Текст книги "Божественная лодка"

Автор книги: Каори Экуни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Глава седьмая
Пруд Убагаикэ (Знаки прошлого) [9]9
  Пруд находится в г. Сакура, префектуры Тиба. По преданию в этом пруду старуха случайно утопила ребёнка, за которым должна была присмотреть, а потом в горе утопилась сама. Говорят, что иногда по ночам из пруда слышится плач.


[Закрыть]

Я сижу на татами, вытянув ноги, пью эспрессо и жду, когда Соко вернётся из школы. Сегодня понедельник, а по понедельникам у меня выходной. Во дворе, примыкающем к нашему балкону, сорняки растут в своё удовольствие. Сквозь дверную сетку осенний ветер приносит запах уставшей земли. Открытая балконная дверь всегда раздражает Соко. Дело в том, что сетка местами порвана, и в дырки залетают комары.

За окном сентябрь. Я закрываю глаза и ловлю краешками век слабое тепло солнца, уходящего на запад…

– Говоришь, хочешь сбежать? Но куда? – я вспоминаю, как тогда спросила Его.

– Не знаю, – ответил он.

– Мне можно с тобой? – спросила я снова.

На его лице появилось раскаяние.

– Прости, я не хотела… – от волнения я сама стала извиняться. Я не хотела, чтобы из-за меня у него были неприятности, не хотела видеть его несчастным. Был душный вечер. Мы пришли в парк Кита-но-мару [10]10
  Парк в самом центре Токио, перед императорским дворцом.


[Закрыть], весь пропитанный запахом зелени. Он крепко обнял меня. Прижав меня к себе, он замер. Потом тихо произнёс: «Прости за всё!» Потом вдруг резко отпрянул от меня, посмотрел мне в глаза и сказал:

– Я обязательно вернусь… Я обязательно вернусь! Я разыщу тебя. Где бы ты ни была.

У него была жена, а я была замужем за Момои. Его музыкальный магазинчик был закрыт на затянувшийся отпуск. Положение было абсолютно безвыходным, «просто хоть в петлю лезь», и «ему посочувствовали бы сейчас даже бездушные кредиторы». Он объяснял мне всё это, странно улыбаясь, с каким-то осунувшимся лицом. Я смотрела на него и понимала, что не могу ничего для него сделать. Это было двенадцать лет назад. Мне было всего двадцать пять…

Я встала и пошла на кухню. Взяла сигарету и закурила. Оттого, что я резко зашла в прохладное и полутёмное место, я сразу же ощутила кожей прикосновение холодного воздуха. Стоя босиком на полу, я почувствовала, какой он холодный, кое-где тяжело скрипит. Днём дома смертельно тихо.

Уже шестой час, а Соко ещё нет. Последнее время она всё время задерживается. То, что она поздно приходит домой, означает, что у неё появились друзья, и я, наверное, должна радоваться за неё.

Я включила радио и достала из холодильника банку пива.

Вчера мы с Осита-сан закончили изучение «Школы игры на фортепиано» Бургмюллера. Последняя пьеса из этого сборника – «Всадница». Эта пьеса написана в лёгком пружинистом темпе. Осита-сан села, ровно распрямив спину. Её руки, сухощавые и тонкие, с бесчисленными складочками, с провисшей прозрачной кожей и бурыми крапинками были красиво поставлены. Она сыграла очень бегло, правда, два раза запнулась, но в хорошем темпе, выдержав сложный ритмический рисунок. Когда она закончила играть, я взяла карандаш и в нотах нарисовала круг, а рядом написала «Fabulous!» (Превосходно!). Так когда-то давно Момои писал в моих нотах.

Вообще-то он меня никогда не хвалил. Я заслужила от него такую оценку всего два раза, на четвёртом курсе в университете.

•

Перешагнув через лавку, сделанную из распиленного пополам ствола дерева, мы с Синобу Нумата присели, и он стал играть на блок-флейте пьесу, которую мы учили в школе: «Зимнее путешествие». Он старался, дул во все щёки, и от этого его круглое, со светлой кожей лицо казалось ещё круглее. Синобу наклонил голову вниз, и я заметила, какие у него длинные брови. Он зажимал отверстия кончиками пальцев, и видно было, что под ногтями у него скопилась грязь, хотя сами ногти были коротко подстрижены.

