Текст книги "Божественная лодка"

Автор книги: Каори Экуни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Глава четвёртая
Учитель Момои

Я не собираюсь винить кого-то или что-то в том, что у меня была любовь с Тем человеком. Эта любовь не имеет ни к кому и ни к чему никакого отношения. Я не была как-то особенно несчастна в жизни, когда встретила и полюбила Его. По крайней мере, не настолько несчастна, как считали моя мать, тётя и двоюродные сёстры.

Поднимаюсь по длинной каменной лестнице синтоистского храма.

Этот храм – одно из моих любимых мест в этом городе. Здесь всегда тихо и, когда бы я ни пришла, никогда не бывает людей. При этом здесь всегда свежо и чисто, как будто только что убрали. Летом здесь всё в густой зелени, прохладно и очень приятно, поэтому я часто захожу сюда, когда гуляю. Внизу у основания каменной лестницы и вверху, где она заканчивается, стоят тории [3]3
  Тории – ворота в японском храме.


[Закрыть]с натянутыми соломенными канатами, прогоняющими злых духов. Нижние тории – обыкновенные, светло-серые, белеют под открытым небом, а верхние – влажные, замшелые, цвета тёмно-зелёного чая.

Встаю в пространство между двух каменных львов, охраняющих вход в храм, и соединяю ладони рук для молитвы. Монеты в ящик для пожертвований не бросаю.

Я не считаю себя особенно набожной, но в такие моменты почему-то моя душа успокаивается… Где-то вдалеке каркнула ворона.

Я ни разу ни о чём не пожалела. Ни о том, что вышла замуж за Момои, ни о любовной связи с Тем человеком. Жалеть – не жалела, но иногда внезапно мне становится очень страшно. Этот страх из-за того, что я слишком далеко зашла.

Я люблю смотреть вниз с верхней ступени лестницы. Нет ничего, что закрывало бы горизонт. Передо мной видно всё, вплоть до гор вдалеке. И небо, и зелёные деревья, и забетонированную дорогу, и разбросанные повсюду крыши…

Та-там, та-там, та-там… Ритмично спускаюсь по лестнице. Что же мне делать дальше? Что с нами будет? Как лучше поступить?

Забетонированная дорога быстро заканчивается. За ней тропинка и узкая дорожка, посыпанная мелким гравием. Иду домой по задней улочке.

Соко непохожа на меня в детстве. Скорее она похожа на мою двоюродную сестру Михоко. Она – отличница и выглядит по-взрослому, старше своих лет.

– Нельзя расстраивать тётю! – так частенько говорила мне Михоко.

Михоко была старше меня на два года, а её младшая сестра Кахо – на два года младше. Я больше находила общий язык с Кахо.

– Ты, Ёко, какая-то странная, – часто говорила Кахо.

Я с детства была слабой ученицей. Только на пианино играла отлично, а в остальном – ничего не умела. Родители постоянно жили в напряжении, потому что я то подхватывала воспаление лёгких и мне надо было лежать в больнице, то убегала из дому, то ссорилась с друзьями и дралась до синяков.

Меня отдали в частную среднюю школу вместе с двоюродными сёстрами, но я её бросила. Вернее, на бумаге, во всех документах написали, что я перешла в соседнюю муниципальную среднюю школу по собственному желанию, но на самом деле меня исключили.

Тогда у меня была жуткая причёска. Волосы были покрашены в ярко-розовый цвет.

Парикмахерша, которая мне их покрасила, сказала, что это цвет «Коттон канди», как у цветка знаменитого южноамериканского кактуса-тилландсии, а Кахо говорила, что это цвет деревянной куклы-пирамидки. Даже не знаю, как это выглядело на самом деле…

Перед домом, у самого входа, есть небольшое пространство, засыпанное гравием, которое больше походит на место для подъезда машин, чем на дворик. Иду, залюбовавшись этим местом. Какой бы дом ни взять, везде выращивают цветы, и в воздухе осени они цветут разными красками. Есть даже дома, где в цветочных горшках зреют крупные баклажаны.

Уж год прошёл, как мы приехали в этот город. Пора думать о том, куда переезжать дальше.

•

Сегодня из школы домой всю дорогу шла на пятках. Давно так не ходила! Мышцы на икрах немного устали, но не так, чтоб уж очень. Помню, в младших классах так ходить было намного труднее!

