Текст книги "Чужое имя"
Автор книги: Иван Зозуля
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
3.
На другой день утром на командирском «газике» я поехал к месту вчерашней охоты. Начал накрапывать небольшой дождик, а с запада надвигалась тяжелая темная туча. Ливень мог испортить мне все дело, поэтому я спешил и выжимал из машины все, на что она была способна и сколько позволяла дорога.
Следы не успело размыть, и я, не откладывая, принялся за работу. Сделав с отпечатков сапог два четких гипсовых слепка и дав им затвердеть, я завернул их в газету и тронулся в обратный путь.
Вглядываясь сквозь исхлестанное дождем ветровое стекло в размокшую дорогу, я вспомнил осень, такую же погоду и первые свои безуспешные попытки найти подходы к неизвестному, спокойно и дерзко действовавшему у нас в «зоне». Дунаев ли это? А если да, то когда же и кто его завербовал?
Эти вопросы, естественно, повлекли за собой следующий: Кто его проглядел? Здесь было все ясно. Конечно, я. Но как? Надо будет еще раз хоть под микроскопом просмотреть его личное дело. Опять же сапоги. Про каблук с каким-то шипом я вспомнил лишь зимой, увидев снимок антенны. В это время резиновых сапог уже никто не носил. Не ходить же в самом деле по домам военнослужащих и шариться в чуланах и кладовках, где свалены ненужные вещи. Так-то оно так, а все же осенью-то можно было установить, кто наследил в «зоне», если бы я так легко не принял слов командира части о сварщиках.
Да что теперь говорить! Говорить будет подполковник, когда я ему доложу о «результатах» охоты, и вряд ли он скажет приятные вещи. К тому же неизвестно еще, как он отнесется к самим этим результатам.
Во-первых, Дунаев и в тот раз мог одолжить свои сапоги кому-нибудь. А во-вторых, сравнить-то слепки не с чем. Тех следов, как говорится, и след простыл, – я горько улыбнулся такому сопоставлению. Невеселый получился каламбур. Да, силы юридического доказательства мои гипсовые чурбаки не имеют и могут служить разве что наглядным уроком на будущее.
Поставив машину в гараж, я попросил у начальника штаба несколько личных дел и среди них дело старшины Дунаева. Запершись в кабинете, я с нетерпением раскрыл тоненькую папку. Со стандартной фотографии с уголком на меня смотрело широкое, простоватое лицо, может быть, слегка угрюмое. Глаза нацелены прямо в объектив и, как мне показалось, чуть более равнодушно и независимо, чем полагалось бы. Впрочем, кто и когда устанавливал правила поведения людей перед фотоаппаратом?
С другой стороны, веселый и услужливый в повседневной жизни, старшина Дунаев на снимке выглядел несколько старше своих лет, указанных в документах. Я еще раз посмотрел на дату его рождения, потом снова на фотографию. Да, здесь ему можно дать лет на пять-шесть больше. «Ну, конечно, – теперь тебе все кажется важным и подозрительным, – оборвал я свои «логические» построения, – а вот где ты был раньше? Почему до сих пор не замечал этого? Потому что ни в чем его не подозревал, – честно признался я сам себе. – Значит, не надо и сейчас торопиться. Подозрения – плохой советчик».
Что-то смутное, неуловимое не понравилось мне и в двух автобиографиях старшины. Я их знал почти наизусть, но никогда еще у меня не возникало такого чувства неудовлетворенности и тревоги. Так ничего и не решив, я снял копии с автобиографий и утром следующего дня выехал во Львов.
4.
Когда я вошел в кабинет Титова, тот, не переставая говорить по телефону, поприветствовал меня кивком головы и махнул рукой: садись, мол. Я присел на стул и прислушался к односложным репликам подполковника: насколько можно было понять, какие-то городские дела, явно не по нашему ведомству.
Закончив разговор, Титов шмыгнул носом, усмехнулся:
– Вижу, с новостями прибыл.
– Так точно, товарищ подполковник! – рявкнул я по-уставному и вскочил со стула, не зная с чего начать.
– Ну-ну, успокойся, не суетись. Давай по порядку. А может, ты шпиона за дверью оставил? – подполковник улыбнулся.
– Никак нет! Вернее, я хотел сказать, кое-что есть.
