Текст книги "Вкус пепла"

Автор книги: Камилла Лэкберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Она вся тряслась от рыданий, и Стиг, собрав последние силы, несмотря на боль, приподнялся с подушек и обнял плачущую жену. Стараясь успокоить, он гладил ее по спине, но его взгляд оставался тревожным и изучающим.

Когда Патрик вернулся домой, Эрика сидела одна в темноте, погруженная в свои мысли: Кристина забрала Майю на прогулку, а Шарлотта уже давно ушла. Эрика была озабочена тем, что рассказала ей подруга.

Услышав, как Патрик открывает входную дверь, она встала и вышла его встречать.

– Что это ты сумерничаешь?

Поставив несколько упаковок с едой на кухонный стол, он пошел включить освещение. Сначала Эрика отвернулась от яркого света, затем тяжело опустилась за стол и стала смотреть, как он разбирает принесенные покупки.

– Как славно стало у нас здесь! – сказал Патрик бодро и огляделся вокруг. – Хорошо все-таки, что мама иногда может прийти и навести порядок, – продолжил он, не замечая недовольного взгляда Эрики.

– Конечно, просто замечательно, – откликнулась она кисло. – Должно быть, ужасно приятно прийти с работы и застать дома в виде исключения порядок и чистоту.

– Да, действительно! – подтвердил Патрик, по-прежнему не сознавая, что сам роет себе яму, которая с каждой минутой становится все глубже.

– Ну так и приходил бы домой пораньше, чтобы следить за порядком! – выкрикнула Эрика.

От внезапного крика Патрик так и подскочил на месте, а потом удивленно повернулся к ней.

– Ну что я такого сказал?

Эрика молча встала и ушла. Иногда он все-таки бывает дурак дураком! Если ему самому непонятно, она не собирается объяснять.

Она снова села в темной гостиной и стала глядеть в окно. Погода на улице была под стать ее душевному самочувствию – пасмурная, ветреная, сырая и холодная, с предательски короткими затишьями, сменяющимися резкими порывами бури. По щекам у нее потекли слезы.

Пришел Патрик и сел рядом на диван.

– Прости, я вел себя как дурак. Мамины посещения, конечно же, нелегко перенести.

У Эрики задрожал подбородок. Она так устала плакать! Кажется, последние месяцы она только и делала, что заливалась слезами. Если бы ей удалось хоть немножко подготовиться к тому, как это будет! Слишком велик оказался контраст с тем безумным счастьем, которое, по ее представлениям, полагалось испытывать после рождения ребенка. В самые мрачные часы она почти ненавидела Патрика за то, что он не разделяет ее чувств. Логическая часть разума говорила ей, что это и хорошо: кто-то ведь должен заботиться, чтобы семейные дела как-то шли дальше, но она мечтала, чтобы он хотя бы ненадолго побыл на ее месте и понял ее состояние.

Словно прочитав мысли Эрики, Патрик сказал:

– Хотел бы я поменяться с тобой местами, честное слово! Но я не могу, так что лучше перестань храбриться и поделись со мной. Может быть, тебе стоило бы поговорить с кем-то другим, со специалистом? Наверняка в детской консультации нам бы с этим помогли.

Эрика энергично замотала головой: ее депрессия должна пройти сама, она не может не пройти. Кроме того, на свете есть люди, которым приходится гораздо хуже, чем ей.

– Сегодня у меня была Шарлотта, – сказала она.

– Как она? – тихо спросил Патрик.

– Лучше в каком-то смысле. – Эрика помолчала. – Вы до чего-нибудь докопались?

Патрик откинулся на спинку дивана и стал смотреть в потолок.

– К сожалению, нет, – наконец ответил он, глубоко вздохнув. – Мы даже не знаем еще хорошенько, с какого конца подступиться. К тому же похоже, что удалая маменька Шарлотты гораздо больше озабочена тем, как бы половчей провести очередной боевой маневр в застарелой распре с соседом, чем в том, чтобы оказать помощь следствию, и от этого наша работа не становится легче.