Когда вернулась домой, мамочка стряпала пончики к чаю.

– А где Махо?

– Она ушла домой.

В кухне вкуснющий сладкий запах жареных пончиков. На стёклах буфета с посудой сплошь мои рисунки.

– А что это она так быстро?

Вчера вечером Махо пришла к нам ночевать. Сказала, что поссорилась со своим парнем, с которым они вместе живут. Иногда у них такое бывает. Бывает, как вчера – она ночует только одну ночь, а бывает – и по три дня у нас живёт.

Махо – это мамина подруга. Она работает вроде бы в «Дэйдзи». У неё длинные волосы, и она очень красивая.

Махо и в покемонах хорошо разбирается, и в караоке классно поёт со мной песни группы SPEED.

– Иди умойся, – сказала мама.

На прошлой неделе была школьная спартакиада.

Я выступала в спортивных командных играх и в беге с препятствиями. И погода была отличная, и мамочка постаралась, приготовила мне с собой вкусный обед и пришла болеть за нас. Мама участвовала в команде родителей и детей в соревнованиях по перетягиванию каната. Она попала в одну команду с папой Рикако, и мы с Рикако вовсю орали и очень болели за них. Мы больше них напрягались: стояли, изо всех сил упираясь ногами, так что они от этого чуть не прогнулись, как клешни краба, и смеялись.

После перетягивания каната мама, с вспотевшим лицом, отпив воду из бутылки, сказала: «Обожаю музыку, которую включают на спартакиаде! И ленты бумажные люблю. Каких только цветов нет!»

Мама вечно любит какие-то странные вещи.

В беге с препятствиями я из восьми участников была третьей. Мама от этого что-то уж слишком сильно растрогалась и давай меня обнимать. Обхватив меня за голову и прижав к себе, с радостью в голосе воскликнула:

– Да в тебе же течёт отцовская кровь!

Я сказала ей, что быть третьей из восьми не очень-то и хороший результат, а у неё от этого лицо сделалось удивлённым. Потом она серьёзно добавила.

– Да ты и моя дочь! Ничего с тобой не поделаешь.

Во всей спартакиаде больше всего я люблю обеденный перерыв, когда все едят принесённую из дома еду, уложенную в пластиковые коробочки. Особенно люблю свежий запах улицы, смешанный с запахом нори [4]4
  Нори – тонкие пластинки сушёных водорослей.


[Закрыть]. Я съела и варёные каштаны, которыми утром угостила нас хозяйка дома, где мы снимаем квартиру.

•

Когда я смотрю на брошенные дочкой в коридоре кроссовки, становится и больно, и смешно. Соко всё больше становится похожей на её отца. Вылитый Он, вплоть до того, что кроссовки, как и отец, ставит так, что левый выдаётся вперёд больше, чем правый. Вот пончики готовы. Соко наливаю молока, а себе готовлю кофе.

По радио передают одну старую знакомую мелодию. Я тихо начинаю напевать мотив. Это мелодия HEARTACHE TONIGHT группы The Eagles.

Как-то я слушала в комнате музыку, и Момои, смеясь, сказал:

– Да ты, видно, танцевать любишь! Плечи вон как двигаются!

В самом деле, когда я слышу мелодию, которая мне нравится, тело начинает само раскачиваться в такт.

– Люблю смотреть, как ты танцуешь, – добавил он.

Этот учитель Момои был добрый человек. Худощавый, высокий, он носил маленькие очки в круглой оправе, мягкие шелковистые волосы были тщательно зачёсаны назад.

– Да я не то чтобы категорически против, – помню слова матери.

Так она ответила мне с почти умоляющей интонацией в голосе, когда я сказала, что хочу выйти замуж за Момои.

– Но ты же не будешь вот так, второпях, регистрироваться?..

Когда я встретила учителя Момои, я уже не носила розовые волосы. Я была скромная студентка, и у меня было очень мало друзей. Момои был старшим преподавателем на фортепианном отделении. Я четыре года брала у него частные уроки. Мы зарегистрировались сразу после моего окончания университета.

– Этот тип всё ещё не порвал с той женщиной, – вчера вечером рассказывала Махо. Когда наигравшаяся и уставшая Соко уснула, Махо разоткровенничалась, потягивая разведённый водой со льдом бурбон «Wild Turkey».

