Текст книги "Долгое странное путешествие Сета Гейтса(СИ)"

Автор книги: J A

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

A J James
Долгое странное путешествие Сета Гейтса

Большинство людей называют это «Большой Баббл». Есть и другие названия. И, конечно, есть тысячи шуток на тему Баббла. Я совсем не против юмора. Думаю, и мне это показалось бы забавным, если б я сам не вляпался по самые уши. И даже глубже. Все слышали подобные истории на разных ток-шоу. Думаю, каждый хоть однажды прочел красочные мемуары на эту тему или посмотрел один из высокобюджетных художественных фильмов. Ну и, конечно, все знают про религиозные заморочки, возникшие после Баббла.

Меня зовут Сет Гейтс, и я был Бостонским копом. Когда случился хлопок, я завершал свой обход по Вашингтон стрит, возле Старого Концертного зала. Был солнечный денек. Немного холодно. На улице в это время не так уж много людей. Я спокойно шагал по тротуару, задумчиво вертел в руке свою дубинку – и вдруг все вокруг стало белым. Не было ни звука, ни взрывной волны, ничего. Есть множество записей с различных дорожных и охранных камер – и все знают, что Баббл выглядел как гигантский взрыв – здоровенная и быстро расширяющаяся сфера яркого света. Но те, кто оказался внутри, просто увидели яркую вспышку. Все вокруг превратилось в белый свет. Это длилось достаточно долго, чтобы успеть понять, что что-то пошло не так. А потом все резко прекратилось.

А я все так же стоял на тротуаре, вот только вокруг стало удивительно тихо. Приблизительно 30000 человек бросили свои дела, пытаясь понять, что за хрень только что стряслась с ними. Но эту пугающую тишину тотчас разорвал скрежет и грохот машин, врезавшихся в здания, паркоматы, телефонные будки и другие машины. Эти звуки эхом метались между домами, заставляя вжимать голову в плечи. Но на деле урон от аварий был не так велик, как казалось в тот момент. Ведь скорость автомобильного потока в центре города была не больше 15 километров в час.

Первое, что я почувствовал, – это что у меня во рту полно каких-то зазубренных твердых кусочков. Со мной случилось что-то типа панической атаки – я подумал, что это мои зубы и сплюнул их в ладонь – аккуратно, вдруг они еще пригодятся потом. Но это не были зубы. В основном это были пломбы и пара имплантов, которые я установил пару лет назад. Я уставился на эту коллекцию полезных ископаемых в моей руке, а затем аккуратно провел языком по всей полости рта – нет, все зубы были на месте, и даже те, вместо которых я ставил импланты.

Все-таки мы очень странно осознаем то, что происходит с нами. Следующее, что я заметил – возможно потому, что мое внимание целиком ушло в полость рта, – это то, что рисунок маленьких впадинок и морщинок моего нёба стал другим наощупь. Вряд ли вы когда-то задумывались об этом, но у каждого человека своя форма нёба, особенности которой он привычно не замечает. Когда она меняется – вы это замечаете, но вряд ли вам придется испытать в жизни такое счастье. А мне пришлось. Затем я, конечно, заметил, что униформа сидит на мне как-то не так. Я обратил внимание, что рукава стали слишком длинными – и в этот момент я будто заново увидел руку, в которую только что сплюнул свои пломбы. Затем изменения хлынули на меня волной.

Как описать момент понимания? Каждый заметил что-то свое. Многие люди сфокусировались на грудях, но я не сразу заметил их. Нет, тут было что-то неуловимое, что трудно объяснить. Я почувствовал себя... слишком свободно. Одежда висела на мне мешком. Бронежилет повис на плечах как свинцовый фартук. Но дело было не в том. Я ведь был большим парнем. Шесть футов роста, 240 фунтов веса – и по большей части мускулы. Когда ты так накачан, существует какое-то постоянное мышечное напряжение, которого обычно даже не замечаешь. Каждое мгновение ты должен уравновешивать движение одной мускульной группы движением другой – наверное это все равно как управлять боевым роботом. Или ходить в гигантском костюме, сделанном из автомобильных шин. И вот это постоянное напряжение внезапно пропало – и вместе с ним вся моя физическая сила.

