Текст книги "Вкус пепла"

Автор книги: Камилла Лэкберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

~~~

Осторожный стук в дверь заставил его поднять голову. В это время он не ждал пациентов и был занят разборкой накопившихся папок. Он раздраженно поднял брови.

– Да? – Тон был неприветливый, и человек в коридоре не сразу решился войти. Но затем ручка повернулась вниз, и дверь тихонько приотворилась.

– Я помешала?

Голос был робкий и тихий, точно такой, каким он сохранился в его памяти, и сердитая морщинка на лбу сразу разгладилась.

– Мама?

Никлас вскочил из-за стола и застыл, удивленно глядя на дверь, в проеме которой нерешительно остановилась маленькая, хрупкая женщина. Она всегда пробуждала в нем покровительственное чувство, и сейчас ему хотелось броситься к ней и заключить в объятия. Но он знал, что жизнь отучила ее от бурных эмоций и ее это только смутит, поэтому он удержался и ждал, когда она проявит инициативу.

– Можно войти? Или ты слишком занят? – Она покосилась на кипы бумаг на столе и сделала движение в сторону двери.

– Нет-нет! Я совсем не занят. Заходи, заходи! – Он почувствовал себя мальчишкой-школьником и выскочил из-за стола, чтобы подать ей стул.

Она осторожно присела, примостившись на самом краешке, и стала нервно оглядывать кабинет. Никогда еще она не видела его на рабочем месте, и он догадался, что тут она чувствует себя перед ним как чужая. Они вообще почти не встречались уже много-много лет, и хотя бы из-за этого нынешнее свидание должно было производить на нее странное впечатление: словно сын в один миг превратился из семнадцатилетнего мальчишки во взрослого мужчину. При этой мысли в груди у него поднялась злость. Как многого они оба, и мать и сын, лишились по вине этого злобного, скверного мужичонки! Никлас, слава богу, ушел из-под его власти, но, глядя на мать, он видел, что годы оставили на ней тяжелый след. То же усталое, пришибленное выражение, которое он помнил у нее до своего ухода из дома, но помноженное на число новых морщин, которые прибавились с тех пор на ее лице.

Никлас пододвинул себе стул туда, где она сидела, но чуть поодаль и стал ждать, что она скажет. Казалось, она сама толком не знает, зачем пришла. Помолчав, она наконец произнесла:

– Мне так жаль, так жаль девочку, Никлас!

Она снова замолчала, а он смог только кивнуть.

– Я не знала ее… Но мне очень этого хотелось. – Ее голос немного дрожал, и он догадывался, какие чувства она переживает. Должно быть, ей очень непросто было решиться к нему прийти. Насколько он помнил, она никогда не смела нарушать волю отца.

– Она была чудесная девочка, – сказал Никлас, и, хотя в душе чуть не плакал, на глазах не выступило ни одной слезинки. Наверное, за прошедшие дни он так наплакался, что слезы кончились. – У нее были твои глаза, а вот в кого у нее были рыжие волосы, мы не знаем.

– У моей бабушки с отцовской стороны были необыкновенно красивые рыжие волосы. Должно быть, от нее, – Аста помедлила немного, прежде чем произнести имя, – от нее Сара их унаследовала.

Аста сидела потупясь, глядя на сложенные на коленях руки:

– Иногда я видела ее. Ее и мальчишечку. Встречала на улице, когда твоя жена ходила с ними на прогулку. Но я ни разу не подошла. Мы только смотрели друг на дружку. Теперь я жалею, надо было хоть разочек с ней поговорить. А она знала, что у нее тут живет бабушка?

Никлас кивнул:

– Я много рассказывал о тебе. Она знала, как тебя зовут, и мы показывали ей твои фотографии. Я захватил их с собой, когда… – Он умолк, не договорив. Ни он, ни она не решались упомянуть о его уходе из дома, это значило бы вступить на минное поле.

– Правда ли то, что я слышала? – спросила Аста, подняв глаза и впервые посмотрев в лицо сыну. – Правда, что в смерти девочки… кто-то виноват?