– Ну и как она у вас продвигается? – заинтересовалась Эрика.

Патрик дал краткое резюме событий сегодняшнего дня.

– Неужели ты думаешь, что кто-то из родственников Сары может иметь отношение к ее смерти? – негромко спросила Эрика.

– Нет. В это мне трудно поверить. К тому же они смогли дать достоверные сведения о том, где находились на протяжении того утра.

– Ты так считаешь? – уточнила она с какой-то странной интонацией.

Патрик уже хотел спросить, что она имеет в виду, но тут они услышали, что открылась наружная дверь и в комнату вошла Кристина, неся на руках Майю.

– Не понимаю, что вы сделали с этим младенцем, – воскликнула она раздраженно. – Всю обратную дорогу она кричала в коляске и ни за что не хотела успокоиться. Вот что бывает, когда ребенка то и дело берут на руки, едва он только пискнет. Вы ее вконец избаловали. Ты и твоя сестра никогда так…

Патрик прервал бурные излияния матери, забрав у нее ребенка, а Эрика, расслышав по голосу Майи, что та проголодалась, со вздохом пересела в кресло, расстегнула лифчик и вынула из него мокрую, насквозь пропитавшуюся молоком прокладку. Опять пришло время кормления…

Едва войдя в дом, Моника поняла: что-то не так. Накопившаяся в воздухе злость Кая ударила ей навстречу, как звуковая волна, и она сразу же почувствовала, как еще больше усилилось в ней и без того непроходящее утомление. Ну что там опять на этот раз? Она давно устала выносить его холерический темперамент, но на ее памяти так было всегда. Они встретились, когда обоим еще не исполнилось двадцати, и, возможно, в те дни его горячий нрав привлекал ее. Сейчас она уже не могла припомнить, как это тогда было. Да это и не имело значения, так уж сложилась жизнь. Она забеременела, они поженились, родился Морган, и день за днем прошли годы. В их супружеских отношениях все умерло уже много лет назад, и давным-давно она перебралась в отдельную спальню. Наверное, бывает и по-другому, но эта жизнь была ей, по крайней мере, знакома и привычна. Порой она, конечно, подумывала о разводе, а однажды, без малого двадцать лет назад, тайком даже собрала чемодан и хотела сбежать, забрав Моргана. Но вдруг подумала, что сначала надо приготовить для Кая обед, прогладить рубашки и запустить стирку, чтобы не оставлять после себя кучу грязного белья… А затем сама не заметила, как молча разобрала чемодан.

Моника направилась в кухню, зная, что застанет мужа там. Он всегда сидел на кухне, когда был чем-то взволнован, – возможно, потому, что оттуда хорошо просматривался главный объект его возмущения. Вот и сейчас Кай немного отодвинул занавеску и в образовавшуюся щелку неотрывно наблюдал за соседским домом.

– Здравствуй, – сказала Моника, но не дождалась от него цивилизованного ответа.

Вместо того чтобы поприветствовать ее, он разразился длинной и страстной тирадой.

– Знаешь, что сделала эта баба сегодня? – спросил он и, не дожидаясь ответа от Моники, которая и не думала откликаться, продолжил: – Она прислала сюда полицейских с жалобой на побои! Показала им какие-то чертовы синяки, которые сама же себе и набила, и заявила, что это я ее избил! Ей-богу, эта тетка совсем ума лишилась!

Идя к нему на кухню, Моника твердо решила не дать вовлечь себя в его распри, однако действительность оказалась гораздо хуже ее предположений, и она почувствовала, как в ней невольно нарастает возмущение. Однако сначала ей нужно было успокоить свою тревогу:

– А ты точно не нападал на нее, Кай? Ведь ты легко начинаешь горячиться…

Кай посмотрел на нее как на сумасшедшую:

– Что ты говоришь? Неужели ты действительно считаешь, что я, как последний дурак, стал бы играть ей на руку? Да я бы с удовольствием ее поколотил, но неужели я, по-твоему, не способен сообразить, как она этим воспользуется? Я действительно ходил к ней в дом и высказал все, что я о ней думаю, но ее саму и пальцем не тронул!

