Текст книги "Не оглядывайся!"

Автор книги: Карин Фоссум

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Он не нашелся с ответом. Образ новой Анни, гораздо более объемный, чем его рисовали Хальвор и родители, медленно обретал очертания.

– Как ты думаешь, что это такое? – пробормотал он.

Она пожала плечами.

– Не имею представления. Просто красивая фигурка, которая разбилась.

– Ты никогда ее раньше не видела?

– Нет. Мне не разрешалось входить в комнату Анни, когда ее не было дома.

Она положила птицу на письменный стол. Там фигурка и осталась лежать, слегка покачиваясь. Сёльви же снова склонилась над коробкой.

– Ты давно не видела своего отца? – как бы между прочим спросил он, продолжая глядеть на птицу, которая качалась все медленнее. Его мозг работал на высоких оборотах.

– Моего отца? – Она выпрямилась и посмотрела на Сейера, сбитая с толку. – Вы имеете в виду – моего биологического отца?

Он кивнул.

– Он был на погребении Анни.

– Тебе его наверняка не хватает?

Она не ответила. Казалось, он затронул что-то, о чем она редко вспоминала и еще реже по-настоящему думала. Какая-то заноза, о которой она хотела забыть, досадное обстоятельство. Взрослые установили для нее свои правила, неписаные законы, которым она всегда следовала и всегда все принимала без борьбы, никогда не понимая при этом, что стоит за всеми этими запретами. Его вопросы явно раздражали ее. «Я должен считаться с людьми, – напомнил себе Сейер, – надо приближаться к людям на их условиях, а не вламываться к ним в душу без спроса».

– Как ты называешь Эдди? – осторожно спросил он.

– Я зову его «папа», – тихо ответила она.

– А своего настоящего отца?

– Его я зову «отец»,– просто сказала она. – Я так всегда делала. Это он хотел, чтобы так было, он был старомоден.

«Был». Как будто Акселя Бьёрка больше не существует.

– Едет автомобиль! – радостно воскликнула она.

Зеленая «Тойота» Холланда плавно остановилась перед домом. Сейер увидел, как Ада Холланд ставит ногу на дорожку.

– Птичка, Сёльви. Можно я возьму ее? – быстро спросил он.

Она широко раскрыла глаза.

– Сломанную птичку? Конечно. – Она с недоумением протянула ему фигурку.

– Спасибо. Тогда я не буду больше мешать тебе, – улыбнулся он и вышел из комнаты. Положив птичку во внутренний карман, Сейер вошел в гостиную и стал ждать.

Птица. Отломанная с могилы Эскиля. В комнате Анни. Почему?

Первым вошел Холланд. Он кивнул Сейеру и протянул ему руку, полуотвернувшись. В нем появилась отчужденность, которой не было раньше. Фру Холланд вышла поставить кофе.

– Сёльви получит комнату Анни, – сказал Холланд. – Надо будет снести стену и покрасить все заново. Много работы.

Сейер кивнул.

– Я должен сказать вам одну вещь,– продолжал Холланд. – Я прочитал в газете, что восемнадцатилетний парень находится в предварительном заключении. Не мог же это сделать Хальвор? Мы знали его два года. Конечно, с ним не так уж легко общаться, но ведь люди бывают разные. Я не хочу утверждать, что вы не ведаете, что творите, но мы не можем представить себе, что убийца Хальвор, не можем, никто из нас.

Зато Сейер мог. Возможно, он снес голову своему отцу-по трезвом размышлении убил спящего человека.

– Это Хальвор сидит у вас? – продолжал Холланд.

– Мы отпустили его, – успокаивающе ответил Сейер.

– Но за что, во имя всего святого, вы посадили его?

– Это было необходимо. Больше я ничего не могу об этом сказать.

– «В интересах следствия»?

– Точно.

Вошла фру Холланд с четырьмя чашками и кексом в миске.

Сейер бесцельно выглянул в окно.

– Пока мне больше нечего сказать.

Холланд печально улыбнулся.

– Разумеется. Мы, вероятно, окажемся последними, кто услышит имя убийцы, так я себе это представляю. Газеты обо всем узнают гораздо раньше нас.

– Обещаю, что нет.