И вот в этот самый момент я обратил внимание на свою руку. Руку, в которой были зажаты пломбы.

Мне было 43 года в тот день, когда случился Баббл. Мои руки были покрыты шрамами и мозолями. Костяшки пальцев c боксерскими мозолями были грубыми и жесткими, а пальцы толстыми и короткими. Ладони покрывала сетка венок и морщин. И вдруг, внезапно, все это исчезло. Моя рука стала безликой. Юной. Рукой ребенка. Когда ты видишь руку тинейджера, тебе в голову приходит: какая же она идеальная, мягкая и гладкая. Но когда тебе 43 года и твоя рука почему-то выглядит именно так, это не похоже на омоложение. Скорее, ты чувствуешь, как будто тебя... стёрли.

Я машинально согнул пальцы и посмотрел на ногти. И опять – изменения. Мои ногти стали другими. У всех нас – у всех людей, – чуть-чуть разные ногти. И опять же, вряд ли вы думали об этом. У некоторых ногти широкие. У некоторых узкие. У кого-то длинные ногтевые пластины, у кого-то короткие. У кого-то ногти загибаются на конце, например у многих индейцев и афроамериканцев. У некоторых людей странно плоские, укороченные квадратные ногти. Это встречается среди ирландцев – посмотрите на пальцы Лайама Нисона или Меган Фокс. В общем, есть миллионы вариантов!

Вот и мои ногти теперь стали не похожи на себя. Раньше они были короткими и плоскими. Не в том смысле, что они были коротко острижены – а они были – а в смысле, что они занимали не очень много места на моих пальцах. И были плоскими, да. Так вот теперь на моих пальцах они казались длинными, хотя по-прежнему были острижены коротко. Да-да, длинными – и округлыми.

Я поднял левую руку. Обручальное кольцо куда-то делось, и не осталось ни ложбинки, ни следа незагорелой кожи. Я осмотрел пальцы, ладони, запястья. Я отбросил в сторону пломбы, вытер ладонь о штаны и сравнил две руки. Обе они выглядели странно узкими, мягкими и гладкими. Я посмотрел вниз и увидел, что мое обручальное кольцо и часы валяются на тротуаре, там же, где и обломки пломб.

На левом предплечье у меня была татуировка. Эмблема Морской пехоты, она появилась еще во времена первой Бури в пустыне. Сперва мне показалось, что все осталось, как было, но когда я провел по предплечью рукой, краска смазалась. Я облизнул палец и потер кожу – рисунок стирался так, как будто его сделали гуашью, а под ним была чистая кожа. Похоже, что татуировка сама по себе выдавилась из моей кожи, и вся краска оказалась на поверхности.

Кто-то кричал, но я пока был слишком сосредоточен на себе и не обращал внимания.

Я поднес ладони к лицу. Такие гладкие – ни волос, ни мозолей, ни шрамов. Я потрогал макушку. Мои волосы по-прежнему были короткими, но теперь они стали гуще. И мягче, будто я только что хорошенько вымыл их.

Крики продолжались. Я посмотрел через улицу: там, возле входа в сетевой книжный магазин, были две девушки, обе не старше 16 лет. Одна из них стояла, и кричала, прижав руки к вискам, а другая лежала на земле и тоже то ли плакала, то ли кричала одновременно. Она была голая – и это заставило сработать все мои внутренние датчики тревоги. А еще голова у нее была выбрита наголо. Ее движения были неправильными – словно она частично парализована или что-то в этом роде. Стоящая девушка кричала, глядя на девушку на тротуаре, а та просто кричала, лежа на чем-то вроде магазинной тележки – понять было трудно, потому что это штуковина совершенно расплющилась под весом тела.

