Текст книги "Божественная лодка"

Автор книги: Каори Экуни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Каори Экуни
Божественная лодка

Глава первая
1997 год. Такахаги

Говорят, что я решила появиться на свет, когда мои родители отдыхали на курорте на одном острове в Средиземном море. Это было ясным безветренным днём. Они читали возле бассейна. Мама – толстый детектив, а папа – сборник новелл. Мама говорит, что когда он дочитывал очередной рассказ, он приставал с разговорами и мешал ей читать.

Мама пила коктейль, который назывался «Сицилийский поцелуй». Готовить его была папина обязанность, и, по её словам, вкус его «Сицилийского поцелуя» просто валил с ног, был до боли сладким. Жидкость в бокале была тягучая, янтарного цвета, и маме казалось, что «из коктейлей, которые пьют на свежем воздухе во второй половине дня, не было напитка, приносящего большее удовольствие». Лёд в бокале весело переливался на солнце. Папа несколько раз прикоснулся губами к маминому затылку. Мама рассказывала, что с каждым разом его губы становились горячее, и казалось, что затылок вот-вот расплавится от их прикосновения. И ещё она рассказывала, что у него всегда были такие губы.

Стояла тишина, кроме них никого не было, небо было бесконечно ясное, не было ничего, что могло нарушить спокойствие.

Когда папа поцеловал мамин затылок долгим поцелуем, она, не выдержав, глубоко вздохнула и отложила книгу. Мама обняла папу за шею, папа скрестил руки на маминых бёдрах. Ноги переплелись и крепко прижались друг к другу. Не выпуская друг друга, они встали, прошли внутрь комнаты и упали в постель. Каждый раз, когда мама рассказывает мне, как всё было, она повторяет, что тогда она успела выпить наполовину третий бокал «Сицилийского поцелуя».

Мама обычно рассказывает всё слегка надуманно, но этому рассказу я верю. Даже сама не знаю почему, но мне кажется, что я тоже помню вид бассейна и обстановку вокруг него в тот погожий день пополудни. Даже холодок комнаты, который чувствовался, когда они зашли в неё, и открытое окно сразу над кроватью.

•

Какой белый песок на берегу моря в этих местах! Наверное, летом, в разгар сезона, здесь становится многолюдно, но сейчас, когда бы я ни приходила, здесь совершенно не бывает людей. Да и вообще, в этом городке людей мало. Здесь царит атмосфера маленького города, когда все друг друга знают в лицо. Я зачерпнула рукой немного песка. В нём было смешано множество прозрачных песчинок, похожих на крупинки соли. Выбросив горсть песка, я встала и пошла. Вот уже два месяца, как мы приехали в этот город, но всё это время здесь было пасмурно: и в предыдущие дни, и, наверное, в каждый следующий будет стоять хмурая погода.

Вчера в школе беседовала с классным руководителем Соко. Вернее, с классной руководительницей. Она говорит, что дочь очень способна к учёбе.

– Соко – очень умная девочка! – сказала учительница. Я ответила: «Спасибо».

На окне в классе висят шторы молочного цвета. Вдоль стены передо мной стоят стеллажи. В классной комнате, опустевшей после уроков, флуоресцентные лампы бросают лучи белого света, посередине класса мы с учительницей сидим напротив друг друга, разделённые столом. Всё это выглядит как-то комично.

– Думаю, что это всё оттого, что она совсем недавно перешла к нам в школу… – продолжает учительница, её губы, накрашенные бежевой помадой, натянуто улыбаются. – Мне иногда кажется, что она, как птенец, пытается спрятаться в скорлупке.

– В скорлупке? – меня охватывает странное ощущение, и я переспрашиваю:

– Разве моя Соко похожа на птенца?..

Учительница с серьёзным выражением лица кивает.

– Да… Но, конечно же, это проявляется не настолько, чтобы вызвать Ваше беспокойство. Она, наверное, всё ещё стесняется, и в этом всё дело.

Я кивнула.

– Можно закурить?

– Нет. Здесь нельзя. – Лицо учительницы напряглось.

– Ой, извините.

Значит, всё ещё стесняется… Я думала, разглядывая доску. Совершенно понятно. Я и сама всё время стесняюсь.

