Текст книги "Лиса в курятнике (СИ)"

Автор книги: Карина Демина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

...титул махонький.

Собой невзрачная... красавица...

– Хватит, – сказала Лизавета, найдя в себе силы взглянуть девице в глаза.

Снулые.

Серые.

Спокойные, как воды Навьи-реки. И этакая характерная безмятежность, сколь помнила Лизавета, свойственна была лишь одному типу людей...

– Что ж, – девушка моргнула, и глаза стали обычными.

Почти.

– Я рада приветствовать вас... Елизавета Гнёздина, если не ошибаюсь?

– Нет.

– Прошу, – менталист – уровень пятый, если не шестой, что само по себе подозрительно, – указала на лестницу. – Полагаю, нам стоит продолжить беседу в более удобном месте...

– А стоит ли?

– Если вы хотите уйти...

Уйти Лизавета хотела и даже очень, однако врожденное упрямство – ох, может, права тетушка, что мало Лизавету пороли, – не позволило ретироваться именно сейчас.

Глава 5

Глава 5

Ветер здесь пах черемухой. И аромат ее, теплый, летний, проникая сквозь приоткрытое окно директорского кабинета, будто приправлял собою чай.

Нет, чай был хорош.

Кабинет в меру роскошен – Лизавета сполна оценила эту кажущуюся скромность убранства. А владелица его внимательна.

Чересчур уж внимательна. Она сидела, удерживая хрупкую фарфоровую чашечку на раскрытой ладони, и разглядывала Лизавету. И ныне взгляд ее, пусть и живой, и лишенный былого презрения, был преисполнен самого искреннего любопытство, которое, к слову, пугало куда сильней.

– Значит, всех так собеседуют? Зачем? – молчание стало для Лизаветы невыносимым.

Госпожа Игерьина – при свете дневном стало очевидно, что лет ей куда больше, чем показалось Лизавете внизу – ответила:

– К нашему превеликому сожалению оказалось, что некоторые... конкурсантки весьма легко внушаемы. А сами понимаете, в нынешних обстоятельствах, мы не можем позволить себе победительницу... со столь явным недостатком.

Лизавета слегка наклонила голову.

В подобных обстоятельствах?

Это она... нет, конечно, слушок пошел сразу и как-то так даже окреп, утвердился... но получить подтверждение... почти прямое...

В работе своей она привыкла иметь дело с намеками, отчетливо понимая, что от собственно доказательств они весьма существенно отличаются. И сейчас... еще одно испытание?

Конкурс, кажется, будет не таким уж простым делом.

– И я прошла? – хлопнуть ресницами, но не переигрывать. Обмануть менталиста подобного уровня невозможно, но... кто говорит о лжи?

Лизавета давно научилась играть с правдой.

И нет, она не дурочка.

И не наивна.

Она... обыкновенна. Именно, главное, себя в этом убедить. Просто девушка, решившая попробовать силы. Почему бы и нет? Она ведь имеет право... по условиям конкурса... она...

Менталистка улыбнулась.

И подмигнула: мол, мне понятны твои игры, но я смотрю на них сквозь пальцы. Лизавета провела пальчиком по гладкому фарфоровому боку чашки: не стоит поддаваться.

Прием известный и при толике везения...

...их ведь учили держать ментальные щиты...

– Значит, вы решили попробовать свои силы? – госпожа Игерьина провела ноготочком по фарфору, и тот издал премерзейший звук.

– Я, конечно, понимаю... – Лизавета заставила себя сидеть спокойно.

Подобные шуточки менталисты частенько используют, чтобы разрушишь спокойствие собеседника.

– ...что я, верно, не совсем соответствую образу... и может, не так, чтобы красива... но это ведь шанс...

Искренность.

И только она... это действительно шанс, не только для Лизаветы – сама она давно уж смирилась с участью неприкаянной старой девы, – но для сестер. Ульянка уже заявление подала... а как сияла, узнав... тетка, конечно, заподозрила неладное, однако промолчала...