Он попытался ответить, но слова застряли в горле. Он хотел рассказать ей так много, поведать столько тайн, которые камнем давили на грудь. Так хотелось скинуть их к ее ногам! Но он не мог. Прошло слишком много лет.

И тут пробились откуда-то слезы, которых, как он думал, у него уже не осталось, и потекли по щекам. Он не смел взглянуть на мать, но ее чувства оказались сильнее всех запретов, и уже в следующую секунду он почувствовал, как его обняли ее хрупкие руки. Она была такая маленькая, а он такой большой, но в этот миг все перевернулось.

– Ничего, ничего! – Привычным жестом она поглаживала его по спине, и он чувствовал, как спадает с него шелуха прошедших лет и он вновь возвращается в детство.

В материнских объятиях так спокойно! Ее теплое дыхание и любящий голос, убеждающий, что все будет хорошо, что чудовища, спрятавшиеся под кроватью, это всего лишь порождение его фантазии и исчезнут по одному слову. Но на этот раз чудовища не желали уходить.

– Отец знает? – прошептал он в ее плечо.

Хорошо понимая, что лучше не спрашивать, он все же не удержался и задал этот вопрос. И тотчас же ощутил, как она словно одеревенела и разомкнула объятия. Чары распались, и снова перед ним оказалась маленькая измученная старушка, которая, выбирая между отцом и сыном, выбрала отца, хотя тогда была так нужна сыну! Он испытывал двойственные чувства: так тянулся к ней, так любил, но в то же время его душа была полна горькой обиды и презрения за то, что она тогда, когда он особенно нуждался в ее помощи, не встала на его сторону.

– Он не знает, что я здесь, – только и сказала она, и Никлас понял, что мысленно мать уже выходит за дверь.

Но он не мог ее так быстро отпустить, стремился удержать хотя бы на один лишний миг и нашел способ, как это сделать.

– Хочешь посмотреть фотографии детей? – спросил он тихо.

Она только кивнула.

Он подошел к письменному столу и выдвинул верхний ящик. Там лежал альбом с фотографиями, он достал его и протянул ей, стараясь сам не смотреть. К этому он был еще не готов.

Она бережно начала перелистывать страницы, печально улыбаясь каждому новому снимку. Сейчас перед ней с такой невероятной наглядностью предстало то, что она потеряла!

– Какие они славные, – сказала Аста, и по голосу было слышно, что она гордится своими внуками. Но эта гордость смешивалась с горестным чувством невозвратимой утраты, так как одного из детей уже не было в живых.

– Ты взял себе фамилию жены? – спросила она робко, судорожно сжимая лежащий на коленях альбом.

– Да, – подтвердил Никлас, глядя мимо нее в пространство. – Я не хотел носить одну с ним фамилию.

Она только печально кивнула.

– Тебе действительно необходимо было уже вернуться на работу? – спросила она недоверчиво, глядя на сидящего за письменным столом сына.

Никлас бессмысленно перекладывал бумаги и глотал слезы, чтобы снова не расплакаться.

– Что было делать! Иначе я бы это не пережил, – только и сказал он.

Мать удовольствовалась таким объяснением, однако беспокойство, отражавшееся в ее глазах, усилилось:

– Смотри не забывай тех, кто у тебя остался, – напомнила она кротко, и этими словами пронзила его насквозь, попав в самое больное место.

Но в нем словно жили два человека. Один хотел вернуться домой к Шарлотте и Альбину и никогда их не покидать, а второй хотел спрятаться от них, с головой уйдя в работу, чтобы избежать боли, которая только усиливалась от этой раздвоенности. Главное, чего ему хотелось, это не видеть в лице Шарлотты отражения своей вины, поэтому инстинкт беглеца одержал победу в этой борьбе. Все это он хотел рассказать матери. Уткнуться лицом ей в колени, словно он не взрослый человек, рассказать все как есть и услышать от нее заверения, что все будет хорошо. Но этот миг пришел и ушел, и она, положив альбом с фотографиями на письменный стол, встала и направилась к двери.

– Мама?

– Да? – обернулась она на его голос.

Никлас протянул ей фотоальбом.

– Возьми это себе, у нас есть другие копии.