– Я его раз десять изо всех сил ногами напинала. Голову-то он подушкой накрыл, а тело-то всё, небось, в синяках.

Она была рассержена, но не до такой степени, чтобы потерять самообладание.

– Чего доброго, может, и ребро ему сломала.

На этой фразе в её голосе даже проскользнуло беспокойство.

– А ты не хочешь с ним расстаться?

Я знала ответ, но всё же рискнула спросить. Махо слегка улыбнулась и, замолчав, стала водить пальцем по кусочку льда в стакане.

Соко ела пончики и рассказывала.

– А учительница Иноуэ из третьего класса ушла в декретный отпуск. Сегодня на утренней пятиминутке она всех благодарила перед уходом. У неё коса, и она очень хорошенькая. Жалко, что теперь мы с ней долго не увидимся.

– Хорошенькая? – Я глотнула кофе и закурила.

– Да, хорошенькая, – Соко ответила с абсолютно уверенным выражением лица. – Она и одежду для беременных носит всегда красивую.

– А-а…

Кофе получился слишком крепкий. Во рту сильно горчит.

– Ну, а ваша учительница, что, не хорошенькая?

Когда я спросила, Соко слегка втянула голову в плечи и с видом, будто ничего не оставалось, ответила:

– Хорошенькая.

Я помню много чего, что связано с Момои. В конечном итоге, до последнего момента между нами не было физической близости, кроме того, что он брал мои руки в свои. Но я любила ощущение теплоты от прикосновения его худощавой сухой ладони. По-моему, его руке очень шло обручальное кольцо. Оно было простое по форме, серебристого цвета. Он никогда его не снимал.

Только одно, связанное с учителем, заставляло меня испытывать чувство неудовлетворённости: он ничего от меня не ожидал и ни на что не надеялся.

Помню, он тяжело посмотрел на меня и сказал:

– Дело не в тебе. Я такой от природы. Не могу ждать или желать чего-то от других людей.

Мне стало очень грустно.

– И со мной у тебя то же самое… – сказала я ему.

Однако со мной у него было не то же самое. Во взаимоотношениях со мной всё было гораздо хуже.

Может быть, он был такой оттого, что пережил и то, как его в детстве бросил отец, и две неудачных попытки жениться до того, как встретил меня. Я не понимала. Мне понятно сейчас только одно. Это то, что в конце концов я тоже оставила его.

– Выходит, и ты меня бросаешь, – сказал тогда учитель Момои, – даже несмотря на то, что Того мужчины уже нет.

Была глубокая ночь. Обычно Момои в такой час крепко спал.

– Прости меня, – сказала я, пристально глядя на его комнатные тапки. Тапки были чёрные, из мягкой лайковой кожи. Учитель Момои не мог обходиться без таких тапок. И когда старые изнашивались, сам шёл в универмаг «Мицукоси» за новыми.

– Однако я не безнравственная женщина, – я посмотрела прямо ему в лицо.

– Безнравственная?

Его глаза, спрятавшиеся за стёклами очков, смотрели будто с еле заметной иронией.

– Да. Тот мужчина сказал обо мне, что я – безнравственная, но я не такая. Я не могу вот так просто жить с тобой, только потому, что рядом нет Его.

Пока мы разговаривали, я вдруг подумала, что мать Момои, наверное, волнуется. Ведь уже было давно за полночь. Ей было уже за восемьдесят, и она жила одна. Момои каждый вечер уходил к ней ночевать, ведь её дом был в трёх минутах ходьбы от нашего.

– Говоришь, Тот мужчина назвал тебя безнравственной? У учителя как-то странно изменилось выражение лица.

Будто он никак не мог понять смысл этих слов.

На самом деле Он сказал: «МЫ – безнравственные люди. Мы ведём себя аморально. Просто разрушительно. Как глупо! Ты сама не замечала? Любовь – это право, которое даётся безнравственным людям».

– Да ведь Он не понял, что ты за человек, – произнёс учитель Момои, при этом в его улыбке чувствовалась насмешка.

– Будешь ещё молоко?

При этом вопросе Соко мотнула головой и ответила:

– Не надо.

Мы доели пончики, вместе убрали посуду и вместе сели почитать. Дня два-три назад дочь увлеклась повестью «Караван».