И я рассказал об охоте, о сапогах Дементьева, то есть Дунаева, о своих сомнениях, положил на стол слепки и копии автобиографий старшины. Подполковник слушал внимательно, не перебивая, но как всегда вроде бы равнодушно. Сегодня меня эта манера почему-то раздражала. Я уже было хотел обидеться, когда Титов спросил:
– И как же ты думаешь воспользоваться этим? – он отодвинул в сторону слепки.
Я пожал плечами.
Титов посмотрел на меня. Его тонкие губы тронула мягкая улыбка:
– Юридически ты мыслишь безукоризненно. Ну, не расстраивайся. Сделал ты их не зря – практику получил, – он неожиданно замолчал и стал читать автобиографии.
– Да, что-то здесь есть, – сказал он минут через пять. Говорил Титов так всегда тихо, неторопливо, как бы тщательно обдумывая каждую фразу. – Раньше бы нам обратить на это внимание. Хотя ни повода, ни причин для сомнений не было, а внешне все в этих бумагах благополучно. Теперь же сапоги с гвоздиком дали нам, так сказать, новый угол зрения. – Он вышел из-за стола и, скрестив руки на груди, прошелся по кабинету. Потом вернулся к столу, взял одну из автобиографий:
– Вот, например: уроженец Якутии сразу после войны появляется у нас тут, в Западной Украине. Зачем? Посетить место гибели и захоронения отца? Возможно. Но почему, побывав на дорогой могиле, он решает остаться тут навсегда, не имея на Украине ни родственников, ни друзей, ни даже просто знакомых. А ведь в Якутии в то время у него была мать. Там проживают его брат, сестры. Там родной дом, наконец. – Титов умолк и после короткой паузы продолжал:
– Или вот это место, – он взял другую автобиографию и прочитал вслух: – «...мать умерла в 1949 году, с тех пор переписки с братом и сестрами не поддерживаю и их места жительства в настоящее время мне не известны...» – подполковник оборвал цитату и посмотрел на меня. – Что скажешь?
– Странно как-то... (Вот оно то, что смущало меня в бумагах Дунаева).
– А ты не задумывался над такими вопросами: «Какие у него были отношения с родственниками? Почему он вдруг перестал с ними переписываться и вообще переписывался ли он с ними когда-нибудь? Получает ли он письма из других мест?» – Титов снова посмотрел на меня, и я понял, что вопросы эти отнюдь не риторические.
– Даже не скажу. Не знаю, – признался я.
– А на похороны матери он ездил?
– Тоже не знаю...
– Ну, Олег Петрович, ты начинаешь меня удивлять. Того не знаешь, этого не знаешь, – Титов был явно недоволен. – А ведь прежде чем ехать ко мне с докладом, надо бы этим поинтересоваться. Кстати, как он характеризуется командованием?
– Его портрет постоянно на стенде отличников. Занесен в Книгу почета части, сфотографирован у развернутого знамени. А это, по-моему, говорит о многом...
– Для командования, но не для нас с вами, – прервал меня подполковник. – Его старание отличиться, завоевать доверие вполне понятно. Это же отличная крыша. И нам во что бы то ни стало надо проникнуть под нее. Вот что: составь-ка шифровку в Якутию. То, се – в общем, сам знаешь. И второе: план мероприятий по Дунаеву с учетом различных вариантов, так сказать, в свете неприязни к родственникам и... Книги почета, – Титов усмехнулся. – Срок – завтра.
...Отправив шифровку, я засел за составление плана. Казалось, чего проще. Есть живой человек, есть вопросы, которые надлежит выяснить, однако я уже зачеркнул несколько исписанных страниц, писал заново, а план все не получался. Просидев над рабочей тетрадью до вечера, я так ничего вразумительного и не сочинил.
– Ну, ладно, оставь его у меня, поезжай в часть, работай.
– А может, есть смысл побеседовать с Дунаевым? – несмело предложил я.
