Текст книги "Мы не расстанемся"

Автор книги: Кара Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

4

Одеяла были откинуты, а Надя сидела на краю постели, застегивая последнюю пуговицу ночной рубашки. Фланелевой. Но и рядовая фланель выглядела на ней привлекательнее французского шелка.

– Вы все еще здесь? – изумилась она. Ее глаза немного ожили, но линии вокруг рта выдавали боль.

– Естественно.

Ален поставил стакан с водой и достал из кармана бутылочку с аспирином, вытряхнул из нее две таблетки и протянул Наде. Она послушно взяла лекарство.

– Где Элли? – спросила Надя, заглядывая за его спину.

Он же старался смотреть на ее лицо, а не на холмики под мягкой тканью.

– В постели.

– С ней все в порядке?

– Как будто да.

– Хорошо, – Надя бросила взгляд на стакан воды, который все еще сжимала в руке. – Я… прошу извинить меня за то, что была такой непослушной больной. Теперь я вижу, что доставила вам лишние хлопоты, и мне очень стыдно.

– Извинение принято, а про стыд забудем. Что-то я встречал на земле не много идеальных людей.

– Верно, но я терпеть не могу глупые ошибки. Особенно свои.

– Ошибки случаются. Важно не повторять их.

– Так вы не просто хирург, а еще и философ.

Его обдало жаром.

– Нет, миссис Адам, я лишь стараюсь хорошо делать свое дело.

Поскольку он не торопился уходить, Надя подумала было предложить ему пододвинуть кресло-качалку и присесть. Она давно сообразила, что Миртл – город, располагающий к быстрому сближению людей. Здесь ведутся неспешные дружеские беседы, и соседи недолго остаются чужими друг другу.

– Вы всегда так добры со своими пациентами, как со мной сегодня ночью? – спросила Надя.

– Стараюсь. Чтобы они снова обращались ко мне.

– Я не привыкла к такой заботе.

Он пожал плечами.

– Это я унаследовал вместе с кабинетом, принадлежавшим старому врачу Сеннетту. Он практиковал здесь почти шестьдесят лет, никогда не закрывал свою дверь и не отказал ни одному больному. Полагаю, его дух витает вокруг и не дает мне сбиться с дороги.

Надя склонила голову и внимательно слушала. Свет лампы в ее глазах создавал иллюзию приглашающей улыбки. Только иллюзию, напомнил он себе. Не забывай, только чисто профессиональные отношения.

– Не могу себе представить, чтобы вас мог напугать призрак, – сказала Надя задумчиво.

– Вы бы удивились тем вещам, которые могут меня напугать, миссис Адам.

– Вероятно. Однако, я думаю, мы уже миновали стадию «миссис Адам – доктор Смит», а?

– Пожалуй, мне пора выбираться отсюда, пока снова не занесло дороги.

– Я слышала, как вы справлялись в больнице об Эдде. Похоже, она уже не вызывает у вас такого беспокойства, как в школе? Ей уже лучше?

– Лучше – понятие относительное, миссис Адам, – осторожно ответил Ален. – Особенно когда речь идет о сердечниках.

– Называйте меня, пожалуйста, Надя.

– Надя, – принял он ее упрек.

– Знаете, я бы с удовольствием взяла у вас интервью для воскресного номера.

– Сомневаюсь, чтобы рядовая медицина заинтересовала чем-то ваших воскресных читателей.

– Не скажите!..

Надя пригляделась к его лицу и решила, что лучше всего подошла бы его фотография в профиль, контрастная, черно-белая.

– Не обращайте на меня внимания, – снова заговорила она, заметив, что Ален опять хмурится. – У меня бывают страннейшие ощущения. – Она покачала головой. – Я вот думаю, что мы встречались раньше. Это во мне говорит репортер. Я не успокоюсь, пока не узнаю, в чем дело.

– Ну что ж, Надя, а врач во мне говорит, что я должен взглянуть на ваши швы перед уходом.

– По-моему, вы собираетесь выставить мне счет за вызов на дом, – прошептала она, покорно ложась на спину.

– Непременно, мадам.