Моника видела по его лицу, что он говорит правду, и почувствовала, как сама уже не в силах отвести горящий ненавистью взгляд от соседского дома. Ну что этой Лилиан надо, почему она никак не отвяжется!

– Ну и что было дальше? Полиция ей поверила?

– Слава богу, нет. Они как-то сумели выяснить, что она лжет. Собирались поговорить со Стигом, и он, я думаю, как-то испортил ей игру. Но мне повезло, что на этот раз все обошлось.

Моника села напротив мужа. Лицо у него было багрового цвета, и он яростно барабанил пальцами по столу.

– Может, все-таки откажемся от борьбы и уедем отсюда? Так дальше просто невозможно!

Она уже не раз обращалась к нему с этой просьбой, но в ответ видела в глазах Кая все ту же решимость.

– Я уже говорил тебе – об этом не может быть и речи! Я не позволю ей выгнать меня из собственного дома. Такого удовольствия я ей ни за что не доставлю.

Для пущей убедительности он стукнул кулаком по столу, но в этом не было необходимости. Все это Моника уже не раз слышала и знала, что уговоры бесполезны. А если начистоту, то ей и самой не хотелось отдавать соседке лавры победителя – тем более после всего того, что Лилиан наговорила на Моргана.

Мысль о сыне дала ей повод переменить тему:

– Ты заглядывал сегодня к Моргану?

Кай неохотно отвел взгляд от дома Флоринов и пробурчал:

– Нет. А надо было? Он же никогда не выходит из своей берлоги, сама знаешь.

– Знаю, конечно. Но я думала, что ты хотя бы зашел к нему просто сказать «доброе утро» и посмотреть, как там что.

Она знала, что это была утопическая мысль, но все равно продолжала надеяться. Все-таки Морган ведь и его сын тоже.

– Да с какой стати мне ходить? Если он хочет с нами знаться, мог бы и сам прийти… – Кай фыркнул и встал. – У нас будет наконец какая-то еда?

Моника тоже поднялась и молча стала накрывать на стол. Несколько лет назад она еще думала, что Кай может хотя бы сам разогреть обед, когда ее нет дома, но теперь у нее даже не возникала такая мысль. Все было как всегда. И всегда так и будет.

~~~

Фьельбака, 1924 год

По дороге во Фьельбаку оба молчали. После стольких ночей, когда они никак не могли нашептаться, у них теперь не находилось друг для друга ни единого слова: оба сидели застывшие, как оловянные солдатики, устремив взгляд перед собой, погруженные каждый в свои думы.

У Агнес было такое чувство, словно весь ее мир рухнул. Неужели только вчера она еще просыпалась в своей широкой кровати, в собственной комнате шикарной виллы, в которой прожила всю жизнь? Как же могло случиться, что вот она сидит в поезде с саквояжем на коленях и едет навстречу презренной жизни бок о бок с человеком, с которым ей уже не хочется иметь ничего общего? Ей не хотелось даже смотреть на него. Один раз во время пути Андерс как-то попытался успокаивающим жестом прикрыть ее руку своею, но она отбросила его руку с таким отвращением, что, надо надеяться, он больше не повторит попытки.

Подъехав через несколько часов к дверям барака, в котором им предстояло вести совместную жизнь, Агнес не сразу решилась вылезти из экипажа. Она сидела в коляске, не в силах подняться – ее настолько поразили окружающая грязь и шум, поднятый чумазыми, сопливыми ребятишками, которые сбежались поглазеть на извозчика, что она не могла двинуть ни рукой ни ногой. Нет, это не ее жизнь! На миг ею овладел соблазн сказать извозчику, чтобы поворачивал назад и отвез ее обратно на железнодорожную станцию, однако она понимала, что это невозможно. Куда она оттуда направится? Отец очень ясно дал понять, что не желает ее больше знать, а мысль найти какую-нибудь работу никогда не пришла бы ей в голову, даже не будь она беременна. Все пути перед ней закрылись, оставался только один, и он вел в этот убогий и грязный дом.

Едва удерживая слезы, она осмелилась наконец выйти из экипажа. Когда ее нога глубоко погрузилась в глину, она только невесело усмехнулась. Отнюдь не поправило дела и то, что на ней были хорошенькие красные туфельки с открытыми носками. Чулки намокли, и вода проникла до самых ступней. Краем глаза она увидела, как в доме приоткрылись занавески на окнах и к ней устремились любопытные взгляды. Она повыше вскинула голову. Пускай пялятся сколько угодно! Какое ей дело до того, что они там подумают и что скажут. Это же просто нищая голытьба! Поди, никогда еще не видели настоящей дамы. Ничего, она здесь долго не задержится. Уж она как-нибудь придумает, как отсюда выбраться, в ее жизни еще не бывало такого, чтобы она не выкрутилась из неприятного положения правдами или неправдами.

Агнес решительно взяла свой саквояж и поковыляла к бараку.

