Текст книги "Пожиратель снов (СИ)"

Автор книги: К. Линкольн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Мне было все равно, кто вокруг. Я не выиграю спор на японском. Даже папа ругался с мамой на английском.

– Папа не опасен. Он никому не навредил бы.

– Карга, что душила тебя, злая? Она защищала свой клан от чужаков. Хераи-сан стал бы мешкать, если бы Хайк прижал нож к твоему горлу?

– Хайк – зло. На Хайке нужно использовать особые умения.

– Хайк – человек. Другие правила, – выпалил Кен на английском. Ха. Кен злился, раз сменил язык. Очко было за мной.

– Да? Если он человек, как Улликеми использует его?

– Не знаю, – сказал Кен. Его ладонь коснулась моей щеки. Я отвернулась, не желая краснеть как гирлянда Марлин. Не желая его руку на мне.

«Убийца».

Хайк был злом. Я забрала то зло в себя. И карга Дзунуква. И Улликеми. Я еще не навредила кому-то до крови. Какой бы я ни была, какой ни становилась, разница была очень важной.

Но если Кен попробует свои особые умения на папе…

Желудок мутило, желчь подступила к горлу.

Двери открылись.

– Фонтан Скидмор, – сказал Кен.

«Уже?»

Он взял меня за локоть и помог выбраться из трамвая. Как только тротуар оказался под моими ногами, я вырвалась из его хватки.

Тени стали обретать силуэты. Светло серым был край навеса из моста Бернсайд над нашими головами, за ним открывались ярко площадь Энкени и фонтан. Мое зрение. Слепота была временной. Не стоило паниковать.

– Кои, – сказал Кен с предупреждением в тоне. Он вдохнул сквозь зубы с шипением. – Фонтан может быть пустым в это время дня?

– Вряд ли.

Глава двенадцатая

Пятая симфония Бетховена прорезала тяжелую тишину. Я порылась в карманах и выудила свой телефон.

– Это я, – сказала Марлин. – Папа в порядке?

– Не знаю, – сказала я.

«Дай мне еще пару минут избавиться от слепоты, уклониться от Улликеми и забрать папу у разозленной американской сойки».

– Я… мне страшно тут одной.

– Потерпи еще немного, – сказала я. Тон прозвучал резче, чем я хотела.

Голос Марлин прервался всхлипом.

– О, Кои, просто ты говорила о магии и всем остальном… Но, Кои, это папа. Я не могу его потерять, как и кого-нибудь еще. Я просто не могу.

Марлин никогда еще не была так близка к истерике. Даже на похоронах мамы она держалась, помогая нам держаться.

Я кашлянула. Я моргала, и тени становились четче. Ерзающее пятно слева явно было Кеном.

– Сестра, – сказала я на диалекте Хераи. – Оставайся та и жди. Знаю, это тяжело.

– Я вызвала полицию, – ответила Марлин на английском.

– И?

– Я не говорила о баку или том профессоре. Просто сказала, что папа с болезнью, и мы не можем его найти, и что ты думала, что кто-то удерживал его против воли…

– Марлин, – сказала я с усталостью в голосе.

– Знаю. Знаю. Но ты не отвечала на звонки и сообщения. Я не знала, что делать.

Тяжелое признание. Она была на грани. Я почти слышала, как она заламывала руки.

Я глубоко вдохнула. Это не было виной Марлин.

– Знаю, это тяжело. Но позволь мне разобраться с этим.

– Полиция может помочь. Я дала им код твоего телефона. Они сказали, что отправят патруль, чтобы проверить ситуацию.

Полиция не могла ничего сделать с Хайком и Улликеми, но Кваскви было бы забавно смотреть на мужчин в синем в качестве моей поддержки.

Кен недовольно прошипел:

– Будет сложно объяснить твое вмешательство в это, – тихо сказал он. – Полиция склонна все усложнять. Когда они видят дело Тех, они хотят вмешаться.

«Просто прекрасно», – я пронзила его взглядом, намекая, что это мой разговор.

– Я заберу папу. Приведу его домой примерно через час.

– Приведешь папу?

– Да, – сказала я. Или взорвусь, пытаясь. – Но мне нужно, чтобы ты посидела на месте и никому больше не звонила.

– Ладно, – сказала она слабым голоском, и я представила ее шестилетней, с короткими спутанными от беспокойного сна волосами. Мама настаивала, что под кроватью нет чудовищ. Она была смелой ради мамы.

