Текст книги "Германский офицерский корпус в обществе и государстве. 1650–1945"

Автор книги: Карл Деметр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 2
Пруссия: реформа и реакция

Несомненно, есть основания говорить – и историки часто это отмечают, – что причиной несчастья, постигшего страну и армию в Йене в 1806 году, стала социальная, а следовательно, и военная отсталость прусской армии, или, точнее говоря, ее офицеров. Самая поразительная черта старших офицеров прусской армии – это их старость. Вот данные для 1806 года:

142 генерала: 4 старше 80, 13 старше 70, 62 старше 60.

Старшие офицеры:

540 в пехоте: 7 старше 70, ПО старше 60, 187 старше 50. 227 в кавалерии: 25 старше 60, 129 старше 50. 39 в артиллерии: 4 старше 70, 22 старше 60. 14 в инженерных войсках: один старше 70, 2 старше 60, 7 старше 50.

65 в общем списке: 4 старше 60, 5 старше 50.

Капитаны пехоты и кавалерии:

945 в пехоте: 2 старше 70, 18 старше 60, 119 старше 50.

241 в кавалерии: 18 старше 50.

63 в артиллерии: 6 старше 60, 26 старше 50.

28 в инженерных войсках: 3 старше 50.

29 офицеров, не входящих в состав полков: один старше 60, 2 старше 50.

261 лейтенант артиллерии: 1 старше 70, 5 старше 60, 9 старше 50, 7 старше 40.

Даже если бы все остальное в армии было в первоклассном состоянии, одно можно сказать твердо: две трети генералитета либо приближалось к библейскому возрасту, либо уже давно перешагнуло этот рубеж. Четверть командиров полков и батальонов – люди, которые должны нести основное бремя битвы, – были старше 60 лет – возраста, в котором обычный человек не способен выдерживать физических нагрузок войны, а командиры рот и эскадронов были не многим моложе. От таких офицеров нельзя было ожидать каких-либо результатов в сражении, и менее всего в сражении против численно превосходящей армии противника под командованием такого молодого гения, как Наполеон, имеющей за плечами опыт многих лет сражений и воодушевляемой национальной идеей о своей великой цивилизаторской миссии.

Но в прусской армии были и другие серьезные недостатки. Даже до 1806 года общественное мнение относительно армии и ее командиров было неоднозначным, хотя в целом благоприятным. Во всяком случае, скептики не решались открыто высказываться до тех пор, пока катастрофа при Йене не воодушевила критиков армии и ее руководства и не возвела саму критику в ранг патриотического долга. Даже до этого находились независимо мыслящие люди, которые утверждали, что существующие порядки устарели и назрела необходимость реформ. Типичный пример такого человека – барон фон Штейн[15]15
  Штейн Генрих Фридрих Карл (1757—1831) – барон, немецкий государственный деятель. С начала 1780-х гг. занимал ряд важных постов в горной промышленности Вестфалии. В 1804—1807 гг. министр прусского правительства. Выдвинутая им идея широких государственных реформ натолкнулась на сопротивление короля и его окружения. В обстановке, сложившейся в Пруссии после поражения прусской армии в Йена-Ауэрштедтском сражении 1806 г., был поставлен (октябрь 1807) во главе прусского правительства; вопреки сопротивлению реакционно настроенного юнкерства провел ряд буржуазных преобразований (см. Штейна – Гарденберга реформы). В ноябре 1808 г. под давлением Наполеона I, опасавшегося усиления Пруссии, уволен в отставку. Вынужденный покинуть Пруссию, поселился в Праге, а в мае 1812 г. по приглашению русского царя Александра I прибыл в Россию. Разработал план подготовки всеобщего восстания против наполеоновского господства в Германии. Возглавил Комитет по немецким делам (Немецкий комитет) – независимую от германской монархии организацию, сыгравшую важную роль в борьбе за освобождение Германии от наполеоновского ига. В 1813—1814 гг. руководил центральной комиссией по управлению освобожденными территориями Германии. Отстаивал идею создания национального германского государства. С наступлением реакции в Германии отошел от политической деятельности. С 1827 г. член прусского Государственного совета.