Сейер посмотрел прямо в глаза Эдди Холланда, большие и серые, такие же, какие были у Анни. Сейчас они были до краев наполнены болью.

– То, что вы читаете о чем-то в газете, не означает, что мы выдаем им информацию. Когда мы кого-нибудь арестуем, вы будете в курсе. Я обещаю.

– Никто не рассказал нам о Хальворе,– тихо заметил Эдди.

– Только потому, что мы не верили в его виновность.

– Теперь, когда я обо всем подумал, – пробормотал Холланд, – я не уверен, что готов узнать правду о том, кто это сделал.

– Что это ты такое говоришь? – Ада Холланд вошла в гостиную с кофе и ошеломленно посмотрела на мужа.

– Это не играет уже никакой роли. Это был просто чудовищный несчастный случай. Которого нельзя было избежать.

– Почему ты так говоришь? – срывающимся голосом спросила она.

– Она и так должна была умереть. Поэтому убийство не сыграло никакой роли… – Он уставился в пустую чашку, поднял ее и наклонил, как будто хотел вылить на пол горячий кофе, которого на самом деле в чашке не было.

– Убийство есть убийство,– сдержанно, но твердо сказал Сейер. – У вас есть право знать имя убийцы и причину смерти вашей дочери. Это может занять много времени, но в конце концов я выясню это.

– Много времени? – Холланд вдруг снова горько улыбнулся. – Анни медленно разлагается, – прошептал он.

– Эдди! – измученно воскликнула фру Холланд. – У нас же есть Сёльви!

– У тебя есть Сёльви.

Он поднялся и вышел, исчез внутри дома и остался там. Никто не пошел за ним. Фру Холланд в отчаянии пожала плечами.

– Анни была папиной дочкой,– тихо сказала она.

– Я знаю.

– Я боюсь, что он больше никогда не станет таким же, как прежде.

– Не станет. Как раз сейчас он занимается тем, что приспосабливается к другому Эдди. Ему нужно время. Возможно, ему станет легче в тот день, когда мы выясним, что случилось на самом деле.

– Я не знаю, осмелюсь ли я узнать.

– Вы чего-то боитесь?

– Я боюсь всего. Я без конца представляю себе все, что могло произойти там, наверху, у озера.

– Вы можете рассказать мне что-нибудь об этом?

Она покачала головой и потянулась за чашкой.

– Нет, не могу. Это просто фантазии. Если я озвучу их, вдруг они станут реальностью.

– Сёльви вроде бы держится хорошо? – он решил сменить тему.

– Сёльви сильная девочка,– в голосе матери прозвучала неожиданная твердость.

Сильная, подумал он. Да, возможно, это то самое слово. Возможно, как раз Анни была слабой. У него в голове происходила тревожная переоценка ценностей. Ада вышла за сахаром и сливками. Вошла Сёльви.

– Где папа?

– Он сейчас придет! – громко и властно выкрикнула фру Холланд из кухни, возможно, в надежде, что Эдди услышит ее и снова вернется. Не Анни мертва, подумал Сейер. Семья начинает разваливаться, трещит по швам, в корпусе большая дыра, и вода затекает внутрь, а эта женщина затыкает щели старыми фразами и словами, чтобы удержать лодку на плаву.

Ада налила ему кофе. Палец Сейера не пролез в ручку чашки, и ему пришлось держать ее обеими руками.

– Вы все время спрашиваете «почему», – устало сказала Ада Холланд.– Как будто у всего всегда есть разумная причина.

– Не обязательно разумная. Но причина, разумеется, была.

– Значит, вы хорошо понимаете их? Этих людей, которых сажаете за убийство и моральное уродство?

– Иначе я не смог бы делать свою работу. Он отпил еще кофе и подумал о Хальворе.

– Но должны же быть исключения?

– Они очень редки.

Она вздохнула и посмотрела на дочь. – А что ты думаешь, Сёльви? – серьезно спросила она. Тихо, с совершенно новым для нее выражением, раньше он не слышал, чтобы Ада так говорила. Как будто хотела пробиться сквозь хаос, царивший в легкомысленной голове дочери и найти ответ, неожиданный, все объясняющий ответ. Как будто она вдруг обнаружила, что единственная дочь, которая у нее осталась, – не такая, какой она представляла ее себе раньше, возможно, она нашла у нее неожиданное сходство с Анни.