Я вспомнила надпись на доске: «19 ноября. Среда. Дежурные: Такэи, Какута».

Стараясь расправлять коленями подол расклёшенной коричневой юбки, я шагаю большими шагами по берегу моря. Ветер такой сильный! Пластмассовый CD-плеер, который я взяла у Соко, хоть и маленький, будто игрушечный, но звучит хорошо. Хриплый голос Рода Стюарта. Ноябрьское море. Запах озера… Сейчас два часа дня. Род Стюарт – талисман, защищающий меня. Слушая песню, звучащую в наушниках, напеваю её себе под нос. Под ноги попадается палка. Подбираю её и забрасываю подальше.

Все соседи из нашего дома немного странные люди. Хозяйка квартиры, кажется, привередливая, носит нелепые очки в тёмно-красной оправе.

Сегодня на море большие волны. Можно даже сказать, что я выбрала этот город из остальных вариантов переезда именно из-за этих огромных волн. В этом городе, кроме весьма респектабельных государственных санаториев и частных загородных клубов, ничего примечательного нет, но это море, обладающее недюжинной силой, белые шапки разбивающихся волн поистине прекрасны!

Этот город богат водою. Повсюду, прямо вдоль дороги, тихо журча, бьют ключи.

Я люблю ходить пешком.

Может быть, под влиянием сказок, которые мне часто читали в детстве, у меня возникает ощущение, будто я заблудилась в лесу, не могу найти тропинки и брожу кругами наугад.

И так всегда.

Прогулка сама по себе немного напоминает это блуждание в поисках, и, может быть, поэтому ко мне приходит спокойствие.

Я забираюсь на утёс, которым заканчивается песчаный пляж. Мои коричневые замшевые туфли на низком каблуке совершенно сносились: на мизинцах совсем протёрлись. Они приобрели форму моей ноги, сидят как влитые, поэтому подошве ног полностью передается острое ощущение от прикосновения к неровной поверхности утёса. Шум волн, ветер, пропитанный запахом воды.

У меня заведено – гулять не больше часа, но стоит мне потерять контроль, и сразу пролетает два-три часа. Со мной такое происходит уже давно.

– Я же волнуюсь, – часто выговаривал мне учитель Момои, – ты хоть раз подумала о том, что я чувствую, глядя на поток машин?

Момои выходил меня встречать, а я долго не возвращалась с прогулки, и он, хмуря брови, потом высказал мне все.

– Посмотри на себя! У тебя ж на лице написано, мол, в любой момент спрыгну с моста, чтобы покончить со всем этим.

Тогда я любила стоять наверху, на пешеходном мосту над дорогой.

– Я спрыгну с моста и покончу с собой? С чего мне прыгать?

– Ну, уж мне не известно.

Учитель Момои был высокий, худой, его черные с проседью волосы были гладко зачесаны назад. Мы всегда шли домой, взявшись за руки.

Подруга двоюродной сестры сделала мне вывеску: «Уроки игры на фортепиано». Сама вывеска приятного персикового цвета, а внизу нарисована клавиатура. Буквы и картина – ярко-синие. Довольно симпатичная вывеска и очень мне нравится.

У меня немного вещей. Пианино, эта вывеска, спортивная сумка с одеждой и кофемашина.

Её купил мне Момои. Тогда в ходу были только профессиональные кофемашины для кафе и ресторанов, а небольшие бытовые кофемашины для домашнего пользования еще не продавались. Эту машину он нашел и привёз откуда-то из Европы.

Уже девять лет прошло с тех пор, как мы расстались с Момои. И Соко уже скоро исполнится десять лет…

Пора возвращаться домой. Я всегда стараюсь приходить пораньше и быть вечером дома. Быть дома к тому времени, как Соко придет из школы. У меня в ежедневнике вклеены наклейки с нашими с ней фотографиями и вложен листок с её расписанием, на котором написано, во сколько каждый день заканчиваются уроки.

Понедельник – 15.10.

Вторник – клуб садоводства – 16.30.

Среда – 14.10.

Четверг – 15.10.

Пятница – 15.10.

Суббота – 12.10 (через неделю).

Конечно, бывает, что ей надо дежурить, и она задерживается, но в основном Соко всегда приходит вовремя.