Стараясь не касаться своими пальцами ее кожи, он аккуратно поднял подол ее ночной рубашки до талии и вздохнул с облегчением, увидев под нею трусики, слава богу, не совсем прозрачные. Его взор притягивала шелковистая, блестящая, соблазнительно нежная кожа кремового цвета. Ален привык к дисциплине и самоотречению, но и ему понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить о них и сосредоточиться на толстой повязке, закрепленной клейким пластырем, которую Надя наложила сама после его утренней перевязки.

– Вы заметили кровотечение, когда меняли повязку?

Надя лежала неподвижно, уставясь в потолок.

– Чуть-чуть.

Доктор осторожно снял повязку. Линия шва уже начала сходиться. Он увидел небольшую припухлость, но признаков инфекции не было.

Ален торопливо опустил рубашку и накрыл Надю одеялом. Она внимательно наблюдала за ним.

– Думаю, можно уже обойтись без повязки, – сказал он, бросив старую в корзинку под туалетным столиком. – Будьте осторожны при мытье и две недели не пользуйтесь тесной одеждой.

– Когда мне прийти снять швы?

– В пятницу. Но сначала позвоните, чтобы я назначил вам время.

Ален кивнул на телефон.

– Если вам что-нибудь понадобится, позвоните Джону на первый этаж.

– Мне нужно лишь выспаться.

– Конечно, Надя. И это – предписание лечащего врача.

…Когда Ален приехал в больницу, Эдда безмятежно спала. Никаких последствий школьного происшествия он не заметил. Но тем не менее решил подержать ее день-два в больнице и провести дополнительные исследования.

Ален зашел на пост медсестры, чтобы назначить исследования Эдде и взять ее карту. Дежурила Кристина Хубен – худая женщина пятидесяти с небольшим лет.

– Интересно, могу я быть свободным? – спросил он, ставя свою подпись на лабораторном направлении Эдды.

– Вполне.

– Прекрасно. Трудный выдался денек.

– И интересный, – заметив его свирепый взгляд, она усмехнулась. – С медицинской точки зрения, хотела я сказать.

Он взял под мышку толстую папку с историей болезни Эдды и оглядел стол медсестры.

– Почему вы никогда не приносите чего-нибудь пожевать? – поинтересовался он.

– Приношу. – Она достала мешочек с семечками. – Отличная вещь для успокоения нервов.

– Я думаю о пустом желудке, а не о нервах.

– Снова остались без обеда, да?

– Не ел с самого ленча.

– И Надя не накормила вас, когда вы доставили ее домой?

– Миссис Адам – пациентка. Я отвез ее домой, так как она была не в состоянии сама вести машину. Дал две таблетки аспирина и попросил позвонить мне утром.

Кристина улыбнулась.

– Простите, Ален, до медицинского факультета вы не в духовной семинарии учились?

– Что за глупый вопрос?

– Сколько вам лет? Сорок четыре, сорок пять?

– Тридцать восемь. Девять лет в этом городке, и я выгляжу старше своих лет.

– Тридцать восемь, и все еще холостяк.

– Такое случается.

– Вы не гей, так что…

– Откуда вам это известно?

– Я столько лет жила и работала с мужчинами, что у меня появилось шестое чувство насчет мужских качеств. – Кристина бросила на него понимающий взгляд. – Вы очень нравитесь женщинам, но делаете вид, что не замечаете их.

Ален покраснел.

– Знаете что, Кристи? Вся эта так называемая здоровая пища подействовала на вашу голову.

– Но у меня есть глаза. Вы покраснели.

– Покраснеешь, когда такая нахалка заговаривает о сексуальной жизни.

– Не о сексуальной жизни, а о сексуальной привлекательности. Она у вас есть, а жизни – нет.

Он покачал головой.

– Вы просто не в себе, Хубен.

Надю разбудил какой-то приглушенный стук. Слишком резко сев в постели, она тут же почувствовала боль в боку. Откинув одеяло, опустила ноги на пол и тут услышала еще один звук. Кто-то ходил по дому.

– Кто там? – позвала Надя испуганным голосом.

– Это я, мам. – Голос Элли послышался где-то рядом, затем щелкнула закрывшаяся дверь.

– Эл? В чем дело?

В двери показался маленький призрак в пижаме.

– Я доставала одеяло из шкафа.

В доме было холоднее обычного. Видимо, опять вышел из строя старенький котел. Тапочки, как и пол, были ледяными.

