Текст книги "Лиса в курятнике (СИ)"

Автор книги: Карина Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 16

Глава 16

...и следует помнить, что испытания конкурсные порой начинаются задолго до самого конкурса. Иначе не объяснить, отчего выходит так, что пред одними красавицами ворота открываются с почтением немалым, вероятно, к чинами родительским, но все же, а другим приходится искать пути обходные, что несколько презатруднительно, ежели при вас мало-мальский багаж имеется.

Конечно, испытания закаляют.

И сила духа растет, однако сомнительно, чтобы одной ее хватило для победы в конкурсе...

«Сплетникъ»

В покоях императрицы-матушки горели огни.

Ярко горели.

Пылало пламя в камине. Дрожали искры свечей. И множились в зеркалах. Переливались всеми оттенками зелени драгоценные малахиты, тускло поблескивали медовые плашки янтаря. И кроваво-красные рубины казались живыми.

Императрица разглядывала жемчужные бусы. Пальцы скользили, будто она, задумчивая, пересчитывала драгоценные бусины. Одинакового цвета, одного оттенка...

Холодные.

Единственный из камней, который не отзовется, ибо рожден был иной стихией. И пожалуй, именно это привлекало ее в жемчуге. Любовь к нему императрицы была известна всем, а потому...

– Это ты? Заходи, – она запустила ладонь в шкатулку и подняла горсть жемчужных шариков, позволяя им свободно скатываться с ладони. – Смотри, какая красота...

Бусины темные, почти черные.

И розоватые.

И голубые.

И даже зеленые, яркие, словно окаменевшие куски летнего моря.

– Я слышала, ты помог одной девочке... – матушка оторвалась от жемчуга и руку вытерла. – Это хорошо...

– Одной. А другая...

– Это не твоя вина. И убийцу найдут, будь уверен...

Лешек бы был, да только как-то не получалось. Вон, времени уже сколько минуло, а не то, что убийцу, свидетелей мало-мальских не нашлось.

– И как тебе девочка? – поинтересовалась матушка.

– Которая?

– Живая, несомненно.

– Живой и останется. И следов не будет. Вовремя успел.

– Первая... – императрица позволила черной жемчужине задержаться меж пальцев.

– Ты о чем?

– Будут другие...

– Митенька...

– К каждой охрану не приставит, – императрица поднялась, и тяжелые косы соскользнули на пол, зашелестели, поблескивая змеиной золотой чешуей. – И не морщись... красота красоте рознь.

Она поднесла жемчужину к серой глади волшебного зеркала.

– Сегодня порошок, завтра стекло битое в туфли... послезавтра... как знать, до чего додумаются?

– Зачем ты мне говоришь?

– Затем, чтобы ты готов был... что с Таровицкой?

– Не знаю... я пока... присматривался. Говорят о ней только хорошее...

– Тебе? – матушка усмехнулась. – Тебе иного и не скажут... не прямо во всяком случае. Кому охота выглядеть злобной и завистливой?

Лешек согласился.

И присел.

Пожаловался:

– Устал я, матушка...

– Конкурс еще и не начался... к слову, читал? – она указала мизинчиком на газету, что лежала меж канделябров. И страницы ее ныне казались еще более желтыми, нежели обычно. – Весьма... познавательно. Слуги шепчутся, что эта шутка была не шутка вовсе... что на самом деле все уже решено, а вот таким нехитрым способом мы лишь избавляемся от неугодных...

Статейка на первой полосе была... мягко говоря нелестной.

И вроде бы автор ее – теперь Лешек распрекрасно понимал чувства названного брата, сам испытывая сходные – ни в чем не обвинял Их императорские величества, скорее уж недоумевал, как вышло, что... и вправду, как вышло?

...и сколькие, прочтя, почувствуют себя незаслуженно обиженными?

И любви к короне сие не прибавит. И...

– И что делать? – он газетку все ж вернул на место, дав себе слово, что всенепременно наведается к владельцу ее, поинтересуется, где ж тот подобными талантами да разжился.