Аста постояла в нерешительности, но потом взяла альбом так, словно это была драгоценность, хрупкая, как золотое яйцо, и бережно убрала в сумочку.

– Ты уж припрячь их получше, – добавил он с кривой усмешкой, но она уже вышла и закрыла за собой дверь.

Он лежал, уставившись в потолок, и пинал стенку. Он не мог понять, почему так все получилось. Почему с ним? И почему он ничего не возразил, пока это было возможно?

Картинки на стенах напоминали ему, каким он хотел быть. Обыкновенно герои, которые его окружали, побуждали его к борьбе, к новым усилиям, но сегодня от их вида ему делалось только хуже. Они бы никогда не стали молча терпеть это дерьмо. Они бы сразу отказались. Поступили бы так, как следовало. Поэтому они всего и достигли. Поэтому и стали героями. А он – кусок дерьма, и никогда из него ничего не получится. Все именно так, как сказал Руне. Когда Руне так сказал, он не хотел ему верить. Он спорил и думал, что еще докажет этому Руне, что тот не прав. Он покажет Руне, что он герой, и тогда Руне пожалеет о своих жестоких словах. Он так его унижал. Вот тогда-то и надо было ответить, и Руне на коленях молил бы его о том, чтобы он уделил ему хотя бы минутку.

Самое ужасное было то, что сначала Руне ему даже нравился. Когда мама с ним познакомилась, он подумал, что Руне клевый мужик. Ездит на крутом раггарском автомобиле,[13]13
  Раггар – член группы молодых людей, разъезжающих на мощных старых автомобилях и славящихся скандальным поведением.


[Закрыть] и кореши у него настоящие мужики с клевыми машинами, иногда и ему давали прокатиться на заднем сиденье. А потом они поженились, и все как отрезало. Вдруг мама и Руне начали старательно изображать из себя заурядных среднестатистических свенссонов с виллой, машиной «вольво» и чертовым жилым фургончиком. Кореши с мотоциклами куда-то пропали, и вместо них мама и Руне стали водиться с такими же среднестатистическими свенссонами и по субботам приглашать на обед другие супружеские пары. И конечно же, им непременно захотелось завести своего ребеночка! Он сам слышал, как это сказал Руне в разговоре с одной из убогих семейных пар. Что они хотят завести своего ребенка. Он, мол, конечно, любит Себастьяна, а потом серьезно так добавил, что это все же совсем не то, что свой собственный ребенок. Ну а раз собственный ребенок никак не рождался, Руне начал это как-то вымещать на Себастьяне. Себастьяну отлилось все разочарование, которое испытывал Руне, поняв, что у них с мамой никогда не будет собственного ребенка. А потом, когда мама несколько лет назад умерла от рака, стало еще хуже. Пришлось Руне возиться с чужим ребенком. Он то и дело напоминал об этом Себастьяну. Как должен быть благодарен Себастьян, что он не спихнул его после маминой смерти в какой-нибудь кошмарный приют, а воспитывает сам, как своего родного. Себастьян даже как-то подумал, что если Руне вот так представляет себе воспитание родного ребенка, то хорошо, что у них с мамой так никого и не было.

Руне не бил его – чего не было, того не было. Да такой добропорядочный среднестатистический свенссон, как Руне, никогда такого себе не позволит. Но в каком-то смысле лучше бы уж он его бил. Тогда у Себастьяна имелся бы вполне осязаемый повод всегда ненавидеть отчима. А так он бил его по больным местам, но только снаружи это было не видно.

И вот, лежа на кровати и глядя в потолок, он вдруг в минуту озарения понял, почему попал в нынешнее положение. Дело в том, что он все же любил отчима. Другого отца у него никогда не было, и Себастьян всегда желал ему угодить и мечтал, чтобы Руне тоже его полюбил. Вот почему он вляпался в такое дерьмо. Он это понял. Он же не дурак. Но какой толк от того, что он такой умный? Все равно он безнадежно вляпался.

– Что вы, черт возьми, такое говорите? – Лицо Кая побагровело, и казалось, что он сейчас бросится штурмовать соседский дом.