•

Когда я пришла домой, мама сидела, грея ноги в тазу с горячей водой, и читала. У неё постоянно мёрзнут руки и ноги, и она часто так делает.

– Здравствуй, дочка! – сказала она, посмотрев на меня.

– Привет.

В школу я хожу с портфелем-ранцем и сумочкой с узором из вышивки. Эту сумочку для меня сшила соседка, когда мы жили в Сока. Эта сумочка такая красивая – на бежевом фоне вышиты ослик и тележка с цветами. Положив портфель и сумочку, я заглянула в мамину книжку.

– Что читаешь?

Мама показала мне обложку.

– «Звуки фортепиано», – прочла я вслух и спросила: – это про игру на пианино?

– Нет, просто повесть.

У мамы ужасно короткая стрижка. Она говорит, что как у киноактрисы Джульетты Мазины.

А я ношу длинные волосы, ниже плеч на пять сантиметров. Они ровно подстрижены сзади. Волосы у меня тонкие, приглаженные, не слишком густые, ну в точности как у мамы. Но она иногда с сожалением говорит, мол, вот бы тебе папины волосы, и при этом нежно гладит меня по голове. Мама говорит, что у папы очень сильные и здоровые волосы, густые и чёрные, правда их трудно укладывать. По её словам, я со спины похожа на отца, у меня позвоночник красивый и прямой, как у него, и что, мол, стоит только потрогать мою спину, и сразу всё поймёшь.

– А, чуть не забыла. Спасибо за это. – Мама вернула мне CD-плеер.

Я дала ей сегодня его послушать. Этот плеер мне подарили мои подружки: Ю, Маюми, и Тиёми. На память. Я часто меняю школы, поэтому часто получаю подарки на память. Я подарила им карандаши: красивые, с кошечкой, сидящей на кончике. Мама говорит, чтобы я написала подружкам письма. В Японии, куда бы ни переехал, приклей марку за 80 иен, и письмо дойдёт по любому адресу. Но я не люблю писать письма. Если отправить письмо, человек начинает ждать ответ, но даже если ответ очень ждут, вовсе не значит, что он придёт, и я ненавижу это чувство тревоги от напрасного ожидания. Школа, куда я сейчас хожу, уже третья по счёту. Мне нравится, что на заднем дворе есть разные лазалки из шин, наполовину вкопанных в землю.

Я стала переезжать с места на место, когда мне исполнилось шесть месяцев. Конечно, правильнее сказать, что это мама стала переезжать, а я, естественно, путешествую с ней.

– Ой, конфеты! – Я заметила на столе коробку. – Это от Итидзё-сан?

– Да, вот вернулся из командировки из Кобэ, нам привёз.

– А-а.

Итидзё-сан – это посетитель «Дэйзи» [1]1
  Название бара «Ромашка».


[Закрыть], мамин поклонник. Куда бы мы ни приехали, стоит маме выйти на работу, как уже через месяц у неё появляются два-три поклонника. Она сама смеётся, говорит, что это – как игра, среди этих поклонников есть и особенно прилипчивые. Но для мамы это – часть работы.

– Иди руки помой, умойся и можешь съесть конфетку.

Мама днём даёт уроки музыки, а вечером работает в «Дэйзи». «Дэйзи» – это название бара. Одними уроками фортепиано нам на жизнь не заработать. Что ни говори, у неё всего два ученика. Это – дяденька, который недавно ушёл на пенсию, и девочка из второго класса средней школы. Оба ходят только раз в неделю на утренний урок. Я могу в любое время играть на пианино всё, что захочу. Мама всегда играет мне любое произведение, которое я попрошу, но она не учит меня. Она говорит, что если заниматься серьёзно инструментом, то лучше с другим учителем, а я с другим не хочу. Мне нравится, как она играет. Особенно Баха.

Ранним вечером, когда я обычно делаю уроки, она сидит рядом за пианино и играет. За окном видно речку и магазин, где продаётся всякая всячина.

Это и вправду город, где нет ничего интересного. Сколько же мы здесь пробудем?

На ужин была жареная курица и тушёные овощи. Когда я съела всё, что было в тарелке, мама дала мне маленький пакетик фруктового молока. Мама всегда следит, чтобы я хорошо ела. Проводив её на работу, я вымыла посуду и села порисовать. Пока я рисовала цветы, зебру и газель, пришла соседка и принесла хурму – угостить нас. Из всех цветных карандашей у меня постоянно быстрее всего кончаются белый и чёрный.