Этим талантам не в «Сплетниках» работать надобно, а на отдел государственной пропаганды, который в позапрошлом году еще создали, да толку не добились. Все, на что годны оказались – обновление портретов Его императорского Величества в местах присутственных. И брошюр пару, которые по школам разошлись, ибо по новому циркуляру в каждом кабинете лежать должны были... они и лежали.

А смысл?

Нет, пропаганда иною быть должна, душевного свойства.

– Ничего не делать, – жемчужина медленно утонула в вязком камне, который, приняв этакое подношение, вновь сделался твердым. – Если начнем оправдываться, признаем, что виноваты... просто постараться больше не допускать этакого...

– А...

– Несчастный случай, – императрица давно уже приняла решение и озвучить его собиралась. – Скрыть смерть не выйдет. У девушки родня имеется... да и будь она сиротой горькой все равно... кто бы это ни сделал, ему скандал нужен.

Лешек тоже об этом думал.

Уж больно все обставлено было... красиво.

Будто специально... то есть, оно, конечно, специально, но для кого? Скажем, наткнись на тело не рыженькая, а... кто?

Кто из слуг?

Охраны?

Нет, люди верные, но... все одно слушок пополз бы... или не так, люди верные, молчать стали бы, а слушок... поди разбери, откуда? И про розы узнают, и про ленту шелковую, из косы вытащенную. Этой лентой и задушили несчастную.

– Мы не можем отрицать смерть. Но мы не можем признать, что девушку убили. Более того, убили прямо у твоих дверей, – императрица поморщилась и зеркало погладила. – Уже сейчас шепчутся, что ты... не совсем ясно мыслишь...

...дурачок.

Лешек знал. Сам же придумал. Сам играл. Сам увлекся. Но одно дело – дурачок, пусть и наследником престола. Престол, небось, и не таких выдерживал: кровь будет, стало быть и империя устоит, а уж кто там на самом деле править станет...

...другое дело опасный безумец, убивающий девиц невинных...

А если ошиблись? Если не больно-то заговорщикам Лешек и надобен? Если и от него избавиться хотят... объявить безумцем...

– А еще кто-то слышал, будто я змеею оборачиваюсь... – императрица произнесла это спокойно, с похвальным равнодушием.

– Ты и вправду...

– Нет, конечно, – она потянула косу, которая утратила всякое сходство с гадюкой. – Разве что раньше... частично... но это только во дворце батюшкином если. Тут сил не хватит... да и зачем? Люди змей не любят...

...и не примут того, в ком кровь змеиная. А если так, то имеется у заговорщиков иной наследник, наверняка такой, которого примет камень. Или...

...на заграничный манер решили вовсе без императора...

Нет, народ не попустит. Слишком уж живы воспоминания о смуте, о крови и голоде, о болезнях, что хлынули, затопили Империю. Только-только отстроились, зажили, если не хорошо, то всяко терпимо. Вон, уж который год детская смертность уменьшается.

Лечебницы строятся.

Хлебные склады полнятся.

И...

Должен быть наследник... с этой мыслью следовало всенепременно поделиться с Митькой. Он в интригах соображает...

– Будь осторожен, – императрица-матушка отвлеклась от зеркала и, проведя холодными пальцами по щеке, пожаловалась. – Неспокойно мне...

– Может...

– Я вас не оставлю.

– Но... лето, на воды... скажем, здоровье пошатнулось... конкурс... вон, боярыням твоим поручим.

– Чтобы перегрызлись? – императрица усмехнулась печально. – Нет, Лешечек... не выйдет... я тут нужна. Вам нужна... а бояться... видать, набралась я вашего, человеческого... переживу.

– А если что с тобой станет?

Слухи – это только кажется, будто безобидны они. Там слово, там другое, и вот уже вспыхивает, летит по-над толпой чудовище, подробностями обрастая, дурманит разум, усыпляет совесть...

– Не станет, – она легонько толкнула сына. – Не забывай, я полозовой крови, меня убить куда сложнее, чем вас...

...только Лешек боялся одного: кто бы не затеял нынешнюю игру, наверняка он побеспокоился и о крови этой, полозовой...

Статью Лизавета писала уже ночью.