«Придай мне смелости, сестренка», – мы обе знали, что настоящие чудовища уже не прятались.

– И найди мне тройной латте, пока ждешь, – сказала я, надеясь, что мой ворчливый тон заставит ее думать, что все в порядке.

– Заканчивай, – сказал Кен.

Я отмахнулась, но Кен шлепнул меня рукой.

– Кваскви тут.

Хлопали крылья, словно сотню флагов трепал ветер на площади. Я прищурилась, увидела синие силуэты на чаше фонтана. Они окружили скульптуру женщин, несущих квадратный пьедестал на плечах.

– Мне пора, – сказала я и закрыла телефон.

– Оставайся под навесом, – сказал Кен, шагая к чаше.

Все становилось четче, уже не приходилось щуриться. Временная слепота была даже на пользу.

– Ни за что, – я пошла за ним. Он резко замер, и я врезалась носом в его спину.

Мягкий хлопок, теплая сила тела, к которому я легко могла прильнуть.

Я отдернула руки.

– Ты будешь мешать, – сказал Кен.

Его спина оставалась передо мной. Не помощь, а препятствие.

– Чему? – сказала я, смелая, пока не видела его лица. – Твоим умениям, которые так ценит Совет? Что ты задумал? Убить соек?

Кен повернулся ко мне, глаза стали черными. Моя шутка была плохой. И посылать Кена за Кваскви было неправильно. Не было времени на бой или соперничество. Я была в долгу перед Кваскви за то, что выдала его имя, и Кен был в режиме атаки, резко дышал. Если он возьмется за это, всему быстро придет конец.

– Дай поговорить с ним, – я прошла мимо него.

– Ты не видишь, – сказал он.

– Становится лучше, – вопли птиц утихли. Их синие силуэты застыли на краю фонтана, и струи в нем стали бить в полную силу, а не слабым потоком.

Кен зарычал, и мне не нужно было видеть, чтобы знать, что он снова становился лисьей версией себя. Не было времени на сомнения, когда Кен почти бросился в атаку, и вот-вот могла приехать полиция.

Я понюхала. Кардамон. Улликеми был неподалеку.

Я оставалась под навесом, скрытая от дождя, и замерла.

– Кваскви, – сказала я ждущим птицам. – Я здесь. Спасибо за заботу о моем отце. Я готова избавить тебя от бремени.

Тишина оглушала. Влажный воздух сгустился, был приторно сладким от пряностей, давил на кожу, но сойки не двигались.

Я кашлянула, горло саднило.

– Мы договорились.

Предупреждение покалывало мою шею сзади, как и чувствительные уши.

Через миг сойки завопили. Перья сияли синим для моего серого зрения, и они собирались перед фонтаном.

Кен потянул меня за руку, чтобы я отошла дальше под навес, но я стояла на месте.

– Уже не так просто испугать, – сказал голос из центра облака соек. – Быстро потеряла ту невинность, да?

Воздух затрещал, сойки полетели во все стороны, забрались на железные арки за фонтаном и колонны Первой Авеню.

Кваскви вышел из-за фонтана, черная кожаная куртка с цепями и сапоги со стальными носами звенели на площади. Его волосы были заплетены рядами, он уже не выглядел как простой паренек. Он был готов воевать, и Кен почти начал бой. Это не поможет папе.

Моргая так, что слезы потекли по щеке, я прижала кулаки к глазам и потерла. Ладони промокли, но площадь теперь было четко видно.

Другое дело.

– Я пришла за отцом, – твердо сказала я, но сердце безумно билось, как живая креветка в аквариуме ресторана папы. Я стояла на ногах, потому что боролась с хваткой Кена.

– Выходи, – провел Кваскви. – Постой, – сказал он. – Ты не можешь рисковать. У тебя больше нет имен, которые можно дать другу-змею, чтобы спасти свой зад.

Кен снова зарычал. Я просила мысленно, чтобы он оставался за мной. Мужское соперничество душило не хуже кардамона.

Я выскочила из-под навеса здания под моросящий дождь.

Я опустилась на колени на мокрой брусчатке перед Кваскви, склонила голову как самурай в историческом сериале папы на «TVJapan».

– Прошу прощения, – сказала я. Остывай уже, Кваскви. – Я в долгу перед тобой.

– Не надо, – сказал Кен. Его ноги появились сбоку. Он недовольно шипел. – Это глупо. И теперь Улликеми знает, где ты.

