Текст книги "Вкус пепла"

Автор книги: Камилла Лэкберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

~~~

Стрёмстад, 1924 год

Прелесть новизны постепенно стиралась. Вся зима прошла в любовных свиданиях, и поначалу она наслаждалась каждым мгновением. Но вот зима подошла к концу, приближалась весна, и она почувствовала, как ею понемногу начала овладевать скука. Если быть честной, то она перестала понимать, что такого уж привлекательного находила в Андерсе раньше. Он, конечно, был недурен собой, это она не могла отрицать, но его речь была бедна и неразвита, и от него всегда попахивало потом. Кроме того, сейчас, когда тьма, ранее скрывавшая ее проделки, начала отступать, Агнес все труднее становилось тайком выбираться к нему. Нет, пора положить этому конец, сказала она себе, сидя дома перед зеркалом.

Закончив наряжаться, она спустилась, чтобы позавтракать вместе с отцом. Вчера у нее было свидание с Андерсом, и она все еще чувствовала утомление. Поцеловав отца в щеку, она села за стол и вяло принялась чистить яйцо. Возможно, по вине вчерашней усталости запах яйца вызвал отвращение, и она ощутила, что желудок взбунтовался.

– Что такое, деточка? – обеспокоенно спросил отец, сидевший напротив на другом конце стола.

– Устала что-то, – ответила она жалостным голосом. – Ночью мне отчего-то никак не спалось.

– Бедняжка, – пожалел ее отец. – Постарайся что-нибудь скушать, а потом иди к себе наверх и приляг отдохнуть. Наверное, нужно показать тебя доктору Ферну, а то я смотрю, ты всю зиму какая-то скучная.

Не удержавшись от улыбки, Агнес поспешила прикрыть рот салфеткой. Потупив глазки, она сказала отцу:

– Да, я все время чувствую вялость. Но тут главным образом виновата зимняя тьма. Вот увидишь, что с приходом весны я снова воспряну.

– Гм. Посмотрим. Но ты все-таки подумай, не лучше ли на всякий случай показаться доктору.

– Да, папа, – сказала она и заставила себя проглотить кусочек яйца.

Вот это ей делать не следовало. Едва положив в рот крошку вареного белка, она почувствовала, как желудок еще больше возмутился и что-то подступило к горлу. Агнес выскочила из-за стола и, зажав рот рукой, бегом кинулась к ватерклозету, который находился на нижнем этаже. И едва она успела запереться, как весь вчерашний ужин, смешанный с желчью, выплеснулся в раковину, а из глаз брызнули слезы. Желудок несколько раз подряд вывернуло наизнанку, и, только переждав некоторое время, пока он окончательно не успокоился, она с отвращением вытерла рот и на подгибающихся ногах выползла из тесной каморки. За дверью ее уже ждал озабоченный отец.

– Ну что, душенька? Как ты себя чувствуешь?

Она только потрясла головой и сглотнула, чтобы поскорее избавиться от горького вкуса желчи во рту.

Август обнял ее за плечи, отвел в салон и усадил на один из диванов. Он потрогал ладонью ее лоб.

– Да что ж это такое, Агнес! Ты вся в холодном поту! Нет уж, я сейчас же позвоню доктору Ферну. Пусть придет и посмотрит тебя.

Она только слабо кивнула и улеглась на диван с закрытыми глазами. Голова не переставала кружиться.

~~~

Она жила в каком-то царстве теней, никак не связанном с действительностью. У нее не оставалось выбора, но ее все равно то и дело обуревали сомнения, правильно ли она поступила. Анна знала, что никто ее не поймет. Почему она, сумев наконец вырваться от Лукаса, сама вернулась к нему? Почему она это сделала после того, что он сотворил с Эммой? Ответ гласил: она вернулась, поскольку считала, что для нее и детей в этом заключается единственный шанс выжить. Лукас всегда был опасным человеком, но раньше мог себя сдерживать. Теперь же в нем словно что-то прорвалось, и былая сдержанность сменилась буйным сумасшествием. Только так она могла описать происходившее с ним – сумасшествие. Оно всегда в нем дремало. Может быть, как раз этот скрытый ток потенциальной опасности и привлек ее когда-то к нему. Но сейчас безумие вырвалось на поверхность и постоянно держало ее в состоянии панического ужаса.