Я сделал шаг помочь кричащим девушкам – и с меня свалились штаны. Я посмотрел вниз и увидел, что моя рубашка свисает аж до колен. В этот момент я в первый раз осознал, что стал не только моложе, но и меньше. Причем намного. Эта мысль перевернула мой мир вверх тормашками. Мягкость кожи можно объяснить какой-то опухолью. Это может быть эффект радиации. Могут быть тысячи причин – и все они хоть как-то вписываются в границы того, что я называю реальностью. Но уменьшение – мой ум не готов принять такое. Куда делась остальная часть меня?! И было что-то еще... Что-то не то с моей одеждой. С тем, как давил на меня мой бронежилет. Вопли отошли на второй план. Я расстегнул форменную рубаху, расстегнул бронежилет, стащил его через голову и оставил валяться на тротуаре бесформенной кучей броневых пластин, ремней и застежек.

На мне было что-то вроде сетчатой футболки. Я обычно надевал ее под бронежилет – чтобы кожа могла дышать под этим кевларовым панцирем, хотя это не совсем помогало. В общем, утром, когда я надевал ее, футболка плотно облегала мой торс. Теперь она была мне очень велика. Велика повсюду, за исключением груди. Я понял, откуда взялось странное сдавливающее ощущение, которое я почувствовал раньше: мой бронежилет давил мне на...

Я положил свои новые руки на грудную клетку и почувствовал их. Груди. Я чувствовал их как... груди. Не жир, не мужские пивные сиськи. Железистые ткани. Они были большими и упругими наощупь. Я мог поднять, отпустить их и почувствовать их вес. И я чувствовал, как я чувствую их. Они не были НА мне, они были МНОЙ. Только в этот миг мне, наконец, пришло в голову проверить одну очевидную вещь.

Я потянул вверх край футболки и запустил руку под трусы-боксеры, которые только чудом до сих пор не соскользнули с моей задницы. Другие люди описывают этот момент максимально драматично, но я бы не сказал, что это было самая большая драма для меня. У меня была куча странных ощущений. Я почувствовал кожу, мягкую шерстку на лобке, внутренние поверхности бедер – в общем, то, что ожидаешь найти, запуская руку меж ног человека, у которого есть груди. Вот только этим человеком был я сам.

Что бы вы сделали в такой ситуации? Я знаю, чем занимались многие другие люди: бегали кругами и орали, бросались драться друг с другом, падали в обморок. Может быть, здоровой реакцией было бы принять участие в чем-то вроде этого, но я поступил иначе: отбросил свои чувства в сторону и хорошенько огляделся по сторонам...

Это фишка всех копов. Если ты полицейский, ты постоянно мысленно фотографируешь и запоминаешь все вокруг, чтобы потом сопоставить информацию. Я вспомнил, как выглядела улица в последний момент перед вспышкой, а затем медленно и очень внимательно стал сканировать все, что происходило вокруг.

Повсюду были одни паникующие девчонки-тинейджеры. Их было 20 или что-то около того, в возрасте от тринадцати до шестнадцати. Все они были на измене – каждая по-разному, но крышу снесло у всех. Других людей не было видно. Ни взрослых мужчин и женщин, ни мальчиков, ни детей. Но когда я сопоставил то, что вижу, со своим последним воспоминанием, то понял, что перед вспышкой на тех же самых местах были другие люди в той же самой одежде. Вот маленькая девушка-латиноамериканка в дизайнерской юбке и блузке, которая совершенно не подходит ей по фасону. На этом же самом месте только что стояла высокая светловолосая бизнес-леди, одетая в тот же самый костюм. А вот тощая высокая девчонка-афроамериканка, и на ней нет ничего, кроме рубашки и галстука. На ее месте раньше был толстый белый бизнесмен с аккуратной бородой и в очках. А там – милая блондинка в мешковатых джинсах, футболке и армейской куртке с чужого плеча. У нее были длинные кудрявые волосы, и на секунду я подумал, что она была женщиной и раньше – пока не вспомнил про молодого хиппи с гитарой, который аскал мелочь у выхода из гипермаркета. Точно, длинные кудрявые волосы... раньше он выглядел так же, только это был «он», и ему было на вид двадцать с небольшим. Этой девушке нельзя было дать ни дня старше пятнадцати лет.

И опять вопли. На этот раз, когда я посмотрел на другую сторону улицы, то вспомнил, кого видел там раньше. Солидную мамашу с грудным ребенком в коляске. И я внезапно понял, почему одна стоит, а другая лежит. И почему их крики так ярко выделяются на общем фоне. В этот момент картина происходящего начала складываться в моей голове.

