Текст книги "Лиса в курятнике (СИ)"

Автор книги: Карина Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 14

Глава 14

...в общем-то во всем этом было нечто до невозможности безумное. Цесаревич, задравший Авдотьины юбки. Разглядывал он круглые коленки и отнюдь, – тут Лизавета готова была поклясться – не только с целительским интересом.

Золотая змея, длина которой достигала никак не менее пяти сажен.

Авдотья, эту змею поглаживавшая.

И главное, казаки в парадных мундирах, наблюдавшие за безумием с видом преравнодушным. А может, не впервые видят и...

Привычные.

И к юбкам, и ко змеям... главное, один встал у двери, заслонивши ее собою, а за спиной повисла полупрозрачное марево скрепляющего заклятье. Второй пристроился у парадной. Третий... просто стоял, но Лизавета чувствовала на себе внимательный его взгляд.

Неуютненько.

А главное, где, спрашивается, они вчера были, когда...

...и может, сегодняшнее происшествие тоже... нет, если бы вчера та девушка от порошка преставилась, то... по ней видно было бы. Вон, пузыри с Авдотьи ушли, припухлость спала, а кожа все одно темная, красная, будто обваренная. Такое сложно не заметить.

И цесаревич поднялся.

За спину взялся, потянулся со стоном...

– Сорвали? – Авдотья то ли не понимала, кого перед собой видит, то ли трепета должного не испытывала. – Медвежьим жиром надо мазать. Помнится, меня когда жеребец наш сбросил, тоже целители баили, что встать не встану, ходить не хожу... только шиш им.

Шиш она и скрутила, а заодно уж змею через плечо перекинула, будто та была не гадиною преогромных размеров, но меховым воротником. Помнится, одно время этакие длиннющие, крепко в моду вошли. Пока одна раскрасавица не удавилась...

Ох и скандал же вышел.

– Папенька мне шаманку привез, а она – жир медвежий, с травами... я теперь его всюду вожу.

– Предусмотрительно, – оценил цесаревич.

– Так я...

– Буду благодарен...

– А с нею... – Авдотья змею погладила, и темно-зеленые, будто из драгоценных камней выточенные, глаза благодарно прикрылись. – Чего?

Змея потерлась о раскрытую ладонь, будто кошка, и выпустив раздвоенный язычок, кольнула им запястье.

– Не шали, – велела Авдотья.

– С ней... если вы не будете возражать... если не боитесь... она совершенно безопасна...

Вот Лизавета в жизни бы не поверила, что этакая тварюка – да еще немного и она человека заглотит целиком, не подавившись, – и совершенно безопасна.

– Было бы неплохо, если бы вы с ней... еще немного походили... посидели... прилегли, – цесаревич вздохнул тяжко. – На ночь, скажем... и завтра. Она б остатки воздействия... убрала.

– На ночь, так на ночь, – спокойно сказала Авдотья. – А теперь... чего? Или к себе идти?

– Идти, идти, – подтвердил тот самый чиновник, который чем дальше, тем более знакомым казался. Вот только Лизавета, как ни старалась, не могла припомнить, где же и когда видела этого более чем невзрачного человечка. – А то еще расстроится ваш папенька. Помнится, характер у него еще тот... так что отдыхать. Всенепременно отдыхать.

И окинувши Лизавету насмешливым взглядом – почудилось, видит он всю ее, вместе с тайнами и мелкими прегрешениям – добавил:

– Обеим.

В покои их провожали казаки, а вел все тот же мрачный лакей, который лишь тяжко вздыхал, должно быть, сетуя на нынешние нравы, распущенность молодежи или погоду, что тоже не задалась. Главное, что дело он свое знал, и по пути Лизавета не встретила ни одного человека.

И вот как такое возможно?

– Ох ты ж, – Авдотья поправила кольца потяжелевшей змеи, которая теперь обвивала ее шею янтарным ожерельем. – К нам как-то приезжали балаганщики... и там девка одна со змеями танцевала. Только у ней, небось, поменьше...

– Тяжело? – Лизавета прикидывала, хватит ли у нее смелости прикоснуться к змее.

– Выдюжу... небось, не тяжелее чем... – она смолкла и с неожиданной робостью поинтересовалась: – Посидишь? А то ж... одной... будет в голову всякое лезть.

