой темой и отличающихся столь разнообразной и изменчивой природой, мы могли бы считать имеющим силу только такой теоретический закон, который обоснован опытными данными. Война с крупными решениями не только много проще, но и много естественнее; она более свободна от внутренних противоречий, более объективна и более увязана воедино законом внутренней необходимости; поэтому рассудок и может указывать ей формы и законы. По отношению к войне, не имеющей решений, последнее нам представляется значительно более трудным. Даже два основных принципа возникшей лишь в наши дни теории войны, широта базиса (Бюлов) и группировка по внутренним пиниям (Жомини), будучи приложены к обороне театра войны, оказываются на деле вовсе не объемлющими и не действенными. Между тем, являясь только формами, они должны были бы в данном случае оказаться наиболее действенными, ибо с распространением действий во времени и пространстве формы становятся действеннее, причем преобладание их над прочими слагаемыми общего итога увеличивается. В действительности же оказывается, что эти принципы представляют собою лишь одну из сторон дела, и притом отнюдь не решающую.

Уже своеобразие средств и обстоятельств должно оказывать огромное, нарушающее всякие общие правила влияние; это ясно само собой. То, что Дауну давали растяжка сил и осторожность в выборе расположения, то королю давала постоянная сосредоточенность его армии, всегда вплотную подходившей к противнику и всегда готовой на экспромты. И то и другое вытекало не только из характера их армий, но и из условий, в которых находились полководцы; королю гораздо легче делать экспромты, чем любому ответственному полководцу. Здесь мы еще раз настойчиво подчеркнем, что критика не имеет никакого права смотреть на ту или другую манеру, на тот или другой могущий выработаться метод, как на различные ступени к совершенству, и ставить одно выше другого; нет, они должны стоять рядом, и в каждом отдельном случае суждению должно быть предоставлено оценить их применение.

В нашу задачу здесь не может входить подробное перечисление этих разнообразных манер, возникающих из своеобразия армий, государств и обстоятельств; мы уже раньше в общих чертах указывали па влияние этих данных.

Итак, мы сознаемся, что в этой главе мы не можем привести ни принципов, ни правил, ни методов, ибо история нам таковых не дает; напротив, мы почти в каждый отдельный момент натыкаемся на своеобразные явления, которые часто представляются непонятными, порою даже поражают нас своей причудливостью. Но отсюда не следует, что изучение истории в этом отношении бесполезно. Даже там, где также нет системы и критерия для установления истины, там все же сама по себе истина существует, и ее тогда находят по большей части лишь посредством умелого суждения и на основании тактического подхода, вырабатываемого длительным опытом. Если история и не дает здесь формул, то все же она дает здесь, как и повсюду, навык в суждениях.

Мы хотим выставить лишь один объемлющий весь вопрос принцип или, точнее, мы хотим освежить и ярче представить перед глазами читателя естественную предпосылку, взятую нами в основу всего здесь сказанного, и придать ей форму особого принципа.

Все приведенные здесь средства имеют лишь относительную ценность; все они находятся под гнетом проклятия известной немощи обеих сторон; над этой областью царит высший закон, который обусловливает явления. Об этом полководец никогда не должен забывать; он никогда не должен с воображаемой уверенностью вращаться в этом тесном кругу, как в чем-то абсолютном, никогда не должен считать применяемые им средства за необходимые, единственные и прибегать к ним даже тогда, когда их недостаточность сознается им самим.

При той точке зрения, на которой мы теперь стоим, подобная ошибка может показаться почти невозможной; однако действительная жизнь складывается иначе, так как в ней все вопросы не ставятся в таких резких контрастах.

Мы снова должны обратить внимание читателя, что для придания нашим представлениям большей ясности, определенности и силы мы сделали предметом нашего рассмотрения лишь полные противоположности, как крайности каждого образа действий; в конкретном же случае война большей частью складывается посредине и подчиняется господству этой крайности лишь в меру своего к ней приближения.

Поэтому в основном вопрос сводится к тому, чтобы полководец прежде всего уяснил себе, имеет ли противник склонность и достаточную мощь, чтобы превзойти его посредством более крупного и решительного мероприятия. Раз такое опасение имеется, он должен отказаться от мелких мероприятий, ограждающих его от мелких неприятностей; в его руках имеется средство при помощи этой добровольной жертвы поставить себя в лучшее положение, чтобы оказаться на высоте более крупного решения. Другими словами, первое требование заключается в том, чтобы полководец овладел верным масштабам для организации своего дела.