– Что вы, – госпожа Игерьина прищурилась. – Вы слишком строги к себе. Но я хотела бы знать, что вы всецело отдаете себе отчет... конкурс потребует от вас немалых сил, что душевных, это ведь непросто... что физических...

И вновь внимательный взгляд.

– Я готова, – Лизавета осознала, что она и вправду готова.

И не только ради денег, хотя они нужны, конечно, ведь кроме Ульянки и Марьяша подрастает. И тоже надеется, и никак нельзя ее этой надежды лишать.

А значит...

...ради них.

И еще отца, который верой и правдой служил отечеству. И ради матушки, верившей, что Лизавета обо всех позаботится... и ради себя самой.

Не юная?

Пускай.

Далеко не красавица?

Не важно.

Она сделает все, чтобы в конкурсе этом задержаться как можно дольше...

– Ваше настроение мне нравится, – сказала госпожа Игерьина, доставая из стола пакет бумаг. – Будьте добры прочесть. Если что-то не понятно, спрашивайте... как только подпишете...

...читала Лизавета быстро.

И подпись поставила недрогнувшей рукой.

Паковала чемодан – ужасающего великолепия вещь – под тетушкины причитания.

Ефросинья Аникеевна была, безусловно, женщиной предобрейшей, иная не стала бы возиться с сиротами, но при всем том совершенно обыкновенной, далекой от мира магического и полагающей, будто истинное счастье порядочной девицы – удачное замужество.

И степень удачности определялось исключительно состоянием жениха.

Потому ей, смиренной и тихой, жизнь свою прожившей с мужем, родителями выбранном, были непонятны ни Лизаветины терзания, ни тем паче стремление ее отправить сестер на учебу. Учеба для девиц вовсе излишество, а уж денег стоит таких, на которых отличное приданое справить можно.

– Фома Ильич вновь заглядывать изволил, – со вздохом произнесла она, изгибаясь, заглядывая в глаза Лизаветы с непонятною робостью. – Спрашивал, не передумала ли ты...

– Не передумала.

В данный момент Лизавету куда больше беспокоили платья, коих набралось целых пять. Одно – полосатенькое, быстро приведенное в порядок, другое из темной плотной ткани, более подходящее для осени, летом такое не носят. Еще пара повседневных, прямого кроя и украшенных единственно теми же перламутровыми пуговицами. А последнее с кружавчиками, совершенно легкомысленное и сшитое тетушкой в тайной надежде, что кружавчики эти смягчат неудобный Лизаветин характер, склонят сердце ее к жениху столь выгодному.

– Лизанька!

– Тетушка, – Лизавета тетушку обняла. – Мы уже говорили. Нехороший он человек, недобрый. И мысли у него поганые, и устремления от светлых далеки. И не надобно нам такого счастья, сами справимся.

– Он Ульянке пряничка принес, – пожаловалась тетушка, то ли ревность надеясь вызвать, то ли предупреждая.

– Скажи Ульянке, что этакие пряники поперек горла встать могут. И вообще, ей не о пряниках думать надобно, а об учебе...

Тетушка вновь вздохнула, но перечить не посмела.

Она и супругу-то покойному, человеку военной выучки и привычек казарменных никогда-то не возражала, полагая, что он-то знает лучше. А как не стало его, так и растерялась, и в растерянности этой прилепилась к братову семейству.

Ее не гоняли.

Не обижали.

Не полагали никчемною, какою она сама себя считала втайне – ни хозяйства не сберегла, ни детей народить не сумела, – но обходились со всем уважением. А что уж после приключилось... добрейшая Ефросинья Аникеевна втайне осознавала, что сама она не справилась бы.

Лизавета...

Ах, такой крепкая рука нужна, и только где ж ее взять-то? И может, оно к лучшему? Пусть при дворе окажется, оглядится, небось, там женихов – не то, что в пригороде, один кривой, один хромой и два пропойцы горькие. Нет, авось найдет кого по душе...