– Посижу.

Поселили ее в покоях куда как более просторных, нежели Лизаветины. Сопровождение осталось снаружи, лакей и вовсе, осведомившись, не нужно ли чего, исчез. А Лизавета вот осталась.

Осмотрелась.

И гостиная хорошая, просторная с преогромным, в пол, окном. До того Лизавета подобные лишь на картинках видела. Легкие портьеры, светлый пол. И мебель белая, воздушного вида. Впрочем, Авдотья на козетку рухнула отнюдь не картинно, юбки задрала и, зажмурившись, поскребла ногу:

– Что б вас... поможешь раздеться? Не люблю я эти платья... а вызвать кузину и волосья повыдергать... не позволят.

– Почему?

– Потому, что ничего-то этого не было. Посиди-ка тут, дорогая, – это было сказано змее, которая безропотно перебралась на ту же кушетку, свернулась искристым шаром. – Потому что, узнай кто, скандал будет. А нашим скандалы без надобности... про конкурс, небось, все газеты пишут... а тут одна сбежала, вторую отравить пытались.

Лизавета вынуждена была признать, что в этом своя правда.

– И думаю, что не сбежала она...

– Не сбежала.

Лизавета вздохнула и решилась: может, оно и не слишком разумно было, только нечаянная тайна грызла изнутри:

– Убили ее.

– Да? – Авдотья не слишком удивилась, повернулась спиной и спросила: – Так поможешь? Извини, но...

– Помогу.

Ряд мелких, обтянутых шелком пуговок казался бесконечным. И ведь давно уже вышли из моды и юбки пышные, и тесные корсажи, золотом расшитые столь плотно, что и сама ткань казалась литою.

– Оно к тому шло, – Авдотья молчать категорически не собиралась. – Слишком много она говорила...

– О чем?

– Обо всем... о том, что род их достоин большего... что скоро грядут перемены... небось, опять бунтовать станут.

– Кто?

– Кто ж знает. Папенька говорит, что люди, они порой совсем дурноватые бывают, и какая бы власть ни была, найдут причину недовольство изъявить... раз так, то точно бунтовать будут... император вот приболел... императрицу тут не любят крепко. Уйдет он, и она не задержится... цесаревич... мне говорили, что он головой скорбный...

Пуговки сопротивлялись, норовили выскользнуть из пальцев, не желая входить в тугие петли. И где-то должен был быть крючок, но Лизавета не имела малейшего представления, где его искать.

– Как ее убили? – поинтересовалась Авдотья.

– А...

– Если знаешь, что убили, то должна знать, как...

С этим утверждением можно было бы и поспорить, однако Лизавета не стала.

– Задушили.

– Задушили... – задумчиво протянула Авдотья. – Странно...

– И розовыми лепестками сверху... посыпали...

Ответом было хмыканье, то ли недоверчивое, то ли удивленное, то ли просто так. Авдотья повела плечами, пытаясь выпутаться из платья.

– Погоди, порвешь...

– Ну и к лешему... не могу... я такие не ношу, это все тетушка, мол, приличной барышне без красивых платьев никуда... чтоб ты знала, как они давят...

...цесаревич целовал очередную ручку, пытаясь сквозь ткань перчаток почувствовать эхо уже знакомого яда. У матушки, конечно, вышло бы легче, но было бы несколько странно, если бы императрица взялась ручки целовать, да и...

Девица хихикала.

Жеманно закатывала глазки, а цесаревич со вздохом думал, что ручек осталось уже немного, где-то с полсотни... надо, надо конкурс начинать... и в первом же туре половину выпроводить, а то устроили из дворца невесть что...

– Ах, до чего у вас глаза... синие, – пролепетала очередная красавица, стараясь справиться с собой. Пухлые щечки пылали румянцем, ресницы трепетали, а в глазах тренированная томность боролась с естественным любопытством.

– Это у меня от маменьки, – вежливо сказал Лешек. И поклонился. – Несказанно счастлив знакомству...

– И я... счастлива... а скажите... – девица запнулась, не зная, что спросить. – Вы книги любите?

– А то, – Лешек улыбнулся широко. – Еще как... очень удобная придумка. Помнится, Алгеброй хорошо шкап подпирать.

– Шкап?

