Текст книги "Разбитые на осколки (ЛП)"
Автор книги: Калли Харт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
Бл*дь, мне нужно прекратить думать о Зете. Как только первые солнечные лучи пробиваются из-за горизонта и хитро пробираются в мою комнату через жалюзи, я поднимаюсь и принимаю душ, мысленно избавляясь от всего хаоса, что царит у меня в голове. С этим я могу разобраться немного позже, я хороша в этом.
Вместо того чтобы зациклиться на проблемах, у меня есть гостья, на которой нужно сосредоточиться. Лейси загадка. Она поднялась раньше меня, и в данный момент сидит за столом и ест ложкой «Лаки Чармс» – хотя у меня в доме нет никаких хлопьев, – когда я спускаюсь по лестнице вниз. Она заворожено смотрит в огромные панорамные окна на то, как просыпается весь город. Издающий грохочущие звуки серый холодильник запустил систему авторазмораживания, наконец-то вспоминая о своей прямой обязанности. Когда Лейси замечает мое осторожное приближение, ее худенькое тельце напрягается, ложка падает и со звякающим звуком ударяется о чашку.
– Прости меня. Я взяла твое молоко. Я была сильно голодна. Но я купила свои собственные хлопья, – говорит она мне тихо.
– Все в порядке. Ты можешь чувствовать себя, как дома, Лейси. Можешь брать все, что тебе нужно. – Я улыбаюсь, когда произношу эти слова. И я, правда, так думаю. Я не знаю через что она прошла, но знаю, что этого было достаточно, чтобы вызвать в ней отчаянное желание покончить с собой. Шрамы от ее предыдущих попыток я могу наблюдать на ее запястьях. Она вновь неспешно берет ложку в руку, словно я дала ей свое разрешение на то, чтобы она могла продолжить есть.
– Ты наемный работник, в смысле просто работаешь на больницу, не так ли? – спрашивает она.
Я замираю на полпути к шкафу, стараясь дотянуться до моей собственной тарелки, в которой я ем хлопья. Наемный работник – странный выбор слов. Выучиться и устроиться на работу – это, возможно, самая сложная вещь, к которой идет человек, и в то же время Лейси произносит это так, словно я неудачница.
– Ну да, думаю, так и есть, – отвечаю я ей.
– Сколько денег ты зарабатываешь в год? – Она отправляет в рот ложку хлопьев, ее зубы ударяются об нее, издавая глухой звук.
– Чуть больше сорока семи тысяч в год, – отвечаю ей. Я бы, вероятнее всего, надрала задницу любому, кто бы спросил у меня таким тоном данный вопрос, но когда вы морально ранены, сломлены вы получаете особые права. Лейси, по-видимому, отлично понимает, как действует эта привилегия, поэтому продолжает гнуть свою грубую линию вопросов.
– Так как тогда ты можешь позволить себе такой дом? На холме, за городом. Потрясающий вид.
– Моя бабушка оставила мне наследство. Много денег. И я вложила их в этот дом.
Лейси обдумывает сказанное мной. Затем отправляет в рот еще порцию «Лаки Чармс».
– Ты сегодня работаешь?
– Нет. Мы собираемся навестить мою подругу Пиппу. Ты помнишь, я тебе про нее говорила?
– Психолога?
– Ага. Она хорошая. Она тебе понравится, Лейси, я обещаю. – Она не выглядит слишком уверенной на этот счет. Мрачно смотрит в свои хлопья, в то время как я стараюсь изо всех сил найти, что сказать ей. Я стараюсь быть с ней деликатней. Мне нужна какая-то общая тема для разговора с этой девушкой. Я бросаю взгляд на ее коробку с хлопьями, и идея приходит в ту же секунду. Да, я жалкая, но что прикажете мне еще делать.
– Ты не против, если я возьму немного твоих хлопьев? – Если благодаря этой мелочи она будет чувствовать себя менее обязанной мне, оказывая тем самым мне одолжение, то это может полностью изменить динамику наших отношений. Она смотрит на меня из-под опущенных бровей, и я могу сказать, что оценивает меня, пытается понять.