И работалось тяжко, муторно, приходилось каждое слово вымучивать... вот, скажем, напиши о мертвой девице, так сразу и возникнут вопросы: откуда известно стало?

Выдашь себя и...

Думать о том, что будет тогда, не хотелось совершенно. Вот и приходилось... выражать сомнения официальной, вернее принятою версией...

...мол, не в характере Кульжицкой было бегать...

...тем паче от короны, которую некая особа видела уж своею. Разве ж кто променяет... а также вызывает подозрения отсутствие за завтраком и иных участниц... да, как-то вот так, расплывчато, позволяя людям самим нафантазировать.

Статейка получилась коротенькой, какой-то куцей, но Лизавета понадеялась лишь, что Соломон Вихстахович не станет придираться. В конце концов, в штате его найдется, кому доработать.

...и еще блондин этот найподозрительный.

Явился.

Спаситель... Лизавета с трудом удержалась, чтобы и его на пол не отправить. А может, зря удержалась? Может, полезно было бы ему... а то ишь, нашел способ знакомиться.

Стрежницкий...

Хорош, зараза. Высок. Статен. Глаз синий. Волос золотой, лежит крупными локонами. От такого девки мигом разум теряют. А он и горазд пользоваться... и про него много всякого сказывали, помнится, в прошлом году на одних его похождениях втрое тираж подняли, правда, после и опустили: ни один скандал не длится вечно. Жаль, правда, эту тему не Лизавета вела, но...

...интервью испорченного дворянина.

А что?

Статейку бы набросать... о жизни нелегкой. Неспроста ж он в соблазнители пошел. Может, одинокий, мается, ищет истинную любовь... вот такие истории про одиноких и ищущих тетушка очень любит. Но обязательно, чтобы со счастливым концом, чтобы герой и любовь обрел, и перевоспитался ею. А говорить про то, насколько сие невозможно...

...но интервью она возьмет.

На потом.

Не вечно же Лизавете во дворце маяться. Закончится конкурс... и тоже надо будет о чем-то писать. А главное, вопросы задавать потихоньку, не торопясь, чтобы после, уже как напечатают статейку, Стрежницкий про автора не догадался. Мнилось, не обрадуется.

...раздался скрип.

Протяжный такой. И вздох.

Лизавета обернулась.

Никого.

Шуточки? О местных шуточках у нее сложилось весьма определенное впечатление.

Похолодало.

...застонала половица.

– Кто здесь? – не слишком уверенно поинтересовалась Лизавета, потянувшись за ножом, с которым за прошедший день успела сродниться.

Тишина.

И вновь вздох.

Смех такой близкий...

– Шуточки шутите? – нож придавал уверенности.

Мигнули лампы, предупреждая, что вот-вот погаснут. И Лизавета успела сотворить светляка. Махонький – сил у нее имелось не то, чтобы много – он дрожал и норовил схлопнуться, что определенно было ненормально. Со светляками и дети управиться готовы.

– И все-таки...

На шутку, хоть бы и злую, это походило все меньше. Напротив, вспомнилась вдруг девушка, лежащая на полу. И розовые лепестки... тут же запахло розами. Впору кричать, звать на помощь, только Лизавета крепко подозревала: не услышат.

Белесое марево у окна она заметила не сразу, а заметив, вздохнула с немалым облегчением: призрак был не страшен.

Во всяком случае, ей.

– Чего ты хочешь?

Появившийся недавно, он был еще нестабилен. Полупрозрачный образ то шел рябью, норовя рассыпаться, то становился чрезмерно плотен, а это для фантомов подобного класса было вовсе нехарактерно.

А покойную Лизавета узнала.

Плохо.

Очень-очень плохо... что им рассказывали про энергетические фантомы? Призраки появляются... смерть разделяет душу и тело, тогда как тонкая структура последнего рассыпается, но в некоторых случаях... например, когда происходит убийство или же, чаще, самоубийство в месте, насыщенном магическими потоками, душа обретает новую подпитку.

Девушка стояла.

Протягивала руки.

И рот ее раскрывался, но призрак не способен был сказать ни слова.