– Ага. Он шатался. А я его алгеброй... или вот еще мух бить...

– Мух?

Томность из взгляда ушла...

– Мух, значит? – Аглая Одовецкая смотрела этак, снисходительно, будто было известно ей куда больше, нежели прочим. Ручку ей Лешек поцеловал, но больше для порядку, поскольку не сомневался, что, если б она взялась соперниц травить, то не допустила бы такой глупости, как остаточные следы на пальцах. И верно, ручки ее были чисты и пахли травами.

– Мух... знаете, до чего их тут летом... много?

– И защита не помогает?

– Дык... мушиную не поставишь, от обыкновенной не продохнуться, – вполне искренне сказал Лешек. – А они и рады... лезут, гудят... бывало, спать приляжешь, так какая-нибудь заразина так и норовит на лицо усесться. И ползает, щекочет... никакого покоя.

– Ужасно.

Одовецкая покачала головой и поинтересовалась:

– Что ищете?

– Невесту.

– А сейчас? – ответ ее не смутил ни на мгновенье. – Бросьте, это плетение мне знакомо... и особые ваши свойства... а уж всплеск магии в принципе было сложно не заметить. И к слову, вы знаете, что у вас на рукаве...

Она коснулась пальчиком манжеты, подбирая невидимую крупинку, поднесла к носу, принюхалась.

– Даже так... кто-то пострадал?

– Да.

– Сильно?

– Мы успели вовремя...

– Неприятно, – Аглая по-хозяйски положила руку на сгиб локтя. – Но, помнится, одна... милая барышня вела себя за завтраком несколько необычно...

Она указала взглядом на колонну, в тени которой пряталась девушка вида вполне обыкновенного. Бирюзовое легкое платьице в узкую полоску. Волосы, зачесанные гладко. Белые перчатки, которые девушка то и дело трогала.

– Благодарю...

– Не за что, – Аглая отступила. – И... если вам понадобится помощь, то вспомните, что Одовецкие всегда были верны Империи...

Как ни странно, прозвучало это отнюдь не пафосно.

...получасом позже Димитрий разглядывал девицу с перебинтованными руками. От нее больше не пахло розовой водой, ибо заживляющие мази, пусть и отличались отменнейшим качеством, но запах имели преотвратный. И девица морщилась, кривилась, пускала слезы, впрочем, как-то скоро спохватывалась.

– Это просто шутка была, – наконец, сказала она. – Не самая удачная, признаю... но... я не хотела вреда...

– И поэтому посыпали чесоточным порошком... что, к слову?

– Нижнюю рубашку... мне показалось, это будет забавным... если она начнет за столом чесаться... – девица вытащила из рукава воздушного вида платочек. – Я не предполагала... я... мне предложили...

– Кто?

Девица поморщилась, тронула висок.

– Не знаю... не помню... мы просто говорили... сидели и говорили...

– О чем?

– О конкурсе, – запираться она не думала. – О том, что здесь собралось... слишком много всяких... лишних... Господи, неужели нельзя было правила толком продумать?

– Это как? – уточнил Димитрий, перекладывая папочки из левой стопки в правую. Время от времени он очередную папочку взвешивал, открывал, перебирал в ней бумажки и возвращал на место. Бессмысленные по сути своей манипуляции оказывали на допрашиваемых воистину удивительное воздействие. И девица подобралась.

Фыркнула.

Платочек в руке кое-как сжала.

– Не знаю, – сказала она. – Как-нибудь... зачем эти все... мелкие помещицы, провинциалки, у которых ни воспитания, ни вкуса...

– Зато есть деньги, – поддержал Димитрий.

– Только и есть, что состояние... и то... небось, что мой дорогой дядюшка сделал? Сидит себе на границе, лис гоняет...

...генерал Пружанский гонял не только лис, и во многом благодаря хватке его и норову, пусть диковатому – сказывалась исконно турецкая кровь, граница эта перестала беспокоить Империю. Да, время от времени случались стычки, но и только...

...ни набегов.

...ни сожженных деревень.

...ни пленных, которых пришлось бы выкупать. Да и татарва к Пружанскому прониклись изрядным уважением, что тоже было немало.

– ...а ему почет и уважение... и состояние... небось, ворует не меньше иных...