Недавно она пыталась сбежать от него, забрав детей; но ее уход был не единственной причиной прорвавшегося наружу помешательства. Короткое замыкание произошло с ним под влиянием сразу нескольких факторов. Главным предметом гордости Лукаса были успехи на работе – на этот раз неудача случилась и там. Несколько проваленных сделок, и его карьера рухнула. Перед тем как вернуться к мужу, Анна заглянула к одному из его коллег и узнала, что под влиянием зачастивших провалов поведение Лукаса становилось все более странным. Появились внезапные вспышки злости и агрессивные выходки. Когда он дошел до того, что чуть не размазал по стенке важного клиента, за этим последовало немедленное увольнение. Вдобавок клиент подал заявление в полицию, и теперь со дня на день против Лукаса будет начато следствие.

То, что она услышала о его душевном состоянии, вызвало у нее беспокойство, но, только придя домой и застав совершенно разгромленную квартиру, Анна поняла, что ей не остается никакого выбора. Если она не будет соглашаться с его требованиями и не вернется домой, он либо искалечит ее, либо, что еще хуже, детей. Единственным способом хоть как-то обезопасить Эмму и Адриана было оставаться поблизости от того, от кого исходила угроза.

Анна понимала это умом, но в то же время ей казалось, что она попала из огня да в полымя. В своей же квартире она стала пленницей агрессивного и непредсказуемого Лукаса. Он вынудил ее уйти из Стокгольмского аукционного дома, где она трудилась неполный день. Она любила свою работу, которая приносила ей большое удовлетворение и давала возможность никуда не выходить, кроме необходимых вылазок в магазин и в детский сад за детьми. Сам Лукас так больше никуда и не устроился и даже не пытался. От хорошей просторной квартиры в Эстермальме пришлось отказаться, и теперь они ютились в маленькой двухкомнатной норе на краю города. Но Анна все стерпела бы, только бы он не бил детей. Сама она снова разгуливала с синяками и ссадинами, однако в каком-то смысле это походило на то, как если бы снова надела старое привычное платье. Она столько лет прожила в таком состоянии, что краткий период свободы казался ей чем-то ненастоящим, как будто приснившимся. Анна очень старалась, чтобы дети не замечали происходящего. Ей удалось уговорить Лукаса не забирать их из детского сада, а когда они находились дома, она делала вид, что все в их жизни идет как обычно. Но у нее не было уверенности, что ей удалось их обмануть. В особенности Эмму, которой уже исполнилось четыре года. Все чаще она замечала на себе пытливый взгляд дочери.

Как ни старалась Анна убедить себя в правильности принятого решения, она понимала, что жить так всю оставшуюся жизнь они не смогут. Чем необъяснимее вел себя Лукас, тем больше она его боялась, сознавая, что в один прекрасный день он переступит грань и убьет ее. Вопрос был только в том, как ей от него спастись. Она подумывала о том, не позвонить ли как-нибудь Эрике и не попросить ли о помощи, но, во-первых, Лукас стерег телефон, как сторожевой пес, а во-вторых, что-то ей мешало так поступить. Эрике уже столько раз приходилось ее выручать, что ей хотелось наконец одолеть трудности самостоятельно, как полагается взрослому человеку. Постепенно у нее сложился в голове план. Она должна собрать достаточно доказательств рукоприкладства Лукаса, чтобы ни у кого не оставалось сомнений. Тогда ей с детьми предоставят защиту по закону. Иногда ее охватывало неодолимое желание схватить их в охапку и немедленно бежать в первый попавшийся женский кризисный центр, но она была уже достаточно опытна, чтобы понимать: без улик против Лукаса это окажется лишь временным решением, а затем придется вновь возвращаться в свой домашний ад.