•

Вечером, когда мама ушла на работу, я села за пианино. «Пастораль» – одно из немногих произведений, которое я могу сыграть от начала до конца. Вот «Смелый наездник» Шумана могу сыграть только до середины, поэтому играла по нескольку раз те отрывки, которые выучила.

Я не могла успокоиться: за ужином мама снова стала намекать на переезд.

Спрашивает:

– Где бы ты хотела пожить на этот раз?

Я переспрашиваю:

– Что, опять переезжать?

Она засмеялась и сказала, мол, пока не знаю.

Но мне всё ясно. Сколько раз так было!

– Ещё только год прошёл!

Я давай возражать, а мама только кивала с растерянным видом:

– Да-да.

Когда я стала играть на пианино, сама не знаю почему, на глаза навернулись слёзы. Я вспомнила «Клятву друзей», и мне показалось, что я предаю Рикако. Я сильно зажмурила глаза. Но слёзы от этого не пролились, а только намочили нижние веки и ресницы. Я играла, сильно ударяя по клавишам. «Смелый наездник» – очень мужественная, волнующая пьеса, и такое исполнение как раз ей подходит. Даже если до конца и не доигрываешь.

Я представила себе, как буду говорить слова благодарности всему классу, прощаясь со всеми из-за перехода в другую школу. Как скажу: «Я проучилась в вашей школе недолго, но благодарю вас за всё, что вы для меня сделали», и поклонюсь, опустив голову. Дальше представила классный час, где все будут прощаться со мной. Его проведут на пятом уроке в среду. Представила и цветную бумагу, на которой я оставлю всем автографы, и салфетки в цветочек, на которых будут лежать печенье и конфеты. Затем я заберу все вещи из шкафчика, и она останется пустой. Это не конец четверти, и я буду единственная, кто заберёт вещи. Мама наверняка придёт за мной. У меня ведь будет много вещей: и сменная обувь, и мешок со спортивной формой, и набор для каллиграфии. Мы с мамой вдвоём пойдём по школьному двору. Неизвестно куда. Как всегда.

Когда я выключила радио и легла спать, я подумала о папе. О том, как когда-нибудь встречусь с ним.

По словам мамы, когда папа смеялся, «у него было ужасно красивое лицо».

– «Ужасно красивое» – это какое? – как-то спросила я.

Мама с полной уверенностью ответила:

– Лицо, как у твоего отца, когда он смеётся.

– Ну, я же спрашиваю! – рассердилась я.

Мама сразу извинилась и объяснила:

– Лицо человека, у которого прекрасная душа. Очень светлое. Любому, кто увидел бы его улыбающимся, стало бы понятно, что это человек с очень чистым сердцем.

Когда она говорит об отце, у неё лицо тоже становится очень добрым. И говорит она о нём медленней, чем обычно, она как бы очень бережно подбирает слова. Как будто собирает стёклышки на берегу моря.

Я уже много раз представляла себе встречу с отцом. Где бы это ни произошло, если я увижу папу, сначала я ему улыбнусь, а потом скажу:

– Приятно познакомиться!

– Приятно познакомиться, – наверное, скажет он мне. Может, мы пожмём друг другу руки. Он заметит, как похожи на него моя спина и лоб.

– Как дела? – пожалуй, спросит он меня потом. И посмотрит «ужасно красивым» улыбающимся лицом.

Пока я думала о папе, на душе стало легче.

•

С наступлением ноября я сразу решила, куда мы переедем. Город Сакура в префектуре Тиба. Пока я не сказала об этом Соко, но, похоже, в душе она и сама чувствует, что мы скоро уедем из Такахаги.

Мне было абсолютно всё равно, куда переезжать. Такахаги оказался куда более уютным местом, чем я ожидала, поэтому я решила уехать отсюда раньше, чем планировала. Я боялась расслабиться и окончательно привыкнуть к этому городу. Это ощущение возникало по отношению и к любому другому месту. Это оттого, что мне кажется, если я привыкну и останусь где-либо, я уже никогда не встречусь с Ним.

– Я обязательно вернусь, – сказал Он в тот жаркий сентябрьский полдень. – Я обязательно вернусь. Я обязательно разыщу тебя, Ёко. Где бы ты ни была.