– С кем? С Дунаевым? – Титов вопросительно поднял брови. – А на каком основании, уважаемый Шерлок Холмс? У нас же фактически ничего нет, кроме мебельного гвоздика, который ты видел в сапоге, кстати, не на его ноге, и которого, кстати, там уже нет... – Да и неизвестно еще, – продолжал Титов, – эти ли сапоги наследили в зоне. И если даже кто-то в них там топтался, то почему именно Дунаев? Мог же он и в тот раз одолжить их кому-нибудь, как Дементьеву на охоту? Мог! Так что не торопись. Возможно, Дунаев вообще никакого отношения ко всему этому не имеет. У нас пока только предположения, не больше. А чтобы их подтвердить или опровергнуть, нам, а тебе в первую очередь, и надлежит выполнить то, что мы тут наметили. – Он ткнул авторучкой в «план мероприятий». – В общем, давай возвращайся к месту службы, да будь там повнимательнее. Не вспугни. У тебя возможностей и сил хватит, чтобы сделать все, о чем договорились?
– Хватит, надеюсь.
– Ну и хорошо. В добрый путь, – проговорил Титов, пожимая мне руку.
Возвратившись в часть, я, не откладывая, принялся за реализацию плана. Прошла ровно неделя, подполковник Титов снова вызвал меня к себе.
– Ну, что нового? – поздоровавшись, поинтересовался он, доставая из сейфа знакомую коричневую папку.
Ничего интересного, к сожалению, доложить ему я не мог. Дунаев вел себя спокойно, даже скромно. Ни с кем вне работы не встречался. По вечерам больше находился дома. Я знал почти каждую его минуту, но ничего подозрительного, настораживающего не обнаружил. Да и что, собственно, можно было получить за неделю? Поэтому я так и доложил начальнику.
– Ничего не попишешь, – выслушав меня, сказал подполковник. – И так бывает. Может, за ним и нет ничего. Работу, однако, придется продолжить. Окончательные выводы делать рано, – он протянул мне плотный лист бумаги. – Ответ из Якутска.
Я взял документ, зачем-то встал и стал читать вслух: «...Место рождения Дунаева И. П. и смерть отца в боях за Родину подтверждаем. Мать, Екатерина Ивановна, проживает в деревне, работает на ферме. Брат проверяемого, Николай, служит в Советской Армии. Сестры Елизавета и Мария проживают вместе с матерью. Вагин».
Я сел и молча уставился на начальника. Затем меня прорвало:
– Что же это, товарищ подполковник! Он же в автобиографии пишет, что мать умерла, а она, оказывается, жива и здорова. Или у них, – я помахал документом, – или у них...
– Ошибка? Ты это хочешь сказать? Не думаю, чтобы полковник Вагин ошибся. Конечно, неясного много, но это, скорее, наша вина: не точно и не совсем полно составили запрос.
– Но тогда непонятно, почему он вдруг похоронил родную мать?
– А почему родную? – Титов вдруг стал очень серьезным и в упор посмотрел на меня. – Может, она ему совсем не мать...
– Как? – вырвалось у меня.
– А вот так, не мать и все. Мы же опознания или очной ставки не проводили.
– Так вы, Анатолий Алексеевич, – чувствуя, как меня охватывает знакомое волнение, проговорил я, – думаете, что это совсем не Дунаев?
– Я пока ничего не думаю, – уклонился от прямого ответа подполковник. – Но в данной ситуации не исключено и это. Вагин исполнил наш запрос так, как мы его об этом просили. Но мы допустили оплошность, не попросив его выяснить, что из себя представляет Иван Дунаев, почему он оставил мать и тому подобное. Так что собирайся в дорогу. Придется тебе прокатиться до Якутска.
– А если их запросить повторно? Послать фотографию Дунаева.
– Хочешь как полегче? – Титов прищурил левый глаз. – А о Екатерине Ивановне Дунаевой, матери, ты подумал? Нет уж, поезжай сам, узнаешь все на месте. Да поделикатнее там. Понял? Когда сможешь отбыть?
– А что тянуть. Завтра же и выеду.
– Договорились. Кстати, завтра наши летуны перегоняют самолеты до Красноярска, я договорюсь с командиром полка, чтобы тебя прихватили вместо воздушного стрелка, что ли. Ну, а от Красноярска доберешься. Там уже не далеко. Заодно и со знакомыми повидаешься. Ты ведь у них уже бывал?
– Ровно два года назад.
– Приедешь в Якутск, кланяйся Вагину.
– А вы что, знакомы с полковником?
– Было дело. Встречался и неоднократно. Проинформируй Бориса Ивановича по имеющимся у нас материалам, попроси помочь. Им там виднее, чем и как тебе содействовать. Вопросы есть?