– Вот молодец, одна дома остаёшься, – сказала соседка.

Она часто приносит фрукты или что-нибудь вкусное к ужину, чтобы меня угостить, но на самом деле она приходит проверить.

– Ты дверь хорошо закрыла? – спросила она и бросила быстрый взгляд на газовую плиту на кухне.

Мама говорит, что эта женщина всё время обо всём беспокоится.

– Она неплохая, – сказала мне мама.

– Да ведь это элементарно невежливо, – возразила я.

Мама немного подумала и ответила:

– Смотри на вещи шире.

Соседка продолжала:

– Ты только продукты убирай в холодильник. Если съесть что-нибудь с просроченной датой хранения, хотя бы тот же тофу [2]2
  Тофу – соевый творог, очень распространённый продукт питания в Японии.


[Закрыть], плохо будет.

Я съела только кусочек хурмы, которую принесла соседка, а остальное убрала в холодильник. Я привыкла быть по вечерам одна, потому что обычно мама работает вечерами и допоздна. Только однажды у неё была работа в дневное время. Но это – уже «в шкатулке». Это выражение «в шкатулке» понимаем только мы с мамой. Оно означает «уже проехали». Что бы ни произошло, даже самое хорошее, самое интересное – если это прошло, то никогда не вернётся.

– В этом нет ничего печального, – мамина фраза.

В тот день, когда она мне рассказала об этом, на ней была юбка с яркими цветами.

– То, что ушло в прошлое, уже никогда не изменится. Оно навсегда будет в прошлом. Я думаю, что только то, что с нами было, наше прошлое, и принадлежит нам. Оно только наше.

Так говорила мне мама, когда я, расплакавшись, поругалась с ней из-за того, что не хотела переезжать из города, где впервые смогла завести друзей.

– Человек складывает всё то, что с ним происходит, своё прошлое, в шкатулку. И из неё никогда ничего не теряется, можно не волноваться. Разве не здорово?

Иногда я воображаю себе эту шкатулку. Какой она формы, насколько вместительная, какая у неё крышка, какого она цвета. Мне кажется, что она украшена яркими цветами. Как мамина юбка.

Обычно я ложусь спать в 10 вечера. Я моюсь в ванне, чищу зубы, свою постель стелю, конечно же, сама, да и мамину тоже стелю я. Выключаю радио, которое вечно у нас включено, ставлю будильник на 7 часов, и мы втроём ложимся спать. Втроём – это я, Ари и розовый медвежонок. У розового медвежонка нет имени. Ари высотой примерно 10 сантиметров, киборг из белой резины, в правой руке у него пулемёт, а в левой – большой щит. Его выиграла мама в игровых автоматах. Мы втроём спим вместе уже много-много лет.

Иногда я играю в «смени место».

«Смени место» – это игра, которую я сама придумала. Я загадываю время, например час или два часа, а потом ставлю будильник. Когда, через загаданный промежуток, будильник звонит, я просыпаюсь и меняю наши места на постели. Например, сначала мы засыпаем в таком порядке: слева Ари, потом я, потом розовый мишка. Первый раз я меняю места так: я, потом мишка, потом Ари. В следующий раз – мишка, Ари, потом я. Так, по кругу, мы меняемся местами. Когда у мамы выходной, она тоже участвует в нашей игре. Вчетвером гораздо интереснее играть. Мы играем сразу на двух матрасах, моем и мамином, от края до края очень много места.

Из всех городов, где мы с мамой жили, больше всех я любила город Имаити. Там мы снимали квартиру в доме на втором этаже над банями. Именно там я впервые запомнила цвет солнечных лучей. Я смотрела в окно, греясь утром в огромной горячей ванне, помню цвет тёплой воды, запах пара.

Пожалуй, ещё, что было важного в нашей с мамой жизни, так это «метод Судзуки». По «методу Судзуки» работала музыкальная школа, где мама преподавала фортепиано и вокал. Она была на полной ставке преподавателя. По вечерам она не работала, и мы были вместе. На моей памяти мама не работала по вечерам только те восемь месяцев, когда мы жили в том городе.