– У тебя уже здорово получается! – сказала я, подождав, пока он доиграет до конца.

– Думаю, что на этот раз смогу пересдать на хорошую оценку! – Нумата посмотрел вдаль, его лицо было довольным. Но когда он играет, флейта в его руках звучит до удивления одиноко и печально.

После летних каникул в новой четверти мы часто вместе возвращаемся из школы домой. Во-первых, нам с ним по пути, во-вторых, мы не ходим дополнительно заниматься к репетиторам. У нас у обоих мамы работают, и даже если мы сразу придём домой, дома всё равно никого нет. Поэтому мы с ним часто идём или через бывший призамковый парк и там немного гуляем, или, как сегодня, идём на старый пруд Убагаикэ. Иногда мы заходим в кафетерий музея, и мама Нуматы угощает нас пирожным.

С Нуматой я подружилась на летних каникулах. Хотя когда мы впервые столкнулись в музее, я постаралась поскорее убежать, потому что мне было неудобно.

– А когда ты стал носить взрослую одежду? – однажды я спросила его. Серые, ужасные широкие штаны, которые он часто надевал, давно не давали мне покоя.

– Да с позапрошлого года, – ответил Нумата, а потом добавил:

– С третьей четверти третьего класса.

– Это мама тебе такие выбирает?

– Ну, – кивнул он.

Похоже, его никак не волнует то, во что он одет, и то, как он выглядит. Я набралась смелости и продолжила:

– Можно попробовать подобрать тебе какой-то другой фасон?

Нумата спокойно слушал меня.

– Ну, сам подумай, ведь даже в одежде для взрослых есть разные фасоны брюк… Джинсы, например, или бежевые с карманами, наподобие военных…

В самом деле, эти серые мешковатые брюки выглядели очень странно. Они выделяли его на фоне всего класса. Из-за них он был похож на дяденьку-школьника. При этом на талии красовался ремень, такой как носят взрослые, что ещё больше усугубляло странное впечатление.

Дошло до него то, что я говорила, или нет, не знаю, но, похоже, Нумата нисколько не обижался на мои слова. Он абсолютно не собирался менять что-то в своей одежде и в ответ на мои слова только как-то неопределённо улыбался.

Когда речь шла об уроках, у него была та же самая реакция. В самом конце летних каникул, за два дня до начала четверти он поразил меня тем, что не сделал ни одного домашнего задания.

– Да ты что! Правда?! Ни одного? – Задали нам довольно много. – Задание по тетради на печатной основе я тебе покажу, спишешь у меня быстренько. Хотя бы это сделаешь…

Я говорила, что дам ему списать, говорила, что помогу ему сделать задание, но он не проявлял никакого интереса.

– Да ладно, не надо, – В глазах у него было желание уйти от этой темы.

Я была поражена, потом на секунду почувствовала восхищение. Я никогда не смогла бы так поступить.

В конце концов Нумата не сдал учителю домашнее задание. Но, по крайней мере, из-за этого случая начиная с новой четверти мы с ним подружились.

– Пойдём пирожных поедим? – спросил меня Нумата, убирая флейту в чехол.

Я наклонила голову:

– Сегодня не пойду.

По поверхности пруда скользили лучи заходящего солнца. Что мне нравится в Нумате, так это то, что в подобных ситуациях он никогда не спрашивает «почему».

– Смотри! – вскрикнула я и кивнула в сторону узкой дорожки, ведущей к зданию исторического музея. По дорожке неторопливо шла чёрная кошка. Лучи заходящего солнца скользили по шерсти на её спине. – Как красиво!

В этом городе мне очень нравится, как садится солнце.

Когда я пришла домой, мама на кухне читала книгу. Как всегда в понедельник, когда у неё выходной, днём она делала что-то по дому. На ней было простое платье из мягкой ткани с печатным рисунком.

– Привет, дочка! – Мама подняла голову от книжки, посмотрела на меня и улыбнулась. Маленькая пепельница была полна окурков.

– Мам, помнишь Нану? – спросила я неожиданно.

Раньше, когда мы жили в Кавагоэ, у нашего соседа по дому жила кошка Нана.

– Я сегодня видела кошку, как две капли воды похожую на Нану. Чёрненькая, такая красивая!

– На Нану? – мама недоумённо смотрела на меня. – Где?