«Б#яя...» – протяжно произнес я. Первое на земле слово, которое я сказал девичьим голосом.

* * *

Большинство людей знают, что было потом. Появились первые люди из служб быстрого реагирования – некоторые пожарные и полицейские. Им повезло оказаться поблизости и самим не стать жертвами. Полчаса спустя всех их отозвали и улицы заполнили люди в форме Национальной гвардии. Был полный бардак. Большой Баббл задел небольшой район, в который вошел Бостонский концертный зал, местное отделение ФБР, Управление по борьбе с наркотиками, Центральный почтамт, весь Департамент Юстиции и часть Большого Бостонского тоннеля. В общем, большинство людей, которые должны были контролировать чрезвычайные ситуации, сами попали под раздачу. И все-таки, опыт 9/11 не прошел даром, и у системы оказался кое-какой запас прочности. Баббл не коснулся мэрии и офиса Губернатора, так что оставшаяся часть аппарата сумела наладить координацию с Федеральным правительством и вызвать на помощь армию.

Государственные служащие, – и особенно работники служб быстрого реагирования – которым «посчастливилось» оказаться внутри Баббла, старались сделать все, что от них зависело, чтобы унять панику. Но когда район оцепила Национальная гвардия, всем нам приказали собраться в холле мэрии и сдать вахту. А потом я провел два дня, сидя в фойе большого торгового центра рядом с мэрией вместе с тремя тысячами других девушек-подростков в плохо сидящей униформе. Мы укутывались в одеяла с лейблом FEMA (* Федеральное агентство по чрезвычайным ситуациям), спали под тентами с лейблом FEMA. И на переносной кабинке, в которой я первый раз пописал как девушка, тоже была надпись FEMA. Кормили в кафешках торгового центра, которые временно работали только на нас. В общем, не ураган Катрина, но хорошего тоже мало.

Нам приносили свежие газеты. Мы смотрели телевизоры, которые спустили из офисов наверху, слушали радио. Время от времени ребята в строгих черных костюмах приходили к нам и объясняли, что делать дальше.

Все сходилось к тому, что десять кварталов, прилегающих к мэрии, поразило что-то вроде сверхмощного энергетического импульса. Он имел сферическую форму и поэтому журналисты быстро окрестили его Большим Бабблом. Затронута оказалась большая часть Милк Стрит, северной границей стал Нью Садсбери, западной – Боудойн и восточной – Большой тоннель. В общем, самая густонаселенная часть города. Жертвами Баббла оказались тридцать с лишним тысяч человек. Я был на самой южной границе бедствия. Всего полтора квартала к югу – и со мной сейчас все было бы в порядке...

* * * * *

Мы все превратились в здоровых девушек-подростков, в возрасте от 14 до 17 лет. Отсутствующие органы или конечности восстановились. Шрамы исчезли. Толстые люди вернулись к нормальному весу. Татуировки вытравились, оставив тонкий слой краски на поверхности кожи. Протезы выпали, а хирургические импланты и кардиостимуляторы чудесным образом оказались вне тел своих прежних хозяев – чаще всего они болтались, запутавшись в одежде.

Среди примерно 30000 тысяч человек, которые стали жертвами Баббла, большинство были в возрасте от 25 до 60 лет. В бостонском даунтауне не слишком много жилых домов или школ. Но все же среди нас оказалось примерно 4000 человек младше 18 лет. Некоторым повезло: из девушек-тинейджеров они превратились в девушек-тинейджеров. Для этих вряд ли что-то сильно изменилось, некоторые даже выиграли: мгновенное избавление от лишнего веса, плюс бесплатная магическая стоматология и коррекция здоровья. Но что касается тысячи тех, кому было меньше десяти... Впоследствии все эти девочки, чей ментальный возраст был менее десяти лет, столкнулись в той или иной степени с неизлечимыми когнитивными проблемами. Особенно жестоко судьба обошлась с двумя сотнями тех, кто даже еще не умел говорить, вроде девочки, которую я видел среди обломков коляски в первые минуты Баббла. Они остались ментальными инвалидами на всю жизнь, с серьезными задержками в развитии. Полагаю, что люди (или силы), спланировавшие эту масштабную диверсию, просто не приняли их в расчет. Или, хуже того, сочли неизбежными, но допустимыми потерями.