Для того, чтобы на основе конкретных фактов придать большую определенность этим представлениям, мы бегло коснемся ряда случаев, в которых, как нам кажется, был применен неверный масштаб, т.е. где один из полководцев намечал мероприятия, предполагая гораздо менее решительную деятельность противника. Начнем с открытия кампании 1757 г., когда австрийцы доказали группировкой своих сил, что они не рассчитывали на столь решительное наступление со стороны Фридриха Великого. Затянувшееся пребывание корпуса Пиколомини у силезской границы в то время, когда всей армии герцога Карла Лотарингского грозила опасность быть вынужденной положить оружие, свидетельствует о полном непонимании сложившихся условий.

В 1758 г. французы не только заблуждались относительно последствий Клостер-Зевенской конвенции[261]261
  Клостер-Зевенская конвенция была заключена герцогом Кумберландским после понесенного им 26 июля 1757 г. поражения под Гастенбеком, герцог Кумберландский от имени Англии обязался перед французами распустить свою армию, собранную Англией для защиты Ганновера. Но после того, как французы были разбиты 6 ноября 1757 г. Фридрихом Великим под Росбахом, Англия сейчас же признала Клостер-Зевснскую конвенцию недействительной и вновь собрала для отстаивания Ганновера армию, командование которой было вручено герцогу Брауншвейгскому. Таким образом, ошибка французов заключалась в излишнем доверии к клочку бумаги и в недостаточном учете значения участия Англии в сухопутной войне на европейском континенте


[Закрыть] (что, впрочем, представляет факт, который сюда не относится), но и спустя два месяца совершенно неправильно судили о том, что может предпринять их противник; за это им пришлось расплатиться потерей всей территории от

Везера до Рейна. Мы уже говорили, что Фридрих Великий совершенно неправильно оценил своих противников в 1759 г. под Максеном и в 1760 г. под Ландсгутом и не ожидал от них столь решительных действий.

Но, пожалуй, история не знает более крупной ошибки в оценке масштаба борьбы, чем ошибка, допущенная в 1792 г. Имелось в виду небольшой вспомогательной армией дать перевес одной из сторон в разгоревшейся гражданской войне, а навалили себе на плечи огромное бремя борьбы со всем французским народом, выбитым из равновесия политическим фанатизмом. Эту ошибку мы лишь потому называем крупной, что она таковой оказалась впоследствии, но не потому, что ее своевременно легко можно было бы избежать. Что касается самого ведения войны, то нельзя не согласиться, что главная причина всех невзгод последующих лет лежит в кампании 1794 г. Союзники не уяснили мощного характера неприятельского наступления в этой кампании и противопоставили ему мелочную систему растянутых позиций и стратегического маневрирования. Сверх того, по политическим раздорам между Пруссией и Австрией и по нелепому принесению в жертву Бельгии и Голландии можно судить, как мало европейские кабинеты догадывались о силе прорвавшегося потока. В 1796 г. отдельные акты сопротивления под Монтенотте, Лоди и т.д. достаточно обнаруживают, как мало понимали австрийцы, что значило иметь дело с Бонапартом.

В 1800 г. катастрофа, постигшая Меласа, вызвана была не непосредственно внезапным наступлением французов, а ложным взглядом на возможные последствия этого наступления.

Ульм в 1805 г. был последним узлом реденькой ткани ученых, но крайне слабых стратегических комбинаций, пригодных разве для того, чтобы удержать ими какого-нибудь Дауна или Ласси, но не Бонапарта – революционного императора.

У пруссаков в 1806 г. нерешительность и замешательство были вызваны тем, что устарелые, мелочные, неприменимые взгляды и меры перемешивались с отдельными проблесками понимания и правильного сознания величайшей важности переживаемого момента. Как можно было при ясном сознании и верной оценке своего положения оставлять в Пруссии 30 000 человек, а также додуматься еще до создания в Вестфалии особого театра войны и вообразить, что можно достигнуть какого-нибудь успеха мелкими наступательными действиями вроде тех, для которых были предназначены корпуса Рюхеля и Гогешюэ[262]262
  Левое крыло пруссаков под начальством Гогенлоэ собиралось в Веймаре, поэтому в оригинале Клаузевиц называет его Веймарским корпусом.