Мама тоже очень любила ту кошку. У неё был коротенький хвост, и мама говорила, что кошка очень симпатичная.

– Возле пруда Убагаикэ.

Мама вдруг замолчала, и теперь уже я недоумённо смотрела на неё.

– Мам, ты чего?

Её лицо стало серьёзным:

– Нана, наверное, умерла.

Я испугалась.

– С чего ты решила? – громко спросила я.

Мама сказала, что сегодня видела эту кошку во сне. Во сне Нана спокойно спала, растянувшись возле почтовых ящиков в подъезде, в том доме в Кавагоэ.

– Прошло всего два года, как мы уехали из Кавагоэ… – произнесла мама, потупив взгляд. Я смотрела на её профиль с острым подбородком, короткую стрижку…

– Первый раз увидела её во сне. Наверное, Нана приходила попрощаться, – Мама говорила это таким голосом, как будто всё, что она говорила, было абсолютной правдой и не вызывало никаких сомнений.

– Только поэтому? – спросила я.

– Да, мы видели её в один и тот же день. – Мама взяла сигарету и закурила.

– Это была не Нана. Просто похожая на неё кошка и всё. – Но мои слова были бесполезны.

– Не переживай, милая! – сказала мама, как бы желая меня успокоить. – Нана прожила долгую жизнь, а все домашние животные, которых любили, обязательно попадают в рай.

Я ничего ей не ответила. Я была уверена, что это полная чушь. Не сказала вслух, но подумала: «Получается, что животные, которых не любили, не попадут в рай?!»

•

Наступил октябрь. Ветер несёт дыхание осени, небо по-осеннему ясное и прозрачное. Ушла всем надоевшая последняя жара, вкус кофе и сигарет стал ощущаться по-особенному терпко.

В этом городе я, как всегда, езжу на работу на велосипеде, но именно осенью педали велосипеда крутятся как-то особенно легко!

Сегодня с утра у меня было два урока по фортепиано, потом, купив кое-что в магазине, я пришла домой, пообедала и взялась за стирку. Закончив стирать, я взяла плеер Соко и пошла прогуляться.

Край сухого рва довольно крутой, и хотя я старалась спускаться медленно, всё равно не удержалась и сбежала. Вокруг растёт много больших деревьев.

Я люблю бродить в одиночку. Когда я гуляю одна, я всегда иду быстро, крупным шагом. Иду и иду. Настойчиво шагаю вперёд. Иногда меня охватывает странное чувство. Оно бывает очень редко, но, может быть, именно желая вновь ощутить его, я настойчиво шагаю вперёд. Это – ощущение, что когда я иду прямо и большими шагами, мне навстречу точно так же идёт Он. Это только лишь ощущение и не больше, я ни на что не надеюсь и ничего не рисую в своём воображении… Мне кажется, Он идёт мне навстречу… прямо на меня… нежданно-негаданно… Я, наверное, подумаю: «Всё-таки вернулся…» Не «Почему?», не «Не может быть!», а «Всё-таки вернулся…» Он засмеётся. Он ведь знал откуда я буду идти… Никто из нас не ускоряет шаг. Шаг за шагом, мы приближаемся друг к другу. Как будто за каждым нашим шагом кто-то наблюдает. Как будто стоит ошибиться в длине или числе шагов, и кто-то из нас снова исчезнет.

Например, вот если бы сейчас на верху этой насыпи, от которой начинается сухой газон, я бы заметила Его фигуру, я бы нисколько не удивилась. Только бы подумала: «Всё же вернулся! Я так ждала».

Меня кто-то окликнул, но из-за того, что я слушала плеер, я не сразу услышала.

– Уважаемая Ёко-сан!

Наконец-то услышав, я подняла взгляд и увидела Осита-сан с мужем. Они вдвоём очень громко меня звали.

– Извините, не слышала, – сказала я, снимая наушники. – Здравствуйте! Вы гуляете? – я опустила голову в сторону двух пожилых людей, которые шли вдоль ровной дорожки.

– Да, – Осита-сан приветливо кивнула. Её рука опиралась на руку мужа. – И вы тоже?

Я почувствовала неловкость оттого, что люди, которые были старше меня в два раза, обращались ко мне так почтительно.

– Да, – ответила я.