– Нет. Все понял, Анатолий Алексеевич.
– Ну и добре. Готовься в дорогу...
5.
Задание и вправду казалось мне и простым, и понятным. Чего проще: выяснить личность Дунаева, переговорить с матерью (это, пожалуй, самое трудное) и, вернувшись, окончательно разобраться со старшиной и его сапогами.
Однако, трудности ожидали меня совсем с другой стороны. К летчикам я опоздал (они вылетели раньше, чем намечалось), так что мне пришлось выехать поездом.
До Красноярска я добирался больше недели. На другой день маленьким самолетом вылетел дальше и только еще через два дня поздним вечером сошел в Якутском аэропорту.
Хотя всюду еще лежал снег и было довольно холодно, но по всему было видно, что и здесь весна вступает в свои права.
С небольшим чемоданчиком я вышел на привокзальную площадь, намереваясь выехать в город, но ни такси, ни автобуса не было. Попробовал созвониться с дежурным по Министерству госбезопасности, но и тут меня ждало разочарование: связи с городом несколько дней не было: где-то поврежден кабель. Пришлось коротать остаток ночи в порту.
Утром на попутном грузовике я выехал в город. До начала рабочего дня оставалось еще более часа, поэтому я успел позавтракать в одной из рабочих столовых и только после этого направился в МГБ.
Дежурный, незнакомый мне капитан, внимательно рассмотрев мое удостоверение, спросил, кто мне нужен.
– Министр, – сказал я.
Если капитан и удивился такой прыти, то ничем не выдал своих чувств, а спокойно сообщил:
– Вам повезло. Как раз у себя. Только поспешите, а то он должен вот-вот уехать. Уже машину вызвал, – с этими словами капитан снял телефонную трубку, набрал номер, назвал мою фамилию, сказал «так точно» и обратился ко мне: – Полковник ждет. Вас проводить?
– Спасибо. Я знаю, где его кабинет.
На этот раз, кажется, капитан действительно был озадачен.
Я привел, насколько можно было, себя в порядок и поднялся на второй этаж.
– Разрешите, товарищ полковник? – приоткрыв дверь, спросил я.
– Заходи, заходи, – весело пробасил Вагин. – А я то думаю, что там за лейтенант из контрразведки Прикарпатского округа. – Он вышел из-за стола и крепко пожал мне руку, потом отступил на шаг и тем же веселым тоном продолжал: – Ну-ка, как ты, брат, покажись, каков стал? Ничего не скажешь: молодцом выглядишь. Правда, росточком не вышел, – он улыбнулся, взял меня за руку повыше локтя и, подводя к столу, поинтересовался: – Ты пролетом или по делу к нам?
– По делу, товарищ полковник, – усаживаясь на стул, ответил я. – Дальше вас вроде и лететь-то некуда!
– Ну, это ты зря. На нас земля не кончается. Да ты и сам, наверное, помнишь? – он хитро подмигнул.
– Нет, я только к вам, – снова повторил я и коротко рассказал о цели своего приезда.
– Помню, помню запрос Анатолия Алексеевича. Интересное дельце-то вырисовывается, а? Что ж, поможем. Обязательно поможем. Ну, а начальство твое как там? Как его здоровье?
– Спасибо. Не жалуется, вроде. Работает. Большой привет передавал. Просил вашего содействия. Вот тут все вопросы, какие мне надлежит выяснить, – я достал из внутреннего кармана кителя опечатанный конверт.
Вагин взял конверт, не спеша, аккуратно вскрыл его и, прочитав памятную записку, сказал:
– Я тебе дам отличного помощника, поезжайте с ним прямо на место, там и разберетесь. Правда, он в отпуске, но для такого дела, думаю, пожертвует несколько дней. – Вагин повернулся к столу, на котором стояло несколько телефонных аппаратов, снял одну из трубок, набрал номер, забасил:
– Здравствуй, отпускник. Ну, как отдыхается? Хорошо, говоришь? Вот и прекрасно. Я вот по какому делу к тебе, Николай Спиридонович. Не хочешь ли ты составить одному человеку компанию в рыбалке? В какой рыбалке? В очень интересной и, по-моему, перспективной. Не исключено, что щуку подсечете, а то и саму акулу. Не понимаешь? Тогда загляни ко мне на минутку и все поймешь. Если можно, не задерживайся, я спешу. – Вагин посмотрел на часы и положил трубку.
