Текст книги "Безжалостный хаос (ЛП)"

Автор книги: К. В. Роуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Глава 5

Я отплатил ей за это, и даже больше. Она сделала три выстрела, когда вошла в мой дом. Если это то, что нужно, чтобы она снова трахнула меня, мне было все равно. Я увидел след на ее лице, тот, который не я сделал, и подумал, не спросить ли ее об этом. Мне было интересно, хочет ли она забыть об этом.

Я не стал спрашивать.

У меня такое чувство, что когда она проснется, на ее лице будет еще больше синяков. Думаю, мне должно быть стыдно за это, но она умоляла об этом. Не то чтобы меня нужно было умолять.

Мы недолго поговорили, а когда все закончилось, несмотря на ее слабый протест, что она должна уйти, она заснула. Интересно, если бы не было около пяти утра, на улице еще было темно, произошло бы это так легко? Если бы она позволила мне отнести ее наверх, погрузить голову между ее ног, а затем трахнуть ее так сильно, что она бы заплакала.

В темноте монстрам всегда сходит с рук больше.

Например, тот, кто включил эту гребаную пожарную сигнализацию.

Я получил отчет от охранников, что пожара на самом деле не было, и это еще одна причина, по которой я не люблю людей. И сегодня вечером мне придется иметь дело с еще большим их количеством. В Совете.

Но пока что Элла спит в моей постели, и хотя я сексуально удовлетворен, я никогда не бываю по-настоящему удовлетворен.

Хорошо, что я получил сообщение с несохраненного номера в моем телефоне как раз в тот момент, когда я закончил душить Эллу, снова входя в нее, потому что я идиот и поверил ей, когда она сказала, что принимает противозачаточные.

Это тот же номер, который насмехался надо мной по поводу Преждевременного погребения По: Границы, отделяющие жизнь от смерти, в лучшем случае теневые и расплывчатые. Кто скажет, где кончается одна и начинается другая?

Но на этот раз сообщение гласило: Готов к исповеди?

Я запираю спящую Эллу в своей комнате (этот дом полон темных сюрпризов).

Я впускаю отца Томаша в гараж, солнце еще даже не выглянуло.

Я специально припарковал McLaren и вывел Audi на подъездную дорожку именно по этой причине.

Священник одет в свою священническую одежду: черную рубашку и брюки. На шее у него висит крест Левиафана на черном шнуре, знак бесконечности и двойной крест сверкают серебром в свете гаража, напоминая мне о том, какой он священник.

Гараж чист и опрятен без моих машин, здесь вообще ничего нет, что мне и нравится: пусто.

Я закатываю рукава, опускаюсь на колени на цементный пол.

Отец Томаш вздыхает, стоя передо мной, сцепив руки за спиной. Ему около тридцати лет, у него густые каштановые волосы, которые длиннее на макушке, щетина, которую он позволил себе отрастить с тех пор, как я видел его в последний раз, после катастрофы в Сакрифициуме, несколько недель назад. У него карие глаза, густые брови сужаются, когда я смотрю на него, сидя на пятках.

Его руки за спиной, но я вижу хлыст, почти касающийся цементного пола.

– Всегда с кровью на руках, – пробормотал он про себя. А потом: – Ты уверен, что хочешь этого?

Но хотя его слова добры, я представляю, как он проповедует адские муки, говоря всем, что они попадут в ад и должны быть благодарны за это.

Он – официальный священник – шестерки, не имеющий никакого религиозного образования, кроме сатанинского. У него есть своя церковь, которая является его собственной маленькой смесью атеистов и гуманистов. Он лицензированный психотерапевт.

Я ему доверяю.

Он забирал меня из дома моих родителей, когда я был ребенком, когда дела шли плохо. После Малакая. После того, как я получила прозвище Мейхем, именно он потакал моим… желаниям.

Он и сейчас потакает.

Если бы кто-нибудь из шестерых знал, что он здесь, и если бы они знали, что он знает о моем маленьком подвальном дебоше, они бы, наверное, убили его за то, что он хранит мои секреты. Вот почему я знаю, что он будет продолжать это делать, даже несмотря на то, что он пытался убедить меня выпустить Рию. Он хранил мои секреты так долго, что было бы самоубийством рассказать кому-нибудь об этом сейчас.