[Закрыть]. За четыре года до Йены он назвал «глупым предрассудком» то, что наиболее важные посты в армии остаются привилегией дворянства. И это замечание было обращено на всю систему. Знаменательно, что мы находим его в конфиденциальном письме к Заку в Хильдесхайм. После Йены этот пункт стал для общественности почти что аксиомой. Во всяком случае, поражение стало сильным аргументом в его пользу, и если приверженцы старого феодального режима в результате этих событий не изменили своих убеждений, то они держали свое мнение при себе.

Но, когда наполеоновские войны закончились, старая гвардия снова вступила в спор как по убеждению, так и ради собственных корыстных интересов. Консервативная идея класса-государства нашла своего выразителя в лице бранденбургского аристократа Фридриха Августа фон Марвица. Это был исключительно способный человек, наделенный острым умом и пылким темпераментом. Он получил прекрасное воспитание и в совершенстве владел ораторским даром – словом, личность незаурядная, подобно которой не было среди бранденбургской аристократии ни до, ни после него.

Интересно проследить, как подобный человек – достойный представитель своего класса – оценивал ситуацию, сложившуюся спустя тридцать лет после Йены. Вот что он писал в своих воспоминаниях:

«Стали известны такие вопиющие факты пренебрежения своим долгом, что можно подумать, будто армия представляла собой сборище трусов, предателей и идиотов, в то время как на самом деле те, кто предстал в таком виде, были просто невежественными, злобными, офранцузившимися стихоплетами.

Однако не стоит забывать, что:

а) основной изъян был на самом верху, и поэтому все проявления мужества, преданности и самопожертвования, имевшие место внизу, не оказали влияния на исход в целом, в то время как все дурное получило широкую огласку и принесло ужасные плоды;

б) все командиры, покрывшие в 1813 году и последовавших за ним годах славой имя Пруссии, одержавшие много славных побед над врагом и дважды входившие в его столицу как победители, в 1806 году уже были офицерами прусской армии и в большинстве случаев занимали командные должности. Среди них было шестьдесят командиров армейских корпусов, дивизий и бригад и более 100 командиров полков, чья служба началась еще до 1806 года. Лишь 10 из 300 командиров батальонов и лишь 100 из 2000 командиров рот и эскадронов были назначены на свои посты после 1806-го. Если одни и те же люди добиваются одних результатов в 1806 году и совершенно противоположных в 1813-м, возможно, причина тому не в самих офицерах, а в решениях, принимаемых на более высоком уровне, – в уставе, в экипировке, в обстоятельствах, но главным образом – в Божьей на то воле».

То, что самое слабое место было наверху, вне всякого сомнения. Тем не менее часть командиров крепостей были некомпетентны и слишком стары для своих должностей, и этот факт ни в коей мере не опровергается аргументами Марвица. Как установили военные историки, действительно, 4000 из почти 7000 офицеров, служивших в прусской армии в 1806 году, принимали участие в последовавшей войне за освобождение и внесли свой вклад в трудную победу, но с другой стороны, офицеры 1813 года были в значительной степени новым поколением. Важно не то, что 4000 офицеров по-прежнему оставались в армии, а какие посты они занимали. Было проведено существенное сокращение армии, позволившее безболезненно уволить престарелых генералов и старших офицеров, от которых не было никакого проку. Те, которые пришли на их место, зачастую были очень молоды. Те, которые в 1806 году были младшими офицерами, в 1813 году командовали батальонами и целыми полками – факт, доказывающий, что в 1806 году многие офицеры действительно были уже в преклонном возрасте, и это привело к катастрофическим последствиям.