У меня было такое чувство, что меня, как ребёнка, остановили взрослые. Надо мной нежно-голубое небо. Вечерний воздух.

Мы ещё раз поклонились друг другу и пошли каждый своей дорогой. Я смотрела вслед этой паре, идущей под руку. Меня охватило лёгкое ощущение утраты. Я что-то безвозвратно потеряла в жизни, что-то выпустила из рук.

«Безнравственно»…

Я подумала об этом слове. Любовь – это особое безнравственное право человека. Так говорил Он мне. Может, это и правда. У безнравственных людей есть место, куда они никогда не смогут прийти. И какой бы легкомысленной я ни была, я это знаю. Я не забываю об этом ни на минуту.

После ужина, я приводила себя в порядок, а Соко сбоку наблюдала за мной. Дочка говорит, что ей нравится смотреть, как я крашусь и причёсываюсь.

Сегодня днём, когда я ходила за покупками, я зашла в книжный магазин. Я всегда беру книги в библиотеке, поэтому в книжный магазин захожу крайне редко. Я захожу туда не для того, чтобы купить книгу. Моя цель – просмотреть журналы. «Player», «Гитара магазин», «Джаз лайф»… Те, что когда-то давно лежали у него в магазинчике. GM SQUARE, или CLASSIFIED BAZAAR – в этих и подобных журналах есть специальный раздел частных объявлений. Там публикуют и серьёзные объявления, и самые странные предложения, всё, что угодно, вроде предложений о продаже подержанных инструментов, о наборе вокалистов или поиске друзей-единомышленников и т. п. Я думаю, что если бы Он стал разыскивать меня, то, вполне возможно, Он бы воспользовался таким способом. Я не уверена, но всё же…

Если бы (один шанс из тысячи) это произошло, я бы не хотела упустить этот шанс и не заметить Его объявление. Именно поэтому, месяц за месяцем, я просматриваю в журналах огромное количество похожих объявлений, вроде таких как «Буду признателен, если кто-нибудь отдаст старую электрогитару «Фендер», «Продам за 450 тысяч электрогитару Стил G с футляром, гриф: 8 струн в 3 ряда (производство «Фендер», США, старого образца)», «Срочно! Ударник ищет соло и бас-гитариста для создания трио-группы» или «Ищу музыкантов – единомышленников для выступлений, вживую»» и т. д.

Много лет назад, уехав из Токио, я сама пробовала давать объявления в такие журналы.

«Владелец музыкального магазина «Посад», сообщите свои координаты» или «Ищу кассету с записью концерта гитариста Нарциссо Иепеса (Испания). Концерт начинается с вариации на тему Моцарта и заканчивается JUEGOS PROHIBIDOS». Это Он записал для меня несколько кассет с Иепесом.

Хотя Он бросил свой магазин, не приведя окончательно дела в порядок, я не могла представить себе, чтобы Он смог жить в мире, не имеющем отношения к гитаре и музыке. Я считала, что существует большая вероятность того, что Он увидит моё объявление в одном из журналов. Если Он найдёт его или даже хотя бы просто заметит, дальше у нас всё сложится хорошо, думала я. На мои объявления приходило несколько ответов, но это были либо злые насмешки, либо просто чьё-то баловство.

– Мам, ты не хочешь розовой накрасить? – спросила Соко сзади, когда я перед зеркалом собралась накрасить губы.

Ей нравится розовый цвет.

– Накрась губы розовой помадой, как у Махо, помнишь, когда мы жили в Такахаги!

Я нахмурилась, посмотрела в зеркало в глаза Соко, передавая взглядом своё желание.

– Не нравится, Соко?

– Мама, этот цвет тебе не идёт!

Я всё же выбрала красную помаду. «Ну вот!» – разочарованно произнесла дочка.

После работы, когда я собралась заварить кофе, хозяин бара приготовил для меня лапшу-удон с овощами и мясом. Её нет в основном меню, но если кто-то из посетителей вдруг попросит, всегда найдутся продукты, чтобы её тут же приготовить. Капуста, морковь и консервированная говядина.

– Как вкусно! – сказала я, и это был отнюдь не пустой комплимент.

– К ней ещё вино подходит! – сказал он и достал для меня бутылку белого вина из холодильника.

– Просто отеческая забота! – сказала я, пытаясь отшутиться.