Я стягиваю футболку через голову, бросаю ее на пол и опускаюсь на колени, положив руки на колени и склонив голову.

Он был тем, кто предложил мне сблизиться с Сид из-за нашей общей любви к поэзии.

Нет, спасибо.

Он также был тем, кто первым узнал, что Риа Куэвас жила-живет в моем подвале. Он догадался об этом, когда она – пропала.

Я не держу его номер в своем телефоне, потому что я не держу ничьих номеров в своем телефоне. Это способ сохранить остроту ума, или, может быть, я действительно такой мазохист. Но я не удивился, что он узнал об этом первым.

Он наблюдателен. Это то, что помогло ему выжить, имея дело с таким изменчивым культом, как мой, все эти годы.

– Не спрашивай меня снова, – рычу я на него в ответ на его вопрос. Я закрываю глаза, но не зажмуриваюсь. Я хочу дышать через это. Чувствовать каждую частичку этого.

До Сид я не делал этого долгое, долгое время. И я никогда не делал этого настолько, чтобы оставить шрам. Никогда не делал этого настолько, чтобы появились шрамы.

Но после нее, а теперь с Риа и Бруклин, я не могу насытиться.

– Ты знаешь, что если ты будешь продолжать в том же духе, это испортит твоё клеймо?

Я фыркаю, качая головой, но в остальном игнорируя его. Моя татуировка Unsaint – череп с буквой U через один глаз и дымом через другой – уже немного испорчена. Шрамы от Смерти Любовника, а теперь… это.

– Сколько? – спрашивает он, поправляя свою позицию. Я держу глаза закрытыми, но слышу, как он двигается.

– Столько, сколько потребуется.

Он выдохнул.

– Надо было сказать мне. Я бы отменил свои планы на ужин, – шутит он.

Я улыбаюсь, несмотря на себя.

– Должен был.

И тут он заканчивает говорить.

Первый щелчок кнута – это как шок для моего организма. Как если бы я зашёл под слишком горячий душ, что я тоже делаю. Это пугает меня, и мне приходится прикусить язык, чтобы не закричать. Но я не издаю ни звука, а во рту ощущаю вкус железа.

Отец Томаш дает мне пять секунд, прежде чем снова щелкнуть кнутом, прямо по тому же месту, по которому он только что ударил.

Он хорош, надо отдать ему должное.

Я сжимаю руки на коленях, копаюсь в штанах, но не издаю ни звука. Даже когда я чувствую, как моя плоть разрывается надвое, открывая незажившие раны, я не выпускаю из горла ничего, кроме собственного дыхания.

Вскоре он уже не ждет совсем, просто щелкает кнутом снова и снова, снова и снова. Я слышу свист, прежде чем он ударяет по моей плоти, и он обходит меня, так что стоит у меня за спиной, наблюдая, как он уничтожает меня. Я перестал прыгать, перестал вздрагивать.

Перестал дышать.

Перестал чувствовать.

Моя спина онемела от прилива огня. Мои глаза все еще закрыты, мои руки все еще сжимают штаны, но я все еще не произношу ни слова. Не произношу ни звука. Он продолжает идти, возвращаясь туда, откуда начал, и мой живот сжимается, когда мое тело пытается подготовить меня к удару по свежим ранам.

Он останавливается, и я понимаю, что крови должно быть довольно много. Сквозь оцепенение я чувствую ее тепло, стекающее по моей спине. Я сжимаю кулаки, готовый закричать, пока он ждет, но я знаю, зачем он это делает.

Это душевная пытка – держать мой гребаный рот закрытым, пока я истекаю кровью изнутри и снаружи, умирая от желания, чтобы он продолжал, чтобы это действительно прекратилось. Но если я скажу хоть слово, все закончится слишком быстро. И я все еще могу думать о них: Сид, Бруклин, Риа. Я все еще могу представить их жизни в моей голове и моих руках, что может случиться с ними, если я не исправлю все. Их судьбы лежат на моих плечах. Я уже испортил судьбу Сид. Я позволил своему отцу испортить судьбу Бруклин. А Риа? Остальные не были полностью моей виной, я могу это признать. Но Риа… она полностью на моей совести.

И как раз перед тем, как отец Томаш снова щелкнул кнутом, прямо по моему позвоночнику, заставив мое тело конвульсировать, выгибаясь назад, я подумал о ней.