– Пойдем, маленькая, я уложу тебя в постель и заодно проверю термостат. А где одеяло?

– Оно не для меня, а для доктора Смита.

– Ты сказала «для доктора Смита»?

– Угу. Он спит в твоем кресле и совсем замерз.

– В моем кресле? – Ее рука инстинктивно запахнула халат.

– Да, в гостиной. Я встала в туалет, увидела свет и подумала, что там ты и что тебе плохо. – Элли сделала пару быстрых вдохов. – Поэтому я и взяла одеяло. Он выглядит ужасно усталым и замерзшим.

– Ладно, маленькая, иди в постель, а я сама пригляжу за доктором Смитом.

– Ну, мама, я уже не маленькая.

Надя тихо приоткрыла дверь гостиной. Действительно, Ален вытянулся в ее стареньком дряхлом шезлонге, прижимая к себе толстую папку. Совершенно измученный.

Чувствуя себя незваным гостем, она сделала несколько шагов к нему. Доктор не пошевелился. Беззащитный во сне, со смягчившимися чертами лица, он казался другим человеком – более доступным и привлекательным. Но слишком усталым.

Надя торопливо развернула одеяло и осторожно накрыла им мощную фигуру.

Ален вдруг насупился и что-то протестующе забормотал. Надя не удержалась и провела рукой по его волосам. Теплые, чуть вьющиеся, они поразили ее неожиданной мягкостью. Единственное, что есть мягкого в этом мужчине, подумала она, но тут же поправилась: кроме его сердца.

– Спасибо тебе, – прошептала она.

Надя уже собиралась уйти, но вдруг почувствовала, как сильные пальцы сжали ее кисть. Она испуганно обернулась и увидела его открытые, хотя и сонные глаза и ленивую насмешливую улыбку.

– Гм, ангел в белом, – пробормотал он, притянув ее к себе так, что она почти растянулась на его груди.

– Едва ли я похожа на ангела, – прошептала Надя, напрасно пытаясь освободить свою кисть. – Что это вы делаете в моем доме?

Лоб Алена наморщился, у него дернулся уголок губ.

– Надо же, ангел еще и говорит. – Глаза доктора опустились на ее губы. – Похоже, ангела зовут Надя.

Другая рука Алена высвободилась из-под одеяла и коснулась ее лица. Грубоватые пальцы вызвали неудержимую дрожь во всем ее теле.

– Не надо, Ален, – прошептала она. – Вы же мой доктор.

Его лицо исказилось от боли, заставив ее замолчать.

– А вы репортер. Один хранит доверие, другой через него переступает.

– Не всегда, – прошептала она.

– Всегда.

– Ален! Что с вами? Вам больно?

– Сам виноват.

Голубые глаза доктора закрылись, словно смеженные сном, потом открылись и вгляделись в ее лицо, и в их глубине явственно проступила мука.

– Ну почему ты такая красивая? Разве человеку мало добровольной ссылки в качестве наказания?

– Не понимаю…

– Оно и к лучшему, – прошептал Ален и обнял Надю.

– Ален, остановись… – успела вымолвить она, прежде чем его губы запечатали ее рот.

Пальцы, сжимавшие ее, были похожи на железные. Губы мягкие, и двигались с возбуждающей неторопливостью. Сильное тело удивляло своей тренированностью. А сердце билось в груди как молот. Застигнутая врасплох, Надя не сопротивлялась. Но когда его рука нащупала ее грудь, она резко дернулась, и острая, как нож, боль в боку заставила ее вскрикнуть. Очарование момента тут же улетучилось.

– И это ваш хваленый врачебный такт? – язвительно заметила Надя, превозмогая боль.

Ален густо покраснел, а на виске забилась жилка.

– Но ты же сама позволила мне зайти так далеко…

– Как хрупкой женщине остановить такого типа? Ударом коленкой?

– Сказала бы просто «нет», – отпарировал он.

– Вы же не дали мне возможности…

Надя сильно побледнела, ее зрачки расширились.

Какой я тупица! – подумал доктор.

– Немедленно в постель, Надя.

– Только когда вы уберетесь из моего дома.

– Проклятье! Женщина, почему вы вечно спорите?