Ефросинья Аникеевна постановила себе сходить в храм и свечку поставить.

За здравие.

А еще к бабке одной заглянуть, про которую в околице сказывали, будто бы она на куриных яйцах гадать умеет и так ловко, что все сказанное всенепременно сбывается. Что же до соседушки, то, положа руку на сердце, он и самой Ефросинье Аникеевне доверия не внушал, однако же... разве в Лизаветином возрасте перебираются?

Какой ни дюж, а все муж...

...но раз уж так...

– Ох, тетушка, как вы тут без меня, – Лизавета села на кровать и руки сложила. Накатило вдруг... сердечко застучало, забилось пойманной птицей, голова кругом пошла.

И рукам стало холодно.

А если... она никогда не оставляла свою семью надолго, да что там... стоило уйти, как поселялось недоброе чувство, что, вернувшись, кого-то да не застанет, что уйдет вдруг тетушка – она слаба здоровьем и сердечные настойки пьет, да только помогают они слабо.

Или сестрицы.

Или...

Страх был необъясним, и справляться с ним получалось, пусть и требовались для того немалые усилия.

– Справимся, – тетушка села рядышком и по руке погладила. – А ты не бойся... ты у нас разумница... и красавица редкостная...

В том Лизавета крепко сомневалась и до сих пор, признаться, пребывала в немалом изумлении, что ее вообще к конкурсу допустили. Была она... да обыкновенна. Не слишком высока, но и не мала ростом. В меру изящна, пусть и не без некоторой угловатости, которую нынешние платья не скрывали, но будто подчеркивали. Тот же Фрол Ильич не единожды выговаривал, что Лизавета себя не бережет, питается скудно, а оттого тоща без меры.

Плевать.

А вот лицо у нее чистое, хоть и рыжа волосом, но без веснушек. Веснушки-то обыкновенно через два сезона на третий в моду входят, но все знают, – это лишь отговорки, никому неохота рябую жену...

Лизавета потрогала щеки.

Лицо ее остренькое, с чертами правильными, но не сказать, чтобы особенной красотой отличалось... вот губы пухловаты, а глаза округлы, и потому кажется, что она вечно чем-то удивлена.

Ресницы хороши, темные, пушистые. А вот сами глаза карие, темные, что вишня.

...но там, при дворе, красавиц соберется бессчетно... и куда ей с ними?

А хоть куда.

Она просто так не отступится.

Его императорское высочество цесаревич Алексей изволил скрываться и делал сие достаточно умело. Ему удалось пересечь Малую бальную залу, добраться до аркады и даже свернуть в западное крыло, оставшись незамеченным. А ныне в переполненном людьми дворце сие было немалым достижением. Право слово, знал бы, какой ажиотаж вызовет объявление о конкурсе, язык бы себе откусил, а не позволил бы...

– Ах, бабушка, право слово, я не знаю, – княжна Одовецкая, до того дворцовой жизни избегавшая, остановилась у ближайшей колонны и туфельку сняла. – Меня это все изрядно утомляет... на охоту похоже, только вместо несчастно оленя – цесаревич.

– Перестаньте глупости говорить, – бабушка княжны сама пребывала в годах, которые заставляли восхититься умением целителей.

...она и сама была не из последних.

И дочери сила передалась, правда, ее и сгубила, когда моровое поветрие случилось, и молодая княгиня не сочла возможным отсиживаться в родовом поместье. Супруг ее, тоже целитель известный, перечить не стал.

Старшая княгиня вернулась лишь к похоронам.

Поговаривали, тогда она разом постарела на десяток лет.

...велела поместье сжечь, а со внучкой перебралась в какую-то северную глушь, едва ли не на хутор, то ли грехи неведомые замаливать, то ли искать средство от мора.

Вернулись, стало быть.