Элла.

Моя новая игрушка.

Я хочу снова взять ее в свои гребаные руки и разорвать на части, просто чтобы уничтожить что-то без последствий. Без чувства вины. Ее жизнь, похоже, уже проебана, и я не имею к этому никакого отношения.

Я не могу ее спасти, да и не хочу. Но использовать ее?

Да. Я, блядь, хочу это сделать.

Десять раз подряд отец Томаш бьет меня по позвоночнику, а на одиннадцатый я прижимаю кулак ко рту, но это не имеет значения. Это бесполезно. Из моего горла вырывается придушенный всхлип, глаза слезятся.

Он останавливается, немедленно, и я ненавижу это.

Я вешаю голову, закрываю глаза, опускаю обе ладони на холодный цементный пол, задыхаясь. Я хочу лечь на него, на спину. Охладить мои ноющие раны. Но логически я понимаю, что так будет еще больнее. Я не двигаюсь, пытаясь перевести дыхание, пытаясь сосредоточиться на чем угодно, только не на боли.

– Маверик? – тихо говорит отец Томаш, и я слышу, как он снова встает передо мной.

Когда я открываю глаза, я вижу кровь, капающую с конца кожаной плети в маленькую лужицу на цементном полу.

Мои губы кривятся в улыбке.

Я поднимаю голову и встречаю взгляд священника.

– Все готово, отец.

Он хмурится, вздыхает. Я вижу то, что, как мне кажется, является моей кровью на его шее, всего несколько пунцовых пятен. Это заставляет мою грудь напрячься. Мой член твердеет.

Я хочу покрыть Эллу этой кровью. И ее.

– Мне нужно будет обработать эти раны, Маверик, – говорит отец Томаш с покорностью.

Иногда я удивляюсь ему. Он всегда кажется таким грустным, но когда я впервые захотел, чтобы мне причинили боль, нуждался в боли… именно он показал мне образы самобичевания. Это было понятие, о котором в детстве, после того, как я стал называть себя Мейхемом, я никогда не слышала. Плети? Да, я видел это. Но делать это с собой?

Это было в новинку.

Это казалось невероятным.

Но я сказала ему, что никогда не смогу сделать это достаточно сильно сам. Он ничего не ответил. Через неделю он принес плеть. Он не заставлял меня, но ему было двадцать два, а мне десять. Может быть, я должен был бы считать его таким же порочным и испорченным, как и все мы, но, наверное, когда ты вырос среди монстров, те, у кого самые тупые зубы, кажутся самыми ангельскими. Это как в кино, когда вы ставите большего злодея, и когда вы сравниваете его с другим злодеем, тот кажется благородным парнем, даже если он насильник, убийца или что-то еще.

Сейчас я на два года старше, чем был тогда отец Томаш, и я думаю о том, что я мог бы сделать с людьми. О том, что я уже сделал.

Да, отец Томаш не плохой парень. Он просто случайно столкнулся с демонами. Чтобы выжить, нужно истекать кровью, и нужно заставлять истекать кровью других людей. В противном случае, ты закончишь как падаль.

– Нет, – говорю я ему, отказываясь от его предложения. – Я сам о себе позабочусь.

Ложь, конечно. Я приму обжигающе горячий душ и буду надеяться, что не подхвачу инфекцию. Но если заражусь? Что может быть лучше для продолжения моего наказания, чем близкий к смерти опыт и посещение больницы.

– Итак, откуда ты знаешь Натали? – это настолько тонкий вопрос, насколько я могу спросить ее, что, черт возьми, с ней не так. И сейчас, когда мы сидим за моим обеденным столом друг напротив друга, с макаронами в тарелках, мне кажется неуместным просто спросить об этом, как я сделал, когда мы собирались трахаться в лесу.

Она запихивает оранжевую лапшу в рот, не глядя на меня. Я не так уж голоден, потому что я не под кайфом. И спина горит, а боль подавляет аппетит. Я надел толстовку, чтобы она не видела, как раны кровоточат сквозь футболку, и от лишней ткани становится еще больнее.

Она не спросила об этом, хотя расцарапала меня до крови.

Не то чтобы я мог ей что-то рассказать.

Я смотрю на нее, пока она наконец не сглатывает, а затем поднимает на меня глаза.