– Вы своего батюшку в виду имеете? – вкрадчиво поинтересовался Димитрий. О юной баронессе Бигльштейн он успел узнать не так, чтобы много, но вот факт, что батюшка ее, урожденный барон Бигльштейн вынужден был весьма спешно оставить довольно хлебную должность, мимо не прошел.

– Его просто за руку не схватили... откуда у Дотьки бриллианты? У меня нет, а у нее... и ходит вся такая... позорит род!

– Чем?

– Всем! Вы же ее видели... чудовище настоящее... ни манер, ни обхождения... гогочет во весь голос, будто простолюдинка! А говорить начинает... с меня все смеялись, когда узнали, что она... она моя родственница... и матушка... зачем она ему написала?

– Может, затем, что за счет Пружанских и вас в свет вывезли?

– Бедной родственницей?

Вины за собой девица определенно не ощущала. Напротив, она подняла руку, покрутила и поинтересовалась:

– Скоро заживет?

– Недели через две...

– Но...

– От конкурса вы будете отстранены, – Димитрий открыл очередную папочку. – И сегодня же отбудете домой...

– Домой? Из-за... – от возмущения она задохнулась. – Это нечестно!

– Вообще-то за попытку убийства вам грозит десять лет каторги, но ваша кузина просила...

...судя по ответу, в котором слов приличных было едва ль с полдюжины, любви к кузине не прибавилось. Что до остального... Димитрий крепко подозревал, что и вмешательство менталиста не позволит девице вспомнить, кто же дал ей волшебный порошок, подтолкнув к мысли о небольшой шутке.

Жаль.

Определенно...

Глава 15

Глава 15

...к себе Лизавета возвращалась поздно вечером. Признаться, были у нее опасения – до того подруг у Лизаветы не случалось, вернее были какие-то, кого она полагала друзьями, но после смерти родителей и отчисления они куда-то подевались, – что проведенный наедине с Авдотьей день будет утомителен, но...

Она вдруг оказалась весьма занятной собеседницей.

Авдотья говорила о границе.

Ярко.

Вдохновенно.

Рассказывала о бескрайних полях, которые по весне расцветают алыми маками, и тогда вся земля кажется укрытой драгоценным кхирским ковром. Правда, длится сие великолепие недолго. Горячий южный ветер срывает лепестки, и наступает время вихрей и свадеб.

...о лете и песках, которые заносят колодцы.

Об узких каналах.

И домах, выдолбленных в скале. О пещерном городе Аль-Уддах, где царит вечный мир, и никто, даже чужаки, не знакомые с местными порядками, не рискуют лить кровь. Зато в Аль-Уддах базар открыт и днем, и ночью. Он сам, сокрытый во глубине гор, живет какой-то своей жизнью, и люди обычные не рискуют задерживаться там дольше, чем на сутки, ибо тогда горные боги заберут себе душу, прикуют ее незримыми цепями, и в Аль-Уддах появится очередной жилец...

...о ветрах, которые осенью поют, и многим в песне их слышатся голоса ушедших. Осенью патрули удваивают, а колокола махоньких церквушек звонят, почти не смолкая. Но и это не помогает, каждый раз кто-то да уходит.

Куда?

А разве ж она знает?

Авдотья и сама слышала, что материн ласковый шепот, уговаривающий открыть окошко, а после выйти в сад, что звонкий голосок единственной своей подруги, которая однажды поддалась на уговоры ветров. Она звала поиграть, просто поиграть...

Авдотья сумела.

Устояла.

А когда рассказала батюшке, тот в пансион и сослал, благо, ненадолго, поскольку уж очень душили Авдотью каменные стены пансиона. Там, на границе, все иначе.

Свободней.

И никто не глянет косо на девку, коль у нее на платье два ряда пуговиц вместо одного. Моды? Да, журналы папенька выписывал, для порядку и еще потому, что у офицеров тоже жены имеются... свое общество. И разговоры свои.

И умение держаться верхом там важнее, чем знание ста двадцати семи правил этикета. Вон, было время, когда офицерские жены сами садились в седла и дрались не хуже мужей. Даром, что магички через одну. А кто не умел огня родить или водяную плеть выплести, тем хватало работы за городом досмотреть.

Авдотья тоже умеет.