Он пожал плечами. На нём была чёрная рубашка-поло с какой-то эмблемой.

– Я же не ко всем так отношусь!

– Извините меня, пожалуйста, – сказала я в ответ сдержанно-вежливо.

Разговор на этом следовало закончить. И он, и я были не настолько молоды, чтобы не уметь услышать то, что скрывается за фразой, или чтобы не обращать внимания на все подтексты.

– Дальше справишься без меня, хорошо? – сказал хозяин бара и вышел.

Бар, в котором повернули табличку «закрыто», становится тихим. Я наполовину выключила свет. В воздухе ещё остался запах людей, которые только что здесь были. Грустно. Я вымыла посуду и выставила мусорные мешки за дверь.

Глава восьмая
Любовь до кончиков пальцев

Рождество прошло весело! Вечером после ужина был шикарный торт со свежей клубникой. На нём было много воздушного сливочного крема, даже не верилось, что бывает так много. Мама никогда не покупает такой роскошный торт, а тут мы с ней вдвоём съели его весь (!) целиком. Разрезали на четыре больших куска – два мне и два ей.

– Мама, а почему Рождество – особенный день? – спросила я.

Мама ответила с полным ртом:

– Всегда нужен повод для праздника. Просто важно, чтобы был особенный день. Такой, как Рождество или день рождения.

– А-а… – я на всякий случай поддакнула маме, но не была удовлетворена ответом, поэтому продолжила: – А почему?

Мама нарочито широко открыла глаза, сделав удивлённое лицо:

– Да ведь так жить интересней!

Она смотрела так, будто я спрашиваю о само собой разумеющихся вещах. Потом снова откусила кусочек торта и от удовольствия пробурчала: «М-м, как вкусно!»

– Ах, этот воздушный нежный сливочный крем! Тающая во рту сладость! Натуральный вкус растительных жиров!

Я рассмеялась. Видно, что у неё было очень весёлое настроение, несмотря на подшучивания над тортом.

– Когда ты ешь что-то вредно-калорийное, это немного поднимает настроение! – сказала мама, как будто придумала себе оправдание.

Потом она играла на пианино рождественские песни. Я люблю «Gabriel’s message» или «Do you hear what I hear?» – грустные и красивые мелодии, а маме нравятся более живые, вроде «Have Yourself a Merry Little Christmas» или «Winter Wonderland». Мама их называет «светлые, согревающие душу». Пока она играла, я стояла рядом с инструментом, и смотрела, как её сильные пальцы невероятно быстро двигались по клавиатуре.

Приняв ванну, мы с ней поговорили о папе. Мы представляли себе, что бы было, если бы он был рядом с нами. Мы с мамой любим такие разговоры, но они бывают, только когда у нас обеих очень хорошее настроение.

Если бы папа был рядом с нами, что бы он для нас сделал?..

– Поцеловал бы, – выпалила я.

Раньше, когда мы начинали этот разговор, мама обязательно сначала говорила это, теперь я стараюсь её опередить и говорю это сама. Мы с ней как будто соревнуемся, кто первый это скажет.

– Да, правильно. Поцеловал бы. – Мама не спеша повторяет. – Мало мест, которые бы избежали его поцелуев. Он такой, что везде поцелует! И глазки, и ладошки, и в ложбинку на груди.

Мне стало так радостно, что я рассмеялась.

– Папа сделает мне свистульку из стручка гороха! – я перешла к следующему.

– Он вытянет руки, чтобы ты положила на них голову! – Это уже мама придумала. Потом мы по очереди придумываем всё новое и новое.

Он пойдёт с нами погулять. Он будет охранять нас от страшных снов. Он приготовит вкусный прохладный коктейль. Он разрешит нам погладить его высокий, красивый лоб и прекрасные икры ног. Он будет учить нас плавать и играть в теннис. Он сводит нас в центр спортивных игровых автоматов. Обнимет нас. Утром, как проснётся, скажет нам: «Доброе утро!» Он даст нам почувствовать, что мы, две женщины, не такие беспомощные и не такие одинокие. Он навсегда останется с нами.

Мы легли в постель и продолжали перечислять. Он будет есть с нами мороженое. Он даст мне нарисовать его портрет. Он свозит нас в Париж. Он попросит распустить волосы…

У нас с мамой не заведено на Рождество дарить подарки. Комнату мы тоже никогда не украшаем. Мы говорили про папу, и на душе было ощущение счастья. Потом мы крепко уснули.