Наконец, отвечает мне шепотом:
– Конечно, – неспешно подталкивая коробу с хлопьями локтем ко мне.
Я насыпаю себе немного хлопьев, убеждаясь заранее, что не взяла слишком много.
– Твои любимые?
– Ага.
– А почему? – Я наливаю молока, затем пробую, стараясь изо всех сил не скривиться от приторной сладости.
– Из-за силы, которой они могут наделять, – просто отвечает мне она.
Я выпрямляюсь.
– Что ты имеешь в виду?
– Талисманы. Каждый из которых наделяет определенной силой. Это вызывает у меня отдаленные детские воспоминания, нечеткие и пыльные от старости. – Я смотрю на ее завтрак и замечаю, что она отодвигает все маршмэллоу в одну сторону чашки, отделяя их от хлопьев (прим.перев. Это детский сухой завтрак в виде глазированных фигурок-талисманов: подковки, сердечки, кленовые листочки и пр.).
– Все талисманы должны приносить вам определенную удачу, если вы съедите тех или иных достаточное количество, – продолжает она. Она тянется ко мне через барную стойку, что разделяет нас, и забирает одну «луну» из моей чашки и закидывает к себе в рот. Это ощущается как своеобразный шаг вперед в нашем общении. Я улыбаюсь в ответ на ее действия.
– Так, хорошо, Лейси, теперь ты должна мне объяснить. Что они значат?
Ее губы немного подрагивают, растягиваясь в улыбке. Она не смотрит мне в глаза, а продолжает удерживать взгляд на столе, что разделяет нас.
– Листочки клевера… ну, мне кажется, все и так знают, что они обозначают. Они приносят удачу, но они очень коварные, потому что ты не сможешь предугадать, какого плана они могут принести тебе удачу. – Она пожимает плечами. – Подковы могут ускорить происходящие вещи. Падающие звезды дают тебе силу летать. Песочные часы помогут контролировать время, радуга сможет переместить тебя с места на место. – Она прижимает указательные пальцы вместе и затем неспешно разводит их в стороны, показывая тем самым, как действует радуга. – Шарики могу помочь тебе удержаться на плаву. С помощью сердечек ты можешь вернуть или оживить то, что умерло, или чего больше нет.
Я смотрю в ее тарелку и вижу, что все те талисманы, про которые она мне рассказывала, лежат не тронутыми чуть поодаль от хлопьев в ее чашке. И только про один из талисманов она мне не рассказала, именно про тот, что она ела со своей чашки.
– А что насчет талисманов в виде луны? Что они обозначают? – Я мгновенно чувствую сожаление из-за того, что спросила. Ее выражение лица меняется, плечи склоняются вперед, словно становясь преградой между ней и мною.
– Да, я уже точно и не помню. Забыла. – Она делает глубокий вдох, отталкивается от барной поверхности. – Ты не против, если я приму у тебя душ? Я чувствую себя отвратительно.
– Конечно. Без проблем. Чувствуй себя как дома.
Она избегает смотреть мне в глаза, когда быстро ополаскивает чашку и торопится, как можно быстрее, покинуть кухню. Как только она уходит, я не могу ничего поделать, смотрю в свой телефон:
Талисманы в форме голубой луны наделяют вас силой невидимости.
9 глава
Зет
Четыре года назад
Чино
Доктор Уолкотт, бейсбольный поклонник «Янки», человек, страдающий обильным потоотделением, выдающий диазепам и огромное множество других замечательных наркотических препаратов, а также ко всему прочему, гордый обладатель нервного расстройства. Я, мать его, чертовки уверен, что так оно и есть. В течение каждой нашей встречи этот мозгоправ, как минимум, сгрызает по три ручки. Только представьте, три ручки в течение часа. Это обойдется штату примерно в десять баксов в год. Я полагаю, что навряд ли я самый опасный ублюдок в этих стенах, и с теми парнями он, наверное, сгрызает по пять гребаных ручек в час. Он ведет себя расслабленно, но я знаю, если сделаю резкое движение, скорее всего, он наложит в штаны и позовет охранников. Он жалок. Я имею в виду, зачем ты идешь работать в тюрьму, если так боишься своих пациентов.