По утрам я просыпаюсь в 7 часов. Мама возвращается очень поздно, поэтому по утрам спит. На завтрак у меня всегда овсяная каша и что-нибудь из яиц. Я готовлю завтрак сама. Самое любимое – это яйцо всмятку, но чаще всего просто болтунья: жарю, размешивая яйцо в сковородке. Следующее, что тоже часто готовлю, – это яичница-глазунья.

Сегодня утром как раз сделала глазунью. Когда выкладывала её на тарелку, даже желток яйца не разлился, и я подумала, что это первая удача, с которой начнётся сегодняшний день. Сегодня на физкультуре будем лазить по шесту, а у меня это упражнение хуже всего получается. Поэтому хороший знак как нельзя кстати.

Мама говорит, что Такахаги похож на Амиан – каждый день пасмурно, но сегодня здесь на редкость ясная погода. Амиан – это маленький городок на севере Франции. Если ей верить, то небо над этим городом круглый год затянуто облаками.

Я полила яичницу соевым соусом. Я считаю, что самое хорошее в этом блюде то, что его можно поливать и посыпать чем угодно. Обычно, конечно, можно просто посолить. Но когда к яичнице есть обжаренный в сливочном масле шпинат (ну это, конечно, на выходных, когда мама готовит завтрак), то вкусно будет, если полить каким-нибудь соусом. А иногда, как, например, сегодня, я экспериментирую с соевым соусом.

В окно на кухне непривычно ярко светит солнце, и серебряная поверхность возле мойки кажется белой. Из крана в мойке капает вода. Не так: кап, кап – потихоньку, а сильно: кап-кап-кап, кап-кап-кап. Наше с мамой обычное утро, какие часто бывают в последнее время.

Поев, я ставлю посуду в мойку, чищу зубы и надеваю носки. Когда я полностью собрана в школу, я иду в комнату, где спит мама, сказать, что я пошла. Мама вынимает руки из-под одеяла и гладит меня по голове. Потом она обнимает меня за голову и говорит немного охрипшим от сна голосом: «Счастливо!»

Но, кстати, сегодня я совсем выбилась из заведённого порядка. Я не могла отыскать носки, которые решила надеть. Я их искала, перерыв всё в ящике. Смотрела не только в ящике с носками, но и на других полках. И в корзине с грязным бельём. Я подумала, может они где-то с другими вещами, и посмотрела в мамином ящике. Он у неё тяжёлый и, когда открывается, стучит.

– Ты что делаешь? – Когда из-под одеяла раздался мамин голос, всё в комнате было верх дном.

– Да носки не могу найти, – ответила я в полной растерянности. – Белые такие, оборочкой заканчиваются, по краю тонкая тёмно-синяя полоска.

– Можно и другие надеть, – сказала мама, высунула руку из-под одеяла и помахала тонкой белой рукой.

– Они самые подходящие, – настаивала я. Я сегодня надела укороченные брюки, а в них при ходьбе видны щиколотки. Я вспомнила ещё одно место, где они могли быть, выбежала на балкон, но розовая корзина для постиранного и высохшего белья была пустой.

– Ничего не поделаешь…

Мама встала с постели и набросила на плечи толстый стёганый домашний кардиган, которым укрывалась поверх одеяла. Утром у мамы плохой цвет лица.

– Холодно, – мама потёрла рукой лицо и сразу надела носки. – Так, говоришь, белые и поверху оборочка…

Мама стала искать, но в тех же местах, где я только что посмотрела. Ящики комода, корзина с грязным бельём, балкон… Я всегда выхожу из дома в 8.05, но на часах было уже 8.15.

– Белые с оборочкой… Белые с оборочкой… – бормотала мама, продолжая искать.

В спальне немного темно оттого, что окно задёрнуто шторой и раздвижные двери закрыты. Я смотрела на мамину спину, и постепенно мне становилось грустно.

– Ну всё, хватит. Пойду в других.

Я выбрала голубые носки.

– Да подожди, сейчас те найдутся. Они же не могли испариться, – возразила мама, но я уже надела другие, закинула на спину ранец и взяла сумочку, подаренную соседкой из Сока.

– Мам, я так опоздаю!