– Послушай, мне жаль, – Лизавета запахнула халат, наброшенный поверх домашнего платья. – Я понимаю, насколько несправедливо обошлись с тобой...

У призрака исчезли руки.

Зато головы стало две.

Так и есть, стабилизируется, и процесс этот либо завершится более-менее полным воплощением, и тогда во дворце появится очередная аномалия – Лизавета подозревала, что их здесь немало, либо призрак самоликвидируется. Лизавете просто не повезло появиться во время, когда процесс разделения начался.

Ее запомнили.

Лицо девушки скривилась.

– Послушай, – Лизавете было несказанно жаль ее. А еще в голову пришла одна презанимательная мысль. – Ты хочешь сказать, кто тебя убил?

Аномалии нельзя было назвать в полной мере разумными. Они сохраняли какой-то отпечаток личности, но как правило всецело сосредотачивались на одной идее. И редко эти идеи были миролюбивы. Благо, для большинства людей призраки опасности не представляли, божьей милостью покарать они могли лишь виновника своей смерти.

Или того, кого таковым считали.

Впрочем, нынешний призрак нападать не спешил. Он разглядывал Лизавету и морщился, будто не по нраву ему пришлось увиденное.

– Вот, – Лизавета сотворила простенькую иллюзорную доску, которую частенько использовала, занимаясь с сестрами. Тем почему-то с иллюзиями нравилось работать куда больше, чем с доской обыкновенной. – Напиши... должно получиться.

И мелок сотворила.

Призрачный.

Девица скривилась, но в руки взяла, поднесла к глазам. Отбросила и пальцем в доску ткнула. На ней же мигом проступили огненные буквы.

– Я... княжна... являюсь наследницей древнего рода...

Слова меняли друг друга.

Но ничего интересного Лизавета не прочла. Не признание, право слово, а манифест какой-то... о величии этого самого рода, о гневе главы его, который падет на недостойных, посмевших лишить жизни любимую дочь... о том, что и смерть не изменит планов их... восстанут достойные и свергнут...

Кажется, пошла та самая политика, о которой предупреждал Семен Вихстахович.

– Знаете, – Лизавета развеяла доску. – Если вам только это надо...

...наверное, о призраке следовало доложить. Пусть местные маги его ищут и допрашивают, выясняя, кто кого свергнуть собирается и, главное, для какой надобности.

Девица топнула ногой и зашипела.

Надо же, а структура крепнет, только весьма старые создания способны были издавать хоть сколько бы внятные звуки. И вновь вспыхнула доска, правда, не черная грифельная, а пылающая. Красиво, но читать с такой презатруднительно.

– Восстанут... это уже было. Кстати, кто восстанет?

Все.

– Зачем?

Свергнуть недостойных, которые кровью нелюдской запятнали...

– Это вы сейчас про... гм... императора?

Слова, которые возникли на доске, безусловно характеризовали особу женского полу, правда, не самого приличного поведения.

– Знаете... я не понимаю, зачем вы мне все это показываете...

Лизавета взмахнула рукой, пытаясь развеять доску, на которой одно за другим вспыхивали слова, которых девицам из древних и могучих родов не стоило бы знать. Однако доска лишь покачнулась, а призрак захохотал.

Этак, зловещенько.

И холод стал... холоднее. Под потолком и вовсе снег закружился.

– Грядет, – громыхнуло над самым ухом. – Грядет час...

Призрак взвыл.

Исчез.

А доска осталась. И Лизавета вздохнула: оставалось надеяться, что силы, которую в это вот творение больной фантазии вложено, к утру иссякнут. А то право слово, будет презатруднительно объяснить, откуда в комнате возникла матерящаяся доска.

Она глянула на нее еще раз.

И еще.

И решившись, выглянула в коридор. Может, если к охране обратиться...

...охраны не было.

Коридор радовал пустотой и безлюдностью. Вот что успела усвоить Лизавета за годы работы на «Сплетникъ» так очевиднейшую вещь: гулять ночами по местам безлюдным, мягко говоря, неблагоразумно.

– Эй... кто-нибудь... помогите, что ли?

Сейчас она согласна была и на Стрежницкого, но и тот исчез.