– Из ковчега, – она возвращается к еде, ее глаза блуждают по столовой. Я тоже оглядываюсь, пытаясь увидеть все ее глазами. Я понятия не имею, где и как она живет, но по любым стандартам эта комната… роскошна. Черные стены. Камин с абстрактной черно-красной картиной над камином – подарок моей матери. Светло-золотой потолок. Темная древесина твердых пород и двойные двери, ведущие на кухню.

Шторы закрыты, потому что я так люблю.

– Как ты можешь позволить себе все это? – спрашивает она, размахивая вилкой.

Я вскидываю бровь, но она не замечает. Она все еще запихивает еду в рот.

Я бросаю вилку и сцепляю пальцы вместе.

– С деньгами. Как у большинства людей.

Она смотрит на меня с полным ртом, и по ее красивому лицу расползается ухмылка. Я замечаю красное пятно под ее глазом. Оно уже исчезает. Может, это был просто прыщ или что-то в этом роде. Следы, которые я оставил на ней в лесу, уже исчезли.

Мне это не очень нравится.

Она тяжело сглатывает, и я боюсь, что она подавится, но она просто вытирает рот тыльной стороной ладони и разражается детским смехом.

– Да, но откуда у тебя деньги?

Странная постановка вопроса. В любом случае, я не буду на него отвечать.

– Что такое – Ковчег? – спрашиваю я.

Она опускает взгляд на свою пустую тарелку, между ее бровями появляется небольшая складка, когда она понимает, что больше не может запихнуть лапшу в рот.

Я закатываю глаза и толкаю свою тарелку через стол к ней.

Она улыбается мне и берет мою вилку, чтобы продолжить есть. Она выглядит такой счастливой и такой… молодой.

Я думаю, что она не собирается отвечать мне, и мне хочется наброситься на нее, но она наконец говорит, жуя: – Это… школа.

Она запихивает в рот еще одну порцию лапши, не смущаясь тем, что ест так, как не ела уже несколько дней.

– Тебе девятнадцать. И в Александрии нет колледжа под названием – Ковчег.

Ее бледное лицо приобретает легкий оттенок розового. Она откладывает вилку и кладет руки на колени.

– Это не академическая школа.

Я ничего не говорю, ожидая, пока она закончит.

Она смотрит вниз на стол. Затем она вздыхает, качает головой и встречает мой взгляд. Я уже знаю, что прежде чем она откроет рот, она больше ничего мне не скажет.

– Не имеет значения. Все закончится, когда я уйду отсюда, верно?

Я даю ей легкую улыбку. То есть, наверное. Секс на одну ночь не совсем чужд мне, хотя я обычно не готовлю для них две порции еды, так что это что-то новенькое. Но опять же, тот вид секса, который ей нравится… мне он чертовски нравится. Не многие люди любят это. Если она любит, и я люблю, мы могли бы сделать это регулярным.

– Ты хочешь, чтобы это закончилось? – когда я задаю этот вопрос, мне интересно, сколько у нее было связей на одну ночь, но я не хочу этого знать, поэтому не спрашиваю.

Она пожимает плечами, смотрит на свою тарелку.

– Разве у тебя нет девушки или чего-то подобного?

Я не могу удержаться от смеха.

– Если бы у меня была девушка, зачем бы я тебя трахал?

Она хмурится, глядя на меня. Ее глаза не отрываются от моих. Я знаю, что она видела татуировку на моем лице, но она никогда не смотрит на нее. Мне это нравится.

– Может, вы поссорились. Всякое бывает.

– Боже, Элла, что за отношения у тебя были?

Она сужает глаза на меня.

– Так у тебя нет девушки?

– Нет.

Просто девушка, запертая в моем подвале.

Она кивает, как бы про себя.

– А у тебя? – я нажимаю. Если у нее есть парень, я просто сброшу его со скалы, чтобы продолжать трахать ее. – Ты часто изменяешь своему парню с незнакомыми мужчинами, которых встречаешь в лесу?

– У меня нет парня. Я только переехала сюда несколько недель назад. И ты не был незнакомцем. Ты был другом Натали.

Это, наверное, самое большое количество слов, которое она сказала мне за один раз.

– Это уже перебор, – я скрещиваю руки и откидываюсь на спинку стула. – Мы с Натали не совсем друзья. Она встречается с моим братом.