Кваскви рассмеялся.

– Это не принуждение. Она невинна и не знает, что говорит.

– Хорошая попытка, кицунэ, – сказал Кваскви, скаля большие зубы в широкой улыбке. – Но на площади, когда она повалила Дзунукву и Братьев-медведей, она не выглядела так. Она – Та. Ее слова сковывают.

«Она – Та».

Больше не было попыток обойти это. Я была баку. Я отрывала фрагменты снов и ела их силу.

Я вспомнила больше слов самураев. Я старалась звучать вежливо, насколько могла на английском.

– Покорно прошу вернуть моего отца мне, как мы и договаривались.

– Мне нравится такое, – сказал Кваскви. – Постой еще пару минут на коленях, и мы посмотрим.

Дождь пропитал мои волосы, окутал запахом Улликеми. Его зеленая энергия была на площади, напоминая перегорающую лампу.

– Ее отец, – прорычал Кен. Он прижал ладонь к моему плечу, чтобы я встала.

– Спокойно, – сказал Кваскви. – Ваш дружок-змей не прибудет в ближайшую минуту.

– Я знаю, что поступила неправильно, но ты знаешь, что это было из-за неведения.

Кваскви спокойно прислонился к мокрому краю фонтана, словно сдерживался, чтобы не задушить меня моей толстовкой.

– Неведение, пф. Хераи держал тебя в неведении. Если бы он извинился, это уменьшило бы твои страдания? – Кваскви сделал три шага вперед. Гнев исходил от него волной жара. – Нет прощения за предательство Буревестника.

Кен будто пожал плечами, мышцы напряглись на его теле. Его рубашка раскрылась, и было видно скрытые ножны на поясе и черный знак на груди. Сложный кандзи старого стиля с завитками.

Длинный тонкий кинжал оказался в его руки, хищные глаза не скрывали желания убить.

– Хватит, – сказал Кен.

Кваскви застыл как статуя гнева.

– Мы закончим с этим сейчас, – процедил он.

К краю дороги подъехал Субару. Двери открылись, и близнецы в футбольной форме – с целыми конечностями – вытащили обмякшее тело с пассажирского места.

«Папа!».

Я побежала к машине. Близнецы толкнули папу ко мне. Я едва поймала мертвый вес, пошатнулась под длинными конечностями. Ладонь папы задела мою щеку.

Все мышцы в моем теле застыли. Мир не двигался, а я была снарядом, неслась в яркую синеву, мчалась среди золота. Мышцы спины двигались так, как не должны были. Изнутри меня пронзал жар, вопли пронзали мой разум, терзая его, прогоняя все людское.

Я парила, крылья могли нести меня вечно над широким пространством изумрудного моря. Резкий запах древний камней, покрытых весом океана. Тень мелькала в глубинах внизу, завидуя, что я летела свободно на солнечном ветре, поддерживающим мои крылья, пока он тонул в водной темнице.

Буревестник.

Копия видения, которое вызвал во мне Улликеми.

Я задыхалась, ощутила ладони Кена на своей спине словно через слои одеял. Я была заперта в видении Буревестника. Нет, не видении. Это был фрагмент, и он снился папе.

Шок погрузил меня глубже в сон. Я впивалась в остатки воли. Я еще не получала фрагменты от папы, не видела его сны. Но ему снилось видение Буревестника, и я попала в ловушку с ним.

Я держалась обрывком себя за тело папы, ощущение пропало, но тут мою щеку с порезом пронзила боль – Кен ударил меня? Но это вытащило меня из сна лишь на миг, а потом синее небо снова окружило меня.

Мощь бьющихся крыльев вызывала гром, вопль терзал мою волю на клочки.

Разум Кои замер на острие ножа. Мне нужно было вырваться из этого фрагмента, или я утону в слившемся с реальностью сне. Как папа.

Папа?

«Я нужна папе. Нужна Марлин».

Боль и дрожь конечностей на холодном камне или роскошь полета?

«Кои. Кои А. Пирс. Сосредоточься».

Опустись все ниже, в себя, прочь от безграничного неба и ласки воздуха.

Я впитывала картинки из своих костей: сестра, женщина, дочь. Мама в пледе. Кирпичные здания Портлэнда под дождем. Строчки кода на моем ноутбуке. Папа за столом в пижаме, тревога пролегла морщинами на его лбу, пока он спрашивал, что мне снилось ночью.

«Я – баку».