После Нового года началась третья четверть. Из всех четвертей, я больше всего люблю третью. Она самая короткая, последняя, и поэтому всё привычно. Я говорю «привычно» и имею в виду самые разные вещи, связанные со школой. А вот первую четверть я больше всего не люблю.

Привыкнуть к обстоятельствам – очень важная вещь. Я в этом уверена. Я когда-то высказала эту мысль маме, но она сделала странное выражение лица.

•

– Деревянный тазик? – переспросил хозяин нашего бара через стойку, держа в руках слабый виски, разведённый водой и льдом, составляя компанию нашему постоянному посетителю.

– Ну да, деревянный тазик для бани, – я кивнула.

Мужчина-посетитель сказал: «Ну, это здорово!» и засмеялся.

У меня всё время зябнут руки и ноги, поэтому я часто наливаю в деревянный тазик горячую воду, опускаю туда ноги и беру книгу почитать. Я рассказала об этом нашему гостю, подливая в виски воды и добавляя лёд.

– Вода в тазу быстро остывает, поэтому я ставлю чайник с кипятком рядом и время от времени подливаю воду, чтобы было погорячее.

– Вы экстравагантны, Ёко-сан! – Мужчина опять засмеялся.

– Что вы смеётесь? Становится тепло и очень приятно!

На дворе январь. Сегодня на улице очень холодно. Каждый раз, когда открывается дверь, в бар врывается ледяной ветер. Запах зимней улицы, приносимый в полах пальто посетителей.

– Между прочим, женщине идёт всё время мёрзнуть, – сказал другой клиент, пожилой мужчина. – Если женщине всё время жарко, мне кажется, что она лишается внутренней скромности.

Я про себя улыбнулась. Какое дурацкое мнение! Но и Момои когда-то говорил мне то же самое. Он ужасно не любил, когда я надевала открытую одежду. Когда мы шли на улицу в жаркий день, он говорил, что чем больше кожа спрятана под одеждой, тем прохладнее. Он был прав. Я многому научилась у него. Например, что в жару лучше пить не холодные, а горячие напитки. Или что в мороз лучше потеплее укутать ноги, чем надевать помногу кофт.

С другой стороны, Момои многого не знал. Например, названия самых банальных растений, разных вкусных печений и чипсов, не знал, что пауки и ящерицы-гекконы – полезные существа.

Иногда учитель Момои был словно ребёнок. Например, за столом в ресторане увидит в тарелке что-нибудь непривычное и сразу весь сморщится.

– Это что такое?! – спросит с обеспокоенным видом. Я всегда спокойно относилась ко всему, даже незнакомому, поэтому всегда пробовала первой. Когда я, попробовав, поясняла ему, что это, например, измельчённые фисташки или рыбный фарш, типа крабовых палочек, он немного успокаивался. Но тут же снова беспокойно спрашивал:

– Если это съесть, ничего не случится?

– Да абсолютно ничего! – отвечала я.

Он кивал «Да…» и пробовал еду, полностью доверяя моим словам. В такие моменты у меня всегда появлялся комок в груди. Почему он полностью верит каждому моему слову?! Когда я начинала думать об этом, мне хотелось плакать. Момои был очень добрым человеком. Это было счастливое время! Но сейчас моё место здесь.

– Теперь налей-ка мне крепкого сакэ. Разведи горячей водой и добавь, пожалуйста, маринованную сливу, – попросил пожилой мужчина.

Когда я пришла домой, Соко спала посередине кровати, уложив по бокам игрушки. Всё чаще я чувствую, что она становится взрослой. Но когда она вот так спит, она всё такая же маленькая, не меняется. Я, не раздеваясь, залезла под одеяло, прижалась к дочке, обняла её и поцеловала в макушку. Соко с трудом пошевелилась, сказала:

– Холодно! – а потом с трогательной прямотой добавила: – Ты вернулась, мамочка!

Она терпит холод моих замёрзших щёк.

– Я пришла, родная. – Я с любовью прижалась к её щеке.

•

Сегодня воскресенье. Ясно. У мамы с утра хорошее настроение. Говорит, что вчера в библиотеке взяла интересную книгу. Со вчерашнего дня её не оторвать от этой книжки.