– Я? – Девушка удивленно посмотрела на мать. – Я, знаешь, никогда не любила Фритцнера из дома напротив. Я слышала, он вечно сидит в парусной лодке посреди комнаты и читает целыми ночами, а в держателе для бутылок у него бутылка пива.

* * *

Скарре выключил почти весь свет в офисе. Осталась гореть только настольная лампа, шестьдесят ватт; в белом круге ее света валялись бумаги. Принтер мягко и ровно гудел, выплевывая последнюю страницу, заполненную его любимым шрифтом – «Palatino». Краем глаза он увидел, как открылась дверь и вошел человек. Он хотел посмотреть, кто это, но из принтера как раз выпал листок. Он наклонился и подхватил его, выпрямился – ив этот момент в поле его зрения попала фигурка, лежащая на белом листе бумаги. Бронзовая птичка на шесте.

– Где? – быстро спросил он.

Сейер сел.

– Дома у Анни. Сёльви разбирала вещи Анни, и эта фигурка лежала среди них, завернутая в газету. Я побывал на могиле. Птица, без сомнения, отломана от памятника Эскилю. – Он взглянул на Скарре. – Но она могла получить ее от кого-нибудь.

– От кого, например?

– Не знаю. Но если взяла ее сама, то есть пошла на могилу и под покровом темноты отколола от могилы фигурку с помощью какого-нибудь инструмента, то это… почти кощунство. Ты не находишь?

– А Анни не была способна на кощунство?

– Не знаю. Я уже ни в чем не уверен.

Скарре повернул абажур лампы так, что на стене появилась идеальная полная луна. Они сидели и смотрели на нее. Повинуясь внезапному импульсу, Скарре поднял птицу на шесте и пронес перед лампой, раскачивая туда-сюда. Силуэт, который возник на фоне «луны», был похож на тень огромной пьяной утки, возвращавшейся домой с пирушки.

– Йенсволь перестал тренировать команду девочек, – сказал Скарре.

– С чего бы это?

– Слухи начали расползаться. Дело об изнасиловании вышло наружу. Девочки отказались к нему ходить.

– Ничего удивительного. Тайное всегда становится явным.

– Фритцнер прав: настали трудные времена для очень многих, и они продлятся до тех пор, пока не найдется виновный. Но ведь это будет уже совсем скоро, ведь ты уже распутал все нити, не так ли?

Сейер покачал головой.

– Все дело во взаимоотношениях Анни и Йонаса. Что-то произошло между ними.

– Может быть, она взяла птицу на память об Эскиле?

– Она могла бы просто зайти к его родителям и попросить у них какую-нибудь игрушку.

– Мог ли он как-то провиниться перед ней?

– Перед ней или перед кем-то другим, к кому она имела отношение. Перед тем, кого она любила.

– Теперь я не понимаю – ты имеешь в виду Хальвора?

– Я имею в виду его сына, Эскиля. Который умер, пока Йонас стоял в ванной и брился.

– Но она же не могла обвинить его в этом?

– Мало того, в обстоятельствах его смерти много неясного.

Скарре присвистнул.

– Никого там не было и никто этого не видел. Нам приходится верить словам Йонаса. – Сейер снова поднял птицу и аккуратно дотронулся до острого клюва. – Как ты думаешь, Якоб? Что на самом деле произошло утром седьмого ноября?

* * *

Воспоминания нахлынули на него как наводнение, когда он открыл двойные стеклянные двери и прошел несколько шагов. Запах больницы, смесь формалина и мыла вместе со сладким запахом шоколада из киоска и пряным ароматом гвоздик из цветочного магазина.

Вместо того чтобы думать о смерти жены, он попытался вспомнить о дочери Ингрид, о дне, когда она родилась. Ведь это огромное здание было связано и с его самым большим горем, и с его самой большой в жизни радостью. Он входил в те же самые двери и ловил те же самые запахи. Он невольно сравнил свою новорожденную дочь с другими младенцами. Ему казалось, что они более красные, толстые и сморщенные, а их волосы напоминают щетину. Другие выглядели недоношенными или желтыми, как воск. А переношенные были похожи на крошечных дистрофиков. И только Ингрид была само совершенство. Воспоминания о ней помогали ему дышать.