Большинство из нас после трансформации чем-то напоминали себя прежних, но некоторые люди в зоне действия Баббла, их еще прозвали «аномалиями», изменились более радикально. Некоторые белые парни или женщины стали афро-американками. Некоторые азиатками. Некоторые превратились в индианок или мексиканок. Или наоборот. Из кое-каких представителей этнических меньшинств получились белые девочки. Другие «аномалии» стали из высоких коротышками, блондины превратились в брюнеток. Иногда встречались заметные возрастные отклонения. Некоторые девочки оказались существенно моложе 13 лет, некоторые чуть старше 17. И это никак не зависело от исходного возраста. «Аномалии» составили 23% от общего числа изменившихся, и для всех рас и возрастов эта пропорция оказалась примерно одинакова. Строго говоря, я тоже стал «аномалией»: мои голубые глаза стали карими, и из крепкого высокого мужчины я превратился в хрупкую девушку ниже среднего роста.

Странная история приключилась с беременными женщинами. Они стали беременными девушками, но эмбрионы, находившиеся внутри их тел, видимо оказались иммунными к изменениям. В ближайшие девять месяцев на свет появилось пятнадцать мальчиков и шестнадцать девочек, родившихся у жертв Баббла.

Национальная Гвардия поддерживала карантин в районе катаклизма в течение трех дней. За это время многих из нас протестировали самыми диковинными приборами – я и не знал, что такие бывают не только в фильмах про людей в черном. Весь район обыскали и просветили насквозь. Через три дня тестов и безуспешных поисков кто-то наверху принял решение отпустить нас. Но прежде они решили точно разобраться, кто из нас кем был. Поэтому пять с лишним тысяч федералов с фотокамерами еще сутки допрашивали нас, снимали отпечатки пальцев, брали образцы крови и бесконечно фотографировали анфас и в профиль. Только зафиксировав все до мельчайшей детали, они разрешили нам возвратиться домой.

И это оказалось тяжелее всего.

Если бы меня попросили представить что-то вроде Большого Баббла, я наверняка предположил бы, что жертв катаклизма будут доставлять домой на автобусах, ну или типа того. Что будут психологи, которые помогут нам освоиться на первых порах, или хоть какая-то адаптационная программа. Ну, короче, государство станет действовать, как оно обязано в подобных ситуациях. Но, судя по всему, там наверху что-то заклинило, и они ни черта не смогли наладить. Они были очень осторожны и продержали нас в карантине три с лишним дня. Они кормили нас, обеспечили туалеты и весь необходимый минимум. Но никто не позаботился принести нам свежую одежду или хотя бы просто одежду, которая пришлась бы впору. И когда они наконец решили отпустить нас, то проделали титанические усилия, чтобы привязать наши новые лица к старым документам. А потом просто открыли проходы в ограждениях.

Они не позвонили нашим родственникам. Не сделали ни-че-го.

* * * * *

Многие девушки так или иначе поддерживали контакты со своими близкими по телефону, так что за баррикадами все-таки ждали тысячи родственников с плакатами в нашу поддержку и табличками со старыми именами жертв Баббла. Но большинству из нас пришлось полагаться только на свои силы. Все автобусы из-за последствий катаклизма ходили не по расписанию. У меня не было подходящей обуви, а одежда болталась как мешок, так что четыре мили до дома никак не выглядели приятной прогулкой. Я с трудом протиснулся через плотную толпу и проковылял пару кварталов, а потом мне повезло поймать такси. Когда я забрался на заднее сиденье, водитель не сразу включил счетчик. Сперва он внимательно посмотрел на меня в зеркало заднего вида, хмыкнул и, наконец, спросил:

– Слышь... А ты, небось, из этих «Баббл бэйби», а? Говорили, вас сегодня выпускают...

– "Баббл бэйби?" – процедил я.

– Ну, так вас назвали в вечерних новостях. Ну, то есть, тех людей, которые были там, внутри... В Баббле, короче.