– Если бы короне это было не нужно, поверьте, никто не стал бы возиться. А что утомляет, так, дорогая, не думали же вы, что все в вашей жизни будет безутомительно?

Девушка вздохнула.

– Понимаю, просто...

– Просто не будет, – княгиня нежно погладила внучку по руке. – Но Аглаюшка, подумай... когда еще такой шанс выпадет?

Лешек прижался к колонне, надеясь, что полога его отвращающего хватит, дабы остаться незамеченным. Не то, чтобы он чем-то дурным занимался, но выходило неудобно, будто нарочно подслушивал.

– Таровицких я видела... они точно своего не упустят.

А при чем тут Таровицкие?

Что не упустят, верно сказано... давече явились и сразу к матушке, почтение, стало быть, засвидетельствовать. А заодно уж поднести драгоценных чернобурок, чаш малахитовых да прочего добра, дескать, чем богаты...

...а богаты.

Старый род, хваткий, и Смута давешняя им будто бы на пользу пошла. Не только уцелели, но и добром обросли, большею частью соседским. Многие-то с мест насиженных срывались, бежали, опасаясь растерзанными быть, а Таровицкие сумели удержаться.

Маги они.

Огневики.

...а там уж, после смуты, и оказалось, что много усадебок ничейных или с наследниками малолетними, под вдовьими руками, а то и вовсе родственникам дальним отошедших... род Таровицких невелик был, но нашлось в нем место и вдовам, и сиротам...

...сироты повырастали, но узы созданные не разорвались. Оттого лишь прибыло силы.

– А если мы ошибаемся? – тихо спросила Аглая, поправляя неудобную туфельку. – Если все было не так, как вы полагаете?

Княгиня вздохнула.

Сцепила тонкие полупрозрачные пальцы и тихо сказала:

– Я тоже не хочу ошибиться, дорогая... а потому просто смотрим. Ждем. И... ныне они всякую осторожность утратили, возомнили себя неподсудными... позабыли, что помимо человеческого и иной имеется...

...а вот это уже было интересно.

И Лешек дал себе зарок затребовать с архива то самое старое дело. Не может такого быть, чтобы старая княгиня на пустом месте интриги развела...

Глава 6

Глава 6

...а ведь знаешь, – матушка принюхивалась к ароматной пудре, – В этом и вправду что-то да есть... я помню Властимиру распрекрасно... говоря по правде, не хотела ее отпускать... она одна меня встретила, пусть без особой любви, но с уважением... а после уж... сильная женщина.

Пудру из отделанной драгоценными камнями коробки матушка пересыпала в обыкновенную. Она была исключительно рачительной женщиной и в хозяйстве ее превеликом всему находилось применение, даже ядам, составленным столь хитро.

...мало ли, как оно в жизни повернется...

– И историю ту помню... она меня изрядно удивила. Моровое поветрие, конечно, беда, но вот для двоих целителей высшего уровня...

Коробку она протерла шелковым платочком, который спрятала в рукаве.

Змеевне ядов ли бояться...

Мелкие чешуйки, проступившие было сквозь кожу, в нее и ушли. А императрица коснулась бледной щеки.

– Может, представиться больною?

– А конкурс?

– Твоя правда... позже, когда начнем, значит. Все равно не сразу подействует. А ведь тогда именно Дубыня Таровицкий разбирательство учинял... ходили слухи, что поветрие не просто так началось. Дубыня к младшей Одовецкой сватался, только она отказала, выбрала мальчишку из простых, но с даром сильным. Одовецкие кровь всегда берегли. Они, чтоб ты знал, мужей в род предпочитали принимать, и не помню, чтобы слышала, что кто-то да не согласился.

Императрица похлопала себя по щекам.

– Дубыня и отписался, что оба преставились... магическое истощение... мор уж больно силен был. Я тогда не слишком в людях разбиралась, чтобы понять... теперь вот... значит, и у нее сомнения... скажи Митеньке, чтобы встречу мне с княгиней устроил. Только тихую... и девочке надо будет защиту сделать... к слову, присмотрись...