Жар проник в мои кости, формируя плоть, и я осознавала границы своего тела.

Пожиратель снов. И сильный сон грозил поглотить меня. Я не хотела бороться с ним – было бы чудесно сдаться этой ужасной красоте, принять ее, чтобы она наполнила такое ничтожество, как я, проглотила меня.

Слабый голос донесся до меня: «Почему ты боишься баку в себе?».

Не страх. Сильный голод. Ради силы. Ради тепла. А если, став баку, я не смогу быть Кои?

Не важно. Я буду бороться. Обеими частями себя. Не частями – это была я. Я была всем этим, и не было только баку или только Кои. Была я.

Мне нужно было съесть сон Буревестника, как я сделала с Улликеми. Съесть сон сильного Того. Но когда я сделала так с Дзунуквой, она кричала, словно с тем фрагментом я проглотила часть ее сущности.

Я надеялась, что не наврежу Буревестнику.

Я перестала бороться с безграничной свободой неба. Крылья несли меня вверх сияющей стрелой, направленной к солнцу. Ощущение накрыло меня лавиной, я тонула в золоте и синеве. Солнце было приятной обжигающей болью, пока я взлетала все выше.

Я ощущала трепет. Да! Я могла охватить эту силу, вобрать ее. Видение ускользнуло, холодные камни возникли под моей щекой, промокшая одежда давила на потную кожу. В меня впивались взглядом темные глаза кицунэ.

Через миг я вернулась, летела по бесконечному небу без облаков к яркому солнцу.

Сон Буревестника, живой уголек истории Буревестника.

«Гори, уголек».

Я тянулась к угольку, разжигала его. Я охнула, грудь сотряс вдох, и огонь вспыхнул ярче. Каждая клетка моего тела страдала, но сон разгорелся ярче солнца Буревестника, вливал жар и энергию в каждую клетку моего тела, наполняя меня горячей силой.

Пронзительный вопль орла донесся сверху, разбивая синеву на кусочки паззла, которые падали, открывая белые колонны и тяжелое от туч небо. Дождь моросил на мое лицо.

«Милые облака. Прекрасная слякоть».

– Что она сделала? – закричал Кваскви.

– Она – баку, – сказал Кен.

Лишь миг радости, и я ощутила отдачу. Жар пробежал по позвоночнику к моей шее. Пульс заполнил голову. От шеи растекался жар, давление словно жарило кости. Шипы пронзили мои виски. Легкие сжались, всхлипнув. Кислый вкус во рту был как ферментированные натто папы. Я сделала это. Съела сон наяву от Буревестника, сломала его хватку на мне. Теперь я была исполнена золотой сущности Буревестника.

«Магия смерти».

Площадь Энкени, размытая от дождя, появилась во всех красках. Синие сойки покрывали арки. Мутная вода ниспадала с гранита фонтана в чашу, и только это двигалось на площади.

Кен был напротив Кваскви и лысого парня. Мужчины чуть склонились вперед, словно боролись с ветром, жестокость пропитала воздух.

Вдали заворчал гром.

Больше энергии потекло из моего живота в раскалывающуюся голову. Я смаргивала слезы, встряхнула себя и поднялась на ноги. Площадь накренилась, краски грозили смешаться в мокром калейдоскопе.

– Назад, – прохрипела я, шагая вперед. Я прошла к руке Кена и ударила лысого парня по зеленой груди.

Парень отлетел, врезался в лобовое стекло машины с треском.

Кен повернулся.

– Кои!

Часть давления в черепе, грозящего разбить его, пропала после удара по лысому парню. Я прижала ладони к вискам.

«Думай. Что мне делать?» – тревога не давала мыслям выбрать что-то полезное.

– Где папа?

– Ты в порядке?

– В полном, – сказала я и шагнула к Кваскви.

– Эй-эй, – он поднял руки перед собой. – Назад.

Кости казались невероятно тяжелыми, тянули вниз мою плоть, пульсируя в такт с ритмом в голове. Глаза жгло.

– Где папа?

Кен кивнул в сторону остановки трамвая.

– Он под навесом, вне дождя.

– Я доставил его целым и невредимым, – сказал Кваскви. – Я выполнил наш уговор.

На миг воздух вокруг меня вспыхнул золотом, обжигая легкие, словно я проглотила свежий васаби.

Вдали стало слышно вой сирен. Кваскви сунул руки в карманы джинсов. Уголок его рта приподнялся.

