Текст книги "Оглянись на будущее"
Автор книги: Иван Абрамов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)
14
Это было первое совещание, с которого, собственно, начиналась деятельность Виталия Николаевича Колыванова в должности начальника цеха. Трижды откладывали это совещание в различных инстанциях и по разным причинам, но вот – сегодня.
Правда, Виталий Николаевич не совсем отчетливо видел сущность проблемы, которую сегодня предстоит обсуждать. Не успел разобраться. А еще – он подозревал, что мало кто из участников этого совещания успел разобраться по-настоящему и глубоко, а потому речи будут говорить вокруг да около. Но в четвертый раз откладывать совещание нельзя. Не позволят.
Будучи инженером бригады внешнего монтажа, Виталий Николаевич побывал и на крупнейших новостройках, и на заводах с устоявшимися традициями, посидел на совещаниях разных уровней и даже в главках. Много хвалебных и просто трескучих слов сказано в пользу хозрасчетных комплексных бригад, много цифр доказывает безоговорочную полезность таких начинаний, но по сути своей начинание это и не ново, и не столь перспективно. В принципе, в разных вариантах такое было еще в тридцатых годах и сразу после войны, что вовсе не значит, будто такой метод работы сам по себе не вносит ничего нового и нужного. Словом, в разговоре и призывах как-то затерялась суть. Жаль. Но вот здесь, в цехе энергомонтажа, рождается на самом деле что-то принципиально новое. Что-то? Да ведь новое всегда что-то, не вдруг и не каждый может увидеть самую, как говорится, сердцевину.
В бригаде Павлова давно уже сложилась атмосфера, во многом не похожая на общую ситуацию в цехе. Разные люди давали различные толкования и объяснения этому явлению. Слышал, например, Виталий Николаевич как-то: «Стрельцов свои замашки прививает. Нахватался у деда Гордея». И не какой-нибудь салага говорил такое, кадровый заводчанин Ступак говорил. «Нет рентабельности в павловских новшествах», – категорически заявил совсем недавно заводской экономист. Директор и вовсе насторожил: «Вы присмотритесь там, как все это влияет на трудовую дисциплину? Своевольство редко цементирует».
Предварительное мнение начальства отрицательное. Это ясно. Но если это мнение необоснованное, если в предложении павловцев есть и рентабельность, и перспективность, и, наконец-то, нечто полезное и новое в производственных отношениях, начальство не будет отстаивать своего предварительного мнения. Начальство одобрит. Ну а если оно право в своих предварительных оценках, а тут, наперекор им, только бы прослыть новаторами, люди одобрят недоброе? Проглядывается что-то болезненное в этих предложениях. Очень уж категорично требуют устранения приемщиков ОТК, к чему явно не готовы в других бригадах. Какое-то повальное учение, тоже не совсем здоровое стремление в инженеры. Конечно, учение свет, но зачем просто монтажнику инженерное образование? Поможет ли высшее образование работе? Есть, есть там зернышко, которое надо взрастить. В обязательствах павловцев есть такой пункт: «Предельно экономичное расходование средств и материалов». Тоже несколько обтекаемая формулировка, но ее не трудно конкретизировать. При обсуждении. И с этого, быть может, следует начинать.
И все равно не ясно: где суть проблемы? А тут еще парторг где-то запропастился, вечно у него неотложные дела наслаиваются на крайне неотложные. Знает же – не только экономика лежит в основе павловских предложений, но и политика. Вот и занялся бы этой политикой, если успел сам разобраться. Не успел, посоветоваться пора. Нельзя же опираться на голые эмоции…
Парторг цеха Колосков будто под дверью ждал. Тихонечко так переступил порог, к чему-то прислушался, улыбнулся хитренько и сказал:
– Запарка, мил друг товарищ начальник цеха?
Хороший мужик Антон Сергеевич Колосков. Понимающий, решительный и принципиальный. Но никак не понять: когда он настроен шутливо, а когда серьезно? Правда, при народе Колосков строго официален, никаких фамильярностей, но все равно не поймешь его.
– Сядь, отдышись, – предложил Колыванов стул рядом со своим. – Я тут мозги торчком поставил, никак не пойму…
– Погоди, прочти вот это, – подал Колосков Виталию Николаевичу смятый листок бумаги.