Ее глаза расширяются.

– Атлас – твой брат?

О боже.

– Нет, нет. Не буквально. Я просто знаю его всю свою жизнь.

Она прикусила губу, глядя в стол, как будто размышляя.

– Откуда ты переехала? – спрашиваю я, чтобы вывести ее из задумчивости. Кажется, когда она исчезает там, она мало говорит, а я еще не закончил задавать ей вопросы.

Она немного корчится.

– Изначально? Западная Вирджиния. Я часто переезжаю.

– Трахаешься с парнями везде, куда переезжаешь?

– Бегаешь за девушками каждую ночь в лес?

– Может быть.

Она смеется, отталкивает свою тарелку.

– Иногда, – признается она, отвечая на мой вопрос.

Мне не нравится ответ, но я не знаю почему. Я говорю себе, что это потому, что она всего лишь ребенок. Ребенок, которого я бил, трахал и ставил синяки, но все же.

– Пойдём наверх, – я встаю на ноги, ножки стула скребут по полу позади меня.

Она сдвигается на своем месте.

– Мне нужно домой.

– На работу?

Она качает головой.

– Родители?

Еще одно невербальное – нет.

– Черт, ладно, тогда просто выкладывай.

– Я просто хочу побыть одна. Я не люблю разговаривать.

Я на мгновение ошеломлен молчанием. Не у многих людей хватило бы смелости сказать такое тому, кого они только что встретили, не говоря уже о том, кто только что приготовил для них еду, даже если это была лапша.

Я не совсем уверен, что она говорит мне правду. Больше похоже на то, что она хочет уйти от меня, но я ей нравлюсь.

Может быть, поэтому она хочет уйти. Я это понимаю.

Я улыбаюсь ей.

– Хорошо. С моим ремнем на твоем горле ты не сможешь говорить.

Ночь наступает слишком быстро.

Элла словно плывет по лестнице, как будто то, что я сделал с ней там, наверху, оставило у нее пружину в шаге, а не синяки на коже.

– Поторопи свою задницу, – огрызаюсь я, натягивая толстовку. – Мне нужно тебя подбросить, а я уже опаздываю, – я сказал ей, что встречаюсь со своими – братьями. И это правда.

Она спрыгивает с последних двух ступенек, ее зеленые глаза смотрят на меня, пока я провожу рукой по волосам. Она ничего не говорит – кажется, она никогда ничего не говорит – и просто не спеша надевает свои сапоги до бедер, садясь на нижнюю ступеньку моей лестницы.

Я вздыхаю, прислонившись головой к двери.

– Где ты вообще живешь?

Она фыркает.

Я наклоняю подбородок, чтобы посмотреть на нее. Она застегивает сапоги, встает на ноги и разглаживает платье. Оно помято. Ее губа распухла. Волосы в беспорядке на макушке.

Она выглядит чертовски потрясающе.

– Далеко отсюда, – она проводит рукой по беспорядочному пучку, завязанному резинкой, которую она заставила меня найти для нее, поскольку, очевидно, у меня нет резинок для волос. – Я найду попутку.

Она достает из лифчика телефон, о котором я даже не подозревал.

Мой рот раскрывается, когда она листает его, как будто она действительно думает, что я позволю ей подвезти ее. Ворота в этот район охраняются вооруженными людьми, в любом случае. И да, конечно, если бы она была просто нормальной женщиной, я бы, наверное, просто позвонил им и сказал, чтобы они пропустили такси.

Но она более чем в порядке.

Я выхватываю телефон из ее рук, и она смотрит на меня так, будто хочет дать мне пощечину, уже в четвертый раз.

Я прижимаю палец к ее губам.

– Я отвезу тебя домой, – я убираю телефон в карман, другая рука все еще на ее губах, и она пытается укусить меня за палец. Я выхватываю его прежде, чем она успевает. – Ты сумасшедшая сучка, ты знала об этом?

Она ничего не говорит, просто проходит мимо меня и поднимает средний палец, открывая дверь. Эта малышка полна гребаных сюрпризов.

Она действительно живет далеко, и живет в трейлерном парке. Не думаю, что я когда-либо в своей жизни был в трейлерном парке, но это очаровательно. Там грунтовая дорога, полная выбоин, которые мне приходится аккуратно объезжать – она смеется над этим – и там есть машины, которые стоят больше, чем сами гребаные трейлеры, что просто… не имеет смысла.