Собственно говоря, он договорился о встрече. У него ушло ровно восемь минут на то, чтобы найти телефон патологоанатома, который отвечал за вскрытие Эскиля Йонаса. Он попросил его найти все связанные с вскрытием папки и журналы и оставить их для него на столе. Во всей этой бюрократии, трудноуправляемой, вязкой, кропотливой системе единственным положительным моментом было правило, согласно которому все фиксировалось и архивировалось. Дата, время, имя, диагноз, особенности-все должно было быть записано. Все можно было извлечь и еще раз исследовать.

Он вышел из лифта. Пока он шел по коридору восьмого этажа, больничные запахи усилились. Патологоанатом, по телефону производивший впечатление спокойного человека средних лет, оказался молодым. Полный парень в очках с толстыми линзами и круглыми, мягкими руками. На его письменном столе стояли картотека и телефон, лежали ворох бумаг и большая красная книга с китайскими иероглифами.

– Я должен признаться, что просмотрел журналы на бегу, – сказал врач, очки придавали его лицу испуганное выражение.– Мне стало любопытно. Вы ведь из Криминальной полиции, не так ли?

Сейер кивнул.

– И я исхожу из того, что в этом несчастном случае должно быть что-то особенное?

– Я лишь предполагаю.

– Но ведь именно поэтому вы пришли ко мне?

Сейер продолжал молчать. Врачу ничего не оставалось, кроме как продолжать говорить. Этот феномен не переставал его удивлять и все же на протяжении долгих лет позволял ему узнавать все секреты.

– Трагическая история,– пробормотал патологоанатом и заглянул в бумаги.– Двухлетний мальчик. Несчастный случай дома. На несколько минут остался без присмотра. Ко времени прибытия «скорой» был мертв. Мы вскрыли его и нашли глобальную обструкцию в дыхательном горле, образованную едой.

– Какой именно едой?

– Вафли. Они были почти целыми. Два целых вафельных сердца, слипшихся в один комок. Довольно большая порция для такого маленького рта, даже если он обычно много ел. Впоследствии оказалось, что он был очень прожорливым карапузом, к тому же гиперактивным.

Сейер попытался представить себе вафельницу этого типа. Элисе часто делала вафли: в ее вафельницу помещалось пять сердечек. Плитка Ингрид была более современной, туда помещалось только четыре сердца, к тому же конфорки не были круглыми. – Я очень хорошо помню эту историю. Всегда запоминаешь трагические случайности, они застревают в памяти. К счастью, большинство наших «пациентов» – люди от восьмидесяти и до девяноста. Я помню, как выглядят вафельные сердечки на тарелке. Любимое лакомство всех детей. В том, что именно из-за них ребенок погиб, было что-то особенно трагическое. Он ведь хотел получить удовольствие…

– Вы сказали «наши пациенты». Во вскрытии участвовало несколько человек?

– Со мной был главный патологоанатом, Арнесен. Дело в том, что в тот момент я был еще новичком, а он обычно следит за новенькими. Он больше здесь не работает. Сейчас главный патологоанатом – женщина.

Сейер прищурился и внимательно посмотрел на собственные руки.

– Два целых вафельных сердца. Они были разжеваны?

– Они были практически целыми.

– У вас есть дети? – с любопытством спросил вдруг Сейер.

– У меня четверо детей,– ответил врач с нескрываемой гордостью.

– Вы думали о них, когда проводили то вскрытие?

Патологоанатом растерянно посмотрел на Сейера, словно не понимая вопроса.

– Ну… в некотором роде. Скорее я думал о детях в целом, о том, как они ведут себя.

– Да?

– Тогда моему сыну было почти три года, – продолжал врач. – Он обожает вафли. И я постоянно пристаю к нему, как все родители, чтобы он не набивал рот едой.

– А рядом с этим ребенком никого не оказалось,– сказал Сейер,– никто не предостерег его.

– Да. Если бы рядом был взрослый, такое не могло бы произойти.

Сейер промолчал. Затем спросил:

– Вы можете представить себе своего сына в возрасте двух лет, сидящего за столом перед тарелкой вафель? Он мог бы схватить две разом, сложить их вдвое и засунуть в рот?

Повисла долгая пауза.