– Бесполезная вещица, которую дали в обмен на мою щедрую заботу о Хераи Акихито, – продолжил Кваскви. Он вытащил мелкий предмет из кармана и поднял.

Мое кольцо.

Он легко бросил его в фонтан.

– Без глупостей, – сказал Кен стонущему парню, слезшему с машины. Его товарищ хотел сесть за руль, но передумал от взгляда Кена.

– Не совсем целым и невредимым, – процедила я. Все силы ушли на то, чтобы не стукнуть Кваскви.

– Хочешь сказать, что я нарушил слово? – Кваскви выпрямился. Вспыхнули большие зубы, и сойки на арках и белых колоннах зло завопили.

– Ты что-то с ним делал, – сказала я. – Он заперт во сне Буревестника.

– Он – баку, – сказал Кваскви с ленивой улыбкой. – Как ты.

– Это не естественно. Я… – жжение пронзило меня, прерывая слова. Мир стал туманным, накренился, и усмешка Кваскви стала осью.

Лучи солнца падали сквозь серые камни площади, обжигая.

– Что ты наделал? – процедила я. Сапфир и золото сливались среди камней, растекались лужами. Фонтан отражал слепящий свет летнего солнца, которое тут не видели месяцами.

Сон Буревестника снова схватил меня когтями. Уголек горел и горел, и мои плечи болели, помня о борьбе…

Это было слишком. Слишком много для уязвимой плоти моего тела.

«Я взорвусь».

Кен прижал ладонь к моей пояснице, не давая упасть. Тепло от его ладони проникло сквозь мокрую толстовку. Вместе с давлением пришла сила, укрепила меня, и я могла дышать, хоть и с болью.

– Мы – не дикари, – сказал Кваскви. – Пуританские взгляды твоего Совета устарели. Вестник, ты сам видишь, что мы не слабые. Мы плевали на их правила жизни с людьми.

– Поверь, я передам это Совету, – сказал Кен.

Сирены пронзили воздух, были уже близко. Запах Улликеми удушал.

Мне нужно было добраться до папы. А потом уйти подальше от Кваскви и Буревестника.

– Отведи меня к папе, – сказала я Кену.

– Вот так спасибо, – сказал Кваскви. – Меня использовали. Не хотите остаться на шоу.

– Шоу?

Кваскви бросился в Субару, а машина полиции со скрежетом остановилась под арками.

– Буревестник дал твоему папе свои самые глубокие сны. Имя Буревестника не поможет Улликеми, когда еще и вы оба горите его сущностью.

Дверь захлопнулась, скрыв его широкую улыбку. Кваскви лениво помахал в открытое окно.

– Пока, карпик. Удачи с драконом, – машина уехала.

«Обмани меня раз – позор тебе, обмани меня дважды – позор уже мне», – а я переживала, что наврежу Буревестнику, съев его сон.

Хлопали дверцы. Кен прижал кулак к моей лопатке.

– Полиция, – сказал он. – Ты можешь идти?

– Вряд ли, – сказала я. – Все снова размытое…

Дождь бил по нам, внезапный ливень с запахом пряностей и соли. Кен издал недовольный звук. Кулак поднялся к моим плечам, и он подхватил меня как ребенка, прижал к груди.

– Сэр, – раздался мужской голос с другой стороны площади. – Полиция Портлэнда, нам нужно говорить.

Кен побежал к просвету.

– Стоять!

Мы добрались до обмякшего папы, прислоненного к кирпичной стене здания. Я съехала с тела Кена, опустилась на дрожащие ноги.

– Полиция…

– Доверься мне, – сказал он, тьма заполнила его глаза, лицо изменилось.

Он показывал свое истинное лицо.

Я пригнулась и подобралась к папе. Его рот был приоткрыт, слюна собралась в уголке, его глаза были широко открытыми, ничего не видели.

Нет. Они были поглощены золотом и синевой, пока он летал с Буревестником.

Транс, который чуть не сковал меня.

«Держись».

Лицо папы стало размытым. Я моргнула. У него, нет, у нее были длинные светлые волосы, стянутые в хвост, бледное лицо и синие глаза, как небо в просвете над нами.

«Что это такое?».

Я взглянула на Кена и чуть не рассмеялась. Он изменил свое лицо на юную и мужскую версию женщины. Иллюзия кицунэ.

– Сэр? – сказал полицейский, тяжело дыша. – Вы не слышали? Я попросил остановиться.