Мама посмотрела мне в глаза, брови её поднялись вверх, будто говоря: «Ну ладно, ничего не поделаешь, давай иди в этих».

– Мам, я побежала, пока!

Я сунула ноги в кроссовки. На тумбочке для обуви стоит украшение – поделка из пластилина, которую я сделала во втором классе.

– Пока, моя хорошая! – Мама вышла в коридор, встала, скрестив руки, видимо ей было холодно, а когда я открыла дверь, прищурила глаза от яркого света.

– Ой, какая погода хорошая!

– Ага.

Из-за двери потянуло холодным воздухом.

– Ну, давай, чтобы всё хорошо прошло!

– И у тебя, мамочка! – ответила я ей и закрыла дверь.

В конце лестничной площадки я увидела идущую соседку с мешком мусора.

Сегодня четверг. На физкультуре надо будет залезать на шест.

А что касается тех носков, то мама их потом нашла. Они упали и лежали в проёме между стеной и стиральной машиной.

Глава вторая
Первый снег

На работу я езжу на велосипеде. Я сама выросла в Токио, но за девять лет наших переездов мы жили в разных маленьких городках (исключая сам Токио), тихих и плотно застроенных, где часто бывает, что или зайдёшь не туда, или дверью ошибёшься.

Однако кроме Токио, в любом из этих небольших городков лучше ездить именно на велосипеде. И людей, и машин мало, улицы широкие, а ветер разносит запах травы и деревьев. Особенно приятна дорога домой. Уже давно за полночь, вокруг ни души. Платок у меня на шее развевается на ветру.

Я еду домой по тёмной дороге, над которой в небе замёрзли звёзды. Иногда я привстаю над сиденьем и, как мальчишка-школьник, со всей силы кручу педали.

«Дейзи» – небольшой бар, и в нём работают, кроме самой хозяйки и бармена, я и ещё одна девушка по имени Махо. Мне 35 лет, а Махо – 29, но на работе, само собой разумеется, мы приуменьшаем свой возраст.

В этом баре работается легко. Не хочу хвастаться, но в каком бы клубе или баре я ни работала, никогда я не ухожу с работы из-за какого-то происшествия. Всегда увольняюсь только из-за того, что переезжаю в другой город.

Но, как говорил Момои, на работе ничем не выделяться и уметь сблизиться с другими людьми – совершенно разные вещи.

– Ты не умеешь сближаться с людьми в коллективе, – часто повторял мне Момои, – ты не противопоставляешь себя другим, но и не идёшь на сближение. В принципе это не плохо, но иногда ты отгораживаешься от окружающих.

Есть одно качество, которое придаёт мне уверенность в себе.

За это меня особенно ценят в любом месте, где бы я ни работала, даже больше, чем за умение обхаживать посетителей. Это качество – моё умение наводить порядок. Мой конёк во время уборки – это тщательно вытирать пыль, и я умею очень результативно распределить силы.

Например, я аккуратно протираю всё, вплоть до обратной стороны круглых тяжёлых барных табуретов, переворачивая их по одному. Даже когда мы убираем на следующий день после того, как потравили тараканов. В такой день все заходят в помещение, с неприязнью вытирая ноги, а я прихожу на работу в более воодушевлённом, чем обычно, настроении, с каким-то зерном надежды в душе, с боевым настроем.

Наш бар работает до двух часов ночи, но если приходится обслуживать припозднившегося клиента, то бывает, задерживаемся и до трёх часов. Но бывает и наоборот: все посетители расходятся в первом часу ночи, и ты сидишь, ничего не делая.

Мы с Махо часто, после того как закроем бар, выпиваем по чашке кофе и только потом идём по домам. От кофе и глаза раскрываются, чтобы спать не хотелось, и мы переключаемся с работы на личные дела, чтобы домой идти со свежей головой.

Махо живёт со своим парнем.

Она как-то, смеясь, сказала:

– Он позволяет мне платить за него.

Она красивая, на левой руке всегда носит тонкий золотой браслет. Говорит, что это он ей подарил.

Сегодня она рассказала, как в семнадцать лет сбежала из дома с одним парнем и тем самым доставила много горя родителям.

Когда Махо смеётся, она немного наклоняет голову.