– Где бы я ни была? – Тогда меня насмешили Его слова. – Я никуда не уеду. Я буду ждать здесь, пока Ты не вернёшься. Ни на шаг не уйду отсюда.

Всё-таки я не должна привыкать к тому городу, где Его нет, потому что это не то место, где мне нужно жить.

Сакура, похоже, очень тихий и спокойный уголок. Однажды в баре речь зашла об этом городке. Махо сказала, что видела якобы рекламные объявления о квартирах в строящихся домах, и что это – очень удобное место, поэтому я поехала туда посмотреть и, увидев этот город, сразу же твёрдо решила переезжать. Мне подходило и то, что там была большая музыкальная школа, в которую требовались преподаватели.

Я собираюсь поехать туда ещё раз уже вместе с Соко, чтобы выбрать подходящую квартиру.

– Почему ты дала такое обещание? – сказала мне дочь почти плачущим голосом. – Это ведь было целых десять лет назад.

– Ты же не такая глупая, чтобы выполнять его на полном серьёзе? – продолжала она.

Но я, конечно, сдержу слово. В особенности то, что дала учителю Момои.

– Хочу, чтобы ты уехала из Токио – так сказал в тот день учитель с подавленным выражением лица.

Это было единственное условие для развода.

– Я не смогу пережить, если каждый раз, увидев на улице молодую женщину с короткими волосами, буду думать, не ты ли это.

Голос учителя дрожал.

– Не смогу пережить, если, увидев маленькую девочку, буду думать, не Соко ли это.

Момои в тот момент мне казался уже не моим мужем и не старшим преподавателем фортепианного отделения – лауреатом нескольких премий. Он был одинокий старик.

Когда я уже почти уходила из дома, Момои достал из кошелька все банковские карточки и протянул их мне. Карточек было три.

– Возьми с собой. На всех цифры секретного кода совпадают с твоим днём рождения.

Я ни разу не воспользовалась ими. Мне бы не хотелось, чтобы из-за них у меня в душе остался осадок, будто я причинила боль Момои.

Высунув руку из-под одеяла, нащупала сигареты и зажигалку. На кухне, кажется, Соко завтракает. Я вытерла одной рукой холодное лицо, взяла сигарету и закурила. Внимательно, по одному, прислушиваюсь к звукам, доносящимся из кухни, где хозяйничает Соко. Вот она ставит посуду в мойку, вот она открыла ранец и проверяет, всё ли взяла, вот она чистит зубы над умывальником.

Наверное, сейчас зайдёт сюда. Осторожно, как бы стесняясь, откроет раздвижную дверь. Попробую предложить ей в воскресенье съездить в Сакура. Скажу, что поедем смотреть новый дом. Соко, думаю, не удивится. На мгновение замрёт, но наверняка скажет: «Ладно».

Я потушила о пепельницу сигарету. Лёжа в постели, опять посмотрела вверх. Изменившие от времени цвет следы от сучков на досках на потолке были похожи на причудливый узор. Хотела тихонько напеть песню Рода Стюарта, но голос оказался хриплым.

WHEN I NEED YOU, I JUST CLOSE MY EYES AND I’M WITH YOU.

AND ALL THAT I SO WANT TO GIVE YOU IT’S ONLY A…

Где же Он? Что Он сейчас делает?

Глава пятая
1999 год. Сакура

Оглушительно гремел LONG TRAIN RUNNIN группы Dooby Brothers. Зал был окутан разгорячённым воздухом, и в нём парил сладковатый запах духов молодых ярко одетых студенток, которые поправляли причёски, покачивая бёдрами в ритме музыки. Запах сладкий, какой-то животный… В те годы модные дискотеки пользовались большой популярностью, и в них всегда было яблоку негде упасть. Но как бы много молодёжи ни было в зале, вокруг меня всегда оставалось немного свободного пространства. Может быть, всех отталкивало то, что с меня ручьями лился пот. Ведь я отдавалась целиком музыке и танцевала просто неистово.

Мне было семнадцать. Даже если я танцевала только в топике и короткой юбке, я тут же становилась мокрая от пота. Даже если за стеной стояли зимние холода…

Иногда ко мне подходил какой-нибудь осмелевший от выпивки парень. Я звала его танцевать. Чаще всего он, постояв рядом, спрашивал, сколько мне лет, или звал за свой столик выпить чего-нибудь, меня раздражали эти дурацкие разговоры, поэтому, не обращая на него внимания, я продолжала танцевать. Вскоре он понимал, что звать меня бесполезно, или, может, он сам терял ко мне интерес и возвращался к столику, где сидела его компания.