Так она начала аккуратно собирать документальные подтверждения. В одном из больших магазинов по дороге в детский сад имелся фотоавтомат – она стала заходить туда и фотографировать следы побоев на своем теле. Получая снимки, она помечала на них время и дату и прятала за рамкой фотографии их с Лукасом свадьбы. Она видела в этом символический смысл. Скоро у нее наберется довольно материала, чтобы с уверенностью вручить обществу решение своей судьбы и судьбы детей. А до тех пор ей надо как-то перетерпеть. И постараться остаться в живых.

Они подъехали к школьной парковке во время перемены. Несмотря на метель, во дворе играли толпы высыпавших на улицу детей – надежно укутанной детворе мороз был не страшен, в отличие от Патрика, который, поеживаясь от холода, бегом помчался к крыльцу, чтобы поскорее укрыться в тепле.

Всего через несколько лет их дочка, надо надеяться, тоже пойдет в школу. Эта мысль была ему приятна, и он уже представлял себе Майю, бегающую по вестибюлю с точно такими же светлыми косичками и щербатым ротиком, какие были у Эрики на детском снимке. Он надеялся, что Майя будет расти похожей на свою мать. Эрика была в детстве чудо как хороша и оставалась такой в его глазах до сих пор.

Подойдя наугад к первой попавшейся классной комнате, они постучались в открытую дверь. Это было просторное и приятное помещение с большими окнами и детскими рисунками на стенах. За кафедрой сидела молоденькая учительница, погруженная в чтение бумаг, которые лежали перед ней на столе. Услышав стук, она вздрогнула.

– Да? – вопросительно откликнулась она, несмотря на свой юный возраст, таким учительским голосом, что Патрику захотелось встать перед ней руки по швам и отвесить вежливый поклон.

– Мы из полиции. Ищем учителей Сары Клинга.

Ее лицо сразу же помрачнело.

– Это я, – кивнула она и, протянув руку, шагнула навстречу. – Беатриса Линд. Я веду уроки в классе один-три.

Она пригласила садиться, указав на маленькие детские стульчики за партами. Патрик осторожно сел и сразу же почувствовал себя сказочным великаном. Наблюдая, как Эрнст пытается разместить свои длиннющие ноги за крошечной партой, он не смог удержаться от улыбки, но, переведя взгляд на учительницу, посерьезнел, целиком сосредоточившись на своей задаче.

– Такая ужасная трагедия, – произнесла Беатриса дрогнувшим голосом. – Только что девочка сидела здесь, и вдруг ее уже нет… – При этих словах задрожали и губы. – Вот так взяла и утонула.

– Да, но теперь выясняется, что это не был несчастный случай, – сказал Патрик, удивляясь, что эта новость еще не дошла до всех жителей городка.

Однако и на лице Беатрисы отразилось искреннее недоумение:

– Как же так? Что вы хотите сказать? Не несчастный случай? Она же утонула…

– Сару убили, – произнес Патрик и сам почувствовал, как резко прозвучали его слова. Смягчив тон, он продолжил: – Девочка погибла не от несчастного случая, и потому мы должны побольше разузнать о ней. Какой она была как личность. Не знаете ли вы о каких-то проблемах в семье и тому подобное?

Он видел, что Беатриса еще не оправилась от потрясения, но уже задумалась над последствиями трагедии. Успокоившись, она заговорила:

– Ну что можно сказать о Саре? Она была, – учительница будто подбирала подходящее слово, – очень живым ребенком. С ней у тебя не оставалось ни минутки покоя. Честно говоря, из-за нее порой с трудом удавалось поддерживать порядок в классе. Она обладала задатками лидера и увлекала за собой остальных, и если не удавалось вовремя это остановить, то в классе воцарялся хаос. В то же время… В то же время эта ее энергия могла быть созидательной. Сара была поразительно способной к рисованию и вообще к художественному творчеству. Ни у кого больше я не встречала такой богатой фантазии. В общем, она была очень активным ребенком как в смысле шалостей, так и в творческой деятельности.

Заерзав на маленьком стульчике, Эрнст сказал:

– Мы слышали, у нее были какие-то проблемы с чтением. НВМВ, кажется, или как там оно называется.