Моя машина – это небольшое дополнение. Но мой дом… он стоит в четыре раза больше, чем McLaren.

Неважно.

– Какой из них твой? – спрашиваю я ее.

Она не отвечает несколько секунд, пока я маневрирую, объезжая очередную гребаную выбоину, и мне хочется ее задушить. Если я проеду ее и мне придется повернуть назад, я буду в бешенстве. Я уже опоздал, моя спина горит, и я могу больше никогда не увидеть эту девушку, что, возможно, и к лучшему, но меня это иррационально раздражает.

– Последний, – наконец отвечает она мне.

Я поворачиваюсь, замечаю, что снаружи не горит свет, а на грязной подъездной дорожке нет машины. Входная дверь почти слетела с петель, а крыльцо выглядит так, будто может рухнуть в любую минуту.

Она потянулась за ремнем безопасности.

– Подожди, – говорю я, выключая фары. Я не очень хорошо знаю этот район Александрии, но я не хочу, чтобы мне пришлось зарезать любого, кто попытается выманить у меня деньги. Я понимаю, что, возможно, это чересчур, и я веду себя как сноб, но опять же… случались и более странные вещи.

Она смотрит на меня, но все равно расстегивает ремень безопасности. Она смахивает с лица прядь волос, заправляя ее за ухо. Ее губа все еще красная и распухшая, и это заставляет меня напрячься, и мне трудно думать о том, что именно я хочу ей сказать.

– Останься со мной еще на одну ночь.

Она фыркает, глядя в окно. Но она не выходит, так что…

– Только не говори мне, что тебе сегодня не было весело.

– Ты работаешь?

– Прости?

Сегодня воскресенье. Даже если бы у меня была нормальная работа, есть шанс, что я сегодня выходной.

Она поворачивается и смотрит на меня.

– Ты работаешь?

Да. Я убиваю людей, чтобы заработать на жизнь. Иногда и для развлечения.

– Да.

– Чем ты занимаешься?

Интересно, упоминала ли Натали название Несвятые, но я не собираюсь поднимать эту тему.

– Это не твое дело.

В свете приборной панели я вижу, как ее рот растягивается в улыбке.

– Здесь кто-нибудь есть? – спрашиваю я, жестом указывая на ее дом, помня, что ей, блядь, девятнадцать. Такая чертовски молодая.

– Это не твое дело, – парирует она мне.

Я провожу рукой по лицу, думаю о том, чтобы отпустить ее. Позволить ей уйти.

Отпустить ее.

Вместо этого я протягиваю руку через консоль и хватаю ее за горло. Ее дыхание вырывается в порыве, но это не мое воображение, я вижу, как загораются ее глаза.

– Когда я задаю тебе вопрос, Элла, я хочу, чтобы ты, блядь, ответила на него, – я не уверен, что это игра. Я не отношусь к девушкам вежливо, но я не всегда делаю… это.

Это игра? Границы между нашим сексом и… реальностью… начинают стираться.

Мне это нравится. Она спасение, и, Боже, она хороша тем, что позволяет мне забыться в ней.

Ее дыхание вырывается с тихим стоном, а мой член набухает в джинсах. Я, блядь, опаздываю. Мой отец будет там. Люцифер может убить его раньше, чем я успею, и Элайджа получит мою голову.

Мы не пропускаем Совет.

Никогда.

– Нет, – тихо говорит она. – Никого нет дома.

Это значит, что у кого-то в ее семье есть машина, что хорошо, я думаю. Но я вспоминаю, как она съела больше макарон с сыром, чем я. Как она предложила снова поесть после того, как я приготовил ей яичницу, потому что, когда я не под кайфом, я иногда забываю о еде.

Как она предложила приготовить еду.

Я сделал это, потому что она гостья и гостья, которую я трахал, но все же… Она не маленькая девочка. У нее толстые бедра и толстая задница, большие сиськи, но талия узкая, и я не думаю, что это только от хороших генов.

– У тебя хотя бы есть еда?

Ее глаза расширяются, а затем быстро сужаются, и она вырывается из моей хватки, хватаясь за ручку двери. Она поднимается, врывается холодный воздух, и она выпрыгивает из моей машины, как будто я ее укусил.