Танцы доставляли мне огромное удовольствие. Они придавали мне новые силы, поднимали настроение. Мне было просто весело. Я танцевала, пока не выбивалась из сил.

– Танцы вместо тренировки в спортклубе, – часто улыбался Он, когда я рассказывала о своей юности. Его красивая улыбка, дарящая мне надежду, мгновенно делала счастливой каждую клеточку моего тела, каждый уголок моей души.

Он был прав. Для меня танцы были особым спортом, заменяли тренировки в спортзале. Я танцевала до тех пор, пока тело не насыщалось движением, затем по пути в гардероб, в баре выпивала чего-нибудь холодного, чтобы освежить горло, в гардеробе вытирала пот, надевала пальто, брала сумку и, хлопнув дверью, выходила прочь. В холодный огромный Токио, где у меня никого не было. В город, который я ни любила, ни ненавидела.

Я появилась на свет в 1962 году, посреди зимы. Я выросла в центре Токио. Токио был для меня как школьный двор, где прошло моё детство. Скучным, как песочница с рассыпанным песком; казалось бы, очень маленьким, но в то же время бесконечно большим.

Ребёнком я не думала о родителях. Хотя отец ласково называл меня «Ё» вместо Ёко и часто усаживал к себе на колени, а мама, будучи домохозяйкой, сама шила мне платья и разные вещи.

С тех пор как мы с Соко уехали и стали жить, переезжая из города в город, я чаще, чем раньше, вспоминаю своих родителей.

– Ты, когда вырастешь, кем хочешь быть? – спросил как-то меня отец.

– Топо Джиджио [5]5
  Мышонок, герой одноимённого мультфильма.


[Закрыть], – отвечала я.

– Ух ты, Топо Джиджио, говоришь. Слышишь, мать? Наша Ёко говорит, что станет Топо Джиджио, – говорил папа маме, и она смеялась добрым и радостным смехом.

– До чего же смешная ты, дочка! – говорила она.

Мама всегда носила прямую юбку до колен и плотно сидящую блузку или свитер. И только когда она куда-нибудь выходила, она пользовалась духами «Мицуко».

В моей жизни мне достались три самых главных сокровища. Самое первое мне подарили в шесть лет. Это – пианино. Оно было полированное, чёрное, очень красивое, а если открыть крышку, чувствовался особенный запах. Запах дерева и лака.

Надо сказать честно: во всех моих поступках и проступках, которые я совершала в детстве, – и то, что я в младшей школе побила одноклассников, и то, что в старших классах покрасила волосы в ярко-розовый цвет, и история с тем, как я бросила школу, и мои многочисленные уходы из дома, и то, что я попадала в подозрительные компании, – во всём этом виновата была только я сама. Я сама была и причиной, и результатом своего поведения. Родители не были ни в чём виноваты. Я их любила. Я просто не знала, как нужно жить. Абсолютно не понимала смысла жизни.

Однажды Он сказал мне не в упрёк, а по-доброму:

– Ты очень плохо ориентируешься в жизни. Просто как будто заблудилась и зашла куда-то очень далеко.

В тот момент мне захотелось расплакаться. Чувства разом нахлынули в душу, и я ничего не могла поделать с собой. Я была всю жизнь одинока. Не смогла стать Топо Джиджио. Я ни разу не почувствовала себя несчастной, но у меня было пусто на душе. Я жила, но не знала, для чего. Как нужно жить? Для чего нужно жить? Не понимала – до встречи с Ним.

•

В тот день мы должны были переезжать. Утром я, мама и Махо втроём пошли завтракать в ресторан, в который обычно ходят семьями. Была отличная погода. Деревья сакуры возле остановки были все в цвету.

Я ела комплексный завтрак: горячие блинчики, сосиски и взбитый омлет. Я поливала блинчики сиропом, тесто пропитывалось, и они становились сочными.

Мы съели довольно много. Почти не разговаривали. Потому что не знали, что сказать. В ресторане было светло, вкусно пахло жареным беконом.