– Эй... – она отошла от двери, размышляя, не стоит ли вернуться. Мешало одно: призраки по сути своей существа до крайности занудные, если уж повадились где-то материализовываться, то станут это делать с немалым удовольствием. А главное, с каждым новым воплощением будут прибавлять сил.

У покойной их и без того было как-то слишком уж много...

Нет, следовало что-то делать и быстро, пока нестабильное по сути своей явление не приняло новую форму. В отличие от призраков, потусторонники весьма неплохо контактировали с миром материальным, да и добротой не отличались...

– Есть тут... кто? – поинтересовалась она чуть громче, выглядывая в другой коридор.

Тоже пустой.

Как показалось.

– Никого нет, – ответили ей. И Лизавета с трудом удержалась, чтобы не заорать, когда нечто белое отделилось от колонны. Спустя мгновенье она, конечно, узнала Снежку, но...

– Ты же есть, – Лизавета возблагодарила бога, что не имеет привычки кричать или в обморок падать.

– Я есть, – согласилась Асинья, склонив голову набок. Облаченная лишь в ночной халат, наброшенный поверх длинной рубашки, она сама казалась призраком. – Кто-то умер...

– Я. Едва не умерла, – страх оборачивался раздражением, хотя Снежка и не была ни в чем виновата.

– Едва – не считается, – вполне серьезно ответила она и взмахнула руками. Широкие рукава скользнули, на миг показалось, что вот-вот обратятся они в белые крылья.

– Да... наверное... извини... а... – Лизавета потрясла головой.

Нет птицы.

Есть девушка, пусть и несколько странноватая. Сейчас ее инаковость как никогда бросалась в глаза. Узкие вытянутое лицо, чересчур высокий лоб, раскосые приподнятые к вискам глаза. И резковатая линия губ...

– От тебя тоже смертью веет, – миролюбиво заметила княжна Вышнята, касаясь Лизаветиных волос. – Я ее чувствую... как мама... твоя тоже ушла.

– Ушла, – не стала спорить Лизавета.

– И ты горюешь... ваши слезы их держат.

– Кого?

– Души... моя мать... мне ее тоже не хватает. Но я помню, что она говорила. И не только говорила... она взяла меня... однажды... провела Призрачным путем... потом, когда мой срок наступит, я вновь им пройду. В смерти нет ничего страшного.

Да, она определенно не знала, что девицам брачного возраста следует говорить о погоде, музыке и поэзии, но уж никак не о смерти.

– Послушай, – Лизавета подавила вздох: вот теперь еще с этой... непонятной возиться. – Ты как здесь оказалась?

Насколько Лизавета знала, княжеские покои находились в другом крыле.

– Пришла.

Логично.

– Зачем?

– Умер кто-то... ему было плохо. Больно. Он потерял путь, а я могла открыть... только, – она нахмурилась. – Здесь никого.

И вот сказанное Лизавете очень не понравилось. Почему-то и мысли не возникло, что Снежка ошиблась. Если убили, то...

– А... – она запнулась. – Скажи, а призраков ты тоже чувствуешь?

Снежка рассеянно кивнула.

– К тебе приходил... за тебя зацепился. Злой. Ему надо открыть путь...

– Вот за этим и вышла.

– Я могу.

И Снежка сделала шаг. Остановилась, глядя на плиты. Указала пальцами:

– Здесь... здесь кто-то умер...

...а Лизавета не удивилась, увидев у темной колонный лепесток розы.

Глава 17

Глава 17

...Стрежницкий перечитывал информацию. Была у него дурная привычка, донельзя раздражавшая начальство, сперва знакомиться с объектом, а уж после изучать собранное другими. Мол, только так он может составить верное представление.

И в большинстве случаев представление составлялось без особого труда, но тут...

...смерть родителей.

...уход из Университета, где девицу помнили и отзывались о ней весьма тепло.

Умна.

Старательна.

Не лишена таланта... ей бы подучиться еще годик-другой и стало бы на одного приличного артефактора-цветочника больше, а она... почему? Хотя ясно, две сестры... и не ясно. Большинство знакомых Стрежницкому особ о сестрах бы позаботились, передав их на попечение государства, но собственный шанс в жизни упускать...