Ей четырнадцать было, когда татарва в набег пошла, и хитро так, дождались, когда полки на учения отойдут. Ночью перешли Салабынь-реку и марш-бросок устроили к самым стенам Адавынской крепости. В ней же комендант старенький и офицерского составу лишь треть. Эта треть на стены и пошла, а вот город за Авдотьей остался.

Почему?

Так дочка генеральская... ей положено... командовала. Папенька после хвалил, конечно, только вновь отослать попытался, на сей раз к тетке. Авдотья не поехала. Город? Что город? Ничего-то особенного она не сделала... небось, там каждый свое место знает, а кто не знает, тому живо местные укорот дадут... тетка же со своими этикетами куда как страшней...

...написать бы про это.

Правда, писать с чужих слов Лизавета не привыкла. И опять же, набросай историйку, получится, несомненно, презанятно, да и публика, сколь она успела разобраться в симпатиях общества, проникнется к Авдотье любовью, только... вновь же, рассказывали не для публики, а для Лизаветы.

Говорили, прикрыв веки, поглаживая янтарную змею, что устроилась на груди Авдотьиной...

...а вот про шутку она написать вполне может.

Осторожно если...

Ибо мало ли кто про эту забаву знал... а вот на границу съездить бы... конечно, Соломон Вихстахович подобного не одобрит, не говоря уже о тетушке. Она вовсе в ужас придет, узнай о подобном. Как же... отправиться на край мира, да без компаньонки...

...Лизавете случалось расти на другой границе. Там тоже все было... иначе. И пусть те воспоминания были детскими, а потому вызывали некоторые сомнения своей правдоподобностью, но все же... она помнила голос старой шаманки, чье лицо было расписано белой и алой краской. Пальцы ее, казалось, едва касавшиеся кожи и песню бубна.

То, как оживали рисунки на нем, и катилось по-над горами квадратное солнце, гнало перед собой тучные оленьи стада. И вспыхивало под горами пламя древней кузни, грело склоны...

...помнила сосны, что упирались в небо.

И гортанные песни охотников... огромного быка, которого привезли в город на трех телегах... церквушку, куда и местные заглядывали, приносили к алтарю нехитрые свои дары, выражая уважение чужому богу... следы на снегу.

Отцовская наука.

...про это тоже написать бы...

– Ай, куда это такая красавица спешит... – путь Лизавете заступил странного вида молодчик. И главное, странным было то, что он делает во дворце. На улице ни шелковая рубаха его, ни сам вид, в равной степени лихой и слегка придурковатый, не показались бы неуместными, особенно близ рынка если, но тут...

– Туда, – Лизавета моргнула, избавляясь от воспоминаний.

И от злости.

Зачем уехали? Ведь хорошо жили же... дом был, свой дом, в два этажа с печкою, изразцами выложенной. Их отец по журналу заказывал...

И двор.

Кони.

Выезд. И в городе его уважали, знали, как охотника преотличного... и Лизавета росла... матушка говорила, что дичкой, но это ведь неправда!

– Ай, красавица, – типчик подмигнул и сделал попытку приобнять. – Зачем тебе туда... пойдем лучше со мной.

– Зачем? – руку Лизавета стряхнула. А заодно уж сплела на пальцах простенькое заклятьице, аккурат сотворенное для защиты от таких вот... чрезмерно внимательных кавалеров.

Этот же провел пятерней по черным волосам.

Дыхнул перегаром.

И зло спросил:

– Чего кочевряжишься?

– Того, – дальше Лизавета ждать не стала, добавила силы да и впечатал заклятьем аккурат в лоб.

Смуглявый и рухнул.

Надо же... на рынке люд покрепче.

– Что здесь... – говоривший запнулся и тише спросил. – Происходит?

– Не знаю, – Лизавета вытерла руку о платье. – Подошел... верно, спросить хотел чего-то... а потом вот чувств лишился...

...Стрежицкий разглядывал девицу, которая в свою очередь разглядывала Стрежицкого и тот готов был поклясться, что прикидывала она, уложить его подле Михасика, или дать шанс. Михасик же лежал тихонечко, спокойненько... вот же...

Произвел впечатление.

– Может, целителя позвать? – девица вытерла ладошку о несколько измятое платье. – Как думаете?

– Думаю... не стоит.

– Тогда охрану?