Я делал это раньше, и она не убегала так.

– Иди на хуй, Маверик.

Я закатываю глаза, поворачиваю голову и стону. Я не хотел ее обидеть, но, черт возьми, состояние ее дома, ее урчание в животе, то, как она с головой погрузилась в гребаный плавленый сыр и лапшу…

Неважно.

У меня нет на это времени.

Я закрываю ее дверь, жду, пока она зайдет внутрь – без ключа, что я осознаю с немалой долей ужаса – а потом отправляюсь в Совет, включаю Erased by Essenger. Кажется, это чертовски уместно.

Я прислонился к машине, зажал косяк между пальцами, пока мои братья обступили меня. Похоже, я все-таки не опоздал.

Люцифер прикуривает сигарету, обхватив ее рукой в перчатке, чтобы отгородиться от горького ветра. Здесь чертовски темно, а ведь еще нет и шести. Зажигалка Люцифера освещает бледные плоскости его лица, впадины щек, когда он вдыхает, прикуривая.

Я видел, как он взглянул на обширную лужайку за Санктумом, когда выходил из своего BMW, но в остальном он ничего не сказал о своем мертвом отце. Ни сегодня, ни с тех пор, как он его убил.

Неудивительно, что он считает, что убить собственного отца должно быть чертовски легко.

Эзра засунул руки в карманы куртки, его темные ореховые глаза смотрят на меня, когда он стоит справа от меня. Я чувствую его запах алкоголя отсюда. Я хочу что-то сказать по этому поводу, но я сейчас под кайфом, так что, что тут можно сказать? Его Audi вышла из мастерской, как новенькая, и мне интересно, сколько времени пройдет, прежде чем он снова ее испортит.

– Слушай, он собирается спросить тебя о Риа. Прошло уже достаточно времени, – говорит он своим глубоким голосом. Я помню, как завидовал ему в детстве, как его голос менялся раньше нашего. Тому, как у него появлялись девушки раньше, чем у нас. Девушки, которых он хотел.

Потому что, я думаю, мы все получили несколько вещей, которые мы не хотели, некоторые из них связаны с женщинами. И я думаю, что то, от чего он бежал с тех пор, как узнал, что Джеремайя сделал с Сид, имеет к этому какое-то отношение.

Как обычно, никто не спрашивает. Никто не рассказывает. Люцифер был единственным среди нас, кто признал правду о своих пытках, и то только потому, что однажды на стриптизе я сам увидел, как руки Пэмми обхватили его член.

Я хотел перерезать ей глотку прямо тогда.

Он молча просил меня через ее разбитое окно не говорить ни слова.

Я не сказал.

Я думаю о том, как приятно было слышать ее крик. Опустить молоток на ее гребаный череп.

Я не говорю ни слова, просто продолжаю курить, ожидая, что Эзра посоветует, как справиться с его отцом. Новый Доминус. Эзра должен был поговорить с ним сегодня утром, перед этим Очень Важным заседанием Совета, на котором должен появиться мой киска-отец.

В моей книге Элайджа в порядке, но это не имеет большого значения. Моя книга полна грехов. Грехов, предназначенных для пыточного порно, домов с привидениями. Психиатрические отделения.

Кейн переминается на ногах слева от меня, но ничего не говорит. Атлас поправляет кепку напротив меня, рядом с Люци, потирая глаза. Никто не выспался прошлой ночью, я так понимаю, учитывая, что в Либере сработала чертова пожарная сигнализация.

Эзра выдыхает воздух, от него веет холодом.

– Он сказал, что раз она подписала NDA, то пока она его соблюдает, все будет в порядке, – он смотрит на меня секунду, и я понимаю, что он еще не закончил. Я знаю, что эти вещи не так просты. – Пока, – наконец добавляет он.

Я выпускаю дым через нос, бросаю сигарету и размалываю ее под ботинком. На мгновение никто ничего не говорит.

Я поднимаю голову и смотрю на звезды. Здесь они чертовски яркие. Даже темные облака, заслоняющие луну, не могут скрыть их все. Я поднимаю глаза вверх, повторяя: – Пока.

– Да, – продолжает Эзра. – Но ты же знаешь, что мы не можем доверять ей все, что она знает.