~~~

Во время утреннего перерыва на кофе Патрик и Йоста рассказали Мартину и Аннике о вчерашних событиях. Эрнст редко появлялся на службе раньше девяти, а Мельберг, боясь уронить свой авторитет перед подчиненными, никогда не ходил пить с ними кофе, а завтракал в своем кабинете за закрытой дверью.

– Неужели она не понимает, что сама себе вредит, – удивилась Анника. – Ведь она же должна мечтать о том, чтобы вы сосредоточились на поисках убийцы, а не занимались всякой чепухой.

По сути, она повторила то же самое, что высказали вчера друг другу Патрик и Йоста.

Патрик только покачал головой:

– Вот и я не понимаю – не то она не видит дальше собственного носа, не то вообще сумасшедшая. Но я надеюсь, что ничего подобного больше не повторится, вчера мы как следует ее припугнули, и второй раз она такого не сделает. Появилось ли у нас что-нибудь, от чего можно оттолкнуться, чтобы сделать следующий шаг?

Никто не ответил. В деле явно отсутствовали доказательства и улики, на которые можно было бы опереться в дальнейшей работе.

– Когда, ты говоришь, должны прийти результаты из криминалистической лаборатории? – прервала Анника унылое молчание.

– В понедельник, – коротко ответил Патрик.

– С родственников полностью снимаются подозрения? – Сделав очередной глоток, Йоста вопросительно обвел глазами присутствующих.

Патрику тотчас же вспомнилась странная интонация, с которой Эрика отозвалась на упоминание об алиби родственников убитой девочки. Он и сам чувствовал смутное беспокойство по этому поводу, оставалось только понять, что именно его тревожило.

– Нет, конечно, – ответил он. – Родственники всегда остаются на подозрении, однако у нас нет ничего конкретного, что указывало бы в этом направлении.

– И какое впечатление производят их алиби? – задала вопрос Анника.

Во время расследований она чувствовала себя не у дел и потому обрадовалась случаю побольше узнать о ходе дела.

– Звучат убедительно, но ничем конкретным не подтверждаются. – Патрик встал, налил себе новую чашку кофе и остался стоять возле стойки. – Шарлотта с утра прилегла отдохнуть и спала в подвальном этаже из-за приступа мигрени. Стиг, по его словам, тоже спал. Он принял снотворную таблетку и ничего не слышал. Лилиан находилась дома и присматривала за Альбином, после того как проводила Сару, а Никлас был на работе.

– Значит, ни у кого из них нет неопровержимого алиби, – сухо подытожила Анника.

– Она права, – согласился Йоста. – Пожалуй, мы действовали слишком робко и не решались допросить их построже. Их утверждения могут быть поставлены под сомнение. Кроме Никласа, ни у кого из них нет подтвержденного алиби.

Вот оно! То, что смутно беспокоило его подсознание. Патрик взволнованно заходил взад и вперед по комнате.

– Но Никлас не мог быть у себя на работе. Помнишь? – обратился он к вопросительно глядевшему на него Мартину. – В то утро с ним никак не удавалось связаться, и он появился дома только через два часа. Разве нам известно, где он пропадал? И почему он потом солгал, будто находился в амбулатории?