Невольно наблюдая за Вагиным, я отметил, что он почти не изменился за эти годы. А ведь время было нелегкое, и забот у министра, конечно, полон рот. Но он был, как и прежде, нетороплив, сдержан, говорил спокойно, жестикулировал скупо. Не изменился Вагин и внешне, если не считать того, что в волосах стало больше серебра и он более заметно прихрамывал. Но об этом я не решился его спросить, считал неудобным.
– С майором Оллоновым поедете, – обратился полковник ко мне.
– Я понял, о каком Николае Спиридоновиче речь, только не знал, что он уже майор.
– Почему уже? Ты вон тоже уже лейтенант, – Вагин добродушно засмеялся. – Время идет, люди растут.
Минут через десять открылась дверь кабинета и весь ее проем заполнила мощная фигура Оллонова. Увидев меня, он присвистнул и заулыбался:
– Кого я вижу! Васильев! Здорово! Каким это ветром тебя снова занесло в нашу солнечную республику? – загремел он на весь кабинет, в два шага подошел ко мне, обнял по-медвежьи и легко приподнял от пола.
– Ну хватит, задушишь человека, – шутливо заметил Вагин. – Лучше садись и послушай о том, зачем он пожаловал к нам, – и полковник рассказал о цели моей командировки.
– Да, занятно. Не исключено, что этот старшина такой же Дунаев, каким оказался бравый старшина Павел Орешкин, – пробаритонил Оллонов.
– Все может быть. Помнишь, Васильев, – Вагин обратился ко мне, – племянника нашего старшего геолога? Ну, а поскольку Оллонов приложил к тому делу свою, э-э-э, тяжелую руку, думаю, он и от этого не откажется. Так, Николай Спиридонович?
Тот пожал плечами.
– Надо понимать, согласен? Вот и хорошо. Обговаривайте, собирайтесь и вылетайте. Только прежде позвони Турантаеву, чтобы он встретил, а заодно подумал, как нас на ту сторону переправить. Село-то за Алданом, а река вот-вот тронется...
– Так Айсен Антонович в том самом районе? Он же был в Янском! – не сдержался я.
– Оллонов тоже был в Янске, а сейчас, как видишь, в министерстве. Все течет, все изменяется. Надо думать, в лучшую сторону. Ну, извините, мне пора. – Вагин второй раз посмотрел на часы и стал собираться.
6.
– А я тут голову ломаю, что это за старый знакомый летит ко мне, – подполковник Турантаев так сжал мне руку, что я понял, что, по крайней мере, силы годы ему не убавили. – Рад видеть. Надолго к нам?
– Сам не знаю, Айсен Антонович. Как примете.
– Э-э-э, гостям мы всегда рады!
В райотделе Турантаев спросил Оллонова:
– Вам, собственно, зачем на ту сторону? По телефону я что-то не все понял.
– Есть такая необходимость. Нужно увидеть, именно увидеть Дунаеву Екатерину Ивановну, – сказал Оллонов. – Не знаете такую?
– Дунаеву? Как же, знаю. Был запрос, и мы на него ответили. Что-нибудь серьезное? – Турантаев посмотрел на меня.
– Черт его знает, но проверить нужно, – и я коротко рассказал подполковнику о причинах своего появления в районе.
– Интересно, – протянул Турантаев. – Умерла? Екатерина Ивановна жива и здорова, это я вам точно говорю.
– Айсен Антонович, а сыном Иваном вы у нее не интересовались? – спросил я.
– Нет, конечно. Да вы и не ставили такого вопроса в своей бумаге.
– Претензий к вашему ответу мы не имеем. Здесь мы сами маху дали. Поймите и нас: родной сын пишет в автобиографии, что мать умерла, а она, оказывается, жива.
– Ну что ж, завтра поговорим с ней, – подвел итог майор Оллонов.
– Завтра, завтра... А как вы туда доберетесь? Вертолета у меня нет. Вездеход или машину посылать нельзя. Река вот-вот тронется. Сами знаете, что такое ледоход на Алдане.
Я-то, конечно, не знал, но Оллонов, видно, вполне понял Турантаева:
– Айсен Антонович, зачем темнить? Мы же знаем, что вы заранее оценили ситуацию.