– Ты имеешь в виду, что наши родители занимаются секс-торговлей? – бросает Атлас, раздражаясь.

Я напрягаюсь, наклоняю голову, чтобы посмотреть на него, но он смотрит на Эзру.

– Я имею в виду, не думаете ли вы, ребята, что мы должны, я не знаю, блядь, что-то сделать с этим? – Атлас продолжает, теперь оглядывая всех нас, его челюсть тикает.

Похоже, он собирается попросить меня убить моего отца тоже. Фантастика.

Кейн отвечает первым.

– Давайте не будем делать вид, что мы не знали, что это происходит, – говорит он спокойно. Со своим обычным безразличием. Секс-торговля, наркотики, машины, чертова погода – для Кейна это все одно и то же. Он пожимает своими массивными плечами, шерстяное пальто, которое он носит, подогнано по фигуре бойца. – И давайте не будем обманывать себя, думая, что можно что-то сделать, – он смотрит на Атласа. – Это наша жизнь. Мы здесь не для того, чтобы быть революционерами. Изменить мир, – он смотрит на собор перед нами, свечи мерцают в витражных окнах. – Мы здесь, чтобы делать то, что нам говорят. Чтобы почтить наши семьи. А остальные? Оставь это геройское дерьмо для кого-нибудь другого.

Атлас выглядит раздраженным, что интересно. Он не равнодушен, как Кейн. Просто обычно он более спокойный, веселый. Сегодня, однако, что-то выводит его из себя. Поэтому, будучи собой, я просто иду на это.

– Вы с Натали нормально добрались домой вчера вечером? – спрашиваю я его, засунув руки в карманы.

Люцифер ухмыляется, бросая сигарету и глядя на влажный тротуар. Да, он может смеяться, ведь он получил свою девушку. Меня не слишком волнует то, что произошло с Атласом и Натали, но что-то в чертовом злорадстве Люци выводит меня из себя.

Я не свожу глаз с Атласа.

– Мы поссорились, – признается он, в его словах слышится раздражение. – Все идет не… хорошо.

Я думаю о том, какой раздраженной выглядела Натали прошлой ночью. Может, они поссорились из-за таблеток?

– Может, это и к лучшему, – говорит Эзра рядом со мной. Он оглядывает группу. – Никто из нас не достаточно зрелый, чтобы жениться.

Люцифер смотрит на него, его ухмылка исчезает, но Эзра продолжает говорить. Интересно, думает ли он о прошлой ночи? Люцифер без футболки в кресле напротив него и та девушка. Но это была вина как Эзры, так и его. Может быть, Эзра просто пытается подставить Сид и Люцифера. Интересно.

– Я думаю, Люци доказал это всего несколько недель назад, на Sacrificium. Много людей должно было умереть, чтобы он получил свою девушку…

– Эй, мужик, почему бы тебе не заткнуться? – прорычал Люци.

Я чувствую легкое возбуждение, когда он злится. Я знаю, что это делает меня плохим человеком, но я уже знаю, что я плохой человек. Так кого это, блядь, волнует? У него нет девушки, запертой в подвале, пока он решает ее судьбу. Он уже решил судьбу Сид, и теперь просто держит ее взаперти в своем доме. Интересно, как сильно он ей насолил прошлой ночью, насчет гребаной Пэмми.

Эзра смеется.

– Думаешь, ты разобрался с Сид? – бросает он вызов Люци, делая шаг к нему, разрывая наш круг. – Прошлой ночью не похоже, что ты был так уверен.

О, так он пошел туда. Рад, что это сделал кто-то другой.

– Ты думаешь, все уладилось? – он качает головой. – Я так не думаю, чувак. Джеремайя Рейн?

Я немного напрягаюсь, когда он это говорит, моя спина кричит от боли при движении, но я молчу. Эзра насмехается.

– Ты думаешь, он позволит тебе оставить ее у себя? Где она сейчас? От этих охранников нельзя откупиться? Думаешь, Джеремайя не сделал бы для нее то, что сделал ты?

Несколько секунд я просто вижу, как дыхание Люцифера вырывается с холодом, его грудь вздымается от сдержанности. Но потом он, видимо, решает похерить все это, потому что он закрывает пространство между собой и Эзрой, и инстинктивно Атлас делает шаг назад, а Кейн – шаг вперед. Я остаюсь на месте, у своей машины.