Я пристально посмотрел на него в зеркало. Уж не знаю, как выглядело мое лицо. Большинство жертв трансформации стали девчонками в возрасте от 13 до 17 лет, и я оказался ближе к нижней границе. Не знаю, насколько устрашающей может быть 14-летняя девочка, но видимо что-то в моих глазах заставило водилу заткнуться. Оставшаяся часть пути прошла в тишине. Скоро мы были на месте. Я выгреб мелочь из кошелька, машина отъехала, и я остался один на зеленой лужайке у крыльца родного дома.

Мне не хотелось идти туда. Темнело, моросил мелкий дождь, я быстро вымок и продрог, но этот дом больше не казался мне надежным убежищем. Наоборот, он пугал меня. И когда входная дверь распахнулась, я сделал все, что мог, чтобы не броситься наутек.

Вышла моя жена, Синди. Ей было 39, и для своих лет она выглядела чертовски хорошо. Она принадлежала к южно-итальянскому типажу: невысокая, подтянутая, смуглая. На ней были простые джинсы и свитер, черные волосы с легкой проседью стянуты в хвост. Она выскочила на крыльцо, ошеломленно посмотрела на меня, а потом медленно пошла навстречу. Чем ближе она подходила, тем больше ускоряла шаги. И вот она схватила меня в охапку и заключила в объятия.

Конечно, ей хотелось поддержать меня, и в этом желании не было ничего плохого. Но в последние три дня меня окружали только жертвы Баббла, и я мало видел взрослых людей после своей трансформации. А она была первым взрослым человеком из тех, кого я знал. Раньше я возвышался над ней на целый фут. Я был намного сильнее. Теперь она оказалась на дюйм выше. Она схватила и обняла меня, словно маленького ребенка. Я почувствовал, как наши груди прижимаются друг к другу. Мне захотелось отпихнуть ее в сторону и вырваться, я с трудом удержался от того, чтобы начать молотить ее кулаками.

– Сет? – прошептала она. – Я так волновалась. Почему ты не позвонил?

– Паап?

Я оглянулся – и да, это были мои дети. Они появились в проеме двери: Тара, моя 15-летняя дочь, и Адам, 17-летний сын. Они не так спешили, как Синди. Адам, похоже, понял, что мне сейчас не очень-то хочется прикосновений. Нет, он не боялся меня, просто приобнял дружески и отошел в сторону, пропуская Тару. Ее решимость, кажется, улетучилась, когда она подошла ближе – объятия получились какими-то вымученными – как будто она не до конца разобралась, кто я.

– Сет? – спросила Синди. – Ты в порядке? Ты можешь говорить?

– Угу. – ответил я высоким и чуть хрипловатым голосом. – Говорить я могу.

– Давай зайдем внутрь. – предложила она.

Я пошел за ними в прихожую, потом в гостиную. Уселся на стул – чтобы не сидеть рядом с кем-то на диване. Помолчали.

– Ну, так что случилось? – жизнерадостно начала Тара.

Я посмотрел на Синди, потом на детей.

– Ребята. – сказал я Адаму и Таре. – Оставьте нас с вашей мамой одних на минутку.

Дети посмотрели на Синди, она кивнула. Меня ужасно поразило это небольшое изменение – они спрашивали разрешения у нее. Я больше не был авторитетом. Дети встали и ушли наверх, в свои комнаты.

– Итак... – начала Синди

– Да...– согласился я.

– Итак, у тебя есть хоть какие-то идеи, как нам теперь жить дальше? – спросила она

– Думаю, это больше зависит от тебя, чем от меня. – сказал я.

– Почему ты перекладываешь на меня всю ответственность?!

– Я не перекладываю ответственность. Я просто... Ну смотри. Я сейчас в полной жопе... Я даже не могу понять, как себя чувствую. Я не знаю, есть ли у меня работа. Я не знаю, как это все отразится на мне. Я даже не знаю, может я теперь не так умен, как раньше, или люблю совсем другую пищу. Я даже не знаю, кто я теперь. Так что на этот вопрос проще ответить тебе, чем мне. Потому что ты по крайней мере знаешь, кто ты.

– Но...