За исключением того незначительного факта, что тут мы не зовемся пациентами. Мы заключенные. Если бы мы находились за пределами тюрьмы, сидя в кабинете с хорошо знакомым доктором Уолкоттом, потягивая неспешно кофе, возможно, в этом случае он мог бы быть неплохим доктором. Но с принудительным лечением, как это, люди обычно ведут себя немного сдержанно. Замкнуто. Не желая сотрудничать. Я обычно отношусь к последней категории, но сегодня меня заставили вести себя по-другому.
– Кхм, как вам может быть известно, апелляционный совет рассмотрел ваше дело... – Доктор Уолкотт листает бумаги в моем деле, его глаза пробегаются по материалам дела, каким-то образом умудряясь при этом все еще наблюдать за мной. – Вам известно, что первоначально они отклонили прошение вашего адвоката о досрочном освобождении?
– Ага. – Адвокат Чарли, скользкий, городской тип с идеально уложенными волосами, одетый с иголочки в идеальный костюм и блестящие ботинки и правда говорил мне эту фигню. Не то чтобы я сильно и надеялся, что прошение удовлетворят, но как бы то ни было попытка – не пытка. Если честно, то я был удивлен, что судья дал мне только десять лет в вышеуказанном деле.
– Учитывая насильственный характер вашего преступления и отсутствие раскаяния за содеянное, они не чувствовали, что поступили бы правильно, если бы удовлетворили прошение, прежде чем вы хотя бы не отсидите половину из положенного срока. Сколько вы отсидели на данный момент?
– Два года.
– Ну что ж, судя по всему впереди у вас еще долгой путь, мистер Мейфэйр. По крайней мере, еще три года, прежде чем станет возможно повторить попытку повторного прошения на досрочное освобождение.
– Три года... Не так уж и хреново обстоят дела, – отвечаю я ему, усмехаясь. Но на самом деле, это очень дерьмово. Потому как эти три года могли с легкостью обернуться в тридцать. Любой, кто скажет вам, что был упрятан сюда и без напряга отсидел в Чино, может быть в то же мгновение смело заклеймен грязным лгуном. Это место сущий ад на земле.
– Но что если бы я вам сказал, что вы могли бы выйти через шесть месяцев, мистер Мейфэйр?
– Я бы сказал, что это звучит отлично.
Уолкотт качает головой, вздыхая, вновь просматривая мои бумаги.
– Я, правда, не могу понять, как ему удалось сделать это. Это вообще не должно было быть предметом обсуждений, мистер Мейфэйр. Ваш адвокат, скорее всего, играет в гольф с нужными людьми.
Ага, как же, мой адвокат играет в гольф с нужными людьми. Бред. Дела с комиссией по условно-досрочному освобождению были больше на совести парней Чарли, которые нанесли визиты к паре судей домой. Никакого насилия, конечно же. Только солидные чеки на кругленькую сумму, пару бутылок односолодового виски и правильные слова, которые были сказаны в нужные уши.
– Такова наша реальность на данный момент времени, мистер Мейфэйр. Если вы будете охотно сотрудничать со мной, значит, мы оба выигрываем. Я помогу вам с некоторыми проблемами, и вы выйдете отсюда. Ну что, по рукам?
Я чувствую, словно собираюсь проститься с чем-то важным, когда выдавливаю:
– Конечно.
Он мог видеть, что я пребываю в восторге по этому поводу.
– Замечательно. Так. Обычно я начинаю с вопросов, за что вы попали сюда, но сегодня мне кажется лучше начать с самого начала. Давайте будем отталкиваться от вашего детства. – Он откидывается на спинку стула, кончик черной шариковой ручки, которую он крутит в руках снова и снова, немедленно отправляется к нему в рот. Он, бл*дь, смотрит на меня, таким образом, будто ждет, что я поведаю ему какой-то конкретный факт и что-то настолько леденящее кровь в венах, что он сразу объяснит мне, почему я такой, какой есть.
– Простите, вы что, уже задали вопрос? – бормочу я.
– Ваше детство, расскажите мне о нем.
– Что именно вы хотите знать?