Чего ради?

– Барин, а барин, – провинившийся Михасик старательно изображал смирение. В деревню ему не больно-то хотелось, ибо у матушки Стрежницкого имелось просто-таки непреодолимое желание женить, если не упрямого сына, то хотя бы верного его помощника. В целом женщина весьма здравомыслящая, Анастасия Егорьевна пребывала в престранном убеждении, что именно женитьба способна изменить мужчину. И мысль эта не давала ей покоя.

– Передашь матушке, что супругу я себе подыщу... – Стрежницкий почесал ухо. – Может, даже скоро...

– Эту, что ль? – Михасик замер, прижавши руки к груди. Весь вид его выражал недоумение этаким престранным выбором. И неодобрение. Пожалуй, лишь он и мог выразить Стрежницкому это самое неодобрение, не боясь получить в ухо.

– Может быть... может быть...

Стрежницкий закрыл глаза.

Рыжая была...

Была и была.

Не сказать, чтобы красавица, встречались на его пути девки куда более яркие. А эта... курносенькая, живенькая...

Миленькая.

Да, пожалуй, что именно так. Миленькая... такая матушке понравится.

Если молчать будет... потому как ее речи совершенно не соответствовали образу. Девицам надлежит быть скромными, слегка манерными и очаровательно-беззащитными.

– Барин... – Михасик вздохнул, и Стрежницкий, отложив бумаги, вздохнул тоже. Жениться не хотелось совершенно, впрочем, как и расстраивать матушку, которая опять сляжет. И пусть знать он будет, что все ее болезни большею частью придумка, бездельем вызванная, но...

– Может, еще какую присмотрю.

– Зачем?

– Матушка не молодеет. Да и я... – Стрежницкий махнул, и Михасик устроился на стуле, вытянул длинные ноги, руки на животе сцепил. – Все равно жениться придется...

– Зачем?

– Это тебе незачем... вот скажи, я тебе мало плачу?

– Не обижаете, барин.

– Или кормлю плохо? На одежу не выдаю?

– Барин!

– Так отчего мне опять сказали, что ты казакам задолжал. Двадцать рублей, Михасик! Двадцать...

– Так... – он слегка смутился, точнее сделал вид, что смущается. – Слаб человек, барин... а уж такой, как я... они предложили картишки раскинуть, я и не устоял... только, барин, вы не серчайте... я тут кой-чего слышал, пока игрались... оно не мне говорили, только... играли-то на царской половине...

– Надеюсь, ты там ничего не спер?

– Обижаете, барин!

Не обижает, скорее несколько сомневается в наличии здравого смысла. Все ж порой Михасик в любви своей ко всему блестящему вовсе терял чувство меры. А на царской половине блестящего было много.

– Так... – Михасик заерзал под холодным взглядом. – Я ж никогда... я ж понимание имею... я бы вас ни за что...

Стрежницкий вздохнул: специально-то Михасик, конечно, не предаст. Вернее человека не сыскать, и тот шрам звездочкой на груди – наилучшее тому доказательство. Ведь мог отойти, мог сделать вид, что вовсе не знаком с барином... а он остался.

И от пули заслонил.

И позже, когда вдвоем в яме лежали, кровью захлебывался, а приговаривал, что, мол, Бог не попустит такого... позже Стрежницкий понял, что бог как раз-то попускает многое.

– Слышал я, как один казак другому кинул, мол, пора пришла выбирать...

Казак?

Плохо... в казаки брали далеко не всех. Самых ярых, самых преданных. И клятва на них лежала оковами, а тут... надо будет доложиться.

– И сказал навроде как в шутку... что, мол, промедлишь, и все золото медью обернется... я ж тихонечко сидел... а этот как вышел, прямо зыркнул...

– Когда это было?

– Так... сенни и было, – Михасик поскреб темные патлы. – Вы б, может, тоже... матушку проведали, а барин?

Голос его звучал жалобно, надтреснуто. И он, любивший показать прочим свою лихость, живо помнил, как оно было...

...звон битого стекла. Камни в гостиной. Матушка растерянная... отец держит щит... требует уходить, а матушка стоит и плачет.