Мама и Махо всё доели, долго пили кофе, им приносили кофейник и доливали ещё кофе, и они всё время курили. У Махо на левой руке был браслет, и, когда на него попадали солнечные лучи, он переливался и сверкал.

За завтрак заплатила Махо. Она угостила нас в подарок на расставание.

Мы вышли на улицу. Дул приятный тёплый ветер, мама, как павлин, расправила грудь, потянулась вверх, к небу и закрыла глаза.

– Какой чудесный день! – сказала она с улыбкой. Мама – человек сентиментальный, но сколько мы ни переезжали, она ни разу ни плакала и ни жалела о разлуке.

– Увидимся снова в ближайшее время! – пообещали мы с Махо друг другу. – Наклеим одинаковые наклейки на ногти, пойдём вместе в караоке: будем петь новые песни группы SPEED.

Напоследок Махо сказала маме:

– Хорошо бы, если б твой парень нашёлся!

– Спасибо тебе, – улыбнулась мама в ответ. – Всё будет хорошо.

Её ответ прозвучал с такой уверенностью, как будто это Махо ждала нашего папу, а мама хотела её успокоить.

Сакура – интересный город. Светлый и неторопливый. В городе много памятников и скульптур, тихо и уютно, есть старые торговые ряды. На углу возле магазина бытовой электротехники стоит кукла какого-то инопланетянина. Мама всегда, когда мы проходим мимо, гладит этого обтрёпанного инопланетянина. У него из ушей торчат какие-то антенны, сам он в сапогах, руки в перчатках, а большой палец на правой руке поднят вверх.

Мама работает: даёт уроки музыки в музыкальной студии, которая находится в двух остановках от нашего дома, и три вечера в неделю работает в баре. По её словам, это хорошо «и с психологической точки зрения, и для материального обеспечения». Хорошее материальное обеспечение – это когда есть запас накопленных денег.

В отличие от Такахаги, здесь нет моря. Поэтому в выходные дни мы с мамой ходим гулять в парк, который раньше примыкал к старинному замку. Замок снесли, но парк остался. Он довольно большой. Там есть и рощицы, и газоны, куда ни взгляни везде видно небо, и воздух очень свежий.

Позавчера мы тоже ходили туда погулять.

В тот день мама немного устала. Когда она устаёт, вокруг глаз у неё появляются тёмные круги, да и голос становится какой-то грустный, так что я сразу понимаю, что она устала.

– А может, ты слишком много куришь? – спросила я её.

Она изобразила на лице удивление:

– Какие глупости! Не шути так. Сигареты – это же мой основной источник питания.

Потом она достала их из маленькой сумочки, одну сунула в рот и прикурила.

– Ты как ребёнок! – Я сделала вид, что эта тема меня больше не интересует. – Я забочусь о тебе, а ты…

После этих слов мама выпустила дым.

Мы присели на вал бывшего рва, который был выкопан вокруг замка, и выпили кофе с молоком. Тот, что мама приготовила и взяла с собой из дома в маленьком термосе. Мы с ней не пьём готовый кофе, который продаётся в банках. Мама говорит, что в нём «смертельная для человека доза сахара».

– Как тебе в новой школе? – спросила мама. Прошёл месяц, как я сменила школу.

– Как обычно… – ответила я. Она только кивнула в ответ.

Мы с Рикако переписываемся. Рикако мне сказала, чтобы я ей писала, потому что она обязательно будет отвечать. Мы с ней добавили несколько пунктов в нашу «Клятву дружбы». Вот какие:

6. Обо всех происшествиях, изменениях и открытиях сразу сообщать в письме.

7. Обязательно снова встретиться.

8. Не забывать друг друга…

С тех пор как мы сюда переехали, чаще бывает так, что я прихожу из школы, а мамы нет дома. Конечно, можно сходить к ней в музыкальную студию в районном доме культуры, где она даёт уроки музыки, – она и сама говорит, чтобы я заходила, – но я ещё ни разу не зашла.

•

Дом, где мы живём, старый, наша квартира – угловая, на первом этаже. Зато к балкону примыкает садик, и мне это нравится. Маленький, заросший сорной травой.

Бар, куда я устроилась на работу, называется «Цумики» [6]6
  «Цумики» – кубики.