– Счастливое ли оно было? Было ли у вас много друзей? Хорошо ли вы ладили со своими родителями? Ну, вы понимаете, примерно такие факты.
Типичная ерунда, которую спрашивают психологи. Мой стул скрипит, когда я откидываюсь на его спинку – я набрал примерно сто фунтов чистых мышц с того момента, как меня притащили, закованного в наручниках, в эту дыру.
– Оно было чертовски несчастным. Когда мне исполнилось четыре года, меня отправили жить с моим дядей в Калифорнию. Он был заядлым пьяницей, и ему нравилось причинять маленьким мальчикам боль. – Я подозреваю, что не каждый, кого опрашивает Уолкотт, настолько прямолинейный, как я. Мужчина бледнеет.
– И когда вы говорите, что он причинял вам боль, то вы имеете в виду, что он вас... – Он неловко замолкает, начиная грызть свою ручку вновь.
– Нет, нет, конечно, я не имею в виду в сексуальном плане. Я имею в виду, что ему нравилось делать это баскетбольной битой или металлическим носком его туфель. Его кулаки.
Уолкотт записывает это. Я могу практически видеть, что он записывает: Подвергался насилию, когда был ребенком. Что объясняет применения насилия в его взрослой жизни. Пытается предпринимать попытку понять, контролировать то, что произошло с ним в его детские годы. Пытается вернуть себе утраченную власть.
Но даже когда я был ребенком, в то время, когда дядя орал на меня, и мои все еще формирующиеся кости ломались, как щепки, никогда не чувствовал, что я терял власть. Я только лишь выжидал. Ожидал дня, когда стану старше и сильнее, чем он. Ожидал, когда придет мое время.
– А что насчет ваших родителей? Почему они оставили вас на попечение вашего дядюшки?
– Оставили, потому что погибли. У моего отца были головные боли. В тот день они поехали на фильм, оставив меня с няней. Моя мама сказала, что она поведет, но она была беременна, вот-вот должна была родить, поэтому отец не позволил ей сесть за руль. Позже доктора сказали, что у него произошел разрыв аневризмы за рулем, и они влетели на своем «Шевроле «в уличный фонарь.
Разговаривать о своих родителях мне не по душе, но с документом, по которому я могу выйти из тюрьмы через шесть месяцев, у меня не то чтобы есть какой-то выбор. Хотя я не рассказываю Уолкотту много важных моментов. Я лишь делюсь с ним несколькими туманными, желанными воспоминаниями, которые все еще поддерживают образ моей матери внутри меня – аромат духов моей матери, сладковатый, легкий и цветочный; ее темные, волнистые волосы, которые щекотали мое лицо, когда она целовала меня на ночь; заразительный, наполненный радостью смех моего отца; бум, бум, бум стук сердцебиения ребенка, который был в круглом, большом животе моей матери. Я сидел часами, слушая, как малыш внутри нее переворачивался и пинался, пока она ласково поглаживала мои волосы и рассказывала разные истории.
– Мне очень жаль слышать это, – произносит Уолкотт. Он говорит настолько взволнованным голосом, наполненным сочувствием, что я практически верю ему. – И что произошло дальше? После того, как вы ушли от вашего дяди?
Вот теперь он ступает на опасную территорию. Я не желаю говорить о Чарли. Я не могу. Или я умру здесь быстрее, чем выйду за стены тюрьмы.
– Я жил на улице. Я делал все, для того, чтобы выжить. Воровал, работал на временках, в общем, крутился, как мог. Всевозможными способами обходил систему. Мой дядя жил на пособия, которые выделяло правительство, что предположительно должны были тратиться на уход за мной, до того дня, пока мне не исполнилось восемнадцать, и они не прекратили их высылать. – Ни у кого из них не было доказательств, что я на самом деле знал Чарли. Упомянуть его сейчас в нашей беседе, как навлечь на себя неотвратимые неприятности: чрезвычайно опасные для здоровья.
– Понимаю. – Он продолжает записывать. Хотя нет никакого смысла записывать это. Историю, которую я ему только что рассказал, как две капли воды похожа на то, что рассказывает каждый заключенный, который сидит тут. – Так, отлично, не могли бы вы теперь припомнить хоть одно счастливое воспоминание из вашего детства? – Он замирает с ручкой в его руке, опуская ее к бумаге, готовый записать мое далекое воспоминание, которое я готов рассказать.