Его несерьезный тон заставил Беатрису бросить на него строгий взгляд, и Патрик с удовольствием отметил, как под этим учительским взглядом коллега вдруг съежился, вобрав голову в плечи.

– Да, у Сары было НВМВ. Она посещала дополнительные уроки. Сейчас мы обладаем достаточными познаниями в данной области и можем предоставить таким детям все, что нужно для восстановления функциональных возможностей.

Учительница говорила как по писаному, и Патрик понял, что этот вопрос она принимает близко к сердцу.

– В чем у Сары выражались проблемы?

– В том, что я только что описала. Энергия в ней била ключом, и временами на нее накатывали ужасные приступы ярости. Но в то же время, как я уже сказала, она являлась очень одаренной натурой. Она не была злой, или вредной, или невоспитанной, как думают о таких детях люди, не посвященные в подобные вопросы. Ей просто было очень трудно справляться со своей импульсивностью.

– Как реагировали другие дети на ее поведение? – спросил Патрик с искренней заинтересованностью.

– По-разному. Одни не хотели с ней играть и сторонились ее, другие же как-то ладили с ней, спокойно принимая эти приступы, в результате между ними складывались хорошие отношения. Надо сказать, что лучшей подругой Сары была Фрида Карлгрен. Они живут по соседству.

– Да, мы с ней уже говорили, – кивнул Патрик и снова заерзал на стуле. В ногах забегали мурашки, а в правой икре, кажется, начинались судороги. Он от души пожелал того же Эрнсту.

– А что насчет семьи? – вмешался тот. – Вы не знаете, не было у Сары проблем дома?

Патрик с трудом подавил ухмылку, заметив, что коллега начал-таки массировать свои икры.

– Тут я, к сожалению, ничем не могу вам помочь, – отрезала Беатриса и поджала губы. Очевидно, не в ее привычках было сплетничать о том, какие отношения складываются в семьях учеников. – С ее родителями и бабушкой я встречалась всего несколько раз, и, по моему впечатлению, это порядочные, уравновешенные люди. И от Сары я не слышала ничего такого, что могло бы указывать на какие-то нелады в семье.

Пронзительно зазвенел звонок, возвещая о конце перемены, в вестибюле поднялся шум, свидетельствующий о том, что дети возвращаются в классы. Беатриса встала и протянула руку в знак окончания беседы. Патрику с трудом удалось подняться со стула. Краем глаза он заметил, что Эрнст массирует другую ногу, которая, очевидно, онемела. Попрощавшись с учительницей, они, как два старичка, поковыляли в коридор.

– Вот черт, до чего же неудобные стулья! – буркнул Эрнст, бредя к автомобилю.

– Видать, старость не радость, коленки плохо гнутся, – заметил Патрик, залезая в машину. Удобные, широкие сиденья показались ему вдруг необыкновенной роскошью.

– Можешь говорить это о себе, – огрызнулся Эрнст. – Со мной в физическом отношении все не хуже, чем было в двадцать лет, а на таких стульчиках кто угодно долго не выдержит.

– Из того, что мы услышали, не много извлечешь полезных сведений. – Патрик предпочел перевести разговор на деловую тему.

– Из того, что я слышал, могу только сделать вывод: девчонка была настоящая чума, – сказал Эрнст. – Нынче, похоже, всех малолеток, которые не умеют себя как следует вести, принято оправдывать каким-нибудь НВМВ. В мое время за такое наказывали линейкой по пальцам, теперь же их пичкают лекарствами, таскают к психологу и цацкаются, как только могут. Неудивительно, что общество катится ко всем чертям!

Эрнст с мрачным видом уставился в окно и покачал головой. Патрик не удостоил его ответом. Да и много ли проку было доказывать что-то Эрнсту!

– Неужели ты опять собираешься ее кормить? В наши дни детей кормили не чаще чем через четыре часа, – сказала Кристина, неодобрительно глядя на Эрику, которая устроилась в кресле, чтобы снова покормить Майю спустя «всего» два с половиной часа после предыдущего раза.