Михасик встрече с охраной обрадуется еще меньше, чем свиданию с целителем, который давече обещал лично Михасика мужской силы лишить, если тот на глаза попадется. И главное, из-за сущего пустяка... подумаешь, девчонка забрюхатела.

Так не насильничал он ее.

Точно не насильничал.

У Михасика на этом пунктик особый имеется... а что они на него сами вешаются, так то исключительно в силу подловатой женской натуры.

– Пусть лежит, стало быть? – девица тронула Михасикову ногу туфелькой.

– Пол теплый...

– А вы заботливый, как посмотрю... к слову, если я все же охрану позову, не скажут ли они, что вы с ним знакомы...

Это смотря кто в охране попадется. Нет, патрули с дороги Стражицкий убрал, само собою – ему сюрпризы не нужны, но вот... если она обратиться к сторожевому контуру, то... в охране Стрежницкого не больно-то любят.

Его в принципе нигде особо не любят, и на то свои причины имеются.

– Не понимаю, о чем вы, – сухо произнес он. – Мне показалось, я слышу крик о помощи...

...кричали девицы как-правило душевно, а уж помощь встречали с великой благодарностью. В отличие от некоторых. Как правило, Михасик отделывался парой затрещин, которые после щедро вознаграждались. И потому нехитрой работенки этой он не чурался.

До сегодняшнего дня.

Чем это она его?

Руки чистые... амулет какой? Или сама... да, по профилю магичка, хотя и недоучившаяся. С другой стороны, с магичками Михасику случалось дело иметь, да и амулетики у него имелись, целая связка.

– Показалось, – девица отступила от тела.

– В таком случае... вы не будете возражать, если я вас провожу?

– Куда?

– Туда, куда вы направляетесь... коридоры дворца небезопасны...

– Ах, бросьте... – отмахнулась девица. – Могли бы и поинтересней что придумать... а то право слово, рыночные уловки сюда тащить. И не смотрите... там, правда, двоих-троих нанимают, чтобы уж точно впечатление произвести. А вам денег не хватило?

И голову этак набок склонила.

Смотрит с насмешечкой.

И от насмешечки этой зубы сводит куда сильнее, чем ото всех оскорблений, которые ныне младшенький Боровецкий вылил. С убогого что взять, а девица...

– Мне кажется, у вас нервы разыгрались. Или фантазия.

– У меня? – она приподняла бровку. – А давайте и вправду охрану вызовем... я заявленьице подам... о нападении и попытке изнасилования.

...вот заявления были ни к чему.

От заявления Михасику отбрехаться будет куда как непросто, тем паче, что врагов у него во дворце хватает, в том числе и охране... особенно в охране... кого-то он там то ли соблазнил, то ли не соблазнил, то ли в жены взять отказался. В общем, затаили на него...

...и отыграются.

– Зачем заявление?

– Затем, – девица ладошки о юбку вытерла, – что сегодня он меня подкараулил, а завтра еще кого... и как знать, оставшись безнаказанным, не учинит ли настоящее насилие.

– Не учинит.

– Уверены?

– Всецело, – сквозь зубы процедил Стрежницкий и, бросивши взгляд на Михасика, который явно в себя пришел, но лежал смирнехонько, что доказывало – толика мозгов в лихой этой голове имелась все же, – признался. – Вы правы. С моей стороны было... не слишком порядочно использовать... подобные методы.

Извиняться он не умел.

Не сложилось как-то. А девица ишь, стоит, смотрит темными глазищами. И прямо таки душит взглядом.

– Однако меня оправдывает лишь... врожденная робость.

– Опять лжете, – с обидой произнесла она.

Менталист, что ли?

Нет, в деле указали бы... или... не всегда о подобных способностях заявлять спешат.

– У вас взгляд в сторону идет, – подсказала девица. – И за нос себя трогать начинаете... люди, которые лгут, часто так делают...

– Да?

Стрежницкий спрятал руки за спину и заставил себя смотреть на Михасиковы ботинки... а ведь после сегодняшнего провала надо будет отсылать. Хотя и жаль, пусть шельмец, повеса и на девок его изрядно золота уходит, но... он всю войну рядышком был.

И жизнь спасал не раз.

И...