– Нет.
Тишина.
– Послушайте, если вы решили вновь вернуться к нежеланию сотрудничества, то...
Я резко прерываю его. Я терпеть не могу угрозы от администрации; просто хочу, чтобы этот сеанс закончился.
– Я не такой идиот, мистер Уолкотт. Я не могу рассказать вам ни об одном счастливом воспоминании, связанным с моим детством. Я просто-напросто не помню ни одного.
– Вообще ни одного? – Он выглядит озадаченным.
Я говорю ему чистую правду.
– Нет. Абсолютно ни одного.
Потому что даже воспоминания о моих родителях: аромат духов, волосы, смех, и бум, бум, бум, сердцебиение ребенка – это вероятно самые печальные из них.
10 глава
Слоан
Лейси становится еще более тихой, когда мы приближаемся к квартире Пиппы. Вся эта затея с консультацией психолога начала казаться мне неудачной. Несомненно, квартира Пиппы – место для приема пациентов, и теперь у меня складывается ощущение, что это последнее место, где должна находиться Лейси. Особенно, учитывая ее реакцию на недавний опыт в больнице. Я паркую свой «Вольво» на подземной стоянке, и мы поднимаемся на лифте на шестнадцатый этаж многоквартирного дома. Открывающийся вид, что предстает перед нами, когда мы выходим из кабины лифта, невероятно захватывающий. Башня Спейс-Нидл предстает перед нами сероватым образом на горизонте, практически затмевая собой остальные высотные сооружения города. Зеленые парковые насаждения растягиваются на многие мили в отдаленных районах, испещренные красновато-коричневыми, увядающими красками осени.
Когда Лейси видит вид из окна, она вжимает голову в плечи, кутаясь в толстовку, которая одета на ней, и к слову, что на два размера больше нее и определено точно не принадлежит ей. Мне невероятно не комфортно от мысли, что Лейси носит одежду Зета. Только одному Господу Богу известно, почему она это делает.
«Ты просто ненормальная, вот почему. Он не принадлежит тебе. А ты одержима невероятным желанием сделать его своим» – резкий голос в моей голове констатирует факты. Этот голос приобретает невероятное сходство с голосом Пиппы, отчего мне хочется заехать своей лучшей подруге в челюсть. Я прекрасно знаю, что она защищает и оберегает меня. Мне все это известно, но, несмотря на это, я просто не могу не злиться на ее слова. Перед Зетом я могу сколько угодно притворяться в своей сдержанности, но вся правда в том, что я просто не могу перестать думать о нем. Не могу прекратить думать о его ладонях, что скользят по моему телу. Его жарком рте, что поддразнивает мою кожу. О его руках, которые обладают мной самым требовательным образом.
– Нам на самом деле необходимо делать это? – тихий голосок Лейси раздается в тишине коридора. Она выглядит такой крошечной, такой уязвимой. Такой же невероятно хрупкой, как и ее имя. Как кружево. И в дополнение ко всему, она выглядит ужасно напуганной. (прим. пер. с англ. имя героини созвучно со словом Lace «кружево».)
– Все будет хорошо, – заверяю ее. – Подумай об этом в таком ключе – как будто ты находишься здесь по своему собственному желанию. Также, знай, что мы можем уйти в любой момент, как только ты захочешь этого. Тебе не нужно принимать никакие таблетки или же рассказывать Пиппе то, чем ты не желаешь делиться. Не будет никакой записи или отметки о том, что ты вообще когда-либо приходила сюда, и, кстати, это бесплатный прием. Ты ничего не потеряешь. Но можешь многое приобрести, так ведь, Лейси? – Я заботливо располагаю ладонь на ее плече и слегка сжимаю. До настоящего момента, я вообще к ней не прикасалась. Мне кажется, что она могла быть немного застигнута врасплох или смущена тактильным контактом. Но она не проявляет никаких из предполагаемых мною чувств. Она неуверенно кивает головой, закусывая свою нижнюю губу.
– Хорошо. И мы можем уйти, когда я захочу?