Эрика знала, что спорить со свекровью не стоит, и ничего не ответила. За это утро ей пришлось выслушать уже множество подобных замечаний, и она чувствовала, что на сегодня с нее хватит. Незаконченная уборка была очень справедливо прокомментирована, и сейчас Кристина, как безумная, орудовала пылесосом, бормоча под нос свой излюбленный тезис, что у детей от пыли развивается астма. Перед тем она демонстративно перемыла всю скопившуюся посуду, попутно давая Эрике точные инструкции, как следует обращаться с тарелками: ополаскивать сразу же после еды, чтобы объедки не засохли, а лучше всего заодно и вымыть, чтобы посуда зря не стояла, занимая место… Стиснув зубы, Эрика старалась думать только о том, как она вздремнет, когда Кристина увезет ребенка на прогулку. Но по мере того как шло время, она все больше начинала сомневаться, стоит ли овчинка выделки.

Удобно расположившись в кресле, она попыталась дать Майе грудь. Ребенок, чувствуя напряженную атмосферу, с утра почти не переставая капризничал и кричал, а когда она попыталась успокоить дочку, приложив ее к груди, та заартачилась. Эрика вспотела, прежде чем одержала верх в этом столкновении характеров с дочерью, и успокоилась, только когда малютка начала сосать. Осторожно, чтобы отпраздновать победу, она включила телевизор. Как раз шла передача «Гламур». Проходя мимо с пылесосом, Кристина бросила беглый взгляд на экран и сказала:

– Фу, как можно смотреть эту гадость! Неужели не лучше вместо этого почитать книжку?

В ответ Эрика сделала звук погромче и позволила себе на секунду порадоваться своей смелой выходке. Затем, поняв, что бунтовать – это себе дороже, снова уменьшила звук. Тайком она посматривала на наручные часы. Господи, еще нет и двенадцати! До прихода Патрика целая вечность. А завтра предстоит пережить еще один такой день, прежде чем Кристина соберет свои вещи и уедет восвояси, гордясь тем, что оказала неоценимую помощь сыну и невестке. Два долгих дня…

~~~

Стрёмстад, 1924 год

На улице потеплело, и это удивительно подняло настроение каменотесов. По дороге на работу Андерс еще издалека слышал доносившиеся из каменоломни размеренные возгласы, сопровождаемые ритмическим стуком молотков по ломам. Там закладывали пороховые заряды, которыми откалывали от скалы большие куски гранита. Один человек держал лом, по которому двое других поочередно били молотами, пока в скале не образовывалась достаточно глубокая дыра. Затем туда засыпали черный порох и поджигали. Одно время пробовали работать с динамитом, но этот опыт оказался неудачным: слишком сильный взрыв разбивал гранит в порошок и в нем по всем направлениям образовывались трещины.

Каменотесы приветствовали Андерса кивком, но продолжали работать в том же ритме, не пропуская ни одного удара.

В радостном настроении Андерс прошел к своему рабочему месту, где высекал кусок камня для статуи. Зимой работа шла мучительно медленно, так как из-за мороза иногда выпадали целые дни, когда невозможно было ее продолжать и все надолго останавливалось в ожидании тепла, а каменотесу приходилось потуже затягивать пояс. Но сейчас он мог по-настоящему приняться за каменную махину, а на прошлое он не жаловался – зима принесла ему другие радости.

Иногда ему с трудом верилось, что все это происходит на самом деле, что такой ангел вдруг спустился с небес и лег к нему в постель. Каждая минута, которую они провели вместе, стала для Андерса драгоценным воспоминанием, которое он хранил в своем сердце. Но мысль о будущем порой омрачала его радость. Не раз он пытался заговорить с нею об этом, но всякий раз она поцелуем закрывала ему рот. Не будем об этом, говорила она и добавляла, что со временем все как-нибудь само собой уладится. Он истолковывал ее слова в том смысле, что она, как и он, надеется, что когда-нибудь они счастливо заживут вместе, а до тех пор решил поверить ей на слово. Все как-нибудь уладится. В глубине души он был настоящим романтиком и питал искреннюю веру в то, что любовь способна преодолеть какие угодно препятствия. Пускай они принадлежат к различным слоям общества, но ведь он хороший и трудолюбивый работник, так что, если ему дадут шанс, он обязательно сумеет обеспечить ей благополучную жизнь. А если она испытывает к нему такое же чувство, как он к ней, то деньги не могут иметь для нее большого значения и ради того, чтобы быть с ним, она охотно пожертвует богатством. В такой весенний денек, когда солнце согревало ему руки, душа его преисполнялась надежды, что сбудутся все мечты. Оставалось только дождаться дня, когда она позволит ему поговорить с ее отцом. А у него покуда будет время подготовить главную речь в своей жизни.

С громко бьющимся сердцем он осторожно высекал из скалы монолит, предназначенный для статуи. В голове у него крутились слова. И образ Агнес.