Патрик встал у него на дороге и успокаивающим жестом поднял обе ладони.

– Давайте лучше присядем и обсудим все это спокойно.

Казалось, Кай даже не слышит его слов: он был так взбешен, что не мог ничего воспринимать. Патрик и Йоста переглянулись: сейчас нападение на Лилиан вовсе не выглядело таким уж невероятным. Однако не стоило поддаваться первому впечатлению, и, пока они не выслушали версию Кая, рано было делать выводы.

Потребовалось несколько секунд, прежде чем слова Патрика дошли до сознания Кая, и, когда это произошло, тот повернулся и сердито вошел в дом, очевидно ожидая, что полицейские последуют за ним. Они разулись в прихожей, а попав в кухню, застали Кая стоящим возле мойки в непримиримой позе со скрещенными на груди руками. Высвободив на секунду одну руку, он указал им на стулья, сам же, по-видимому, садиться не собирался.

– Ну, что там опять наговорила эта баба? Что я ее побил? Она это утверждает? – Краска снова прилила к его щекам, и Патрик даже испугался, как бы у Кая сейчас не случился инфаркт.

– Да, мы получили заявление о побоях, – спокойно подтвердил Йоста, опередив Патрика.

– Так значит, эта баба подала на меня заявление! – зарычал Кай, и на его седых висках выступила испарина.

– Письменного заявления Лилиан не подавала – пока еще нет, – добавил Патрик. – Нам хотелось бы сначала спокойно поговорить с вами, чтобы выяснить, как все было на самом деле.

Заглянув в записную книжку, он продолжил:

– Итак, вы около часа назад вошли в дом Лилиан Флорин?

Кай неохотно кивнул:

– Я только хотел выяснить, с какой стати она валит на меня вину в убийстве их девочки. Казалось бы, каких только гадостей она не делала мне все эти годы, но чтобы такое…

На лбу у него выступили крупные капли пота, и он умолк, задохнувшись от злости.

– Значит, вы без стука вошли в дом? – спросил Йоста, теперь тоже несколько обеспокоенный состоянием Кая.

– Ну и что такого? Если бы я постучался, она бы меня ни за что не впустила. А мне надо было выбрать момент, чтобы припереть ее к стенке. Спросить, что это она затеяла.

По тону Кая было слышно, что в его душу впервые за весь разговор закралась тревога.

– И что было дальше?

– Больше ничего не было! – Кай развел руками. Патрик делал быстрые пометки в блокноте, записывая его слова. – Я, правда, накричал на нее, скрывать не буду. Она сказала, чтобы я убирался из ее дома. А я высказал все, что думал, и ушел.

– Значит, вы ее не били?

– Я бы с радостью схватил ее за глотку и придушил, но не такой уж я дурак, чтобы это сделать!

– То есть вы этого не делали? – уточнил Патрик.

– Не делал, – сердито отрезал Кай. – Я и пальцем не тронул ее, и утверждаю, что она солгала. И меня это совершенно не удивляет. – Теперь уже голос Кая звучал по-настоящему встревоженно.

– Кто-нибудь может подтвердить сказанное вами? – спросил Йоста.

– Нет. Там никого не было. Я видел, как Никлас утром уехал на работу, и нарочно дождался, когда Шарлотта отправится с коляской на прогулку.

Кай провел рукой по вспотевшему лбу и вытер ладонь о штанину.

– В таком случае мы, к сожалению, имеем только ваше слово против ее слова, – сказал Патрик. – А у Лилиан есть следы побоев.

С каждым словом, которое произносил Патрик, Кай все больше сникал. Его агрессия сменилась унынием, но внезапно он воспрянул:

– Ее муж! Он же был дома. Вот черт, об этом я сразу не подумал. Он же там как привидение. В последнее время Стига совсем не видно. Но он должен быть дома. Может, он что-нибудь видел или слышал.

От этой мысли он приободрился, и Патрик взглянул на Йосту. Как же они сразу не вспомнили о Стиге! Они не поговорили с ним даже по поводу гибели Сары. Кай был прав: с тех пор как шло расследование, Стиг действительно вел себя точно привидение, и они совершенно забыли о его существовании.