Мартин молча помотал головой. Как же они сразу не обратили на это внимания?

– Может быть, следовало допросить также соседского сына, Моргана? Как бы там ни было, а в полиции лежат письменные заявления о том, что он украдкой подглядывал в окна; со слов Лилиан, для того, чтобы увидеть ее раздетую. Хотя трудно сказать, кому это может быть интересно, – подмигнул товарищам Йоста, сделав глоток из чашки.

– Но эти заявления очень старые и, как ты сам сказал, не слишком достоверные, особенно после вчерашнего происшествия. – Патрик и сам слышал, что его слова звучат неубедительно. Он сильно сомневался, что ему следует тратить время на проверку старых и новых лживых заявлений Лилиан.

– Но с другой стороны, мы совсем недавно пришли к выводу, что у нас нет зацепок, поэтому… – Йоста развел руками.

Три пары глаз обратись к нему, в них читалось недоумение. Не в его привычках было проявлять инициативу, но именно непривычность такого поступка заставила остальных прислушаться к его предложению. В подкрепление сказанного Йоста добавил:

– Кстати, если я не ошибаюсь, из его домика виден дом Флоринов, и в то утро он вполне мог что-то заметить.

– Ты прав, – согласился Патрик, чувствуя, что снова что-то прошляпил. Он должен был и сам подумать о Моргане как потенциальном свидетеле. – Сделаем так: вы с Мартином побеседуете с Морганом Вибергом, а мы, – он с трудом, но все же заставил себя произнести это имя, – с Эрнстом поплотнее займемся отцом Сары. А после обеда соберемся вместе и сопоставим полученную информацию.

– Ну а я? Я могу что-то сделать? – напомнила о себе Анника.

– Ты только внимательно следи за телефоном. Сейчас уже, наверное, появились какие-то сообщения в прессе, так что при некотором везении мы, может быть, узнаем нечто новое от общественности.

Анника кивнула и встала, чтобы поставить чашку в посудомойную машину. Остальные последовали ее примеру, и Патрик ушел к себе в кабинет дожидаться Эрнста. И разговор с ним начнется с обсуждения того, как важно приходить вовремя на работу, особенно в период, когда идет следствие.

Мельберг чувствовал, что роковое событие неумолимо приближается. Остался всего один день. Письмо по-прежнему лежало в верхнем ящике, но он больше не решался на него взглянуть – да и содержание помнил уже наизусть. Сам он с удивлением наблюдал за переполнявшими душу противоположными чувствами: первой реакцией были недоумение и возмущение, недоверие и злость, но затем исподволь в нем начала расти надежда – вот она-то и изумила Мельберга больше всего. Он всегда полагал, что его жизнь идет идеально, по крайней мере до перевода в эту дыру. После этого пришлось признать, что в ней все-таки, может быть, не все складывается как нужно, однако, за исключением неполученного, хотя и заслуженного, как он считал, повышения, ему, кажется, не на что было жаловаться. Возможно, некоторая промашка, которая вышла у него с Ириной, могла служить неприятным напоминанием о том, что не все получилось в его жизни так, как он бы хотел, но этот мелкий эпизод он постарался побыстрее выкинуть из памяти.

Он привык гордиться тем, что ни в ком не нуждается. Единственным близким и нужным для него человеком была его матушка, но она, к сожалению, уже покинула этот мир. Но письмо говорило о том, что эта ситуация может совершенно перемениться.

Дышать было трудно, каждый вдох давался с усилием. Мельберг испытывал ужас, смешанный с нестерпимым любопытством. В каком-то смысле ему даже хотелось, чтобы день прошел поскорее и наступило завтра, которое положит конец всем сомнениям. И в то же время хотелось, чтобы день шел помедленнее, а еще лучше, чтобы время замерло на месте.

В какой-то момент он решил вообще на все это наплевать – выбросить письмо в корзину для бумаг и понадеяться, что все развеется само собой. Но в душе понимал: этот фокус не пройдет.