~~~

Арне внимательно изучил помещенное в газете объявление о смерти и недовольно поморщился. Он так и знал! Они выбрали плюшевого медвежонка, и это безобразие его страшно возмутило. Уведомление о смерти нужно украшать не чем иным, как христианской символикой. Плюшевый мишка – это богопротивное безобразие. Но другого он и не ожидал. Сын с самого начала приносил ему одни разочарования, а теперь уж он перестал удивляться. Стыд и срам! Чтобы у такого богобоязненного человека, как он, вырос такой негодный сын, совершенно сбившийся с истинного пути! Неумные люди пробовали примирить его с сыном, говорили, что слышали о нем только хорошее, что о нем отзываются как о порядочном и умном человеке, что у него уважаемая профессия, он – доктор и всякое такое. В основном подобные разговоры начинали женщины. Мужчины не лезут рассуждать о том, чего не знают. Разумеется, Арне соглашался с тем, что сын сумел получить достойную профессию и недурно зарабатывает, но все это не имеет никакого значения, если в сердце у тебя не живет Бог.

Арне всегда мечтал о том, чтобы его сын пошел по стопам прадеда и стал священником. Самому ему пришлось отказаться от этой мечты, поскольку отец-пропойца растратил все деньги, которые требовались на учебу. Пришлось Арне вместо священника стать старшим церковным сторожем, но так он, по крайней мере, служит в храме Божьем.

Но церковь стала теперь уже не та. Другое дело раньше! Тогда каждый знал свое место, а священник пользовался должным уважением. Люди по мере сил старались следовать учению Шартау[11]11
  Шартау Генрик – (швед. Henric Schartau) (1757–1825) – шведский лютеранский проповедник и теолог, представитель пиетизма. Был широко известен своими проповедями, которые отличались строгостью и бескомпромиссностью, положил начало движению, получившему название шартаунизма, особенно распространенному в южных и юго-западных областях Швеции.


[Закрыть] и не занимались такими глупостями, как танцы, музыка, сожительство до брака, а нынешние священники все это вроде бы одобряют. Но хуже всего было то, что теперь какая-нибудь бабенка могла занять место служителя Божьего. Вот этого он уж никак не мог понять! Казалось бы, в Библии ясно сказано: «Жены ваши в церквах да молчат».[12]12
  Библия, 1-е послание Павла Коринфянам.


[Закрыть] О чем тут еще рассуждать? Женщинам нечего делать на духовной стезе. Они могут быть хорошими помощницами в качестве жены священника, в церквах же должны молчать. Это же просто горе было, когда баба стала хозяйничать в церкви Фьельбаки! Ему пришлось по воскресеньям ездить на службу в Квилле, и он просто отказался ходить на работу. Все это ему дорого обошлось, но дело того стоило. Теперь зато с этим безобразием покончено, и хотя новый священник, на взгляд Арне, слишком уж старался идти в ногу со временем, по крайней мере, он мужчина. Остается только позаботиться о том, чтобы женщина, занимавшая должность кантора в церкви Фьельбаки, осталась в ее истории случайным эпизодом. И хотя женщина-кантор – это, конечно, не так ужасно, как женщина-священник, но все-таки…