– Мама!

– Мама, мама, – императрица-матушка поправила роскошное ожерелье, в котором скрыто было с полдюжины амулетов. – Я тебе, охламону, добра желаю... исключительно.

В Царское село, которое давным-давно собственно селом не являлось, Лизавета добиралась на конном трамвайчике. По ранешнему времени он был приятно пуст. Дремал на первом сиденье лощеный господин в слегка мятом костюме приятного желтого колеру. Сидели, взявшись за руки, гимназисточки, глазели на потрепанный Лизаветин чемодан и громко обсуждали классную даму, которая, однако, чересчур уж строга...

...ей самой удалось еще поучиться в приличного свойства гимназии, и воспоминания об этом времени сохранились у Лизаветы самые светлые, а вот сестры...

...гимназии стоят денег.

...но и при должном старании рекомендации дать могут для поступления, а там один шаг до государственной стипендии. С Ульянкой, конечно, поздно, но если получится, младшенькую можно будет устроить куда... в тот же Вдовий дом, к примеру.

Она вышла.

Поправила слегка сбившуюся шляпку, украшенную ленточками и атласными розочками, из старых лент крученными. Шляпки у тетушки выходили преочаровательные, однако Лизавету не отпускало чувство, что одного этого будет недостаточно.

С другой стороны...

...разве легче было тогда, когда она горничной устраивалась? Стояла на коленях от рассвета до заката за сущие гроши?

Или тот раз, когда – страшно и подумать – в публичный дом проскользнула, правда, модисткою, но все же... узнай кто, и Лизаветиной репутации придет конец. Хотя... ее так и подмывало написать статейку о том мире, что скрывается за узорчатыми дверями. Сводни и мамочки.

Бланкетки, иной жизни не видавшие.

И девицы почти приличные, скромно именовавшиеся камелиями. Стареющие смотрительницы домов, отчаянно боящиеся нищеты и старости. И уличные «билетницы»[1], которые сгорали рано...

...не пропустят.

Даже Соломон Вихстахович с его любовью к скандалам, поостережеться затрагивать неприятную эту тему. Однако, может быть, когда-нибудь...

Лизавета отмахнулась от глупых мыслей и подхватила чемодан: о настоящем думать надобно. О том, что писать, ведь ждут же и вовсе не этих почти непристойных откровений, услышанных ею словно бы между делом. А как быть, если клиент уж больно охоч был до дармового – кто ж с санитарного смотрителя денег затребует? – молодого тела.

...и к счастью Лизаветы, тело предпочитал столь молодое, что это прямо нарушало царский указ[2].

Она остановилась у ограды.

А дальше куда?

Нет, ей велено явиться, она и явилась к назначенному времени, но кто встречает? Или... очередное испытание? Лизавета окинула взглядом чугунную ограду, оценив и немалую красоту ее, и высоту, и остроту шпилей. При нужде, конечно, она обошла бы... правда, тут идти пришлось бы долго, ибо Царское село огромно, но что поделаешь... не может такого быть, чтобы в ограде этой не сыскалось махонькой калиточки...

Она для интересу поднесла конверт к воротам, но те остались заперты. Контур охранный тоже не дрогнул, будто бы и не было тут Лизаветы. И что делать?

Охраны не видно.

И вообще никого, к кому можно было бы за помощью обратиться.

– Посторонись! – крик заставил вздрогнуть и отскочить.

Вовремя: по дороге летел изящного вида экипаж, запряженный четвериком вороных. Стоило коням приблизиться, и ворота сами собой распахнулись, пропуская гостей.

И Лизавету.

Почему бы и нет? Приглашение у нее наличествовало, а что ворота не открылись... мало ли, бывает. Зато она мстительно усмехнулась: вот и тема есть для первой статейки, о гостеприимстве высочайшем...

Карета унеслась.