– Что за повесть? – спросила я.

Она в ответ, мол, не спрашивай – не рассказать в двух словах… Потом как будто одумалась и добавила: «Детектив». Мама очень быстро может чем-либо увлечься. Она, похоже, даже не услышала звук останавливающейся стиральной машинки, и мне пришлось вместо неё самой вытаскивать и развешивать бельё сушиться.

После обеда было совершенно нечем заняться, и от скуки я пошла погулять. Я прошла прямо по дорожке между зданиями средней и старшей школ и направилась к парку на месте старого замка. Это – путь, по которому мы всегда ходим с мамой. Навстречу дул сильный холодный ветер. В такие моменты мама снимает шарф и обматывает им голову и лицо. Я прошу её этого не делать, потому что выглядит ужасно, и я стесняюсь, но она всё равно это делает.

– Так же гораздо теплее!

Мама говорит, что самое важное – это чтобы человеку было комфортно.

– Дочка, перестань думать о том, что скажут люди, не обращай внимания!

Если я всё-таки продолжаю стесняться, то она становится резкой: «Что за ерунда!»

– Что за ерунда! – подражая маме, вслух сказала я.

Я одна. На зимней улице, окутанной прозрачным холодным воздухом. Я присела на засохшую траву газона бывшего призамкового рва. Надо мной синее небо. Я откинулась на траву. Через ветки деревьев поглядела на облака. Повернула голову в сторону. Щёку уколола сухая травинка.

Я встала и достала из своей сумочки маникюрный наборчик. Его недавно в аптеке мне купила мама.

Сев на землю, я стала приводить ногти в порядок. Где-то высоко-высоко над головой слышится шум вертолёта. Я вытащила из сумочки моего любимого Ари и посадила рядом.

Давным-давно моя мама влюбилась так сильно, что «от этой любви могли растаять кости в теле: любовь доходила до самых кончиков пальцев». Мне лично не понятно, как это от любви могут таять кости в теле или её можно чувствовать даже кончиками пальцев. Но как бы там ни было, результатом такой сильной любви стало моё рождение.

– Как было бы прекрасно, если бы тебе тоже когда-нибудь довелось пережить такое чувство! – Мама мне говорила это несколько раз.

Но потом, с какого-то момента, она, как будто извиняясь, стала говорить, что не бывает так, чтобы одно и то же повторялось, и даже если это будет не такая же точно любовь, как у неё, то хотя бы какая-то близкая к её чувству.

Закончив с ногтями, я вытянула пальцы и полюбовалась, какие красивые ногти получились. Каждый ноготок был ровненький, аккуратный, если потрогать, то весь гладенький, очень здорово!

Я спрашивала у мамы:

– А что, одно и то же не повторяется дважды?

Она в ответ:

– Да. Ведь второго такого человека, как твой папа, не найти во всём мире!

Она говорила восхищённым голосом и уверенно, чётко. Иногда я думаю о ней, и мне кажется, что она ненормальная. Когда речь заходит о папе, она совершенно теряет голову и становится какой-то странной.

Мимо меня прошла женщина, выгуливающая собаку. Как часто бывает в это время года: на лице марлевая повязка от простуды и белые рабочие перчатки. Она была явно очень тепло одета, но весь её внешний вид навевал ощущение холода. Даже странно как-то… Собачка была с красным ошейником, породы сиба (японская лайка). Я услышала, как собака, принюхиваясь, семенила по сухой траве и холодной земле своими четырьмя лапами.

Раньше, когда я была помладше, я верила, что когда-нибудь я встречусь с папой. Я верила, что, несмотря на то, что всё так получилось, он ищет нас с мамой и когда-нибудь обязательно найдёт.

Я подтянула носки, встала и отряхнулась. Пора идти домой. Если я задержусь, мама будет волноваться. Я наклонилась, подобрала своего Ари, отряхнула его от земли и положила в сумочку.

Когда я зашла домой, почувствовала запах кофе, а в коридоре стояли мужские ботинки. Разношенные туфли, не на шнурках, а с пряжечкой посередине. Мне стало не по себе. Я зашла в комнату, не поздоровавшись.

– Ты вернулась, дочка, – сказала ласково мама, когда увидела меня. Она сидела за столом и пила кофе.

– Здравствуй! – Это владелец маминого бара. Он был в чёрном свитере, белых брюках и белых носках.