Мельберг вздохнул, положил ноги на письменный стол и закрыл глаза. Все равно ничего не поделаешь, поэтому лучше спокойно дождаться, что принесет с собой завтрашний день.

Йоста и Мартин тихонько прошмыгнули мимо главного дома в надежде, что их никто не заметит, когда они свернут к маленькому домику – «хижине» Моргана. Ни у того ни у другого не было сейчас никакого желания встречаться с Каем, зато им хотелось спокойно поговорить с сыном без родителей. Морган взрослый человек, так что их присутствие не требуется.

На стук долго никто не отзывался – так долго, что они засомневались, есть ли кто-нибудь в доме. Но потом дверь все же приоткрылась и на пороге показался бледный светловолосый мужчина лет тридцати.

– Кто вы такие? – Вопрос был задан ровным, невыразительным тоном, а на лице говорящего не возникло вопросительного выражения, которое обычно появляется у людей в этом случае.

– Мы из полиции, – ответил Йоста и представил себя и Мартина. – Мы обходим живущих по соседству людей, чтобы опросить их в связи с гибелью девочки.

– Понятно, – сказал Морган, снова без всякого выражения. Он продолжал стоять на пороге, не делая попытки пропустить посетителей в дверь.

– Можно нам войти, чтобы поговорить с вами? – спросил Мартин. Ему уже стало не по себе в присутствии этого странного человека.

– Лучше не надо. Сейчас десять часов, и с девяти до четверти двенадцатого я работаю. Затем у меня ланч с четверти двенадцатого до двенадцати, затем я опять работаю с двенадцати и до четверти третьего. Затем я иду в дом к маме и папе, забираю там кофе и булочки и полдничаю до трех часов. Затем я снова работаю до пяти часов и потом обедаю. Затем в шесть смотрю новости по второму каналу, затем по четвертому в половине седьмого, затем по первому в половине восьмого и затем снова по второму в девять. Затем я ложусь спать.

Все это он произнес ровным, монотонным голосом, ни разу, казалось, не передохнув за всю длинную тираду. Кроме того, голос звучал чуть громче и резче, чем следовало, и Мартин с Йостой быстро переглянулись.

– Похоже, у вас весь день точно расписан, – сказал Йоста. – Но вы же понимаете, как важно нам с вами поговорить. Мы будем очень благодарны, если вы согласитесь уделить нам несколько минут.

Морган, казалось, задумался над этим вопросом, но все же согласился выполнить их просьбу. Он впустил пришельцев в жилище, хотя, судя по всему, был недоволен нарушением своего обычного распорядка.

Оказавшись внутри, Мартин пришел в изумление. Домик состоял из одного помещения, служившего, по-видимому, одновременно рабочим кабинетом и спальней, имелась там и небольшая кухонная ниша. В комнате всюду было чисто и прибрано, за одним исключением: на полу везде громоздились сложенные штабелями журналы, а между ними оставались узенькие проходы, по которым можно было передвигаться по комнате в разных направлениях. Один проход вел к кровати, другой к компьютерам, еще один – в кухонную нишу. Все остальное место занимали журналы. Взглянув на обложки, Мартин убедился, что все они посвящены компьютерным технологиям. Похоже, эта периодика тут скапливалась в течение многих лет: некоторые журналы выглядели новыми, другие совсем старыми.

– Я вижу, вы интересуетесь компьютерами, – заметил Мартин.

Морган только взглянул на него, но никак не стал комментировать такую самоочевидную истину.

– Над чем вы работаете? – спросил Йоста, чтобы как-то заполнить тягостное молчание.

– Я делаю электронные игры. В основном фэнтези.

Он направился к компьютерам, словно ища там защиты, и тут Мартин обратил внимание, как резко и неуклюже он двигается, при каждом шаге едва не опрокидывая очередную стопу журналов. Однако, сумев как-то избежать катастрофы, Морган благополучно сел на стул перед одним из мониторов и оттуда без всякого выражения воззрился на Мартина и Йосту, которые растерянно остановились посреди журнального развала, не зная, как приступить к допросу этого странного субъекта. Определить, что с ним не так, было трудно, хотя некая странность сразу бросалась в глаза.