Однако мы должны соотносить это конкретное явление с более общими принципами, которые лежат в его основе, а именно: слишком много внимания уделялось форме и слишком мало – материальным требованиям. Если говорить точнее, в армии преобладала безрассудная привязанность к старым формам, которые были сформированы совсем другими обстоятельствами и потребностями, но теперь стали полностью непригодными. Это относится не только к тактике ведения войны, но также и к вопросу, который мы здесь рассматриваем: как происходил набор офицеров и их повышение по службе. В борьбе не на жизнь, а на смерть, которую навязала Пруссии революционная армия Наполеона, наличие в войсках синекур вело к фатальным последствиям. Но система синекур была прямым следствием того, что верховные должности в армии отдавались дворянству в пожизненное пользование. Возможно, авторитет короля, если использовать его разумно, мог предотвратить отдельные злоупотребления, но они коренились в системе, как таковой, и с поражением армии эта система неминуемо должна была рухнуть. Неизбежность подобного конца становилась все более очевидной в связи с тем, что в Германии, как и в других странах, в последние несколько десятилетий старая система вошла в противоречие с новыми социальными, политическими, философскими и образовательными веяниями, типичными представителями которых можно считать Вольтера и Руссо, а практическим воплощением – Французскую революцию.

В Германии, как и во Франции, основной чертой нового духа времени было стремление восстановить изначальную «простоту» во всем, что касалось общественной и частной жизни. Это вызывало враждебность по отношению к старому феодальному общественному порядку, поскольку последний рассматривался как искусственное образование, порожденное эгоизмом правящих классов. Дворянство и его социальный заповедник – офицерство – стали объектом ожесточенных нападок. Здесь не представляется возможным рассматривать подобного рода труды с точки зрения исторической социологии. Позволю себе только привести суждение благожелательного военного историка (и старшего офицера), высказанное в конце XIX века: «Состав офицерского корпуса (1806), вне всякого сомнения, демонстрировал тенденцию, неприемлемую с точки зрения социальных представлений, принятых к тому времени в цивилизованном мире. Она требовала изоляции и окостенения во имя традиции и приводила к тому, что силы страны распылялись. Но причины подобной ситуации следует искать не в самом офицерском корпусе или в отдельных его представителях, а в верховной власти: исправить положение не мог никто, кроме нее. Изоляция офицерского корпуса и порожденная ею взаимная неприязнь между офицерством и обществом не приносила ничего, кроме вреда».

После катастрофы высшая власть приняла меры. 25 июля 1807 года король учредил комиссию по реорганизации армии. В этой важной комиссии вначале было больше консерваторов, чем реформаторов, но король своей рукой набросал направление ее деятельности. Этот документ состоял из девятнадцати пунктов. Пункт 5 непосредственно касался социального состава офицерского корпуса. В нем король писал: «Не следует ли произвести изменения относительно приема буржуазии и принимать ее в большем количестве?» Это единственное предложение, этот раздумчивый вопрос, заданный с легким оттенком нежелания, запустил масштабный процесс и в действительности открыл новую главу в истории прусского офицерского корпуса – и, конечно, в истории Германии.

Первый проект отчета, представленный комиссии, был подготовлен противником реформ подполковником фон Лоттумом, и он дал на заданный в пятом пункте вопрос следующий ответ: опыт других германских государств показал, что допущение в армию офицеров буржуазного происхождения не сулит ей никаких выгод. Но если считается, что такой шаг привлечет на сторону армии многих влиятельных граждан (что весьма вероятно), то это достаточное основание для подобной рекомендации. Но в таком случае следует принимать лишь представителей респектабельных и культурных буржуазных семейств, чтобы их связи не оказались несовместимы с их будущим социальным положением. Сходная точка зрения была высказана подполковником фон Борштелем в его докладной записке от 20 сентября 1807 года. Тот факт, что прусское офицерство в целом поддерживало идею о предоставлении армейских должностей выходцам из буржуазных семей, находит свое подтверждение в тексте докладной записки, поданной комиссией, и в открытом признании Бойена. Но с точки зрения Лоттума, поддержанной Борштелем и многими другими, предоставление должностей буржуазии должно было быть ограничено строгими рамками, что гарантировало бы преобладание в армии представителей беднейшего прусского дворянства. Слова, сказанные Фридрихом Майнеке о Борштеле, можно с тем же успехом отнести к Лоттуму и тем, кто придерживался подобного образа мыслей: «Крепкий ствол его аристократических и военных убеждений теперь предстояло украсить либеральными гирляндами».