Кофе, что мы с ней обычно пьём, – растворимый. Я пью очень крепкий, а Махо любит послабее и кладёт в кофе немного молока и сахара.

– А как у тебя с родителями? – спросила меня Махо.

Я наклонила голову.

– Ну… что рассказывать, я давно их не видела.

Махо в ответ только потянула «A-а» и посмотрела на меня добрым, полным сочувствия взглядом.

И вот я кручу педали велосипеда, разрезая ночной ветер, еду домой, где меня ждёт дочь…

Когда я вернулась, Соко, как обычно, спала рядом с двумя игрушками, которые она берёт с собой в постель. Я посмотрела на её спящее лицо и невольно прилегла рядом – так, чтобы чувствовать её дыхание.

Немного влажное дыхание спящего ребёнка. Я коснулась её лба и удивилась, насколько холодными были мои пальцы. Соко обычно довольно крепко спит, и сейчас она даже не пошевелилась. Тихое размеренное дыхание. Я несколько раз провела по её чёлке замёрзшими пальцами. Я касалась лба Соко, и у меня возникало то же самое ощущение, как тогда, когда я гладила Его лоб.

В такие мгновения мне кажется, что время замирает. Кажется, будто мы с Соко замурованы в этой ночи навеки. Ночь такая долгая. Бесконечно долгая, всепоглощающая тишина. Это чувство у меня возникло давно. При этом ночь не вызывает у меня неприязни. В то время, пока мы жили с Момои, он ложился спать рано, а я, наоборот, всегда засиживалась допоздна.

Я родила Соко тоже ночью. Уже приближался рассвет. Я лежала в роддоме, в палате на четверых, но две кровати были пусты. Узкое пространство, где стояла моя кровать, огороженное шторой из белой ткани и стеной, было очень тихое, аккуратное и на удивление уютное. Внизу под окном было видно автостоянку. В изголовье кровати лежала книга, которую я начала читать, и бутылка для питья с ледяной водой.

Интервалы между схватками становились всё меньше. Я была одна.

Я знала, что дома не спит и ждёт Момои. Он не находит себе места, принимается разбирать книги, но бросает это занятие. Заваривает чёрный чай по всем правилам и не прикасается к нему. Чай остывает, и Момои заваривает его снова. Он ждёт меня. Я это знала… И всё-таки я была одна среди бесконечно долгой ночи.

В перерывах между схватками я впадала в сон и видела во сне Его. Это было как будто предрешено. Каждый раз один и тот же сон. Во сне мы с Ним смеялись. Каждый раз я замечала: «Какой красивый у Него лоб».

Соко родилась в три часа пятьдесят минут. Она была очень маленькая, голос её был очень тоненький. Она еле-еле избежала кувеза.

Была безлунная майская ночь, и только звёзды ярко сверкали. Сверкали высоко в небе, за окном, занавешенным белой шторой… В небе над автостоянкой.

Соко заворочалась под одеялом.

– Мама? – Она чуть приоткрыла глаза.

– Извини, я тебя разбудила, – сказала я и, укрывая спящую дочь, обняла её. – Я пришла. Ничего не случилось, пока меня не было?

Соко обняла меня обеими руками за шею и ответила:

– Хорошо, что ты вернулась, мамочка. Ничего не случилось. Со мной ведь был Ари.

Я посмотрела на крохотных кукол, которые лежали на подушке возле дочери, и улыбнулась:

– Да, конечно.

Ари – это робот-киборг, сделанный из резины. На спине у него что-то вроде джет-мотора, и он вооружён, что называется, до зубов.

Я разомкнула её руки, которыми она обхватила меня за шею. Соко опять заснула. Маленькие ноготки по-детски покрашены нежно-розовым цветом. Скорее всего фломастером.

Я потеплее укрыла ей плечи, встала и пошла смыть косметику.

•

Мы с Рикако подружились на физкультуре. И я, и она плохо лазаем по шесту. Этот шест стоит у ворот школы, как войдёшь сразу налево от здания школы, получается в самом дальнем углу.

– Лезть-то надо за счёт силы рук, – заметила я.

Рикако нахмурила брови и, внимательно наблюдая, как лезет мальчишка, сказала:

– Думаю, что за счёт силы ладоней и ступнёй.