Ален вскочил с кресла, схватил ее и понес. Мышцы его напряглись. От усилия – или гнева – на шее выступили жилы. Она различила запахи древесного дыма, кофе и мыла и почувствовала исходящие от него волны сильнейшего душевного волнения.

Сжатая с такой силой, она ожидала боли, но его массивная горячая грудь вызывала у нее лишь ощущение безопасности. Лампа в ее комнате высвечивала смятую постель. Он опустил ее туда осторожно, словно новорожденную.

– Вот что я скажу вам, миссис Адам, – заговорил он, выпрямившись. – Давайте заключим с вами договор: я не вмешиваюсь в вашу жизнь, а вы – в мою.

– Прекрасно. Я согласна.

Повернувшись, Ален заставил себя не оглядываться. Уж очень хотелось извиниться, еще больше – объяснить. К своему стыду, он не мог сделать ни того ни другого.

5

Ален работал размеренно, двигался как точный механизм, все внимание – куче дров, с каждым часом становившейся выше.

Ему доставляла удовольствие физическая работа, особенно колка дров. Она обостряла его чувства, улучшала дыхание и утомляла достаточно, чтобы заглушить чувство одиночества в те редкие вечера, когда Ален возвращался в свой пустой дом раньше одиннадцати.

После ночи, которую хотелось поскорее забыть, он жаждал лишь освободиться от ощущения тела Нади и вкуса ее губ.

Ален поставил на колоду новое полено. Смахнув рукавом пот с лица, снова взялся за топор, нанес точный удар, и полено раскололось надвое. Но даже усталость не мешала ему грезить о ее теле. Это была сладкая мука. Грудь Нади как раз умещалась в его ладони. И он мучил себя сейчас, вспоминая свои ощущения. Или представляя, как тепло и уютно было бы ему с ней.

Стон вырвался из его плотно сжатых губ. Ален не знал женского тепла уже больше девяти лет. И даже почти убедил себя в том, что утратил способность к сексуальной жизни.

К чему обманывать себя? Все эти годы ему, разумеется, не хватало секса. В первые годы добровольно взятого обета безбрачия бывали ночи, когда ему казалось, что он сходит с ума.

Время постепенно сгладило физиологические ощущения. Самоконтроль позаботился об остальном. До последней ночи.

Но одиночество было его собственным выбором. Может же мужчина передумать? Да и что потом? В одно мгновение ввергнуть ее в грязь и мерзость, которых предостаточно было в его прошлой жизни? Покрыть ее и ее дочь позором, который он принес своему отцу и сестрам?

Нет, он не падет так низко.

Ален так утомился, что ему потребовались четыре ходки вместо обычных двух, чтобы наполнить ящик для дров у двери. При этом часть поленьев он обронил по дороге.

Грудь Алена тяжело вздымалась, капельки пота замерзли на лице. Он едва нашел силы вытереть топор и насыпать корма в кормушку для птиц под окном.

Когда он наконец развел огонь в камине, его шатало от изнеможения. О еде не могло быть и речи. Даже будь у него силы приготовить что-нибудь, вряд ли это понравилось бы его желудку.

Кое-как он поднялся по ступенькам в свою спальню и снял одежду, прежде чем рухнуть в постель. Но, несмотря на крайнее утомление, сон еще довольно долго не приходил к нему.

…Кто-то выключил ее будильник. Доктор Смит, конечно, после того как она заснула. И ушел. Только одеяло в кресле напоминало о нем. Нет, не только. Надя поднесла руку ко рту и коснулась кончиками пальцев своих губ. Припухшие, они стали особенно чувствительными.

Привлекательный мужчина, даже сексапильный, когда не хмурится. Судя по поцелуям, отличный любовник. Такому нетрудно найти себе партнершу.

Готовя кофе, она уговаривала себя забыть случившееся ночью. Простое проявление заботы с ее стороны он принял за сексуальное домогательство. Но так случилось.

Нет, Ален не может быть порочным человеком. Она видела его доброту и не может поверить в это. Скорее, еще один избалованный холостяк, решивший, что берет то, что ему предложили.

Только эти рассуждения ничего не стоили. Надя все еще продолжала видеть боль в его глазах и чувствовать одиночество.

Она догадывалась, что в его жизни не хватает ласки. Больше всего ему нужна женщина, которая сможет вернуть к жизни насмешливые морщинки вокруг глаз. Понимает ли он сам это?