[Закрыть], и как, наконец, могла еще в последние минуты совещания идти речь об опасностях, грозивших каким-то магазинам, о потере того или другого участка территории!

Даже в 1812 г., в этом грандиознейшем из всех походов, вначале не было недостатка в ложных устремлениях, исходивших из неправильно понимаемого масштаба. В главной квартире в Вильне была партия влиятельных лиц, настаивавших на сражении близ границы, дабы безнаказанно не попиралась русская земля. Что это сражение может быть проиграно, что оно будет проиграно, эти люди хорошо понимали; ибо хотя они и не знали, что на 80000 русских двинутся 300000 французов, но все же им было известно, что надо предполагать у неприятеля значительное превосходство в силах. Главное заблуждение заключалось в значении, придававшемся этому сражению; они полагали, что это будет только проигранное сражение, не отличающееся от многих других; между тем почти с полной уверенностью можно было утверждать, что это важнейшее решительное столкновение близ границы вызвало бы целый ряд еще других явлений. Даже лагерь в Дриссе являлся мероприятием, в основе которого лежал совершенно неверный масштаб оценки противника. Если бы на нем остановились, то пришлось бы дать себя отрезать со всех сторон и окончательно изолировать, а затем у французской армии нашлись бы все средства, чтобы заставить русскую армию положить оружие. Инициатор создания[263]263
  Пфуль.


[Закрыть] этого лагеря не имел в виду действительного масштаба сил и воли.

Но и Бонапарт порой руководился ложным масштабом. После перемирия 1813 г. он рассчитывал сдержать второстепенные армии союзников (Блюхера и наследного принца шведского) корпусами, которые хотя и были недостаточно сильны, чтобы оказать действительное сопротивление, но все же могли дать осторожному командованию достаточный повод ни на что не решиться, что часто можно было наблюдать в прежние войны. Мысль его не остановилась в достаточной мере на той реакции, которую должны были вызвать глубоко укоренившаяся ненависть и грозная опасность, под воздействием которых находились Блюхер и Бюлов.

Вообще Бонапарт всегда недооценивал предприимчивость старика Блюхера. Под Лейпцигом один Блюхер вырвал у него из рук победу; под Ланом Блюхер мог бы его уничтожить, и если этого не случилось, то вследствие обстоятельств[264]264
  Блюхер на второй день боя заболел, а замещавший его начальник штаба Гнейзепау натолкнулся на резкую оппозицию командиров корпусов, старших его по чину, которая возглавлялась Йорком.


[Закрыть], вовсе не учитывавшихся Бонапартом. За эту ошибку его постигла, наконец, кара под Ватерлоо, разразившаяся громовым ударом