– А-а-а! Тебя, Николай Спиридонович, не обманешь, – Турантаев прищурил глаза. – Сейчас я тебе покажу мой вариант. – Он вышел из кабинета и через минуту вернулся с двумя парами лыж. – Вот эти, подлиннее, тебе, ну, а поменьше, Васильев, для тебя. Самый надежный транспорт нынче. Может, рекорд не поставите, но наверняка не провалитесь и не замерзнете. – Турантаев засмеялся.
– А до села далеко? – спросил я.
– Километров тридцать будет, а то и с гаком.
– А «гак» – сколько? – засмеялся майор.
– Ну, еще пяток набрось. Во всяком случае, не больше сорока, это уж точно.
– Ну если так, куда ни шло. Осилим, а? Западный человек?
– Я не «западный», я с западной границы, – отпарировал я, но всерьез задумался о своих способностях лыжного марафонца.
– Если по морозцу выйдете, то часа через три-четыре будете на месте, – успокоил Турантаев.
Ночь стояла темная, но не черная, а какая-то серовато-мутная. Начало четвертого утра. Мы, поеживаясь и зевая, тронулись в путь.
Ночью заметно подморозило, снег был плотный, упругий, и лыжи скользили легко. Оллонов с места пошел широким, размашистым шагом, постепенно все набирал и набирал скорость. Чтобы не отстать от него, я энергичнее налег на палки, но уже через километр-другой почувствовал, что при таком темпе меня надолго не хватит. Стараясь дышать поровнее, я бодро спросил:
– Николай Спиридонович, не слишком ли ретивый старт для непрофессионалов?
– Что, уже уставать начал? – не оборачиваясь, отозвался он. – Я просто решил немного поразмяться. Сейчас пойдем потише.
Скатившись с некрутого откоса, мы вышли на белую равнину Алдана. От чистого нетронутого снега, который пересекала лишь синяя прямая полоска зимника, стало заметно светлее. Река здесь резко меняла русло, правый берег уходил далеко в сторону и почти сливался с горизонтом.
Чуть ниже по течению белел широкий просвет – устье Маи. Истоки ее затерялись где-то в отрогах Джугджура, но и здесь, на равнине, она не изменила своего строптивого, горного характера. Обычно считается, что все притоки впадают в главное русло по течению, а Мая и тут поступила как раз наоборот. Противоборство двух сильных потоков создает неописуемую картину. Увидеть ее можно, конечно, только летом. Однако и сейчас мы напоролись на следы этой борьбы. Вдоль всего устья лыжи то и дело натыкались на присыпанные снегом и поэтому еще более коварные ледяные бугры, небольшие торосы, кое-где на чистом черном льду светлели забитые снегом трещины.
Флотский офицер, он же известный русский писатель И. Гончаров отдал должное Мае во «Фрегате «Паллада»: «...погода была великолепная. Река с каждым извивом и оборотом делалась приятнее, берега шли отлогие, лесистые или утесистые. Лодка мчится с невероятной быстротой. Мы промчались 28 верст за два часа...» Снег здесь был не сухой и плотный, а рыхлый и покрывшийся за ночь неплотным, то и дело ломающимся настом.
Наконец, Оллонов остановился. Он посмотрел на сопку у основания лесистого мыса, отделяющего Алдан от Маи, и ткнул туда лыжной палкой. Я тоже глянул в ту сторону и внезапно обнаружил, что сопка очень отчетливо, как на контрастной фотографии, выделяется на фоне совсем уже светлого неба. Края ее заметно порозовели.
– Как насчет второго дыхания? – спросил у меня майор.
– Чего там второго, пятое кончается, – пробормотал я, отправляя в рот комок стерильно чистого снега.
– Ну, тогда жми на шестом, Петрович! Вот-вот солнышко появится и тогда нам с тобой труба, как гонщикам, не угадавшим мазь до старта.
Да, чувствовалось, что весна добралась и до этих медвежьих углов. Солнце взошло яркое, светло-желтое, словно умытое в безукоризненно голубом водоеме неба. С каждой минутой идти становилось все тяжелей и тяжелей. Но тут Оллонов взглянул на часы и сразу повеселел, даже, кажется, прибавил шагу. Не оборачиваясь, сообщил:
– Вышли на финишную прямую. Уже вижу цветы и оркестр.