Надя задумалась. У нее есть Элли, газета и целый список целей, которых она хочет достичь. Любовная связь с кем бы то ни было, тем более с таким переменчивым мужчиной, как доктор Смит, могла быть где-то в самом конце этого списка…

– Ma, а где доктор?

Обернувшись, она увидела в дверях кухни Элли с разочарованным лицом.

– Ему пришлось уйти, маленькая. Ты же знаешь, врачи – очень занятые люди.

– Ты сказала ему, что одеяло принесла я?

Надя едва не застонала.

– Извини, милая, забыла, но я уверена, что он был бы доволен, если бы узнал, что ты позаботилась о нем.

– Но ты же обещала, сама говоришь, что обещание – это святой долг и что выполнять его так же важно, как и говорить всегда правду.

– Ты права. Я допустила серьезный промах.

– Но я могу позвонить ему. Он мне разрешил.

– Прекрасная мысль, дорогая, но только лучше сделать это после завтрака.

– Но мне хочется сейчас!

– Хорошо, только вряд ли он будет на работе так рано.

– Тогда позвоню ему домой. Он записал телефон на обороте карточки, которую дал мне вчера в больнице.

Вафли в вафельнице безнадежно сгорели…

Радостная Элли поспешила в свою комнату, и через несколько секунд Надя услышала, как она говорит по телефону. Скоро Элли уселась на свое место за столом, отпила большой глоток молока и объявила:

– Он принимал душ, но подошел к телефону.

Горячий или холодный? – задалась вопросом Надя, а вслух сказала:

– Надеюсь, он был рад услышать тебя.

– Ага, спросил меня, встала ли ты и как себя чувствуешь.

– И что ты ответила?

– Что ты пьешь кофе и пытаешься спалить кухню.

Надя зажмурилась:

– А он что?

– Поначалу мне показалось, что смеется. – Элли сделала еще один глоток молока. – Потом он просил меня последить за тобой, так как ты еще не выздоровела и можешь быть не в себе.

– Это все?

– Ну там было еще что-то, но я не поняла.

– Чего ты не поняла, милая?

Элли посмотрела в потолок, словно пытаясь припомнить точные слова:

– Он просил напомнить тебе ваш разговор об ошибках и идеальных людях.

Надя кивнула.

– Да, помню.

– Потом велел сказать тебе, что его поведение вчерашней ночью доказывает, что их нет. Ты поняла, что это значит?

– Наверное, он хотел извиниться.

– Тогда почему он так и не сказал?

– Некоторым людям бывает трудно облечь свои чувства в слова. Мужчинам труднее, чем женщинам. Сильным мужчинам еще труднее.

– Тебе тоже?

– Нет. Ведь находить нужные слова – моя профессия.

– А за что он извиняется? – Лицо Элли выражало явное сомнение, словно она не могла вообразить, чтобы такой идеальный человек, как доктор Смит, должен был извиняться за что-либо.

– За то, чего ему не следовало бы делать.

Элли задумалась на минутку.

– Это когда он накричал на тебя ночью?

У Нади екнуло сердце. Выходит, Элли заснула не сразу?

– Да, за это. Кроме прочих вещей. Вещей, которые труднее понять… и забыть.

– Почему он это сделал?

Надя прикоснулась кончиком языка к еще припухшей нижней губе.

– Не знаю, дорогуша. Может, он и сам этого не знает.

Удовлетворенная ответом, Элли стала клевать изрядно надоевшие ей хлопья.

– Мамуль, – вдруг спросила она так, словно ее осенила какая-то идея, – тебе нравится доктор Смит, правда? Даже если он и кричал на тебя и все такое?

Надя чуть не застонала.

– Я недостаточно хорошо его знаю, чтобы ответить тебе.

Помешивая ложечкой в кружке с кофе, Надя говорила себе, что не питает неприязни к Алену. Но не уверена, вполне ли безопасно их общение.

– Он очень хороший врач, – добавила Надя, заметив, что дочь не удовлетворена ответом.

– Ага, но я имела в виду, нравится ли он тебе как друг.