Ворота закрылись, благо, закрывались они неспешно: Лизавета не только сама вошла, но и чемодан прихватить успела. Она уж не единожды пожалела, что согласилась принять этакую монстру. Да, некогда, в счастливые времена тетушкиной молодости чемодан, безусловно, был хорош.

Вместителен.

Надежен.

Рама из прочного дерева была обтянута темною кожей. Массивные замки блестели, да и сам вид этакого чемодана – огромного, солидного – внушал безусловное почтение к хозяину его. И что с того, что кожа протерлась и потрескалась местами, а рама и вовсе слегка покривилась? Замки тетушка от ржавчины очистила и маслом натерла...

Весила эта монстра и сама по себе изрядно, а уж вместе с вещами...

Лизавета с тоской посмотрела на мощеную дорогу, уходившую куда-то вдаль. По обочинам дороги росли каштаны, за ними простирались зеленые поля... где-то там, дальше, начинался парк, а уж за парком и дворец обнаружится... должен во всяком случае.

– Тьфу на вас всех, – пробормотала Лизавета, подхватывая монстру.

Она прошла с десяток шагов и остановилась. Этак она и до вечера не доберется... а ведь ей обещали, что встретят, что ей главное прибыть...

...точно напишет.

И похоже, с нужной толикой эмоциональности.

Споткнувшись, Лизавета едва не упала, вместе с треклятым чемоданом. Эх, приделать бы к нему колесики... она попробовала было монстру тащить, но та скрипела, скрежетала и грозила развалиться.

Дорога же по-прежнему была пустынна.

И...

...ах, дорогие мои читательницы.

Добравшись до заветных каштанов, Лизавета вздохнула, присела – благо, для этой цели чемодан подошел как нельзя лучше, – и смахнула пот со лба. Хороша она будет... красавица... растрепанная, взопревшая...

...если у вас есть экипаж и чин батюшкин, открывающий ворота Царского села, то на конкурс вы прибудете в виде наилучшем. Тем же, кому не повезло, придется искать способ проникнуть за ворота, ибо обещанная встреча...

Чирикали птички.

Благоухали розы, правда, где-то вдали, но ветерок доносил чудесный аромат их. Место дышало покоем и безмятежностью.

...однако, памятуя, что труд всякий человека облагораживает, следует надеяться, что счастливицы, которым все же удастся преодолеть Каштановую аллею и добраться до дворца, изменятся к лучшему и получат...

Лизавета задумалась.

А что, собственно говоря, получат, помимо мозолей на руках и больной спины, ибо странно думать, что какая-нибудь несчастная конкурсантка явится сюда вовсе без багажа?

– Что вы делаете? – резкий голос заставил ее очнуться, и она поморщилась: еще и мысль преудачную спугнули.

– Отдыхаю, – она развязала ленты и шляпку стянула.

Тетушка пришла бы в ужас, но проблема в том, что день выдался жарким, а Лизаветин веер, единственный, к слову, скрывался где-то внутри монстры.

Она помахала шляпкой.

– Здесь? – поинтересовался неизвестный, а Лизавета, положив шляпку на колени, юбку приподняла. Конечно, Царское село – место такое... особенное... но она за свою жизнь насмотрелась всякого, а уж наслушалась... не будет нормальный человек по кустам шариться.

– А нельзя?

– Отчего же... – в кустах зашубуршалось, а Лизавете удалось-таки подцепить ножичек.

Простенький.

Махонький.

Такой спрятать легко. Девки сказывали, что даже при полицейском досмотре при должном умении его сокрыть можно. Правда, места называли такие, что Лизавета краснела, чем вызывала у оных девок приступы смеха... мол, наивная.

...зато пользоваться научили.

Малафья, которая прежде в циркачках ходила, да сбегла с любовником лучшей жизни искать, с ножом обращалась, как иные благородные девицы с иглой. Всему не научила, но кое-что показала.

– Дурная ты, – сказала она снисходительно. – Пригодится...

И ножик она же подарила.