Наброски к седьмой части.
Наступление

Глава первая.
Наступление по его отношению к обороне

Если два понятия логически противоположны, то одно становится дополнением другого, так что по существу из одного проистекает другое, но если ограниченность нашего ума не позволяет нам одним взглядом окинуть их одновременно и найти благодаря одной лишь противоположности в целом одного целое другого, – то все же понимание одного достаточно освещает многие частности другого. И потому мы полагаем, что первые главы, посвященные обороне, бросают достаточный свет и на наступление во всех вопросах, которые они затрагивают. Но полностью они их не исчерпывают. Система нашего мышления никогда не может быть полностью исчерпана, и потому там, где противоположность не заложена столь непосредственно в самом понятии, как это было в первых главах, невозможно сделать непосредственные выводы, относящиеся к наступлению, на основании лишь того, что было сказано об обороне. К предмету нашего исследования нас приблизит новая точка зрения, поэтому будет естественно рассмотреть с этой ближайшей точки то, что с более отдаленной мы не могли заметить. Таким образом, создается дополнение к системе нашего мышления, причем высказанное о наступлении бросит новый свет и на оборону. Следовательно, говоря о наступлении, мы большей частью будем касаться тех же вопросов, о которых говорили, разбирая оборону. Однако мы не имеем намерения, по примеру большинства учебников фортификации, излагая наступление, обходить или сводить на нет все положительные ценности, усмотренные нами в обороне, для доказательства того, что против каждого из средств обороны имеется надежный способ наступления. Это было бы противно природе предмета. Оборона имеет свои сильные и слабые стороны; если первые и можно преодолеть, то все же их преодоление обходится несоизмеримо дорого, это положение приходится признать бесспорным с любой точки зрения, чтобы не впасть в противоречие с самим собою. Далее, мы не намерены со всей тщательностью проследить за игрой состязающихся между собой средств, каждое средство обороны вызывает соответственное средство наступления, но часто эти средства настолько однородны, что пет необходимости для их оценки переходить с точки зрения обороны к точке зрения наступления, одно из них вытекает само собой из другого. Наша задача заключается лишь в том, чтобы указать в каждом вопросе на особые условия наступления, поскольку они не вытекают непосредственно из обороны; а этот способ разработки нашего предмета неизбежно приведет нас и к некоторым главам, не имеющим соответственных в части, посвященной обороне[265]265
  Часть 7-я труда Клаузевица представляет большей частью только наброски, главы IV, V и VI, затрагивающие глубочайшие вопросы наступления, представляют скорее программу-скелет, чем изложение затронутой темы, но приложенная в конце 7-й части черновая статья Клаузевица «О кульминационном пункте победы» в значительной степени восполняет этот пробел. Главы этого труда, трактующие вопросы оперативного порядка (VII, X – XII, XIV – XIX), представляют собой в настоящее время преимущественно исторический интерес. В стилистическом отношении первые семь глав 7-й части почти не обработаны, нет почти деления на абзацы, фразы отрывисты и скомканы, часто разделяются точкой с тирс, знаменующей отсутствие связи в изложении. Эти недостатки немецкого текста наш перевод не стремился затушевать. Текст остальных глав 7-й части и всей 8-й части обработан Клаузевицем в достаточной степени.


[Закрыть].

Глава вторая.
Природа стратегического наступления

Мы видели, что оборона на войне вообще, а следовательно, и стратегическая оборона не является одним лишь выжиданием и отражением атак, т.е. не есть нечто абсолютно пассивное, а пассивное лишь относительно, и потому оборона более или менее проникнута началом наступления. Наступление также не представляет собою однородного целого и постоянно перемешивается с элементами обороны. Однако здесь имеется различие. Оборону без контрудара нельзя себе представить: контрудар – необходимая составная часть обороны. Не то при наступлении, в котором удар – нечто цельное и завершенное, оборона, как таковая, ему не нужна, и его приводят к ней, как к неизбежному злу, лишь условия пространства и времени, в которых протекает наступление. Во-первых, наступление не может быть продолжено в непрерывной последовательности до полного его завершения, оно требует остановок, и в течение этих перерывов, когда оно само оказывается нейтрализованным, естественно наступает состояние обороны. Во-вторых, пространство, которое оставляют позади себя наступающие войска и использование которого безусловно необходимо для их существования, не всегда бывает прикрыто самим наступлением и требует особой защиты.

Следовательно, акт наступления на войне, с точки зрения стратегии, является постоянной сменой и сочетанием наступления и обороны, причем оборона не должна рассматриваться как действительная подготовка к наступлению, повышающая его напряжение. Оборона при наступлении не представляет собою действующего начала, напротив, она – неизбежное зло, тормозящее усилие, вызываемое инертностью массы; оборона – это первородный грех, смертное начало для наступления. Мы сказали тормозящее усилие, так как оборона, ничем не способствуя усилению наступления, ослабляет его действие уже одной вызываемой ею потерей времени. Но не может ли оборона в качестве составной части всякого наступления наносить ему и непосредственный ущерб? После того, как мы установили, что наступление более слабая, а оборона более сильная форма войны, то, казалось бы, из этого следует, что оборона не должна вредно влиять на наступление, так как, пока еще хватает сил для более слабой формы войны, то, конечно их будет достаточно и для более сильной. В общем, т.е. в главном, это верно, но насколько применимо в частности, об этом мы скажем в главе о кульминационной точке победы[266]266
  Набросок этой главы без номера в конце 7-й части.