Элли опять за старое. Ее чудесная чувствительная доченька продолжает искать идеального кандидата в папы. А уж доктор Смит никак не подходит на эту роль. Пряча свое огорчение, Надя сделала три глотка и изобразила подобие улыбки.

– Я недостаточно знаю его для этого, дорогуша. К тому же мы оба очень занятые люди.

– Но вы же можете стать друзьями? – не отставала Элли. – Мы могли бы даже иногда приглашать его к обеду, как Рэдди, когда мы жили в Лос-Анджелесе. Или как папу.

– Посмотрим, милая, но у меня такое чувство, что доктор Смит слишком занят, чтобы принять приглашение, и я не хочу, чтобы ты из-за этого расстраивалась.

– Но мы ведь можем спросить его, правда?

– Угу.

Элли изменилась в лице.

– Ты всегда так говоришь, когда отказываешь в чем-нибудь, но не хочешь меня расстраивать.

– Ну Элли…

В глазах Элли промелькнуло разочарование.

– Я так и знала, что он тебе не понравится, он не такой слизняк, как Рэдди и другие типы, что назначали тебе свидания в Лос-Анджелесе!

– Я-то думала, что тебе нравился Рэдди…

– И вовсе он мне не нравился! От него сладко пахло, он постоянно смотрелся в зеркало и поправлял свои волосы, как девочка. – Она вскочила со стула и выбежала из кухни.

Надя закрыла лицо руками. Сама во всем виновата. Если бы на этот раз последовала доброму совету и осталась в больнице еще на одну ночь, не оказалась бы на концерте, а Ален никогда не появился бы в ее доме. Тогда она еще могла бы думать о нем как о возможном друге. А не о мужчине с мукой во взгляде и умением целовать женщину так, чтобы она почувствовала слабость в ногах.

Ради Элли она готова пригласить его на обед и, когда он откажется, сможет с чистой совестью смотреть в глаза дочери.

Состояние Эдды ухудшилось за последние три месяца. Ален сделал все, что было в его силах, но не был удовлетворен.

– Я хотел бы, чтобы вы показались доктору Лейтону – кардиологу из Бостона. Он лучший специалист по таким заболеваниям, как у вас.

Рукой, еще не тронутой артритом, Эдда поправила одеяло. Несмотря на годы, она сохраняла ясность ума и пользовалась очками только для чтения.

– Никаких специалистов, – твердо заявила она. – Напрасная трата времени и денег, и мы оба знаем это.

– Вы не правы. Каждый день появляется что-нибудь новое. Этот доктор разработал особый режим, который дает эффект даже в более запущенных случаях, чем ваш.

– Ален, вы слишком увлекаетесь медицинскими журналами. Благодарю вас за заботу, но даже такая сильная воля, как ваша, не предотвратит неизбежного.

– Оставьте свой фатализм! Всю жизнь вы были бойцом, так не сдавайтесь и сейчас.

– Ах, мой дорогой Ален! – В словах пожилой женщины прозвучал легкий упрек… – Мне нужно беречь энергию для другого. Для моих учеников, естественно. К тому же приезжает Адриан с женой и ребенком. На этот раз он обещал побыть со мной подольше.

Адриан Карпентер был ее единственным сыном и счастьем ее жизни. Он занимался пластической хирургией в Пальм-Спрингсе.

– Ну и как он? – спросил Ален, вставая.

– О, все прекрасно. Они с Джойс только что построили новый дом. Надеюсь, привезут фотографии.

– Обязательно. – Ален совершенно не был в этом уверен. – Может, я приглашу его на чашечку кофе, чтобы расспросить о новейшей технике подтягивания отвисших подбородков.

Эдда фыркнула.

– Стареет мое сердце, Ален, но не мозг. Адриан вам нравится так же, как мне моя капризная и жеманная невестка. Если вы потратите хоть секунду на него, то только чтобы уговорить его послать меня на консультацию к вашему бостонскому эскулапу.

– Ну-ну, Эдда. Я никогда ничего плохого не говорил о вашем сыне.

За то, что он даже не попытался опровергнуть ее слова, он заработал благодарный взгляд.

– Конечно, вы считаете его эгоистом, позорящим память об отце. И вы правы. Он именно такой, но я все равно люблю его. Это вас удивляет?