– Ммм… Но ведь это был особенный мальчик.

– Откуда у вас эти сведения? Я имею в виду, о том, что мальчик был особенный?

– От отца. Он провел здесь, в больнице, весь день. Мать приехала позже, вместе с братом-подростком. Кроме того, все зарегистрировано. Я приготовил вам копии всех документов, как вы и просили.

Он положил руку на кипу листов на столе, из-под них виднелась книга на китайском языке. Сейер знал значение первого иероглифа на обложке – «человек».

– Насколько мне известно, отец находился в ванной, когда произошло несчастье?

– Так и было. Он брился. А мальчик был крепко пристегнут к стулу, поэтому не смог побежать за помощью. Когда отец вернулся на кухню, мальчик лежал на столе. Он скинул тарелку на пол, так что она разбилась вдребезги. Самое плохое, что этот звук отец слышал.

– И не прибежал посмотреть?

– Он все время что-то разбивал.

– Кто-нибудь еще находился в доме, когда все произошло?

– Только мать, насколько я понял. Старший сын только что ушел, а мать спала на верхнем этаже.

– И ничего не слышала?

– Она ничего и не могла услышать. Ему не удалось закричать.

– Конечно, с двумя вафлями в горле. Но потом она все-таки проснулась – ее разбудил, конечно же, муж?

– Может быть, он закричал или позвал ее. Люди по-разному ведут себя в таких ситуациях. Некоторые кричат, другие столбенеют от ужаса.

– Она не поехала со «скорой»?

– Она приехала позже. Сначала забрала старшего брата из школы.

– Насколько позже они приехали?

– Где-то через полтора часа. Так тут написано.

– Вы можете что-нибудь рассказать о том, как он вел себя? Отец?

Врач задумался, закрыл глаза, как будто хотел восстановить в памяти все подробности того утра.

– Он был в шоке. Почти ничего не говорил.

– Это понятно. Но то немногое, что он сказал, – вы можете вспомнить? Отдельные слова?

Врач вопросительно посмотрел на Сейера и покачал головой.

– Прошло уже много времени. Почти восемь месяцев.

– И все-таки попробуйте.

– Я думаю, это было что-то вроде: «О нет, Боже! О нет, Боже!»

– Это отец звонил в «скорую»?

– Так здесь записано.

– Машине действительно потребовалось двадцать минут для того, чтобы добраться отсюда до Люннебю?

– Да, к сожалению. И двадцать минут на обратный путь. В «скорой» не было людей, способных сделать трахеотомию. Если бы были, возможно, ребенка удалось бы спасти.

– О чем вы сейчас говорите?

– О том, чтобы проникнуть между двумя шейными позвонками и вскрыть дыхательное горло снаружи.

– То есть разрезать горло?

– Да. На самом деле это очень простая операция. Она могла бы спасти его. Но мы не знали точно, сколько времени он просидел на стуле, пока отец не нашел его.

– Примерно столько, сколько времени нужно, чтобы хорошенько побриться?

– Да, возможно.

Врач полистал бумаги и поправил очки.

– Вы подозреваете что-то криминальное? – Он долго не позволял себе задать этот вопрос. Теперь он чувствовал, что вправе наконец задать его.

Вместо ответа Сейер задал следующий вопрос:

– Вы вскрывали мальчика и исследовали его. Вы не нашли ничего подозрительного?

– Подозрительного? Дети вечное тянут в рот что попало.

– Но если перед ним стояла тарелка с большим количеством вафель, он сидел один и мог не бояться, что кто-нибудь у него их отнимет,– зачем ему было засовывать в рот сразу две штуки?

– Ответьте мне: что вы пытаетесь выяснить?

– Сам не знаю.

Врач остался сидеть, погруженный в свои мысли. Снова увидел малыша Эскиля, голого, на фарфоровой скамье, вскрытого от яремной выемки вниз; он тогда увидел комок в дыхательном горле и понял, что это вафли. Два целых сердца. Огромный однородный клейкий ком из яиц, муки, масла и молока.

– Я помню обдукцию, – тихо сказал он. – Я помню ее очень хорошо. Возможно, я действительно удивлен… Нет, я не знаю, ничего не могу сказать. Такие мысли никогда не приходили мне в голову. Но, – вскинулся он, – как вы вообще пришли к этой идее?