Сторонники реформ в самой комиссии не строили иллюзий относительно этого факта, но после того, как консерваторы были заменены реформаторами, комиссия стала склоняться в пользу нововведений. Первый проект Лоттума, содержащий множество оговорок, был полностью отклонен, и отчет, который в конечном итоге был представлен королю, носит несомненный отпечаток взглядов Шарнхорста и Гнейзенау – ярых сторонников реформы.

В конце концов их взгляды (и в какой-то степени сам текст документа, например два вступительных предложения) были воспроизведены в королевском указе, вышедшем в Кенигсберге 6 августа 1808 года (спустя почти 12 месяцев) со следующим заголовком: «Правила назначения на должности прапорщиков и выбора офицеров для пехоты, кавалерии и артиллерии». Он начинался следующими словами: «В дальнейшем при выборе претендентов на какую-либо должность будут учитываться только образование и компетентность в мирное время и выдающаяся храбрость и бдительность во время войны. Отсюда следует, что любой житель Пруссии, обладающий этими качествами, может добиваться высочайших военных должностей. Все преимущества, которыми до сих пор пользовалось в армии дворянское сословие, отменяются, и все граждане, независимо от происхождения, будут иметь одинаковые права и обязанности…»

В действительности этот указ лишь только применил текст первого прусского указа о реформе, датированного 9 октября 1807 года, к условиям вступления в офицерский корпус. Этот указ, отменивший все различия между классами, и в частности крепостное право, дал буржуазии и крестьянству право приобретать у дворян земельную собственность и позволил дворянам заниматься предпринимательством. Из этого логично последовали такие меры, как отмена телесных наказаний в армии и тому подобное. И как любая другая крупная реформа, она вызывала вопрос: действительно ли это реформа или же на самом деле это революция – революция сверху. Во всяком случае, указ от 6 августа 1808 года, если рассматривать его вместе с другими нововведениями, произвел над прусской армией и государством очень серьезную операцию, повлекшую за собой множество осложнений. Подтверждением того, что выбранное лечение все-таки оказалось действенным, может служить победная освободительная война и полное восстановление прусского государства, его армии и офицерства. Преграда была устранена, и пациент снова смог дышать.

Однако, оправившись, пациент не испытал никакой благодарности к докторам, которые его вылечили. Известно, что даже через много лет после смерти Шарнхорста Борштель (которого вынудили покинуть комиссию) не мог без ненависти и возмущения слышать упоминание имени этого великого человека. Еще один старый консерватор, генерал фон Йорк, когда принц Вильгельм в разговоре с ним попытался защитить новые правила распределения должностей, бросил ему прямо в лицо: «Если ваше высочество отняли у меня и моих детей наши права, то как вы можете поручиться за сохранение своих собственных?» Якобизм, ни больше ни меньше, – таково было обвинение, которое удрученное прусское дворянство предъявляло создателям новой системы.