– Синди, я три дня спал в вонючей палатке, носил эти вещи – надо же, ведь это же были мои собственные вещи! Я спал в этой чертовой палатке, пользовался переносным сортиром, ел, что попадется – и все это время думал об одном: как ужасно мне хочется вернуться обратно к моей старой жизни. И понимал, что это абсолютно нереально, невозможно, что прежней жизни уже никогда не будет. И скажи теперь, что я неправ.

– Я...

– Я тебе больше не муж.

– Ты всегда будешь моим мужем!

– Синди, ты и правда веришь в это? – спросил я так мягко, как только мог. Ты хочешь быть... ты сможешь заниматься любовью с человеком, который выглядит вот так? С девчонкой-тинейджером? Даже если внутри это по-прежнему я?

– Я... Я не знаю. – она начала плакать. – Я могла бы попробовать. Но нам не обязательно думать об этом прямо сейчас. Ты все равно всегда можешь жить с нами. Ты все равно можешь быть от...

– Отцом для своих детей? – закончил я за нее. – Не уверен. Посмотри на меня. Я выгляжу моложе любого из них. Ладно, Адам – он уже почти взрослый. Но как ты представляешь наше общение с Тарой – в смысле как отца и дочери? Когда нам с тобой сейчас придется идти наверх и просить одолжить мне пару шмоток из ее гардероба?

– И что? Ты даже не будешь пытаться?

– Я этого не говорил. Я просто говорю... что будет сегодня ночью? Мы ляжем с тобой в одну кровать как раньше? Вот так, как есть сейчас? Я не говорю о сексе. Мы сегодня разделим с тобой постель?

– Я...

– Послушай меня. Нам предстоит трудный выбор. И я думаю, что хотя мы любим друг друга, хотя я люблю детей, это глупо для нас – для тебя и для меня – оставаться в браке. Я думаю, мы все равно к этому придем рано или поздно, но я надеюсь, что нам хотя бы удастся сохранить хорошие отношения в семье.

Она ничего не ответила. Она просто сидела и тихо плакала.

– Если я неправ – буду только счастлив. Но вряд ли я неправ. И признайся – ты согласна со мной. Тебе просто хотелось увидеть меня – убедиться, что все, о чем говорили в новостях, правда – и теперь ты можешь признаться себе, что тоже так думаешь. Мы больше не муж и жена.

Синди безмолвно пожала плечами. Было похоже, что она сдается под грузом обстоятельств.

– И, кстати, по поводу вопроса, который ты задала в начале. Да, я подумал немного о том, как нам жить дальше со всем этим. Вообще-то, последние три дня я только этим и занимался. Больше всего на свете мне хотелось вернуться домой, быть, как и раньше, твоим мужем, их отцом и жить, как мы привыкли. Ну, только минус пенис и сто сорок фунтов живого веса. Как если бы я вернулся инвалидом с войны. Но все совсем не так. Если мы вместе пойдем в кинотеатр – люди будут видеть не тебя и твоего мужа-калеку. Они увидят одинокую мать с тремя детьми.

Это вызвало у нее непроизвольную усмешку.

– И правда, идиотская ситуация – признала она.

– Это ты МНЕ об этом рассказываешь?

– Но... Вас же там были сотни... тысячи. Неужели люди не изменят свое отношение к таким, как ты? Ну, может вы могли бы носить оранжевые футболки или вроде того – просто чтобы сказать «я не то, чем кажусь».

– Может быть. Я думал о чем-то таком. Нам нечем было заняться во время карантина, так что кое-кто сделал подсчеты. Нас там было около тридцати тысяч. Значит, примерно пятнадцать тысяч поменяли пол. В Штатах триста миллионов человек. Около десяти миллионов из них – девушки от четырнадцати до восемнадцати. Так что все, кто был внутри Баббла – это три десятых процента всех девушек-тинейджеров страны, а бывшие мужики – половина из них. Вот так-то. То есть, если ты случайным образом отберешь две тысячи старшеклассниц, три из них окажутся жертвами Баббла, которые раньше были мужчинами. Думаю, что государству будет проще игнорировать нас или обращаться как с фриками, чем дать нам какой-то специальный статус. Да и потом, многие ли из нас были женаты? У многих ли были дети? Процент слишком мал. Так что никто, глядя на нас с тобой, не догадается, что мы ровесники, и что я раньше был мужчиной. А даже если догадаются – единственное, что они захотят узнать – это спим ли мы с тобой по-прежнему или нет. Знаешь, похоже, идея объявить всему миру, что я – жертва Баббла, не самая хорошая.