– Ну как вам сказать…

– Не расстраивайтесь из-за меня, Ален. Знаю, я доставила вам больше хлопот, нежели любому врачу. Но я всегда жила своей жизнью и по своим понятиям. Мне уже поздно меняться.

– Черт побери, Эдда. Я и не думаю изменять вас, а лишь пытаюсь сохранить вашу жизнь!

– Жить и дышать – не одно и то же.

– Эдда…

– Нет уж, выслушайте меня. Жить – это больше, чем занимать место под солнцем. Жить – это любить и быть любимым, наблюдать, как сменяются времена года и как растут твои дети. Жизнь – это дружба и родство со всеми созданиями и потребность, чтобы тебя помнили не только за хорошенькое личико или крупный счет в банке. Поездка в Бостон, быть может, еще одна операция и долгое выздоровление отнимут бесценное время, нужное мне для других целей.

Мысль о ее смерти вызвала у него прилив негодования. Но он скрыл его.

– Чушь собачья, и вы прекрасно это знаете.

– Попридержите язык, молодой человек. – Ее тон тут же смягчился. – И перестаньте беспокоиться обо мне. Я знаю, что делаю.

«Пресс» – в беде. Газета, в которую десять месяцев назад Надя вложила свое сердце, душу и все сбережения, стояла перед опасностью банкротства.

Конечно, можно было попытаться спасти положение. Для этого надо было каким-то образом удвоить тираж, заработать несколько тысяч на рекламе или ограбить банк. И как только Надю угораздило взяться за газету, приносившую убытки последние пять лет подряд, и попытаться сделать ее прибыльной?

– Ты все еще хочешь заставить отца гордиться тобой, – пробормотала она вслух.

Джек Стенли Робертсон родился с типографской краской в венах, как говорили о нем в газетном мире, и столь проворными пальцами, что делал набор почти так же быстро, как машина.

В девятнадцать он унаследовал от своего отца газету «Ньюсвик» в родном Сузанвиле. Когда ему исполнилось тридцать, все журналисты уже были наслышаны о маленькой калифорнийской газетке и ее редакторе-новаторе. Первую премию Пулитцера он получил в тот день, когда ей, восьмилетней, удалили гланды. Второго Пулитцера он удостоился, когда она училась в средней школе и редактировала школьную газету.

В журналистском мире Робертсона считали принципиальным и бескомпромиссным человеком. Правда была его богом, а добывать ее – страстью. В «Ньюсвике» печаталось только то, что было проверено и перепроверено, и можно было смело верить каждому слову.

Отец отправил ее в колледж учиться писать ясно и свежо. После окончания учебы он намеревался передать ей все свои знания об информации, но она встретила Фреда Адама и моментально влюбилась в него без памяти.

Робертсон был в ярости.

– Парень работает на телевидении! – кричал он по телефону. – Пользуется косметикой и зачитывает чужие слова. За неимением фактов он многое выдумывает.

Надя любила их обоих и хотела, чтобы они любили ее. Она собиралась выйти замуж за Фреда, поехать с ним в Мехико и писать оттуда статьи в «Ньюсвик». Но вместо этого забеременела и на время перестала писать вообще.

«Ньюсвик» приказала долго жить – даже здание редакции сожгли дотла лесорубы, когда Робертсон разоблачил коррупцию в их профсоюзе. Вскоре умер и отец. Даже на смертном одре он не сказал дочери, что гордится ею.

Обнаружив, что барабанит пальцами по столу, Надя скривилась. Она не была нервной от природы. Да и давно уже не та импульсивная юная леди, какой была когда-то. Жизненный опыт и рождение дочери как-то быстро сделали ее зрелой. Ее жизнь давно подчинялась продуманным целям и тщательно взвешенным стремлениям – никаких крайностей или экзотики, ничего необычного.

Пулитцер не помешал бы, но хватило бы и процветающей газеты, известной своей верной службой обществу и прогрессивной позицией по жизненно важным вопросам.

Неплохо бы иметь и пакет доходных акций, но хватило бы и скромного счета в банке, позволившего дать образование дочери и проводить ежегодный отпуск где-нибудь на солнышке.

И все было бы хорошо, если бы одиночество время от времени не давало о себе знать. Иногда она задавалась вопросом, суждено ли ей полюбить еще раз.