Да и сам король, когда почувствовал, что снова уверенно держится в седле, пожалел о своем недавнем безрассудстве, и это проявилось в том, как он решил проблему военных училищ. Военные училища в том виде, в котором они существовали в Пруссии и других германских государствах еще со времен великого курфюрста, представлялись людям вроде Шарнхорста, Гнейзенау и даже Гумбольдта рассадником устаревшей идеологии классовой исключительности. Поэтому они хотели, чтобы подобные учреждения были упразднены. Но в этом вопросе военный министр Бойен проявил больше проницательности. Учитывая пожелания короля, он намеревался лишь привести дух этих учебных заведений в соответствие с новым характером армии, а именно с принципами равенства перед законом и поощрения таланта и энергии. В частности, он хотел включить в число семей, чьи сыновья могут быть приняты в военные училища, весь класс гражданских служащих. В соответствии с этим он особо подчеркивал высокое положение чиновников. Но даже это было для короля уже слишком. Поэтому он снова ограничился семьями офицеров. Это могли быть либо те семьи, чьи отцы погибли в бою, либо те, которым он мог даровать это право как знак своего особого расположения. На практике это означало, что в военные училища не принимали почти никого, кроме юношей из дворянских семей. В конце концов, офицеры, у которых к тому времени (1816) были сыновья, годные по возрасту для поступления в военное училище, уже были офицерами до 1808 года, а следовательно, они, скорее всего, были дворянами. Если учесть этот факт, то станет очевидно, что ограничение приема лишь сыновьями павших в бою офицеров приводило к тому, что в военные училища попадали лишь дворяне (если не считать исключительных случаев королевской милости).

Таким образом, король воссоздал заслон против возможных последствий своего собственного указа от 6 августа 1808 года, а именно чрезмерного притока буржуазии в офицерский корпус. В конце концов по совету Шарнхорста сотни «добровольцев» (егерей) из буржуазных семей были назначены офицерами ополчения, чтобы компенсировать потери, которые армия понесла с мая 1813 года, и к концу 1815 года почти треть всего офицерского корпуса состояла из этих егерей. Когда мир был восстановлен, многие из этих людей не стали возвращаться в гражданскую жизнь: или их не привлекала профессиональная карьера, или перспективы, которые она сулила, их не устраивали, или у них были другие соображения. Лучшие из егерей – всего около 1300 человек – получили должности в линейных полках как «сверхкомплектные» офицеры и постепенно заняли вакансии кадровых офицеров. Однако эти люди сильно разнились по своему социальному и интеллектуальному уровню, и среди них попадались личности весьма сомнительные, а также такие, которых принц Фридрих-Карл однажды назвал «чужеродными элементами». Несомненно, знакомство с этими людьми очень скоро вызвало у кадровых офицеров негативное отношение к реформам.

Однако это негативное отношение не имело бы никаких последствий, если бы оно, так сказать, не опиралось на поднимающуюся волну реакции и реставрации, которая затопила все, что было посеяно реформой. После сокрушительного поражения 1806 года юнкерский элемент прусского офицерства, сыгравший почетную роль в освободительной войне, вернул себе чувство собственного достоинства. Естественно, он старался покончить с унижением, которому он подвергся в результате указа о реформе, и вернуть себе утраченное положение. После освобождения и воссоздания государства началась упорная борьба за превосходство, и нигде это не проявлялось так отчетливо, как в офицерской среде. В ополчении практически все офицеры были выходцами из буржуазных семей, а что касается остальных подразделений, то в 1817 году в списках офицерского состава было 4138 дворянских и 3367 буржуазных фамилий, в 1818 году 3605 и 3053 соответственно. Очевидно, что преимущество юнкеров было совсем незначительным, и, естественно, они теперь старались использовать любую возможность отвести от себя опасность неминуемого поглощения. В то же время брожение умов получило такое широкое распространение, что не могло не коснуться самих юнкеров, и общее увлечение левыми взглядами затронуло их не меньше, чем все общество в целом. Но после того, как маятник был смещен влево в течение почти десяти лет, сдвиг вправо был продиктован самим законом равновесия.

Тем не менее нужно отметить, что существовала и другая сила, которая придала движению вправо дополнительный импульс, и вызвана она была не войной, не политикой и не причинами социального характера. Сила эта – романтическое движение. Это было не просто литературное или художественное направление, с ним было связано формирование нового мировоззрения. Его дух проявлялся в различных сторонах общественной деятельности: наука, политика, социология, религия – все подверглось его влиянию. Характерной чертой романтического движения в Германии было воспевание христианско-германской рыцарственности, тесно связанной с патриархальными и корпоративными порядками германского Средневековья.