Уводили ее за руки.

И устроили в охотничьем отцовском домике, посчитав, что до него мятежники не доберутся. Что тогда Стрежницкий о мятежах знал? Только что случаются они.

Как гроза.

Или засуха там... он, мальчишка, был беспечен, и чудо, что матушка сумела взять себя в руки, вспомнить, что она не просто урожденная княжна, а и магичка не из слабых.

...в той яме, куда их кинули живыми, было холодно.

Почему-то именно холод Стрежницкий запомнил.

Не землю, которую кидали на плечи, не камни... камень рассадил кожу на голове и мир потемнел. А когда сознание вернулось, то было холодно. И Михасик еще шептал, что выберутся... непременно выберутся...

...им тогда повезло несказанно.

И пуля, застрявшая в Михасиковой груди, не добралась до сердца его. И камень голову не проломил. И те, кто поймал их, глупых подростков, решивших заглянуть в деревню, где они бывали частенько, не стали добивать сразу.

Кинули в ямину.

Землей присыпали... собакам собачья смерть, так сказали...

...а матушка взяла себя в руки. Опомнилась. Вышла и...

– Нет, – он покачал головой. – Если и вправду смута затевается, отсидеться не позволят. Найдут... а тут...

Стрежницкий нехорошо так усмехнулся.

– За батюшку я еще не рассчитался...

– Эх, барин...

– А ты не вздыхай. Опишешь мне подробно этого казака... и чтоб я тебя тут не видел.

...ибо если Михасик казака видел, то и тот наверняка Михасика заприметил. Может, конечно, и не рискнет руки марать, решит, что не будет беды: репутация у Михасика определенная имеется. Дурачком его полагают, балаболом никчемным, да и он сам порой заигрывается.

Не сегодня.

И посерьезнев, Михасик головой покачал:

– Вы уж тут поаккуратней... не лезьте на рожон. И про Боровецкого я порасспрашивал... что интересно, никто его прежде не видел. Одни говорят, будто бы он затворником жил... другие, что в Европах учился... но это неправда.

– Почему?

Стрежницкий слушал, но и про бумаги не забывал. А вот это уже интересно... девица работала в газетке, да не где-нибудь... интересно, сам Навойский дело ее читал? Или так, не глядючи, передал? Ага... служила... обзоры... колонка дамских советов... все довольно невинно, хотя какая в «Сплетнике» колонка дамских советов? Надо будет глянуть. Что-то сомнительно, чтобы там советовали, чем столовое серебро чистить... пара заметок...

...скандал на выставке цветов.

Сомнительный фасон нового платья некой...

– Потому что ни бриттского, ни австрийского он не знает...

– Франки?

– Может, но сомнительно... он вовсе не похож на человека, который будет над книгами чахнуть. Слуга у него свой, доверенный, я не стал лезть, а вот с кучером побеседовал... говорит, что жестокий человек, лошадей загоняет...

...и еще одна несуразица. Не так давно младшая сестрица рыжей подала заявку в Университет... и была принята... оплата внесена... интересно, откуда деньги?

Хотя...

Стрежницкий бумаги перелистал.

Титул...

Наследный... а вот все, что кроме титула, отошло по завещанию... стало быть, денег у рыжей не было... если бы были, небось, сама в университет вернулась бы... значит, не было.

И вдруг появились.

Это нехорошо.

Что успел усвоить Стрежницкий, так факт, что взявшееся из ниоткуда богатство в девяти случаях из десяти ни к чему хорошему не приводит. Кто их дал девице? И за какие такие услуги?

...ага, вот, договор с купцом Панчохиным на рекламу его нового мыла. Составлен честь по чести, не подкопаешься, да только... дороговато как-то выходит. Или этот самый Панчохит после планирует деньги вернуть, скажем, через замужество удачное? А что, человек он состоятельный, девица же, хоть и старовата, но с даром... и сестер опять же, договорочком связать можно на десяток-другой лет.

– ...девок любит... согласия не спрашивает, но его братец всегда платит... охотник изрядный... сказывали, даже на медведя ходил. С рогатиной.