– Прости, дружбан, – сказал Кен голосом парня из Калифорнии. – Сложно слышать из-за дождя.

У полицейского были румяные щеки и рыжая густая борода. Он должен был носить фланелевую рубашку и делать на ферме биотопливо, а не преследовать подозрительных типов по городу.

– Всегда лучше помогать властям.

– Что я могу для вас делать?

Офицер Биотопливо смотрел на скрытого иллюзией папу.

– Мы ищем японца, страдающего от болезни Альцгеймера. Его могут удерживать силой.

Кен пожал плечами и развел руками.

– Никого такого не видел.

– Вы в порядке? – сказал офицер Биотопливо папе. Он не получил ответа и повернулся ко мне. Кен скрыл иллюзией и меня. – Мэм? – он прошел к Кену. – Этот мужчина доставляет вам проблемы?

– Нет, – пролепетала я.

– Можете объяснить, почему ваш друг нес вас? – он указал на папу. – И что не так с этой леди?

– Нет, все хорошо. Мы в порядке. Я просто подвернула лодыжку. Мы собирались домой.

– Вы пили? – сказал он.

– Нет. Моя подруга просто страдает от нарколепсии.

Кен вскинул бровь. Я продолжала лепетать:

– Мы даже не приехали сюда на своей машине, так что не переживайте…

Офицер Биотопливо стал отцеплять рацию.

– Не нужно, – сказала я, пытаясь встать, но по носу ударил сильный запах специй и соль.

– Не нужно, сэр, – сказал новый голос. – Правда, – Хайк вышел из-за угла здания, его глаза сияли как изумруды, его голос был полон зловещей гармонии и беспокойной энергии Улликеми. – Миг удивления заморозил тебя.

Глава тринадцатая

Глаза офицера Биотопливо расширились от шока. Иллюзия на папе и Кене замерцала и пропала.

– Какой приятный сюрприз, – сказал Хайк… или Улликеми.

Кен дрогнул, его лицо было хищным, мышцы напряглись, он явно готовился напасть.

Иглы пронзили мою кожу, энергия Буревестника шипела в моих венах, борясь с холодной магией Улликеми.

– Сначала разберемся с парнем в синем, – Хайк направил офицера Биотопливо к полицейской машине, он спотыкался по пути. Он усадил полицейского за руль и захлопнул дверцу.

Я потянулась к угольку, радостно горящему в моем животе, и открыла золотую энергию Буревестника. Я не была беспомощной. Сила Хайка была взята у Улликеми. Тогда я возьму силу Буревестника для боя.

Холод отступил.

– Что ты делаешь? – охнул Кен сквозь сжатые зубы. – У тебя золотые глаза.

Сила Буревестника текла по венам. Я приветствовала огонь.

Хайк прибежал под навес, его глаза сияли золотом. Он склонился над папой, прижал ладонь к его лбу, потом – пальцы к его запястью.

Он отвернулся – это был мой шанс. Я ужасно медленно поднялась на ноги, колени скрипели. Кожа Кена ближе всего была тонкой полоской между волосами и толстовкой. Я потянулась, толкая пальцы сквозь влажный воздух, медленно, как деревянный нож в вязком торте моти.

Связь вызвала вспышку влажной хвои кипариса и запаха кинако.

Фрагмент Кена.

Он застонал, напрягся под моими пальцами.

Я ломала чары Хайка раньше, но в дендрарии Кен источал жар, как котатсу папы. В этот раз, после сна Буревестника, я горела изнутри. Шли секунды. Капля пота стекла по моей шее.

Почему не работало? Уголек Буревестника снова вспыхнул, я попыталась толкнуть жар в Кена, напрягала все мышцы, словно балансировала на носочках у костра.

Кен снова застонал.

Кожа пылала красным, как от ожога, там, где мои пальцы касались его шеи.

Я вредила ему. Желудок сжался. Опасная игра с Буревестником могла убить меня, но Хайк трогал папу, и мне нужна была помощь Кена. Боль пронзила голову.

– Кен, – сказала я, рот двигался медленно. – Позволь увидеть твой сон.

Напряжение в его шее пропало с протяжным стоном. Словно прорвало плотину, сон Кена ворвался в меня: кипарисы, туман, запах влажного мха и заразительное желание бежать на сильных лапах…

Сильнее, чем раньше, меня утащило с площади, прочь от боли. Я была сном. Я, Фудживара Кенноске, в глубине сердца. Дома в этом диком чистом месте.