Но вместо цветов, за очередным, не то десятым, не то пятнадцатым поворотом, на фоне темной тайги вспыхнула в солнечных лучах белая пушистая березовая рощица, а оркестр заменил вдруг затарахтевший во всю мочь трактор.
Мы выбрались на берег и за рощицей обнаружили небольшую аккуратненькую деревеньку. Шел уже восьмой час, и прохожих на единственной улице было немало. Вернее, не прохожих, а людей, спешащих по делам. У длинного бревенчатого сарая – очевидно, какой-то конторы или базы стояли две оленьи упряжки.
Оллонов подошел к ним, поздоровался с хозяевами, протянул им сигареты. Два пожилых якута отрицательно помотали лохматыми шапками и вытащили из карманов коротенькие трубки. Оллонов что-то спросил, старики дружно махнули руками в дальний конец села, где серели растрепанные стога сена и курился парок над приземистыми хотонами фермы.
Дом Дунаевой оказался совсем рядом с фермой. Отцепив лыжи, мы вошли во двор. На крыльце возилась с запором невысокая женщина средних лет, в аккуратном ватнике и в белой заячьей шапке. Она обернулась на наши шаги, и в ярком утреннем свете обрамленное пушистым чистым мехом лицо ее показалось удивительно молодым и приветливым. Очевидно, она только что вернулась с утренней дойки.
– А мы к вам, Екатерина Ивановна, – сказал Оллонов, сказал так, как будто они сто лет знакомы. – Здравствуйте!
– Здравствуйте, – спокойным певучим голосом ответила женщина и немного удивленно спросила: – А вы откуда меня знаете?
– За это и деньги получаем, – засмеялся Оллонов, и Дунаева тоже улыбнулась. – Из райсобеса мы, обследуем семьи фронтовиков. Бытовые условия, пенсионные дела и все такое прочее. Может, у кого документов каких не хватает или там запрос сделать – постараемся помочь.
Мы стояли уже на крыльце, и Екатерина Ивановна, все еще улыбаясь, всплеснула руками:
– Что же мы в дверях-то топчемся! Пожалуйте в избу. Извините только, что не прибрано, не успела я нынче-то.
В довольно-таки маленьком снаружи домике внутри было совсем не тесно. Прямо из сеней мы попали в большую, скромно обставленную комнату: по-деревенски – залу. Судя по размерам выходившей сюда торцом печи, кухня тоже была просторной. Рядом с печью, за еще одним дверным проемом, завешенным ситцевой занавеской, очевидно, была спальня. На выбеленных стенах залы висел большой календарь, вырезанный из новогоднего «Огонька», и две большие рамки, заполненные разнокалиберными фотографиями.
Оллонов с интересом разглядывал эти семейные реликвии. Хозяйка подошла к нему и стала неторопливо рассказывать, кто и кем ей приходится. Одновременно она успела-таки на миг отлучиться на кухню и вынесла нам оттуда по большой кружке пенящегося парного молока. Это было как нельзя более кстати, поскольку вряд ли в этой деревеньке нашлась бы столовая, а ведь нам еще топать обратно. Пока я аккуратно макал в молоко пахучий домашний хлеб, отламывая куски от еще теплой краюхи, Оллонов, как бы продолжая изучать генеалогию рода Дунаевых, мимоходом спросил:
– Дочки-то ваши с вами живут, Екатерина Ивановна?
– Не совсем так. Маруся, школьница, со мной. Правда, сейчас-то она в Усть-Mae, в интернате, а Елизавете с полмесяца как свадьбу сыграли, к мужу перебралась. Тут же, в нашем наслеге.
– А сыновья? – спросил Оллонов, не оборачиваясь. Услышав вопрос Оллонова, я уставился в пустую кружку. Не хотелось мне видеть, как изменится сейчас это доброе, такое еще молодое лицо, как побегут по нему скорбные морщинки и чистые материнские слезы. Но Екатерина Ивановна не заплакала, она только глубоко вдохнула несколько раз и очень тихим сразу же изменившимся голосом сказала:
– Двое их у меня... было. Николай в армии сейчас, осенью пошел, а старшенький, Ванюшка...
– Он что, уехал куда?
– Кабы уехал... Утоп мой Ванюшка, голубчик. Пятый год пошел, как Алдан похоронил его, так и не нашли в реке-то.