[Закрыть]. В нём только места за барной стойкой, и он довольно тесный. Я работаю три дня в неделю с восьми вечера до часу ночи. Хозяин бара – мужчина, давнишний знакомый хозяйки «Дэйдзи».

– Так, говорите, вы сами из Токио? – спросил меня вчера один посетитель. – Я тоже из Токио. Из Канды [7]7
  Канда – район в центральной части Токио, недалеко от центрального вокзала.


[Закрыть]. Просто в прошлом году купил в этом районе дом… Конечно, здесь хорошее место, на работу до Токио можно добраться… Но, честно говоря, по сравнению с Кандой, тут такая деревня!

Этот город красив в лучах солнечного света. Город, который не оставляет сложных ощущений. Замечательный город…

Так мог сказать Он.

Разумеется, и в этом городе я заглянула в магазин музыкальных инструментов. Я ни на что не надеялась, и у меня не было каких-то ожиданий или чего-нибудь в этом роде. Но в тот момент, когда я заходила внутрь магазина, у меня забилось сердце. И когда я увидела, что на гитаре натягивал струны не Он, а совершенно другой человек, – хотя я и так прекрасно знала, что Его там не может быть – я испытала не разочарование, а скорее успокоение.

Позавчера мы с Соко ходили гулять в парк, что на месте старинного замка. Я спросила её о новой школе, а она ответила: «Ничего особенного». Ничего особенного… Что означает это её «ничего особенного»? Мне ничего не оставалось, как удовлетвориться таким ответом.

Вот-вот наступит лето. Трава на валу была ярко-зелёная и источала сладкий аромат.

– В школе есть один мальчик, не такой как все, – сказала Соко, выдёргивая травинки.

– Не такой, как все?

– Да. В нашем классе.

– Что же это за мальчик? – спросила я.

– Ужасно толстый.

– И только?

– Нет, не только. Он ни с кем не общается, отчуждённый какой-то.

– Отчуждённый? Больше чем ты, новенькая?

Может, мои слова чем-то задели её – Соко немного помолчала. Неохотно кивнув, сказала:

– У меня лучше получается со всеми дружить.

– М-м… – Я подумала о той части жизни Соко, о которой я ничего не знаю. О той жизни Соко, где много раз она вынуждена сталкиваться с чем-то новым, независимо от её собственного желания. – Это здорово, да?

Соко с неохотой ответила, что, мол, не очень-то это и важно, открыла крышку термоса и сказала:

– Может, научилась хорошо держаться.

Я вспомнила себя в детстве.

Мать часто мне говорила, что из меня ничего толкового не выйдет, не умею держаться на людях. Я же не понимала, что означает это «толковое».

Моя мама…

Мама злилась на Момои. Она со страшным выражением лица возмущалась, что Момои не имел права выгонять нас с Соко.

Но мама ошибалась. Он нас не выгонял. Я сама сделала выбор. И тогда, когда мы с Момои стали жить вместе, и когда расстались, и когда я уехала с Соко.

С тех пор мы с Соко одни. От моей дочки я ничего не прошу, ничего не ожидаю. Третье сокровище, которое досталось мне в жизни – моя Соко. Она здоровая, умная – безупречный ребёнок. И я хочу, чтобы она жила, внимательно прислушиваясь к своему телу и разуму. Всегда. Как её отец.

Место у станции возле районного дома культуры напоминает парк с аттракционами. Вокруг ничего нет, почти пустырь, и только возле станции разные киоски и очень оживлённо. Особенно ближе к вечеру. Ярко светят огни кафе, где продают пончики, тридцатиодноэтажный новый дом, большой супермаркет «Сати». Студия игры на фортепиано, где я преподаю, находится на окраине этого парка аттракционов для взрослых.

У меня больше взрослых учеников, чем детей. Старшеклассники, которые приходят после уроков, и другие. Очень открытая и приятная обстановка, гораздо лучше, чем в школе по методике Судзуки.

Между уроками преподавателям разрешается свободно играть на пианино. Сегодня я немного вспомнила джазовые пьесы, которые уже давно не играла. Сыграла THESE FOOLISH THINGS, потом BODY AND SOUL. Девушка, которая подрабатывает администратором, принесла мне кофе: «Вы так хорошо играете! А умеете STARS FELL ON ALABAMA?»