– Ну…– начал Сейер и помолчал. – У ребенка была няня. Позвольте мне выразиться так: некоторые сигналы, которые она посылала в связи с несчастным случаем, заставили меня задуматься.

– Сигналы? Вы могли бы просто поговорить с ней?

– Я не могу с ней поговорить. – Сейер покачал головой. – Слишком поздно.

* * *

Вафли на завтрак, подумал он. Они наверняка были испечены накануне. Йонас вряд ли встал так рано утром, чтобы замесить тесто. Вчерашние вафли, резиновые и холодные. Он застегнул куртку и сел в машину. Никто ничего не заподозрил. Дети постоянно что-то жуют. Как сказал патологоанатом: набивают себе полный рот. Сейер завел автомобиль, пересек улицу Розенкранцгате и поехал вниз, к реке, там свернул налево. Он еще не проголодался, но подъехал к зданию суда, припарковался и поднялся на лифте в столовую, где продавали вафли. Купил одну упаковку, взял к ней варенья и кофе и сел возле окна. Осторожно вынул две вафли из упаковки. Они были хрустящие, явно свежие. Он свернул их пополам и еще раз пополам, сидел и смотрел на них. Сам он с небольшим усилием смог бы засунуть их в рот и даже сумел бы прожевать. Он так и сделал, и почувствовал, как они проскальзывают по пищеводу без малейшего усилия. Свежеиспеченные вафли были гладкими и жирными. Он отпил кофе и покачал головой. Невольно прокручивал в голове картинки: маленький мальчик с набитым ртом. Он размахивал руками, разбил тарелку – отчаянно боролся за свою жизнь, но никто его слышал. Только отец услышал, как упала тарелка. Почему он не прибежал на звук? Потому что Эскиль постоянно что-то разбивал, сказал врач. Но все же – маленький мальчик и разбитая тарелка. Сам бы я мгновенно прибежал, подумал он. Я подумал бы: вдруг перевернулся стул, и он поранился. А отец Эскиля спокойно закончил бриться. А что, если и мать не спала? Возможно, она слышала звон упавшей тарелки? Сейер сделал глоток кофе и намазал варенье на оставшуюся вафлю. Потом принялся тщательно перечитывать доклад. Наконец поднялся и пошел к машине. Он думал об Астрид Йонас. Которая лежала на втором этаже и не понимала, что происходит.

* * *

Хальвор взял бутерброд из миски и включил компьютер. Ему нравились звуки фанфар и лучи синего света, озарявшие комнату, когда включался компьютер. Каждый звук был для него праздником. Ему казалось, что его, Хальвора Мунтца, приветствуют как важную персону, как будто его ждали. Сегодня у него было странное выражение лица. Он был настроен на черный юмор, который любила Анни. Она часто подбодряла его фразами «Отвяжись», «Нет входа» и «Отцепись». Именно так она говорила, когда он клал руку ей на плечи, очень осторожно и по-дружески. Но она всегда говорила это ласково. А когда он осмеливался попросить о поцелуе, она угрожала откусить ему вытянутые губы. Голос говорил совсем другое. Конечно, это не могло утешить его, но помогало пережить неудачу. В результате он так никогда и не добрался до нее. Тем не менее, он был уверен: в конце концов она бы разрешила ему. Они часто лежали совсем близко, отбирая друг у друга тепло. Это уже было неплохо: лежать в темноте под одеялом, прижимаясь к Анни, и слушать тишину за окном, не нарушаемую криками отца. Отец больше не сможет наброситься и сорвать с него одеяло, отец больше никогда не достанет его. Безопасность. Привычка, чтобы кто-то лежал рядом, как долгие годы лежал младший брат. Слышать чужое дыхание и чувствовать тепло у лица. Почему она вообще все это записала? И что именно? И поймет ли он это, когда наконец найдет? Он жевал хлеб с печеночным паштетом и слушал, как в гостиной орет телевизор. Его немного беспокоило, что бабушка сидит вечерами одна и будет продолжать сидеть так, пока он не угадает наконец пароль и не узнает тайну Анни. Это что-то темное, думал он, если до этого так тяжело добраться. Что-то темное и опасное, о чем нельзя говорить вслух, можно только записать и запереть под замком. Как будто речь шла о жизни и смерти. Он написал эти слова. Написал: «Жизнь и смерть». Ничего не произошло.