– Как интересно! – начал Мартин. – Я всегда удивлялся, как это люди умудряются придумывать целые фантастические миры. Какая же для этого требуется бездна фантазии!

– Я не умею придумывать игры. Это делают другие, а я пишу программу. У меня синдром Аспергера, – сообщил Морган. В его устах это звучало как сухая констатация факта.

Мартин и Йоста снова обменялись растерянными взглядами.

– Синдром Аспергера, – повторил Мартин. – К сожалению, я не знаю, что это такое.

– Большинство людей не знают. Это одна из разновидностей аутизма, при которой человек, как правило, сохраняет нормальный или высокий уровень интеллекта. У меня высокий уровень интеллекта. Очень высокий, – добавил Морган, не вкладывая в эти слова никакого оценочного смысла. – Нам, людям с синдромом Аспергера, трудно дается понимание таких вещей, как выражение лица, сравнение, ирония и интонация. Это приводит к сложностям в межличностном общении.

Он говорил, словно читал книгу, и Мартину пришлось сделать усилие, чтобы уследить за смыслом сказанного.

– Я не могу сам создавать компьютерные игры, потому что для этого нужно представлять себе, что чувствуют другие люди, но зато я один из лучших программистов Швеции. – Последние слова были тоже произнесены как простая констатация факта, в них не ощущалось самодовольства или похвальбы.

Мартин невольно увлекся, внимая Моргану. Раньше он никогда не слышал о синдроме Аспергера, и этот рассказ вызвал у него неподдельный интерес. Однако они пришли сюда по делу, и пора было переходить к главному.

– Где нам можно присесть? – спросил он, оглядываясь.

– На кровати. – Морган кивнул в сторону узкой койки, стоявшей у стены.

Йоста и Мартин осторожно пробрались между горами журналов и присели. Первым начал Йоста:

– Вы уже, конечно, знаете, что случилось в понедельник у Флоринов. Видели ли вы в то утро что-нибудь необычное?

Морган продолжал молча смотреть на них без всякого выражения. Мартин догадался, что «что-нибудь необычное» было для него слишком абстрактно, и попробовал сформулировать свой вопрос иначе, более конкретно. Он даже не представлял себе, как трудно человеку жить в обществе, не воспринимая всех скрытых посланий, которые присутствуют в человеческой коммуникации.

– Вы видели, когда девочка вышла из дома? – попробовал Мартин спросить иначе, надеясь, что его вопрос задан достаточно определенно и Морган сможет на него ответить.

– Да, я видел, когда вышла девочка, – подтвердил тот и снова умолк, не сознавая, что в вопросе заключался еще какой-то смысл, сверх того, который был выражен словами.

Мартин понял, в чем дело, и уточнил:

– В какое время вы видели, как она ушла?

– Она вышла в десять минут десятого, – произнес Морган все тем же громким и резким голосом.

– Кого-нибудь еще вы видели в то утро? – спросил Йоста.

– Да.

– Кого вы видели в то утро и в какое время? – вмешался Мартин, стараясь опередить Йосту, скорее почувствовав, чем увидев, что общение с этим странным человеком тяжело дается его напарнику.

– Без четверти восемь я видел Никласа.

Мартин записал каждый его ответ. У него ни на секунду не возникло сомнения в точности свидетеля.

– Вы знали Сару?

– Да.

Йоста заерзал на кровати, и Мартин поспешил успокоить его, дотронувшись рукой до плеча коллеги. Что-то подсказывало ему, что проявление чувств окажет неблагоприятное воздействие на Моргана и помешает им получить всю возможную информацию.

– Насколько хорошо вы ее знали?

На этот вопрос Морган отреагировал лишь пустым взглядом, и Мартин снова переформулировал свою мысль. Раньше он никогда не задумывался, как трудно выражаться точно, как многое мы оставляем за кадром, полагаясь на то, что собеседник поймет подразумеваемый смысл.

– Она заходила сюда когда-нибудь?