А Лизавета взамен платочек принесла, алыми розами расписанный...

...напишет.

Когда-нибудь. И про нее, и про других девиц, которых общество полагает отверженными, отказывая им не только в праве на мало-мальскую защиту, но и вообще на разум и чувства.

– Можно... – мужчина выбрался на дорогу и отряхнулся. – Только здесь беседки имеются... в беседках отдыхать сподручней...

...прятаться в кустах – недостойно особы положения столь высокого. Так сказала бы матушка, немало гордившаяся титулом, хотя все знали, что получен он исключительно потому как невозможно представить, чтобы царская кормилица к подлому сословию принадлежала.

Нет, она была хорошей женщиной.

Доброй.

Ласковой.

И обоих мальчишек любила той искренней любовью, за которую прощалось если не все, то многое. Она и умерла-то, защищая цесаревича и отнюдь не из долга перед родиной, но лишь потому, что в голове ее не укладывалось, как это дитятко тронуть можно.

Бесчеловечно.

И что с тому, что дитятко два десятка лет уж разменяло.

Князь вздохнул и затаился.

Матушка еще тогда, будучи живой, начала ему невесту подыскивать, перебирая девок придирчивей, нежели иной купец товар. Обычно робкая, стеснительная даже, она вдруг становилась иной, когда речь заходила о собственном ребенке. И нынешних девиц с их напористой наглостью, порой выходящей за рамки приличий, она бы точно не одобрила.

Девицы, заполонившие дворец, были милы.

Очаровательны.

Прелестны.

И порой глупы несказанно. Однако, что гораздо хуже, все до одной одержимы безумной мыслью выйти замуж. Лучше всего за цесаревича, потому как всем известно, вот-вот он Шапку Мономахову примерит. А супруга его, стало быть, императрицей. Однако цесаревич один, а потому...

...впервые, пожалуй, ни репутация, ни происхождение низкое – а о нем, несмотря на титул и высочайшее расположение, помнили – ни собственный дурной характер не отпугнули потенциальных невест.

– Ах, князь, – графиня Кизлявская закатывала очи и прижимала руки к груди. – Вы та-а-акой умный...

– А вы такая красивая...

...девиц стало не просто много, как-то очень вдруг много.

Они терялись в коридорах дворца, умоляя о спасении. Словно случайно бы обнаруживались в местах, где им и находиться бы не положено. Падали в обмороки, жаловались на шубуршание и призраков. Многозначительно вздыхали или и вовсе норовили уцепиться за руку, будто бы предъявляя некие одним им известные права на свободу Навойского. И впервые, пожалуй, князь растерялся.

Не в подземелья ж их отправлять, право слово...

...от графини ему удалось избавиться, перепоручив ее заботам какого-то дворцового бездельника, которых ныне тоже развелось больше обыкновенного: среди девиц имелись и неплохие, большей частью размером приданого, варианты. Однако на месте графини тотчас возникла княгиня...

...баронесса...

...и даже две, ревниво поглядывавшие друг на дружку...

...и честно говоря, князь и сам не мог понять, каким таким расчудесным образом он оказался в зарослях шиповника. А шиповник здесь рос самого обыкновенного дикого сорту, и потому был ветвист, шипаст и на редкость цепок. Зато девицы остались где-то позади, предпочитая держаться аллей и зеленых лабиринтов, где по чистой случайности – как иначе-то? – можно встретить подходящего жениха. А при должной толике смекалки и везении, без него-то в брачных делах и вовсе нечего искать, и вовсе обзавестись заветным колечком.

Колечек дарить князю не хотелось.

И ничего не хотелось, кроме как выбраться из зарослей, чем он, собственно говоря, и занялся, дав себе зарок более с девицами в беседы не вступать. И вовсе сообщить о своем отбытии, а самому личиной обзавестись... или нет, личина не пойдет. Девицы-то одаренные, а матушки их с нянюшками вкупе и вовсе опытны, мигом почуют неладное.