Если романтики ставили себе целью представить германский дух в его первоначальном виде, вдохнуть новую жизнь в идеалы веры, манер и морали, то практическим результатом их деятельности стало восстановление старых классовых порядков и сословных различий как в общественной жизни, так и в государственном устройстве, имевших место в старой империи – рейхе. Вне всякого сомнения, идея восстановления рейха находила большую поддержку в западных и южных областях Германии (где ее усиливало католичество и связанные с ним романтические тенденции), в то время как концепция классового общества была более популярна на востоке, где имперские традиции были не столь глубоко укорененными и в целом более фрагментарными. С другой стороны, на востоке, в Пруссии, укрепление классовой системы неизбежно вело к отказу от достижений абсолютизма XVII века, благодаря которому сформировалось прусское государство. Другими словами, введение аристократических и сословных привилегий вело к ослаблению конституционного единства страны. Крупный авторитет в конституционных вопросах Халлер поднял эти идеи до уровня догмы. У него нашлись влиятельные и преданные сторонники в лице кронпринца (впоследствии императора Фридриха-Вильгельма IV) и его друзей (позднее известных как камарилья). Но воплотить эти романтические принципы на практике оказалось непросто, поскольку они еще совсем недавно были реалиями и противодействие им было слишком сильным.

Политическое решение было найдено в тесном сотрудничестве с Австрией Меттерниха, и в аграрном вопросе крупные землевладельцы получили значительные преимущества. После ухода Бойена с поста военного министра в 1819 году наметились тенденции не просто к изгнанию подозрительных элементов, но и к формированию системы, которая гарантировала бы, что «чужеродные», т. е. буржуазно-либеральные элементы будут лишены продвижения по службе, что и до этого происходило лишь в исключительных случаях. Когда Бойен во второй раз занял пост военного министра (1840—1848), он был так же бессилен переломить эти тенденции, как и сама революция 1848 года. Последняя не внесла практически никаких изменений в состав прусского офицерского корпуса, но только укрепила офицерство в его твердом намерении противостоять либеральным идеям и еще сильнее крепить единство короны и аристократии.

Однако внутри самого офицерского корпуса заметно усилилось напряжение, связанное с деятельностью двух противоборствующих лагерей. Принц Фридрих-Карл Прусский в своем эссе (приложение 1) отмечает, что к 1855 году те из «ополченцев», кто остался в армии, дослужились к сорока и более годам до командующих полками и выше. По его мнению, они проявляли безответственность и небрежность при назначении на офицерские должности, и поэтому среди офицеров снова появилось множество «странных типов». Далее принц пишет о том, что сыновьям бедных дворян и стесненных в средствах офицеров стало еще труднее пробиться в люди с помощью военной карьеры и что в конце концов (примерно с 1845 до 1860 года) офицеров приходилось набирать «отовсюду, откуда только можно: молодые буржуа получали офицерские звания в таких количествах, о каких до сих пор не могли и мечтать, а принятые на службу аристократы зачастую оказывались самыми никчемными личностями – это были те, кто забросил учебу, и им подобные. Примерно в то же время качество обучения в наших военных академиях заметно ухудшилось, и до сих пор оно оставляет желать лучшего. В Берлинском кадетском корпусе появились многочисленные случаи воровства».

И тем не менее подобные явления могли выглядеть совершенно по-другому в глазах людей, занимавших более высокое положение в армии, что заставляет взглянуть на вещи шире. Можно привести, к примеру, высказывание фельдмаршала Мантейфеля, главного оппонента принца Фридриха-Карла, который резко возражал против «привилегий для невежественных аристократов», которые существовали с 1840 по 1857 год, т. е. во время правления Фридриха-Вильгельма IV. По словам Шмоллера, Мантейфель часто рассказывал, как ему пришлось вычищать всех этих людей из армии, когда он был главой военного кабинета с 1850 по 1857 год. «Это, – не раз говорил он, – было моим величайшим политическим достижением. Если бы я не исправил положение, мы бы не победили в 1864, 1866 и в 1870 годах. В начале 50-х офицеры были гораздо хуже, чем в 1806 году».