– Она нарушала мой распорядок. – Морган кивнул. – Стучалась, когда я работал, и требовала, чтобы я ее впустил. Трогала мои вещи. Один раз она рассердилась на меня, когда я сказал ей, чтобы она уходила. Тогда она развалила часть моих стопок.

– Вам она не нравилась?

– Она нарушала мой распорядок. И развалила мои стопки. – Это было все, что Морган мог сказать о своих чувствах в отношении девочки.

– А ее бабушка? Что вы о ней думаете?

– Лилиан вредная. Так говорит папа.

– Она говорит, что вы подкрадывались к ее дому и заглядывали в окна. Вы это делали?

– Да, делал. – Не раздумывая ни секунды, Морган кивнул. – Я только хотел посмотреть. Но мама рассердилась, когда я ей это сказал. Она сказала, что так нельзя.

– И вы перестали? – спросил Йоста.

– Да.

– Потому что мама сказала, что так нельзя? – язвительно уточнил Йоста, но Морган его язвительности даже не заметил.

– Да, мама все время говорит мне, что можно и что нельзя. Мы с ней тренируемся, что можно говорить и делать. Она объясняет мне, что иногда человек говорит одно, а подразумевает совсем другое. Иначе я буду говорить и поступать неправильно. – Морган взглянул на свои наручные часы. – Половина одиннадцатого, мне надо работать.

– Мы больше не будем вам мешать, – заверил Мартин, вставая. – Просим прощения, что нарушили ваш распорядок, но полицейские не всегда могут соблюдать такие правила.

Морган, казалось, остался доволен объяснением.

– Хорошенько закройте дверь, когда будете уходить, – уже усевшись за компьютер, напутствовал он их на прощание, – иначе будет сквозняк.

– Ну и фрукт! – высказался Йоста, когда они шли через сад к машине, оставленной в ближнем переулке.

– А мне было интересно, – сказал Мартин. – Я раньше никогда не слыхал про синдром Аспергера. А ты?

– Нет. – Йоста фыркнул. – В мое время ничего такого не было. Это сейчас развелось столько необыкновенных диагнозов. По мне, так слово «идиот» включает в себя их все скопом.

Мартин со вздохом сел на место водителя. Да уж! Йосту вряд ли назовешь гуманистом!

Подсознательно его тревожило неясное сомнение – те ли вопросы он задавал, какие нужно? Он попробовал ухватить ускользающую мысль, но потом бросил. Может быть, ему это только показалось.

Здание амбулатории было окутано серой дымкой, машина на парковке оказалась единственной. Эрнст, все еще не переваривший обиду на Патрика за утреннюю нахлобучку по поводу опоздания, вылез из нее и, широко шагая, направился к подъезду. Патрик в раздражении захлопнул дверцу автомобиля сильнее, чем нужно, и рысцой поспешил туда же. Это ни на что не похоже – ведет себя прямо как маленький! Миновав аптечное окошечко, они свернули налево, где располагались кабинеты. На пути им не встретилось ни души, и их шаги отдавались гулким эхом в пустых коридорах. Наконец они обнаружили сестру и спросили, где Никлас. Она сообщила, что сейчас он принимает пациента, но через десять минут должен освободиться, и предложила посидеть в приемной. Патрик в который раз уже удивился тому, как похожи все приемные в поликлиниках. Везде та же унылая деревянная мебель с некрасивой обивкой, те же невыразительные картины на стенах, и везде одни и те же наводящие тоску журналы. Рассеянно полистав один из них, под названием «Путеводитель пациента», он поразился тому, сколько, оказывается, есть на свете всяких болезней, о которых он вообще никогда и не слышал. Эрнст пристроился как можно дальше от Патрика и сейчас сидел, постукивая ногой по полу, чем страшно раздражал коллегу. Время от времени Патрик ловил на себе его злобный взгляд, но его это мало трогало: пускай думает, что хочет, лишь бы как следует выполнял свою работу.

– Доктор освободился, – объявила наконец сестра и проводила их в кабинет, в котором за заваленным бумагами столом они увидели Никласа.