Она вспомнила о заросшем, укрощенном сном и похожем на мишку мужчине, в чьих глазах проглядывала долгая усталость и потребность в любви.

– Ну почему все всегда упирается в деньги? – пробормотала она, вспомнив о реальности…

– Этот вопрос занимает меня с тех пор, как я открыл свою практику.

Услышав хриплый мужской голос, она резко крутнулась в кресле.

Ну конечно, в двери стоял Смит с шикарной жемчужно-серой ковбойской шляпой в одной руке и горшком розовых африканских фиалок – в другой, в куртке из овчины и новеньких, еще не стиранных джинсах. Ей даже показалось, что у него начищены сапоги.

Они не виделись целую неделю после их «свидания» в гостиной. Ее шов прекрасно зарубцевался. Несколько дней ее тревожили лишь легкие тянущие боли.

Себе она призналась, что сознательно избегает доктора. Не столько из-за того, что он поцеловал ее, сколько из-за своей реакции на его поцелуй.

– Дверь, между прочим, была закрыта – с вызовом сказала она.

– Я стучал.

В глазах Нади не было и намека на радушие. Ему казалось, она могла бы быть и приветливей.

– Что-то я не слышала никакого стука, – язвительно ответила Надя, отвернувшись.

Желанным посетителем он явно не был.

– Иногда врачу приходится прибегать к крайним мерам, когда пациент в беде.

– Я больше не являюсь вашим пациентом и вовсе не в беде. К тому же мы заключили сделку: я оставляю в покое вас, а вы оставляете в покое меня.

– Мало ли какие бывают сделки. – Ален бросил шляпу на стол. – Как вы себя чувствуете? Какие-нибудь осложнения?

– Не из тех, что могут вызвать ваш интерес.

– Рад слышать это. – Чувствуя себя идиотом с нежным цветком в руке, он грохнул его на стол перед ней. – Вот, искупительная жертва.

Надя неприязненно взглянула на розовые лепестки.

– Ненавижу африканские фиалки – они вечно погибают. Зачем вы пришли?

– Пытаюсь найти способ уйти от извинений.

В Надиных глазах промелькнула улыбка, но она тут же погасила ее. Что-то подсказало Алену, что он на верном пути.

– Для начала неплохо. – Надя откинулась на спинку кресла и скрестила руки на груди.

Легкий шорох одежды вернул его к мыслям, которые он старался задушить на протяжении недели. Ален услышал легкий запах ее духов, напомнивший о мягкой белой фланели. Сейчас он готов был даже покаяться.

– Я вел себя как ничтожество и очень сожалею об этом.

– И это, по-вашему, извинение?

Надя уже смотрела на него с большим теплом, а ее рот слегка округлился. Ален воспринял это как знак зарождения дружбы, которую хотел предложить ей.

– Полагаю, я смогу опубликовать объявление в вашей газетенке и…

– Газетенка? – Ее глаза сверкнули. – Да будет вам известно, что «Фри пресс» пользуется заслуженным уважением и славится незапятнанной репутацией! – Она нахмурила брови. – Во всяком случае, в последние десять месяцев.

– Значит, она очень изменилась!

– А вы разве не заметили?

Сказать ей, что он ненавидит газеты и почти никогда их не читает, – значит, потерять то немногое, чего он добился. Сказать же ей, почему он их ненавидит, и вовсе невозможно.

– У меня нет времени читать что-либо, кроме медицинских журналов.

– Первый способ остаться неинформированным, доктор Смит.

– Я информирован о том, что меня интересует. К тому же по роду своей должности я узнаю новости, вероятно, даже раньше вас. Во всяком случае, самые острые из них.

Надя неожиданно рассмеялась, и возникшее напряжение быстро улетучилось.

– Вы, возможно, правы.

Надя наградила его задиристым взглядом.

– Хотите стать внештатным репортером? Правда, мы почти ничего не платим.

Нет, она не права. Обычно репортеры прилично зарабатывают и плюют на тех, чью кровь пьют. Его же беда в том, что ему отчего-то страшно трудно проклясть ее, как и всех остальных, ей подобных. А это сильно осложняет его жизнь.

– У меня своя работа, – возразил он, беря шляпу.

– Благодарю за фиалки. – Ее язык нервно облизал нижнюю губу. – Постараюсь сделать все, чтобы они выжили.