А вот если по-стариночке?

Усы приклеить.

Паричок.

Одежку победнее... князь мигом набросал портрет будущего себя: обыкновенного чиновника низшего класса. В меру подобострастного, слегка туповатого и, что куда хуже для чиновничьей карьеры, лишенного покровителя...

Такой точно интересен не будет.

Правда, додумать он не успел, ибо кусты вдруг поредели, и князь увидел выездную аллею, а на ней – очередную девицу, на сей раз сидящую. Сидела она на уродливого вида чемодане, явно знававшем лучшие времена, и мечтала.

Или думала.

Нет, эту мысль князь отбросил, редкая особа слабого полу к подобному приспособлена. А вот мечтать – это иное... и что делать?

Обратно в кусты лезть?

Во-первых, сие крепко ниже княжеского достоинства. Во-вторых, шиповник менее колючим не станет, а наряд его и без того изрядный ущерб претерпел. В-третьих... в конце концов, может, ей действительно помощь нужна.

Девица почесала кончик носа и нахмурилась.

Была она не сказать, чтобы совсем уж юна.

Мила, но не более того, а еще напрочь лишена того особого лоска, который возникает на девицах после тесного общения с дворцовыми мастерами красоты. Рыжая коса ее слегка растрепалась и из-под шляпки торчали тонкие прядочки.

Одна к щеке прилипла.

Князь моргнул и покашлял, давая знать о своем присутствии. Но девица даже не шелохнулась. Ногой качнула, рученькой махнула, осу назойливую отгоняя... вот что она тут делает?

На аллее?

Конкурсантка, что ли? А почему одна? Где мамка там или еще какая престарелая родственница, приставленная следить за моральным обликом? Или хотя бы компаньонка... и вообще кто-нибудь живой?

Князь нахмурился.

Одинокая девица выглядела на редкость подозрительной. И потому, откашлявшись, – в горле запершило по-настоящему – поинтересовался:

– Что вы тут делаете?

Девица подскочила, то ли от неожиданности, то ли эту неожиданность показывая, едва при том не сверзлась с чемодана.

– Отдыхаю, – сказала она, не скрывая своего раздражения.

– Здесь? – нет, эта аллея, следовало признать, была ничем-то не хуже предыдущих. В меру тениста, в меру очаровательна. Цвели каштаны, гудели шмели.

Камни на мостовой поблескивали, будто намасленные.

– А нельзя? – девица сжала кулачок.

Она вглядывалась в заросли с на редкость воинственным видом.

– Отчего же, – вынужден был признать князь, выбираясь из зарослей. – Просто сад начинается дальше... а собственно говоря, вы кто?

– Лизавета, – теперь девица смотрела на него хмуро, явно не слишком радуясь знакомству.

– Димитрий, – представился князь, слегка поклонившись. – Вам не стоит опасаться, я...

...не причиню вреда?

Как-то пошловато звучит. Впрочем, девица тряхнула рыжею гривой и заявила:

– Я не опасаюсь. Я просто... – она вздохнула и указала на чемодан. – На конкурс вот... сказали быть, я явилась... а никто не встречает...

Она стукнула по чемодану пяткою, будто желая пришпорить, но тот остался недвижим.

– Позволите взглянуть на ваше приглашение?

Ситуация была по меньшей мере неоднозначной. А главное, приглашение девица протянула. Настоящее. На гербовой бумаге, сдобренное печатью и личной подписью княгини Игерьиной, которая была наилучшею рекомендацией.

– Гм, – сказал князь.

А девица вновь вздохнула и, убравши приглашение в ридикюль, произнесла этак, задумчиво:

– Сдается, мне здесь не слишком рады...

[1] Низшая категория проституток, имевших вместо паспорта санитарный билет, в котором проставлялись отметки о посещении врача.

[2] Несмотря на то, что в царской России проституция была легализована и курировалась несколькими ведомствами, существовали довольно жесткий возрастной ценз.