– Мы пойдем и к нему и тоже расспросим, – сказал Патрик. – Тогда и посмотрим, как пойдет дело. Но если он ничего не сможет добавить нового, то у вас неважные перспективы в случае, если Лилиан не бросит этого дела и подаст официальное заявление…

Объяснять дальше не было надобности. Кай и сам понимал, какими могут быть последствия.

Шарлотта бродила по городку, направляясь куда глаза глядят. Альбин мирно спал в коляске, но, перестав принимать успокоительные таблетки, она с тех пор не могла себя заставить взглянуть на ребенка. Она делала все, что положено: меняла ему пеленки, одевала и кормила, но все это механически, без всякого чувства. Шарлотта была не в силах представить, как будет жить теперь без Сары. Как-то передвигая ноги, она заставляла себя идти дальше, но хотелось ей только одного – лечь на землю прямо посреди улицы и больше никогда не вставать. Но этого она не могла себе позволить, так же как сидеть и дальше на лекарствах, которые погружали ее в туман. Ведь как-никак у нее оставался Альбин. Несмотря на то что ей не хватало сил взглянуть на него, она каждой клеточкой тела чувствовала, что у нее есть еще другой ребенок. Ради него она вынуждена жить и дышать. Только это было очень трудно.

А тут еще Никлас убегает из дому, спасаясь работой! Прошло всего три дня после смерти их дочери, а он уже засел в кабинете в амбулатории и лечит какие-то простуды и мелкие травмы! Наверное, он сейчас как ни в чем не бывало болтает о пустяках с пациентами, флиртует с сестричками и наслаждается своей ролью всесильного доктора. Шарлотта знала, что Никлас страдает так же, как она. Ей очень хотелось, чтобы они могли разделить это общее горе, вместо того чтобы каждому порознь искать новую причину для того, чтобы дышать, как-то прожить эту минуту, а потом следующую и следующую. Она против воли чувствовала гнев и презрение, когда думала о том, как он предал ее в ту минуту, когда был нужнее всего. А с другой стороны, от него, может быть, и не следовало ожидать ничего другого. Разве когда-нибудь раньше ей доводилось найти в нем опору? Разве он не был и прежде капризным взрослым ребенком, предоставлявшим Шарлотте самой справляться с серыми и унылыми буднями, из которых в большинстве случаев и состоит человеческая жизнь? В большинстве, но только не у него! Он считал, что у него есть право прожить свой век играючи. Делать только то, что ему нравится и приносит удовольствие. Она даже удивилась, что он закончил курс медицинского факультета: не ожидала, что у него хватит выдержки на выполнение всех обязательных заданий и отработку утомительной практики. Наверное, маячившая впереди награда оказалась для него достаточно заманчивой и сумела подстегнуть – стать кем-то, кем люди будут восхищаться! Успешным человеком, делающим хорошую карьеру. По крайней мере, на поверхностный взгляд.

Однако, хоть изредка, ей удавалось увидеть в нем другого человека, и именно по этой причине она до сих пор оставалась с ним, – человека ранимого, способного проявить свои чувства. Того, кто не боялся показать свои слабые места и не стремился постоянно источать необыкновенное обаяние. Благодаря этим проблескам Шарлотта и влюбилась в Никласа в былые дни, которые теперь казались бесконечно далекими. Но в последние годы такие минуты случались все реже, и теперь она уже не знала, что он за человек и чего хочет. Порой в минуты слабости она даже спрашивала себя, а нужна ли ему вообще семья. Когда она решалась посмотреть в глаза неприукрашенной правде, то даже сомневалась, не пожалел бы он сейчас, подводя итог прошлому, что не выбрал жизнь, свободную от всех обязательств семейного человека. И все-таки что-то он, по-видимому, из этой жизни для себя извлекает, иначе вряд ли выдержал бы так долго. В последние черные дни ей во время кратких всплесков эгоистических чувств приходила в голову мысль, что, может быть, это несчастье хотя бы сблизит их с Никласом. Но она ошибалась: они отдалились друг от друга более, чем когда-либо прежде.