Она определенно нуждается в большем заверение того, что все будет в порядке. Я даю ей это, улыбаясь, и сопровождаю до квартиры Пиппы.
Я резко стучу – стук выходит на полицейский манер, – Пиппа оставляет нас стоять и ждать на пороге не больше десяти секунд. Дверь спокойно открывается, и вот она, стоит в своих прямых голубых джинсах и свежевыглаженной рубашке, заправленной в штаны. Повседневная одежда Пиппы представляет из себя то, что я наделяла бы на собеседование на работу. Ее волосы распущены, рассыпаясь по плечам, что делает ее внешний вид менее серьезным. Менее соответствующий образу доктора и более походящий на мамашу-наседку.
– Привет, девочки, – произносит она, широко улыбаясь. Ее беззаботный голос звучит так, словно мы собралась посмотреть фильмы, выпить вина и поболтать о парнях. Несмотря на абсурдность ситуации, очень целесообразное действие. На лице Лейси воцаряется выражение, которое может сойти за улыбку – вымученную, – и мы вдвоем проходим в квартиру Пиппы. В квартире витает мягкий аромат лилий и жасмина. Великолепно обставленная комната создает впечатление демонстрационного зала, но в то же время некоторые моменты интерьера придают комнате уют. Ее диван – это единственная причина, по которой я здесь бываю: он огромный и потертый, кожа с течением времени стала мягкой и приятной на ощупь. Я сразу же плюхаюсь на него, показывая жестом, чтобы Лейси сделала то же самое. Она присаживается на диван рядом со мной, стягивая сложенный плед, который находится на спинке стула, что расположен позади нее, плотно оборачивая вокруг себя и своих ног. От ее действий создается такое впечатление, что она желает скрыться из виду.
Талисманы в форме голубой луны – сила невидимости.
Пиппа указывает большим пальцем через плечо в сторону кухни открытой планировки.
– Я как раз заварила себе чай. Может, вы тоже будете?
– Будет круто. А то тут так холодно, – отвечаю я.
Лейси отвечает одним кивком головы. Пиппа направляется на кухню, чтобы заварить еще чаю, чайник кипит в своей раздражающей манере, раздается стук ложек, громкий звон сервиза о сервиз, и Лейси в этот момент, опускает свой подборок в теплый материал пледа, пялясь в пол. Только я собираюсь поинтересоваться у нее в порядке ли она, как в этот самый момент раздается телефонный звонок в моем кармане. На экране высвечивается номер, который я не узнаю. Я отвечаю на звонок, поднимаясь на ноги и направляясь к окну.
– Да?
– Это я.
Этот гребаный голос.
– Почему не звонишь со своего номера? И где тебя, мать твою, черти носят?
На другом конце трубки воцаряется тишина. Вероятно, Зет Мейфэйр совершенно не привык к такому враждебному отношению, когда он звонит, но знаете что, пошел он в задницу. Если он думает, что может скинуть на меня свои обязанности и свалить в ...
– Это одноразовый телефон. Пришлось избавиться от прошлого, – сообщает он мне своим хриплым голосом. – И я за рулем. Держу путь в Калифорнию, хочу попытаться вернуть твою сестру. Уже забыла?
Бл*дь, что ж. Я не могу толком наорать на него, когда он выставляет все таким образом.
– Нет, я ничего не забыла, – резко парирую я. – Просто хотелось бы, чтобы это происходило при других обстоятельствах.
– Ты имеешь в виду, чтобы я заскочил к тебе, и ты бы поехала со мной? – в его голосе отчетливо слышна усмешка, такая, которая приподнимает его уголки губ. Я трясу головой, всеми силами стараясь избавиться от образа этих пухлых губ, которые прямо сейчас, вероятно, изогнулись в знакомой ухмылке.
– Да, это именно то, что я имею в виду. – Позади меня Пиппа входит в комнату с тремя кружками, две из которых она опасно держит в одной руке, и в другой несет одну. Я вновь поворачиваюсь к окну, издавая шипение. – Когда ты вернешься?