Сходное, но менее резкое, а также более обстоятельное и глубокое суждение было высказано другим историком – человеком, который постоянно находился в тесном контакте с главными действующими лицами и при этом обладал научным складом ума, позволившим ему проникать в суть событий. Это был Теодор фон Бернхарди. Находясь в Берлине 18 мая 1855 года, он записал: «Обедал с майором Швейницем. Много говорилось об армии и политике. Швейниц ведет себя довольно нелепо, хотя человек он достаточно образованный. Как и другие инженеры, он мыслит вполне либерально, но выработал привычку высказываться в духе «Кройццайтунг» (ведущей церковной газеты того времени). Полковые командиры стараются не брать выходцев из буржуазных семей на должности унтер-офицеров. Такой у них приказ! Все направлено на то, чтобы офицеры были сплошь дворянами, как в добрые старые времена. Швейниц поддерживал эту идею, представив в ее защиту совсем не политические аргументы. Он утверждал, что офицеры из буржуазии гораздо чаще влезают в долги. Аристократы, т. е. сыновья бедных офицеров, привыкли обходиться малым. Готовится план расширения кадетского корпуса с тем, чтобы на офицерские должности принимали исключительно кадетов, а это самый верный способ посеять отчуждение между страной и армией – чего они, собственно, и добиваются, хотя им и невдомек, что это вызовет отвращение к армии, как это было до 1806 года. И эти гнусные, омерзительные правила призваны упрочить положение монархии. Буржуа, которые хотят стать офицерами, принимаются только в саперы или артиллеристы. Людей вроде Швейница это сильно раздражало, поскольку на артиллеристов и саперов стали смотреть как на низшую касту. Дело зашло так далеко, что, когда принца Карла назначили фельдмаршалом артиллерии, королева и принцессы смеялись над ним, говоря, как низко он пал – стал артиллеристом!»

Свидетельство из столь информированного источника очень показательно, однако его заключительный эпизод требует некоторого пояснения. По своему социальному происхождению офицеры, служившие в инженерных войсках и тем более в артиллерии, отличались от офицеров пехоты и кавалерии так же сильно, как и в XVIII веке. В последней группе преобладали аристократы, а в первую чаще всего попадали «сыновья почтмейстеров, сборщиков налогов, студентов-переростков и т. д. Артиллерия была благодатной питательной средой для всех, кто не мог попасть ни на какую другую службу». Фон Хана, генерального инспектора артиллерии, такая ситуация очень огорчала, и он считал себя обязанным попытаться поднять социальный престиж артиллерии. Для этого он дал своим подчиненным приказ ужесточить требования к кандидатам в офицеры, включая и социальное происхождение. Эти усилия принесли свои плоды, и в последние годы перед Первой мировой войной артиллерия стала одним из самых уважаемых родов войск. Артиллеристы считали себя гораздо умнее и образованнее пехотных офицеров.

Посторонних наблюдателей обычно поражало старое соперничество между различными родами войск, проявлявшееся в различных формах: от безобидного взаимного поддразнивания до профессиональных и бытовых ссор, принимавших серьезный оборот. В наибольшей степени это было характерно для отношений между офицерами линейных полков и ополчения. С профессиональной точки зрения это было вполне понятно, поскольку как солдаты, так и офицеры ополчения не могли сравниться с теми, кто провел в армии всю свою жизнь. Но тут действовал еще и социальный фактор: поскольку офицеры ополчения обычно были выходцами из буржуазных семей, и зачастую не слишком состоятельных, офицеры регулярных частей с их аристократическим происхождением и привычками обычно смотрели на них сверху вниз. С самого начала это служило препятствием для армейских реформ Бойена, в определенной степени сводившим их к нулю.