* * *

У фру Йонас наступил обеденный перерыв. Она выглянула из задней комнаты с хлебцем в руке, одетая в тот же самый красный костюм, в котором она была при их первой встрече. Она выглядела задумчивой. Еду на вощеной бумаге она отодвинула в сторону, словно давая ему понять, что неправильно было бы жевать, говоря об Анни. Она сосредоточилась на кофе.

– Что-нибудь произошло? – спросила Астрид и сделала глоток из термокружки.

– Сегодня мы будем говорить не об Анни.

Она подняла кружку и посмотрела на него, округлив глаза.

– Сегодня мы поговорим об Эскиле.

– Прошу прощения?

Полный рот превратился в маленькую узкую щель.

– Я пережила это, оставила это позади. И, если мне позволено будет сказать, это стоило мне больших усилий.

– Я сожалею, что не могу быть более тактичным. Меня интересуют некоторые детали, касающиеся смерти мальчика.

– Почему?

– Я не обязан отвечать, фру Йонас, – мягко сказал он. – Просто ответьте на мои вопросы.

– А что, если я откажусь? Что, если я не смогу пройти через это еще раз?

– Тогда я пойду своей дорогой,– тихо сказал он.– И оставлю вас подумать немного. Потом приду еще раз с теми же вопросами.

Она отодвинула кружку, сложила руки на коленях и выпрямилась. Как будто ждала именно этого и решила стоять до конца.

– Мне это не нравится,– натянуто сказала она. – Когда вы приходили сюда говорить об Анни, мне не могло прийти в голову отказаться сотрудничать с вами. Но раз речь зашла об Эскиле – вам придется немедленно уйти.

Ее руки нашли друг друга и сплелись. Она явно была испугана.

– Как раз перед тем как он умер, – сказал Сейер и посмотрел на нее в упор, – он так толкнул свою тарелку, что она упала на пол и разбилась. Вы это слышали?

Вопрос ее поразил. Она удивленно взглянула на Сейера, как будто ждала чего-то другого, возможно, более страшного.

– Да, – быстро ответила она.

– Вы слышали это? Значит, вы не спали?

Он внимательно наблюдал за ее лицом и заметил, как по нему промелькнула легкая тень. Он повторил вопрос:

– Значит, вы не спали и слышали жужжание электробритвы?

Она склонила голову.

– Я слышала, как Хеннинг пошел в ванную и как хлопнула дверь.

– Как вы поняли, что он пошел в ванную?

– Мы долго жили в том доме, у каждой двери был собственный звук.

– А перед этим? Что вы слышали, прежде чем он ушел?

Она снова помедлила, копаясь в памяти.

– Их голоса на кухне. Они завтракали.

– Эскиль ел вафли, – осторожно заметил он. – Это было обычным делом? Вафли на завтрак? – Он постарался, чтобы вопрос прозвучал иронично.

– Вероятно, он выклянчил их, – устало сказала она. – Он всегда получал, что хотел. Эскилю нелегко было сказать «нет», это тут же вызывало у него приступ. Он не терпел, когда ему противоречили. Это было как дуть на угли. А Хеннинг не был особенно терпеливым, он не мог терпеть его крики.

– Значит, вы слышали, как мальчик кричал?

Астрид вырвала одну руку из другой и снова взяла кружку.

– Он постоянно издавал массу звуков, – сказала она, обращаясь к пару, который поднимался от кофе.

– Они ссорились, фру Йонас?

Она слегка улыбнулась.

– Они всегда ссорились. Он требовал вафли. Хеннинг сделал ему бутерброд, который он не хотел есть. Вы же знаете, как это бывает, мы делаем все, что в наших силах, чтобы наши дети поели, так что он, вероятно, в конце концов дал ему эти вафли или, может быть, Эскиль сам их заметил. Они стояли на скамейке, накрытые полиэтиленом, оставшиеся с вечера.

– Вы слышали какие-нибудь слова? Которые они друг другу говорили?

– Да чего вы, собственно говоря, добиваетесь?! – резко выкрикнула она. Ее глаза поменяли цвет. – Вы можете поговорить об этом с Хеннингом, меня там не было. Я была на втором этаже.