Хрен ей, рыжей, а не Михасик. Эта нынешняя сегодня есть в разработке, а завтра и забудут, как ее зовут. Михасик же... пусть в Сегенях отсидится месяцок-другой, матушку опять же проведает... заодно и управляющего погоняет, чтоб не забывался.

– Вы мне приглянулись, – Стрежницкий решил говорить кратко, небось, тогда на обмане его поймать будет сложнее. – Решил познакомиться. Но... меня здесь не слишком любят.

– Почему?

– Репутация...

Как ни странно, девица кивнула и сказала:

– А я ведь и чем сильнее приложить могла...

Михасик протяжно застонал, она же отступила подальше и с упреком произнесла:

– Вот не надо, оно совершенно безболезненное... и к слову, приданого за мной не дадут.

Это Стрежницкий знал.

– И лет мне почти двадцать пять. И характер отвратительный. А еще на иждивении две сестры...

...сестры, к слову, значились на содержании у некой Пульхиной, почтенной вдовы...

– ...тоже бесприданницы.

– Тогда вам тем более пригодится состоятельный супруг.

– Супруг? – а вот теперь ее удалось удивить. И это, пожалуй, можно было счесть победой.

– В содержанки вы не пойдете... и не подойдете.

– Почему?

– Староваты. И характер поганый.

Сама ведь призналась, а еще на всякий случай Стрежницкий решил говорить только правду. Ну, насколько это в принципе было возможно.

Он ждал, что девица обидится, а она лишь кивнула.

– Ваша правда... стало быть, для жены это недостатком не является?

– Жену берут для порядка. А содержанка – для удовольствия.

– Верно, а какое удовольствие, если характер поганый...

– Ваша правда.

Шла она широким шагом, не пытаясь казаться слабой и беспомощной, напротив, старалась держаться будто в стороне, и, Стрежницкий подозревал, что будь на то ее воля, девица вовсе предпочла бы избавиться от его компании.

– Все равно не понимаю, – она остановилась, повернулась и, заложив руки за спину, окинула Стрежницкого придирчивым взглядом. – Вы ведь вполне способны подыскать себе кого-нибудь... помоложе. И с характером получше... зачем тогда?

...затем, что имелось задание, но девице – это Стрежницкий знал вполне определенно, – знать о том не стоило.

– Говорю же. Мне с вами интересно.

Чистая правда, между прочим.

– Понятно...

Что именно ей было понятно, Стрежницкий не понял. А девица почесала пальчиком кончик курносого носа, и спросила:

– Звать-то вас как... жених?

– Богдан... Стрежницкий, – имелось искушение назваться другим именем, все ж во дворце Стрежницкий имел репутацию вполне определенного толка. А с этой рыжей вряд ли выйдет сослаться на злые языки и всеобщее непонимание прекрасной души, но мысль эту Стрежницкий отбросил. Поймает на вранье, тогда контакт точно будет потерян.

– Стрежницкий... где-то я о вас слышала, – она слегка нахмурилась и тут же радостно улыбнулась. – Точно! Это вас в прошлом году граф Кунеев у супруги застал, после чего грозился матерно вас достоинства мужского лишить...

– Гм...

– И дуэль еще была! Помню, много шума наделала... вы на шпагу повязали платочек, супругой Кунеева подаренный... а его ранили...

– Надо было думать, куда лезешь... – что-то издевательское почудилось в этаком пересказе даже не подвига, а...

...Кунеев сам виноват. Слишком уж разошелся, вовсе потерял страх, почти открыто приторговывая, если не секретами – кто ему что серьезное доверит? – то информацией личного свойства. Вот и вывели из игры...

– Это да... это всем надо, – ответила девица. – А еще, помнится, вы увезли баронессу Фитхольц от супруга... правда, после вернули.

...и скандал получился знатным.

После него царь-батюшка изволил сильно гневаться и на два месяца отлучил Стрежницкого от двора, а Фитхольц вынужден был вернуться на родину.

– Еще...

– Признаю, виноват, – Стрежницкий наклонил голову.

– В чем?

– Во всем.

– Вот так сразу?

– А есть ли смысл тянуть, – он издал тяжкий вздох. – У меня тоже... характер...

– Поганый? – подсказала девица, откровенно насмехаясь.

– Увы...

– И потому, полагаете, мы друг другу подойдем?

– Надеюсь на это...