[Закрыть]. Однако не следует забывать, что превосходство стратегической обороны отчасти проистекает из того, что наступление не может обойтись без примеси обороны, но обороны много более слабого рода. Наступление вынуждено влачить за собою самые худшие элементы обороны, о которых уже нельзя утверждать все то, что относится к обороне в целом, и потому становится понятным, что они могут стать началом, непосредственно ослабляющим наступление. Именно этими моментами слабой обороны, содержащимися в наступлении, и должна пользоваться оборона для положительной деятельности содержащегося в ней наступательного начала. Какая огромная разница в положении обороняющегося и наступающего, когда они во время двенадцатичасового отдыха, сменяющего дневной труд, находятся первый на своей тщательно выбранной, хорошо знакомой ему, заранее подготовленной позиции, а второй – на походном биваке, куда он попал ощупью, как слепой; то же различие сохраняется и в период более длительной остановки, вызванной необходимостью организовать подвоз продовольствия, ожиданием подкреплений и т.д. В этих случаях обороняющийся извлекает пользу для себя из близости своих крепостей и складов, а наступающий живет как птица небесная. Каждое наступление должно закончиться обороной, но какую форму она примет, зависит от обстановки. Последняя может быть или чрезвычайно благоприятной, если неприятельские силы уже уничтожены, или, если это не имело места, весьма затруднительной. Хотя такая оборона уже не является составной частью собственного наступления, все же ее свойства отражаются на наступлении и должны быть учтены при его оценке.

Общий вывод этого рассмотрения сводится к тому, что при всяком наступлении следует принимать в расчет и необходимо присущую ему оборону, дабы уяснить себе все невыгоды, с которыми оно сопряжено, и иметь возможность к ним подготовиться.

В зависимости от того, в какой мере используется начало выжидания, оборона представляет различные ступени. В связи с этим нарождаются формы обороны, существенно друг от друга отличающиеся, как это уже сказано нами в главе о видах сопротивления. [267]267
  Часть 6-я, глава VIII.


[Закрыть]

Так как в наступлении заключается только одно действующее начало и оборона в нем является лишь цепляющимся за него мертвым грузом, то в наступлении не может быть таких различий. Конечно, существует большое различие в энергии наступления, в быстроте и силе удара, но это различие только количественное, а не качественное. Можно допустить, что в единичных случаях наступающий, чтобы успешнее достигнуть поставленной цели, изберет форму обороны и, например, расположится на хорошей позиции и даст себя па ней атаковать. Однако подобные случаи встречаются весьма редко, и мы не будем считаться с ними в нашей группировке понятий, так как мы исходим из практического опыта, а не из исключений. Таким образом, наступление не может быть повышаемо в степени, как это имеет место в видах сопротивления.

Наконец, совокупность средств наступления сводится, как общее правило, к вооруженным силам: из крепостей на наступление оказывают заметное воздействие только ближайшие к театру войны. Но это воздействие ослабевает по мере продвижения вперед, и понятно, что крепости наступающей стороны никогда не будут играть столь существенной роли, как при обороне, когда они часто приобретают важнейшее значение[268]268
  Неспособность современных крепостей к длительному самостоятельному сопротивлению резко ослабляет их роль в обороне. В противоположность Клаузевицу Шлиффен подчеркивал активное значение крепостей, имея в виду в особенности крепость Мец: «Смысл современных больших крепостей не в том, чтобы содействовать обороне. Напротив того, их смысл – способствовать наступлению и численно более слабой стороны, так как они позволяют использующим их армиям наносить внезапные удары в различные стороны и прикрывают их фланг и тыл».


[Закрыть]. Содействие населения наступающему возможно только в тех случаях, когда жители сочувствуют ему больше, чем собственной армии. Наконец, у наступающего могут быть также союзники, но это отнюдь не вытекает из природы наступления, а является лишь результатом случайных обстоятельств[269]269
  В эпоху империализма образование коалиции с наступательной целью, правда тщательно маскируемой, перестало быть случайностью.


[Закрыть]. Итак, хотя крепости, народное ополчение и помощь союзников входят в совокупность средств обороны, но мы их не можем причислить к составу средств наступления; в обороне они являются вполне естественными, здесь же они встречаются редко и по большей части случайно.