– Да, я вижу, ты все крепко обдумал. – ответила Синди после паузы.

– Ха. У меня было полно времени. Аж целых три дня.

Она так долго смотрела на меня, что я догадался, о чем будет следующий вопрос.

– И... и как тебе это?

– Да отстой полный. – ответил я без малейшей паузы. – Каждый раз, когда я встаю, я жду, что окажусь вот здесь, – и я вытянул руку на полтора фута над головой. – Но вместо этого я вот тут. – я похлопал рукой по мягкому ёжику на макушке. – Каждый раз, когда я открываю рот, я жду, что услышу мой старый голос, как он отдается внутри моей башки. И когда я тянусь взять что-то – я рассчитываю на свои старые добрые руки. Все люди, на которых я смотрю, выглядят гигантами. И я постоянно думаю, что если я когда-нибудь найду людей, которые сделали это со мной – я убью их голыми руками. Моими собственными крепкими руками. Но потом я смотрю на руки и вижу... ладони Тары. Детские ладони. Ладони кого-то, кто нуждается в заботе и защите... Я был копом. А до этого – морпехом. Я не хочу строить из себя мачо, но «плохой крутой парень» – это была очень важная часть меня. Может быть, главная, ты понимаешь? А теперь ничего этого больше нет...

И снова долгий внимательный взгляд. А потом она встала и сказала: – Иди ко мне.

Я поднялся, но не сразу решился подойти к ней. Второй раз в жизни я стоял напротив моей жены и был ниже ее. Это сильно действовало на нервы. Она сама шагнула ко мне и положила руки на плечи. Долгое время мы просто стояли, глядя в глаза друг другу.

– Сет. – сказала она наконец. – Мы с тобой женаты почти 20 лет. Я знаю тебя лучше, чем любой другой человек, и я люблю тебя – НЕСМОТРЯ на то, что ты всегда был одним из самых злобных и агрессивных типов, каких я только встречала в своей жизни. Наверное, в тебе многое изменилось, но ЭТО осталось как было. Я вижу по твоим глазам.

– Это ненормально, что от этих твоих слов мне стало легче? – спросил я.

– Абсолютно. – ответила Синди.

Я поневоле улыбнулся. Она тоже. Я закрыл глаза. Она обняла меня. И мне, и ей очень хотелось поверить, что все еще будет окей...

* * * * *

Я занял гостевую комнату на первом этаже. Она была маленькой, и мне приходилось ходить наверх, чтобы принять душ, но меня это не парило. Я одолжил немного шмоток у Тары – на пару дней, пока мы с Синди не смотались в соседний гипермаркет. Там мы затоварились джинсами, футболками и кроссовками – короче, обычной одеждой, которую я привык носить каждый день. Я не стал от этого меньше похож на девушку-тинейджера, но так мне, по крайней мере, было комфортнее. Иногда я даже почти забывал, что ношу под рубашкой лифчик.

Адам и Тара так и не сумели принять меня как своего старого злобного папку. Но, по крайней мере, они адаптировались гораздо быстрее, чем я ожидал. Хотя оба были уже довольно большими, они, по-видимому, сохранили детское умение приспосабливаться к любой ситуации, и я был благодарен им за это. Уже через несколько дней они обращались ко мне «Пап», не испытывая никакого дискомфорта. Мы могли спокойно сесть всей семьей за стол – и никто из них даже не пытался пялиться на меня. Конечно, они относились ко мне не так, как раньше – теперь главным авторитетом для них стала Синди, и иногда они отпускали шуточки или делали комментарии, из которых было ясно, что им приходится работать над собой, чтобы не думать обо мне как еще одном ребенке. Но в остальном они справлялись хорошо – в конце концов, скоро им предстояло стать взрослыми. И мне тоже.