Оллонов наконец отошел от стены, взял Дунаеву за руку и тихо проговорил:
– Простите нас, Екатерина Ивановна, расстроили мы вас... Я вот действительно припоминаю: был вроде такой случай. По-моему, у них лодка перевернулась?
– Ну да. Трое их было, ребят-то. Порыбачить собрались, да, видно, на топляк наскочили. Вода большая была, осенняя, да и холодная уже... Двое-то выбрались, а мой не сумел, не доплыл...
– Да... – Оллонов задумчиво посмотрел на большой портрет улыбающегося юноши, расположенный в самом центре одной из рамок. – А те что. Не сумели ему помочь?
– Кто ж их знает. Сами растерялись, конечно. Товарищ его, Кеша, можно сказать, друг, который с ним на лодке был, так переживал, так убивался, что через несколько дней совсем от меня уехал. Говорил, не может здесь жить, где все ему Ванюшку напоминает.
– Он что же, Кеша этот, у вас жил?
– У нас, у нас. Сам-то он с Украины, считай, без дома остался. Сразу после войны приехал к нам, работал в леспромхозе, познакомился с Ванюшкой, тот и пригласил его. Парень-то он хороший, обходительный. Под конец все звал сына поехать на Украину, там, мол, теплее да и поинтересней, чем в нашей-то глухомани. И Ванюшка хотел могилу отца навестить, он у нас там похоронен. Совсем, было, собрались. Ваня выписался уже, с комсомольского учета снялся, а тут... – Дунаева не договорила, вышла на кухню.
– У тебя есть фотография этого твоего прохвоста? – быстро спросил Оллонов.
– Есть, конечно.
– Дай мне!
Минуты через три вернулась Екатерина Ивановна. Видно было, что она все-таки всплакнула там, на кухне.
– Извините нас еще раз, – сказал Оллонов. – Невеселые мы гости оказались...
– Ну, что вы, что вы! Разве ж вы виноваты, – хозяйка заметила, что я нерешительно потянулся к карману, и попыталась улыбнуться. – Курите, курите! Хоть мужиком в доме пахнуть будет.
– Да, кстати, – Оллонов сделал вид, будто только что вспомнил о чем-то. – У вас не сохранилось случайно паспорта или комсомольского билета сына?
– Конечно, конечно. Это же память о Ванюшке. Считай, все, что от него и осталось. Я сейчас... – Дунаева выдвинула верхний ящик комода, достала оттуда темно-желтую шкатулку из лиственницы и принялась перебирать какие-то бумажки.
– Здесь они были, здесь... Куда же я, старая, их задевала? Тут же были... я помню. Или... – бормотала она.
– Ничего, Екатерина Ивановна, не беспокойтесь. Потом найдете. Просто я хотел уточнить его стаж комсомольский, в райкоме-то документов нет. – Оллонов встал, шагнул к двери. Но вдруг вернулся к столу. – Чуть не забыл, экий я! Ведь у нас для вас, Екатерина Ивановна, есть небольшой сюрприз. Друг-то Ванюшкин, Иннокентий, низко кланяется вам, большой привет передает.
– Вы что же, знаете его? Видели? – встрепенулась Дунаева.
– Я-то нет, а вот один товарищ вернулся недавно с Украины, знает его, виделись они там. Через него Кеша и передал привет, даже фотографию свою прислал. Где же она у меня?
Оллонов пошарил в кармане, положил на стол снимок. Екатерина Ивановна взяла глянцевитый листок, отошла к окну.
– Да, это он, Кеша. Что же он не написал ничего?
– Кто его знает? Может, спешил, может, еще что. Я вот смотрю на него и тоже вроде – где-то его видел. Наверное, здесь, в районе. А вот фамилию и отчество запамятовал.
– Звягинцев его фамилия. А отчество не то Пантелеевич, не то Панкратьевич, не припомню сейчас.
Посидев еще несколько минут, мы попрощались и вышли на улицу. Надевать лыжи не было никакой необходимости. Во дворе снег еще держался, но вся проезжая часть улицы была исполосована говорливыми змейками ручейков. С веселым грохотом с крыш сыпались сосульки. У самого правления здешнего колхоза стояла только что вылепленная снежная баба. «Здравствуйте!» – сказал ей весело Оллонов и приподнял кастрюлю, которую ребятишки нахлобучили на нее вместо шляпы.