Рикако подстрижена коротким карэ с такой же короткой чёлкой, а на рюкзаке у неё брелок с покемоном Мю.

На большой перемене, после того как поедим, мы с ней играем на заднем дворе школы, бегаем, качаемся на качелях. И так каждый день. На заднем дворе кроме качелей есть лазалки из шин, печь для сжигания мусора и полянка с цветущим клевером. Не могу объяснить почему, но я очень люблю задний двор школы. И в какой бы школе я ни училась, а я сменила уже несколько школ, в каждой я гуляла именно на заднем дворе.

– Ну, так ты живёшь вдвоём с мамой, – сказала Рикако, когда мы сегодня качались с ней на качелях – А домашнее животное у вас какое-нибудь есть?

– Нет, никого.

Я считаю что, когда качаешься на качелях интереснее тот момент, когда ты поднимаешься вверх, а не опускаешься вниз. Когда ты поднимаешься вверх, ты отталкиваешься от земли, а когда опускаешься вниз – сидишь, ничего не делаешь, и качели сами опускают тебя.

– А у меня кошка живёт, – продолжает Рикако.

Интересно подскакивать немного вверх, в тот момент, когда качели резко поднимаются. Мне это очень нравится.

– А как твою кошку зовут?

– Гу, – отвечает Рикако.

– Гу?! – переспрашиваю я.

– Гу, – говорит она.

Я подумала, какое-то странное имя. Она сказала, что это имя придумал её папа.

Отталкиваюсь от земли. Моя половина качели летит вверх. В тот момент, когда Рикако бухается на землю, я немного подскакиваю вверх. На этих качелях интереснее всего качаться в пасмурные дни.

За пять минут до начала урока звенит звонок. Во всех школах один и тот же дурацкий звук.

– Можно как-нибудь прийти к тебе в гости поиграть? – спросила Рикако, вставая с качели.

Когда я пришла из школы домой, мама играла на пианино. Хорошо темперированный клавир Баха. Я сразу узнала её игру, потому что звуки инструмента были слышны на улице. Она всегда сильно ставит акценты, когда играет.

– Привет, мам!

Я поставила портфель, вымыла руки и лицо.

– Здравствуй, дочка!

Мама, сидя за инструментом, обняла меня за плечи и прильнула своей щекой к моей.

– Какие холодные, – сказала она, улыбнувшись.

– А, да! Вот – из школы принесла, для родителей, – я стала рыться в портфеле в поисках нужных бумаг. Объявления из школы, проверенные контрольные, письмо для родителей… Я никак не могла их достать, и мама стала сердиться.

– Что интересного сегодня было в школе? – спросив, мама закурила сигарету и подошла к кухонному столу заварить кофе.

– Да ничего особенного, всё как всегда. Вот – нашла, – я передала маме листок с объявлением и взяла конфету из коробки на столе. Наверное, маме опять подарили посетители на работе. Как она любит повторять – она берёт необходимые калории, питаясь сигаретами, кофе и шоколадом.

– Как лыжная секция?!

Она спросила каким-то не своим голосом, а потом замолчала, поэтому я приготовилась к обороне. В таких ситуациях надо быть очень осторожной.

– Я тебе не разрешаю ходить на лыжи. Ты поняла? Нельзя! – Выражение лица у неё стало жёстким. – Я прошу тебя, больше так не делай! Ты не понимаешь, как это опасно!

Я доела конфету и не спеша, собираясь с мыслями, осторожно попробовала ей всё объяснить.

– Мам, там с нами инструктор. И, кроме него, вместе с нами катаются другие учителя.

– Нет. Категорически нет! – Мама прервала мои уговоры и обняла меня. Секунда, две, три, четыре, пять… не отпускает. Мамин запах, в котором смешаны запахи шампуня, сигарет и духов.

– Ну всё, я поняла, – смирившись, сказала я, зажатая в кольце её рук. – Я всё поняла, отпусти меня. Всё, больше на лыжи не пойду.

Она ещё раз крепко прижала меня к себе. А потом ослабила руки и отпустила. За этот короткий промежуток её глаза и нос покраснели. Когда у мамы наворачиваются слёзы и она вот-вот заплачет, у неё сразу краснеют глаза и нос. Сразу видно, что плачет.