– Здравствуйте! – поздоровалась я, посмотрев недовольно в мамину сторону.

Я заметила, что на столе стоит коробка шоколадных конфет «Годива». Я знаю, что хоть это и ужасно дорогие конфеты, мама их не очень любит.

– Как твоя книжка? – спросила я её.

– Книжка? – переспросила она, недоумевая.

– Ну, этот детектив, от которого тебя со вчерашнего дня не оторвать.

– Ах, эта… – с улыбкой ответила мама. – Уже всю прочитала.

Она закурила сигарету и медленно выпустила дым.

– Соко, смотри! – сказала мама и показала на аккуратно сложенный не то плед, не то одеяло. Красивое, фирмы «Baby blue». – Это подарок от директора бара.

По её жесту, когда она, держа сигарету в руке, чуть-чуть приподняла одеяло над столом, я поняла, что она не по-настоящему радуется.

– Да… – Настроение у меня слегка поправилось. Думаю, что она это поняла. Мы же с ней самые ужасные в мире по характеру мама с дочкой. Это уж точно.

– Это и безопаснее, и проще, чем греть ноги в тазу с горячей водой, – радостно приговаривал дяденька директор бара.

•

Помню, в детстве зимой по вечерам я часто пила какао. Его варила мне мама. Какао, приготовленное ею, было густым, горячим, им можно было обжечь губы, даже если пить осторожно. Мама готовила его в маленькой кастрюльке. Она говорила, что секрет вкусного приготовления какао в том, что сначала надо тщательно развести порошок тёплой водой, а в конце добавить чуточку соли. Я же готовлю Соко быстрорастворимый какао. Просто кладу в бокал ложку какао-порошка и развожу вскипячённым молоком. Хотя это уже не тот какао, Соко пьёт с большим удовольствием. Говорит, что вкуснее, чем в кафе.

– Этот директор бара какой-то странный! – сказала Соко. Она сидела на татами, вытянув ноги и держа обеими руками чашку с какао.

– Странный, говоришь?

– Надо же, прямо к нам домой пришёл!

– Да, в самом деле… – ответила я.

– И к тому же, он слишком худой… – Дочка хочет мне всё высказать.

– Это тут совсем ни при чём. – Я сделала ей замечание, как подобает матери, но Соко оставалась невозмутимой.

– Мам, ну ты сама посмотри!

Я прикоснулась губами к её блестящим волосам, как бы говоря: «Ну всё, давай не будем…»

Когда Соко была совсем крошкой, я всегда целовала её два раза.

– Это – за маму. Это – за папу, – говорила я ей. Но потом я перестала так делать: никто не сможет повторить его поцелуй.

Я открыла окно и высунулась во двор:

– Какие красивые звёзды! Посмотри!

Соко, даже не повернув головы, буркнула:

– Не буду. Холодно.

Мне стало жаль, что я ничего не знаю про звёзды. Если бы я знала, я бы рассказала Соко, где какая звезда: где Орион, где Полярная… Как давно, в детстве, мне рассказывала моя мама. Как рассказал бы Он, если бы был с нами.

– Мам, слышишь, холодно! – сказала Соко и резко закрыла окно.

– Нет в тебе романтики, – заметила я.

Соко широко раскрыла глаза, как будто разговор наводил на неё ужасную тоску:

– Мама, зато ты слишком романтичная!

– Ах, так! Ну, извини, пожалуйста, – ответила я.

После этого мы некоторое время сидели молча. Из радиоприёмника, что висит на кухне постоянно включённым на слабую громкость, донеслась незнакомая новая песня.

Я вспомнила своего отца, его голос… – Ёко говорит, что хочет стать Топо Джиджио!

Я сижу у папы на коленях.

В детстве это было МОЁ место. Мой отец… От папы пахло особым отцовским запахом. – Ёко такой интересный ребёнок, – говорила довольная мама.

А мне было хорошо от того, что родители счастливо улыбаются от моих слов…

Наступил февраль. Мне исполнилось 38. Тридцать восемь лет! Кто бы мог подумать.

– Не могу поверить, что ты на самом деле уедешь! – Мама плакала в тот день, когда я уходила из дома. – Ты в своём уме? Вот так уйти, неизвестно куда, с грудным ребёнком на руках!