Медведю, стало быть, не повезло. А завтрашний противник Стрежницкого риск любит... это хорошо. Самоуверен... отпора никогда не получал.

...а рыжую он навестит.

И Навойскому записочку передаст, пусть проверят этого самого Панчохина, который в мыловары полезть вздумал. С соседями побеседуют, но осторожно... очень осторожно... хорошо бы и сестер порасспросить, но рискованно... как знать, не передадут ли рыжей о внезапном этом интересе... хотя...

Сколько там средней?

Самое оно женихов искать...

– Стрелок отменный... как-то на спор комара на лету сбил.

Стрелок? Это кое-что объясняет... видать, рассчитывал, что Стрежницкий, хамства не выдержав, сам его вызовет, и тогда за Боровецким сохранится право оружие выбирать. А все знали, что пистоли Стрежницкий не жалует. Причем почему-то полагали, будто исключительно от неумения ими пользоваться.

Впрочем, он никогда не пытался общество переубедить.

– И хвалиться изволил, что покажет всем, как надо наглецов осаживать... так что, вы, барин, там не спешите... темная лошадка, – Михасик вытащил флягу и потряс. – И будь я проклят, если они только на умение этого... надеются. Тут иное что-то, грязное...

...к слову, а почему рыжая сама до сих пор замуж не вышла.

Бесприданница?

И что с того? Зато при титуле и силе магической, обучена более-менее... пусть не дворянство, но купеческий люд такая невеста заинтересовала бы. Там цену хорошей крови знают, да и жену к делу приставить можно, сплошная выгода... ага, ухажер имеется, тоже, к слову, мыловар, и предложение делал, но всякий раз неудачно.

Любопытно.

– Не убивайте его, барин... – Михасик скинул маску, разом постарев. А он ведь и вправду немолод. Ладно, Стрежницкий, его сила держит, а вот Михасик – человек обыкновенный, ко всему пережитое не добавило ему здоровья.

Вон, морщины какие.

И за бок вновь держится, сам того не замечая: болят старые раны. И не только та, которая от пули, пометившей, связавшей их двоих. Сколько он после, выкарабкавшись на одном, почитай, упрямстве, по лесам лазил? Спали за земле. Ели... если везло, что-то да ели... и та павшая кобыла зимой восемнадцатого за счастье была. Стрежницкого держала ненависть, лютая, дикая, изуродовавшая – это он понимал распрекрасно – его, но все же дававшая силу. А Михасик... никогда-то ненавидеть не умел.

...и порой уходил в лес, плакал, жалеючи и барина своего, и бунтовщиков, и...

– Не буду, – пообещал Стрежницкий.

...может, едино благодаря Михасику, он сохранил хоть какое-то подобие человеческого обличья. Да и здравый смысл подсказывал: прав Михасик. Уж больно нелепа эта дуэль... и может статься, не так уж важно, кто в ней победит...

– А ты бы, – он папочку отложил, – и вправду женился, Михасик.

– За что, барин?! – притворно возопил он. – Пощадите! Я с долгами рассчитаюсь, вот вам крест...

– Я вам именьице отпишу... заживешь... детки народятся... детей ты любишь...

– Барин...

– Неужто никто не по нраву?

– Так, – Михасик руками развел. – Второй такой, как ваша матушка, не сыскать...

– Вот на ней и женись, – Стрежницкий усмехнулся.

– Барин!

– Брось. Я не слепой, вижу, как ты на нее смотришь. И она... старше тебя, но для магички – это не возраст... хватит ей во вдовах ходить...

Вздохнул Михасик.

Отвернулся.

– Кто я...

– Мой кровник... и любить ее будешь. И беречь, как никто другой. Поверь, она это знает. А так... глядишь, и вправду детей заведете. Матушка и оттает... а то ж я неудачным получился, – настроение было погано-меланхоличным, вот и позволил себе Стрежницкий предаться мечтам пустым.

– Ваша правда, барин, неудачный... видать, крепко вас тогда камнем приложило, – ответил Михасик. – Спать уже идите, а то ж вставать раненько...

...и в этом имелась толика здравого смысла.