Заботиться о Лейси – это невероятно сложна работа, выполнять которую едва ли я бы вызвалась по собственному желанию, но отчаянная необходимость, чтобы Зет вернулся как можно быстрее, еще заключается в скорейшем возвращении сестры. Два года такое долгое время. Кажется невыносимым, что она будет находиться вдалеке от своей семьи еще на протяжении какого-то времени.
– Уже соскучилась по мне? – рычит Зет. – Не волнуйся. Я приеду так скоро, как только смогу, чтобы позаботиться о тебе.
Мои щеки вспыхивают румянцем.
– Мне не нужно, чтобы ты заботился обо мне!
– Уверена? Я могу поклясться, что ты будешь умолять меня использовать тот ключ во второй раз, как только я пересеку черту города.
Я ненавижу высокомерие в его голосе. В равной степени я ненавижу, что лгу сама себе и пытаюсь убедить себя, что это совершенно не заводит меня. Каждая темная, опасная черта его характера заводит меня. И прямо сейчас я погружаюсь все глубже в его мрачный, бархатный тембр голоса, моя кожа покрывается мурашками от невероятной сексуальности, что исходит от него. Черт побери, возьми себя в руки, Слоан!
– Просто верни мою сестру домой, приятель. – О господи, что серьезно? Какой в задницу, приятель! Откуда это, мать вашу, взялось? Зета можно назвать по-разному, но он явно не является приятелем. Глубокое гортанное хихиканье достигает моего слуха.
– Как раз этим и занимаюсь. Просто... – Он делает глубокий вдох, который говорит мне о том, что он думает над следующими словами. – Просто будь аккуратна. Есть вероятность того, что кто-то может следить за тобой.
Что. Мать. Вашу? Кто-то может следить за мной? Мое тело реагирует, как камертон, по которому ударили.
– Почему? Почему кто-то, ради всего святого, может захотеть следить за мной? Кто этот кто-то?
– Мой босс немного нервничает. Он мог приставить людей следить за мной. Они могли видеть, что я привез Лейси к тебе, – констатирует он. Ледяной страх обрушивается на мою грудь, обосновываясь внизу моего живота.
– Что серьезно? – я стараюсь понизить голос. Но Пиппа и Лейси устремляют свои любопытные взгляды на меня, отвлекаясь от своего тихого разговора. Я резко разворачиваюсь к ним спиной, шепча: – Насколько могут быть опасны эти парни? Мне нужно обратиться к копам?
– Бл*дь, да нет же. Просто сиди ровно на своей заднице и никуда не дергайся. Я приставил присматривать за тобой кое-кого.
Насчет этого я даже не задаю вопросов. «Приставил присматривать за тобой кое-кого» может только означать еще больше подозрительных типов, которые будут следовать за мной по улицам Сиэтла, прячась в тени.
– Ладно, Зет, – вздыхаю я. – Просто возвращайся сразу же, как только разберешься с делами. Я не подписывалась на это. – Что звучит, как гребаное преуменьшение века. Я не подписывалась на то, чтобы ждать. Я не подписывалась на то, чтобы опекать ее. Для многих это может показаться чем-то невероятно ответственным, все то, что у меня есть: больница, огромное количество пациентов, которых я вижу каждый день. Ответственность и груз от всего этого давят на меня, но в то же время в реальности я веду очень замкнутый образ жизни. Ничего за пределами этого больничного мира не отвлекает меня, ничего из проходящего не требует моего участия, кроме как подъем по утрам со звуками будильника и четкая необходимость быть там, где я должна быть. Пребывание в больнице занимает большее количество моего дня. Быть полезным человеком, когда необходима пара рук в грудной полости раненного человека. Быть полезной, когда необходимо остановить артериальное кровотечение. Но это все физические, логические и управленческие моменты. Я могу с этим справиться. Я достаточно хладнокровная для этого. Но с другой стороны, нервы не позволяют мне здраво мыслить, когда я думаю о возвращении домой Алексис. Необходимость быть здесь для Лейси в эмоциональном плане... это то, с чем я не знаю, как справиться.
Зет издает напряженный звук на том конце трубки.
– Ты справишься, Слоан, – говорит он мне, его голос становится немного мягче, чем был до этого. И затем он нажимает сброс.