Шарлотта сама не заметила, как, гуляя, забрела в район кемпинга и очутилась перед домом Эрики. Вчерашний неожиданный приход подруги значил для нее очень много, но Шарлотту все еще одолевали сомнения. Всю жизнь она привыкла не занимать лишнего места, ничего не требовать для себя, никому не быть в тягость. Она понимала, как ее горе влияет на других людей, и не была уверена в том, что готова переложить часть этого бремени на плечи Эрики. Но в то же время ей очень хотелось увидеть дружеское лицо, поговорить с кем-то, кто не отвернется и не будет, как Лилиан, при малейшей возможности поучать ее, как надо было правильно поступать.

Альбин зашевелился, и она бережно вынула его из коляски. Ребенок настороженно оглядывался по сторонам и вздрогнул, когда Шарлотта постучала в дверь. На порог вышла незнакомая женщина.

– Здравствуйте! – неуверенно поздоровалась Шарлотта и только тут догадалась, что это, должно быть, мать Патрика.

В голове всплыло слабое воспоминание, что когда-то давно, до того как умерла Сара, Эрика приглашала ее зайти.

– Здравствуйте! Вы к Эрике? – спросила женщина и, не дожидаясь ответа, пропустила гостью в дом.

– Она не спит? – осторожно осведомилась Шарлотта.

– Нет-нет, кормит Майю, уж и не знаю в который раз за день. Ничего не понимаю в этих новых временах. В мое время ребенка кормили через четыре часа и ни в коем случае не чаще. И видит бог, это поколение благополучно выросло.

Мама Патрика продолжала говорить, и Шарлотта нервно шла за ней, куда ее вели. Последние дни все ходили вокруг на цыпочках, так что ей казалось странным слышать нормальную речь. Потом она увидела, что свекровь Эрики наконец догадалась, кто она такая, и тотчас же ее голос и движения утратили непринужденность. Женщина прижала ладонь ко рту и сказала:

– Простите! Я не сразу поняла, что это вы.

Шарлотта не знала, что ответить, и только крепче прижала к себе Альбина.

– Я искренне соболезную… – пробормотала Кристина, неловко переминаясь с ноги на ногу, словно ей сейчас хотелось быть где угодно, но только подальше от гостьи.

«Неужели теперь все будут так?» – подумала Шарлотта.

Неужели люди начнут сторониться ее, как прокаженную? Будут шептать за спиной и показывать пальцем: «Вот та женщина, у которой убили дочь». И все будут избегать ее взгляда. Наверное, они это от ужаса, оттого что не знают, как себя вести, а может быть, в них говорит безотчетный страх, что трагедия передается, как заразная болезнь, и может перейти на них, если подойти слишком близко.

– Шарлотта? – послышался из гостиной голос Эрики, и Кристина с облегчением воспользовалась этим как поводом удалиться.

Медленно и нерешительно Шарлотта подошла к креслу, в котором Эрика устроилась, чтобы покормить Майю. Эта сценка произвела на нее впечатление чего-то очень знакомого и в то же время очень далекого. Сколько раз за последние месяцы она входила сюда, как сейчас, заставая все то же зрелище, но эта мысль тотчас же вызвала у нее перед глазами образ Сары. В последний раз она приходила сюда с Сарой. Разумом она знала, что это было совсем недавно, в прошлое воскресенье, но эта мысль была за пределами ее понимания. Она, как сейчас, видела перед собой скачущую на белом диване дочь с развевающимися рыжими волосами. Она вспомнила, как сделала ей замечание, резко велела прекратить. Из-за такой ерунды! Ну подумаешь, попрыгала бы девочка на диване, ничего бы от этого не случилось. От всплывшей картины у нее подогнулись колени, но Эрика вовремя вскочила и помогла ей сесть в кресло напротив. Майя подняла возмущенный крик, когда у нее изо рта вырвали сосок, но Эрика, не обращая внимания на протесты малышки, посадила ее в детский стульчик.

И тогда, очутившись в объятиях Эрики, Шарлотта наконец решилась сформулировать мысль, засевшую в подсознании с того дня, когда полицейские пришли сообщить ей о смерти Сары:

– Почему они не забрали Никласа?