Тень среди деревьев. Маленькая и худая, окруженная кипарисами, скрытая их ветвями. Она подошла ближе, стало видно длинные темные волосы, глаза и упрямую челюсть. Решимость и сила влекли меня к фигуре, как мотылька к огню.

Женщина.

Кои.

Я?

Видение прервалось, я рухнула в себя. Ладонь еще сжимала его шею, но теперь между нами искрился ток, как перед бурей.

Кен заорал. Его тело сжалось, как в припадке, а потом расслабилось. Он прижался ладонями к кирпичной стене, чтобы не упасть.

Страх пробил мою первую вспышку триумфа.

Глаза Хайка вспыхнули изумрудным.

– Что ты делаешь, мисс Пирс?

– Уходи, Хайк, – прохрипел Кен. – Может, так ты выживешь.

Папа открыл глаза у ног Хайка. На его знакомом смуглом лице горели сине-золотые глаза Буревестника.

Нет. Как удар по животу.

– У нас с Улликеми на тебя планы, – сказал Хайк. Он вытащил серебряный нож, что все еще был в крови, из ножен на поясе. – Это было бы приятнее в моем кабинете, но ее кровь, пролитая тут, все равно даст мне силы.

Папа сел. Его лицо из рассеянного тут же стало хмурым.

– Мы полетим золотыми путями солнца, – сказал он на английском, гармония в голосе вызвала мурашки на моей спине и руках. Страх сжал все внутри.

Это был не папа. Буревестник захватил его, как Улликеми – Хайка. Потому Буревестник заманивал меня взять фрагмент в нашу первую встречу. Таким был план Кваскви? Захватить меня? Чтобы я питала его магию? Убивала?

Дрожь пробежала по спине, за ней еще. Она не унималась. Прозвучал гул. Не гром, не сверху – я ощущала глубокую вибрацию подошвой.

Большие куски камней на площади дрожали. Кен отдернул руку от кирпичной стены, дождь из цемента посыпался на нас.

– Акихито, шикари шитэ, – сказал Кен. Держись.

Папа? Это делал перегруженный баку? Тряс камни?

Уголек сна Буревестника вспыхнул в моем животе. Жжение растеклось в груди, добралось до кончиков моих пальцев.

Кости горели и болели. Слишком много энергии, и я не могла ее выпустить. Сердце колотилось, выбивая тату в груди, каждая клеточка тела пульсировала.

Хайк дернулся. Кен бросился наперерез, но был медленным и неуклюжим после чар Хайка. Нож Хайка вспорол мою толстовку у шеи и провел пылающую линию боли на моей ключице.

– Прошу прощения, но терпение кончилось, – сказал он, сжал мой локоть, пока на моей груди проступало красное пятно.

Он притянул меня ближе.

– Ты ощущаешь это? Силы больше, чем я думал, – он повернулся, нож оказался у моего горла. – Стоять, – сказал он Кену. – Я поиграю с двумя баку, но нужен мне только один.

Кен отпрянул на пару шагов, поднял руки.

– Воспоминание, что знал, но уж давно забыл, – сказал Хайк. Зловещая гармония пронзила мой мозг.

Картинки мелькали в голове – я ворвалась в ратушу и обнаружила папу на полу в кабинете мэра, Кваскви отказывался отдавать Буревестника мэру, и мэр приказывал офицеру Биотопливо вернуться в его машину. Мэр Хайк.

Что-то яростно пылало в моем животе. Кабинет мэра стал призрачным, нарисованным на открытой двери подвала колледжа. Я покачала головой в смятении. Магия Хайка искажала реальность.

Нож Хайка упал на камни со звоном, он провел ладонью по моей крови с грубой лаской.

– Не трогай ее, – сказал Кен. – Даже мэр Портлэнда не может… – его слова утихли, на лице было смятение.

«Мэр? Хайк – мэр?».

Нет. Это была магия.

– Да, – торжествовал Хайк, – мэр Портлэнда может.

– Нет, – сказала я. Уголек Буревестника сжигал картинки. Этого Хайк хотел? Потому связал себя с Улликеми?

– Маленький порез, и даже кицунэ поддался, – сказал Хайк. – Может, мне и не нужна вся твоя кровь.

Здание стонало, цемент сыпался крошкой. Труба скрипела, отрываясь от стены. Зеленя ткань упала на землю.