– Вы думаете, ему есть что мне рассказать?

Тишина. Она сложила руки на груди, как будто исключила его из беседы. Страх нарастал.

– Я не хочу говорить о Хеннинге. Он мне больше не муж.

– Это потеря ребенка разрушила ваш брак?

– Вообще-то, нет. Он бы все равно треснул. Мы слишком надорвались.

– Это по вашей инициативе вы расстались?

– Какое это имеет отношение к делу? – язвительно спросила она.

– Вероятно, никакого. Я просто спрашиваю.

Она положила обе руки на стол, ладонями вверх.

– Когда Хеннинг нашел Эскиля возле стола, что он сделал? Он закричал, позвал вас?

– Он просто открыл дверь в спальню. Меня поразило, как тихо вдруг стало, ни звука из кухни. Я села на постели и закричала.

– Есть ли что-то, что осталось для вас неясным в связи с тем несчастным случаем?

– Что?

– Вы разговаривали с мужем о том, что произошло? Вы его о чем-нибудь спрашивали?

Он снова увидел страх, мелькнувший в ее глазах.

– Он все мне рассказал, – сдержанно ответила она. – Он был в отчаянии. Чувствовал свою вину за случившееся, что он не уследил. А с этим не так-то просто жить. Он не смог, я не смогла. Нам пришлось пойти каждому своей дорогой.

– Но в несчастном случае не было ничего, чего бы вы не поняли или вам не объяснили?

Большие глаза Сейера, цвета мокрого асфальта, излучали мягкость, потому что он чувствовал: сидящая перед ним женщина находится на грани чего-то, что возможно, если ему повезет, выплеснется сейчас через край.

Ее плечи задрожали. Он терпеливо ждал, зная, что нельзя двигаться, нарушать тишину или как-либо еще мешать ей. Она приближалась к тайне. Он провел множество подобных разговоров и чувствовал, как сгущается воздух вокруг них. Ее что-то беспокоило, что-то, о чем она не осмеливалась думать.

– Я какое-то время слушала, как они кричали друг на друга, – прошептала она. – Хеннинг был в ярости, у него бурный темперамент. Я накрыла голову подушкой, я боялась слушать дальше…

– Продолжайте.

– Я слышала, как шумел Эскиль – наверное, он сидел и бил по столу кружкой, – а Хеннинг ругался и хлопал дверцами буфета.

– Вы различали отдельные слова?

Теперь задрожала ее нижняя губа.

– Только одну фразу. Самую последнюю перед тем, как он кинулся в ванную. Он выкрикнул ее так громко, что я испугалась: вдруг соседи услышат. Испугалась, что они могут о нас подумать. Но ведь нам было нелегко. Ребенок, который все время вел себя просто ужасно… У нас ведь был уже старший сын. Магне всегда был таким тихим, он таким и остался. Он никогда не шумел, слушался, он…

– Что вы услышали? Что он сказал?

Внезапно внизу в магазине зазвенел колокольчик и открылась дверь. Две женщины ходили по комнате, с восхищением разглядывая все великолепие вязаного ассортимента. Фру Йонас вскочила и рванулась в магазин. Сейер остановил женщину, положив руку ей на плечо.

– Скажите мне!

Она склонила голову, как будто ей стало стыдно.

– Хеннинг дошел почти до предела. Он до сих пор не может простить себе этого. И я больше не смогла жить с ним.

– Скажите мне, что он сказал!

– Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал об этом. И это уже не имеет никакого значения. Эскиль мертв.

– Но он же больше не муж вам?

– Он отец Магне. Он рассказал мне, как стоял в ванной и дрожал от отчаяния, что не смог стать таким отцом, каким должен быть. Он стоял там, пока не успокоился, потом хотел вернуться и попросить у Эскиля прощения за то, что рассердился. Он не хотел ехать на работу, не решив эту проблему. Наконец он вышел на кухню. Остальное вы знаете.

– Скажите мне, что он сказал.

– Никогда. Ни одной живой душе.

Отвратительная мысль, которая укоренилась в его голове, пустила побеги и начала расти. Он видел так много, что его нелегко было удивить. Эскиль Йонас был всего лишь ребенком…