Мысленно Арне перевернул эту мрачную страницу в истории Бухуслена. Еще эта Аста! Ходит тут с кислой рожей! Он знал, что это из-за девочки. Аста мучилась оттого, что сын жил совсем рядом. Но Арне объяснил ей, что нужно быть крепкой в вере и не изменять своим убеждениям. Он готов был согласиться, что случившееся с девочкой очень печально, но не более того. Сын свернул с праведного пути, и рано или поздно его должна была настигнуть кара. Арне пролистал газету назад и еще раз взглянул на мишку в объявлении о смерти. Стыд и срам! Смотреть тошно…

В этот раз Мельберг не чувствовал того удовлетворения, которое обычно испытывал, становясь центром внимания прессы. Он даже не созвал пресс-конференцию, а только собрал в своем кабинете нескольких представителей местных газет. В настоящий момент полученное недавно письмо настолько заслонило для него все остальное, что ему было трудно сосредоточиться на чем-то другом.

– Есть ли какой-то конкретный след, который вы проверяете?

Молоденькая газетчица, задавшая этот вопрос, напряженно ждала, что он ответит.

– Ничего такого, что мы на данный момент могли бы прокомментировать, – сказал Мельберг.

– Попал ли в подозреваемые кто-либо из членов семьи? – последовал вопрос репортера из конкурирующей газеты.

– В настоящий момент мы не отвергаем никаких вариантов, однако у нас нет ничего конкретного, что указывало бы в определенном направлении.

– Идет ли речь о преступлении на сексуальной почве? – снова спросил тот же репортер.

– В это я сейчас не могу вдаваться, – туманно ответил Мельберг.

– Как вам удалось определить, что это было убийство? – вступил в разговор третий из присутствующих журналистов. – Указывали ли на это какие-либо внешние повреждения?

– В интересах следствия я не могу отвечать на этот вопрос, – сказал Мельберг и заметил, что на лицах журналистов отчетливо проступило разочарование.

С прессой всегда ходишь словно по лезвию ножа. Нужно сказать достаточно, чтобы они почувствовали желание полиции сотрудничать, но в то же время ограничиться тем объемом информации, который не слишком затруднил бы работу следствия. Вообще Мельберг считал себя мастером в соблюдении должного баланса, но сегодня ему было трудно сосредоточиться. Он не знал, как отнестись к сведениям, которые ему сообщили в письме. Неужели действительно правда, что…

Один из репортеров смотрел на него выжидательно, и Мельберг понял, что прослушал последний вопрос.

– Простите, вы могли бы повторить? – смущенно попросил он, и репортер взглянул на него с удивлением. Они уже не раз встречались по сходным поводам, и комиссар всегда важничал, разговаривал высокомерно и никогда не был таким немногословным и рассеянным, как сейчас.

– Я спросил, есть ли у родителей в наших краях причины беспокоиться за своих детей?

– Мы всегда рекомендуем родителям хорошо присматривать за детьми, но я хочу подчеркнуть, что это событие – не повод для массовой паники. Я убежден в том, что мы имеем дело с единичным случаем и преступник скоро будет пойман.

Он поднялся, подавая сигнал об окончании аудиенции; журналисты покорно собрали свои блокноты и авторучки и стали откланиваться. Они понимали, что могли бы нажать на комиссара посильнее, но в то же время для местной прессы было важно сохранять хорошие отношения с полицией. Действовать нахраписто они предоставляли столичным журналистам. Тут все были соседями, и дети журналистов ходили в те же спортивные клубы и учились в одном классе с детьми интервьюируемых, так что ради доброго согласия приходилось жертвовать желанием писать разоблачительные статьи.

Мельберг удовлетворенно откинулся в кресле. Несмотря на его сегодняшнюю несобранность, газеты получили ровно столько информации, сколько он решил им дать, и завтра эти новости появятся на первой полосе всех местных газет. Надо надеяться, что это пробудит активность населения и люди потянутся в полицию с информацией. Если повезет, то среди всяких сплетен, которые в таких случаях приходилось выслушивать, найдется и что-то полезное.

Он вынул из ящика письмо и принялся снова его перечитывать. Он по-прежнему не верил своим глазам.