– Ты не используешь ее, – сказал папа с гармонией в голосе.

Хайк рассмеялся.

– Решил меня остановить? Миг удивления… – начал он.

Но слова прервал крик боли. Я отпрянула, вдруг получив свободу.

Зеленый туман вытекал из глаз Хайка, словно уходила его душа. Два потока потемнели, стали веревками, обвившими мэра, сковавшими мерцающей синевой.

Мэр – нет, профессор – отыскал голос:

– Ты обещал, что я могу использовать девчонку, если отдам тебе Пожирателя снов!

Его голос был смертным. Синие путы сжались, волна прошла по нему с головы до пят, и его конечности повисли под неловкими углами, выглядя неправильно.

Папа встал резким движением, напоминая марионетку на нитях.

– Voghjuynner odz, – сказал папа, челюсть неловко произносила странные слова. – Kpareik’ indz het?

«Змей, потанцуешь со мной?».

Значение поднялось из моих ноющих костей, пропитало меня. Буревестник отдавал приказ на родном языке Улликеми.

Из тела папы.

Хайк широко оскалился, зловещий голос Улликеми заявил на том же странном языке, и гремящий звук не могли повторить людские голосовые связки:

– Возьми баку, захвати его, как я – своего слугу. Я больше не буду прятаться в камне Вишап. Потанцуй со мной. Или солнце в тебе съест меня, или я проглочу его сегодня.

Хайк плавно, словно не имел костей, пошел к папе.

Кен с криком вскочил перед папой. Его лицо менялось, острые углы и сила подтянутого тела приближались к его истинному облику.

Улликеми произнес ультразвуком слово ртом Хайка, и Кена окружил прохладный и соленый ветер, мини-торнадо. Синие ленты отделились от неподвижного Хайка, напомнили языки змей, окружили Кена. Ленты тумана вспыхнули раз, другой и стали жидким. Волна воды обрушилась на Кена, отбрасывая его в кирпичную стену здания.

Лязг металла. Край трубы рухнул на него.

Хайк встал перед папой, тянулся к нему ладонями, пальцы на которых сжимались как когти.

Я бросилась к папе, притянула его к себе.

Резкое движение открыло рану на моей груди, свежая кровь пропитала футболку папы. Он пылал в моих руках, а я могла думать только о его рисунке баку, висящем над моей кроватью. Я держалась за эту картинку, и она не давала нам утонуть в мерцающем море силы сна Буревестника. Но все было на грани.

Уголек Буревестника вспыхнул из-за фрагмента в моем животе и прикосновения к голой коже папы под моими руками. Здесь было мое место. Среди драконов и огромных орлов. И я пылала!

Сон расколол меня, ноющие кости таяли в ослепительной агонии. Слишком сильно. Я не могла думать, едва видела или чувствовала, пойманная в раскаленном, как солнце, сердце Буревестника. Боль разбивала меня на куски, меняла меня, собирая иначе и разбивая снова.

Я закричала пронзительным воплем Буревестника.

Ослепительный белый свет. Вверху, внизу, вокруг и внутри меня.

Раздался гром, и тонкие трещины потянулись по свету вокруг меня, и далеко внизу стало видно пульсирующий изумрудный слой. Изумруд вторгся в мой свет щупальцами из тумана. Древний холод пожирал мой огонь. Ядовитый туман пытался дотянуться до меня, утащить вниз, но я яростно била крыльями, поднималась прочь, возвращалась в безграничное небо.

Кто-то коснулся меня. Моего плеча. У меня было плечо. Я смогла ощущать тело, очертания руки, ног и головы были знакомыми, но не сочетались.

Слова, едва слышные, на диалекте Хераи, задели мое ухо:

– Съешь сон, Кои-чан, или ты умрешь.

Место, где я ощущала себя, все еще было скрыто под белыми пятнами солнца и золотыми перьями. Я смогла узнать папин голос.

Папа был в сознании, проснулся…

Боль снова сотрясла меня, но в этот раз я удержала смертельной хваткой кусочки вокруг маленькой Кои.

Осторожно, сохраняя кусочек себя в стороне, я потянулась к сну Буревестника.

«Гори, уголек».

На мою голову давили, сжимали со всех сторон.

– Не так, – сказал папа на диалекте Хераи. – Сон древних расколет тебя на куски. Тяни сон Буревестника через другой фрагмент.

Другой фрагмент? Буревестник заполнил меня, прогоняя все, кроме жутких видений Хайка.