***
История, рассказываемая Лейси, заставляет меня испытывать подступающую тошноту. Я предпринимаю попытку незаметно улизнуть, чтобы оставить Пиппу и девушку наедине, чтобы они могли провести встречу только вдвоем, но она протягивает руку и хватает меня с пугающе отчаянной хваткой. Складывается впечатление, что она не любит незнакомых людей, а из нашей компании, меня и Пиппы, я для нее являюсь более знакомым лицом. Я усаживаюсь на противоположном конце дивана, решительно настроенная оставаться непроницаемой к тому, что бы я ни услышала, но это становится совершенно невозможным, когда Пиппа продолжает задавать один за другим вопросы Лейси, а девушка продолжает отвечать напряженным, безэмоциональным голосом.
– Ты воспитывалась в детском доме. Что случилось с твоими родителями?
– Они умерли прежде, чем я родилась
– Но... как твоя мама могла умереть прежде, чем ты появилась на свет?
– Она была в коме. Технически, она умерла за три недели до начала родов. Как только ее тело дало мне жизнь, они отключили ее от аппарата жизнеобеспечения.
– А что последовало после этого?
– Приемные семьи.
– Сколько примерно их было?
– Семнадцать в общей сложности. В некоторых я находилась всего пару месяцев. В некоторых – лишь пару дней. В последней приемной семье я находилась целый год.
– Почему ты задержалась так надолго в последней?
– Грегори нравилось, когда я находилась под рукой... Я был ему полезна.
– В каком смысле полезна?
– Готовка и уборка. Секс в любой момент, когда он этого захочет.
– Таким образом, исходя из твоих слов, у тебя были отношения по взаимному согласию?
– Не совсем.
– Не совсем?
– Нет. Они не были по взаимному согласию.
– Он насиловал тебя?
Молчание.
Иногда разум просто не может принять какое-то слово. Так вот слово «насилие» совершенно парализует разум Лейси. Она закрывается. Просто пялится в окно, медленно моргая.
– Он был первым? – спрашивает Пиппа.
Светлые волосы Лейси касаются ее плеч, когда она качает головой.
– Нет, Грегори не был первым.
После этого Пиппа отступает, чувствуя, что пересекла невидимую грань, которая отделяет девушку от того, чтобы погрузиться в состояние полного отрицания. Она начинает задавать ей другие вопросы: почему она боится находиться одна? Может ли она рассказать, почему так привязана к Зету? Но Лейси уходит от ответа, просто пожимая плечами и отвечая, что не имеет понятия почему. После мучительного сорокапятиминутного сеанса, Пиппа наконец кивает и поднимается на ноги с кресла, в котором сидит.
– Отлично, дамы. Думаю, что на сегодня достаточно, вам так не кажется? Я устала.
Глаза Лейси вновь возвращаются к жизни, наполняясь блеском, когда она переводит взгляд на Пиппу.
– Что это и все? Вы не хотите, чтобы я рассказала что-то еще?
Пиппа дружелюбно улыбается ей.
– Нет, если ты этого не хочешь. Но ты мне можешь рассказать все, что ты пожелаешь.
– Нет, все... все нормально. – Лейси ослабляет свою хватку на крае пледа, который все еще наброшен на ее ноги. – Мне кажется, сейчас я хочу уйти.
– Без проблем. – Пиппа протягивает руку Лейси, предлагая ей тем самым пожать ее. Лейси же смотрит на нее, таким образом, словно это какая-то уловка. Рукопожатие было придумано сотни лет тому назад, чтобы продемонстрировать дружественный настрой и отсутствие наличия оружия; тот же трюк сейчас происходит на моих глазах между Пиппой и Лейси, действие в данный момент подразумевает под собой – « не причиню тебе вреда». Робкая блондинка все-таки протягивает руку, чтобы принять рукопожатие терпеливой ладони Пиппы. Кажется, лед трескается внутри Лейси, и ее глаза наполняются слезами. Она не произносит ни слова, просто поднимается на ноги, аккуратно складывает плед, убирая его в сторону, и направляется к выходу из квартиры, останавливаясь с другой стороны входной двери, терпеливо ожидая меня.