– Что это? – настороженно отстранился начальник цеха.
– Рапортичка. Приемщик Мошкара накатал.
– Накатал?
– Вот именно.
– Зачем ее читать, если накатал?
– Затем читать, чтоб порядок не нарушать. Читай, читай!
Прочел Колыванов рапортичку. Подергал плечами, вопросительно посмотрел на парторга, сказал неуверенно:
– Врет ведь. Все начисто врет. Я ж его знаю, никто его не принудит, если упрется. – И хотел возвратить рапортичку Колоскову.
– Э, нет, – решительно отстранил парторг. – Это не по моему ведомству. Вон там напиши наискосочек: «Врешь ты, Мошкара». И все. И в архив.
– Ты напиши, – все же вернул Колыванов рапортичку. – Так и напиши: «Аполитичная попытка дискредитировать новаторский почин».
– А ты, мил друг, не шибко востер в политике, – укоризненно покачал головой Колосков. – Если налицо попытка такой дискредитации, то это не аполитично, это антиполитично. Это, сам понимаешь, обвинение не шуточное.
– Тогда ничего не пиши, – охотно согласился Колыванов. – Просто скажи этому Мошкаре: «Ай-яй, товарищ Мошкара, негоже так». Ну, хватит, хватит. Тут вот поважнее задачка, – потянул к себе красную папку с запачканными тесемочками. – Ты хоть вникал, что тут? – прихлопнул ладонью по папке.
– Вникал. Изо всех сил, – вздохнул Колосков. – Гордиев узел.
– Похуже, брат, похуже, – возразил Колыванов, извлекая из папки несколько листков, скрепленных ниточкой. – Бомба замедленного действия. Снаружи вроде так себе, ящичек с дырочкой, а внутри тик-так, тик-так. Ты полез на печку греться после трудов праведных, а она – громых, и ваших нет.
– Ты что – сапером служил? – спросил Колосков, не прикасаясь к листкам, но искоса прочитал: «Обязательства будущей комплексной хозрасчетной бригады, готовой возглавить борьбу за коммунистический труд». Наверно, Павлов сочинял. Стрельцов такое не сумеет.
– Что будешь говорить на совещании? – задал Колыванов прямой вопрос.
– Я за бомбу, она мне нравится.
– В целом?
– Детали уточним сообща. Да чего ты боишься, мы же сюда не каких-то махновцев приглашаем, мы… Ты чего улыбаешься?
– Его зовут Махно, а их всех – махновцами, – даже фыркнул Колыванов.
– А ты не слышал, как тебя зовут? – спросил Колосков.
– Да слышал…
– Ну, вот. Так… что я? Ах да! Обсудим. Затем и собираемся. – И привычным жестом пригладил торчащий на макушке хохолок. Ох уж этот хохолок. Сказать бы, как прозвали рабочие самого Колоскова. Небось обидится. – Но потом, потом такие дела. Через полчаса совещание начнется. Должно начаться.
Телефон дзенькнул всего разок. Коротко, вежливо. Колосков взял трубку, послушал, спросил:
– А кто с котельного? А-а! Нет, не отменяется. Передайте Захару Корнеевичу, что мы его ждем. Почему с нетерпением? Просто ждем. Да, Стрельцова тоже. И Павлова, и Стрельцова. Вот что, товарищ Погасян, я пригласил бы всех вас, но тут у нас тесновато. И еще просьба: где-то у вас там технолог новый. Да, Ивлев. Постарайтесь и его увидать. Ну а как же, товарищ Мошкара – лицо заинтересованное, обязан быть. – И, опять пригладив злосчастный хохолок, положил трубку. Посмотрел на Колыванова, сказал со значением: – Они там не простачки. Я понял так: наше решение – это наше решение, у них все решено. Вот так, мил человек. С этим тоже надо считаться. Его Величество Рабочий класс. Хозяин производства, если мы не любители пустословия.
– А знаешь, – оживился Колыванов. – Скажи-ка вступительное слово. Насчет его величества и хозяина. К месту пошло бы.
– Не-э-э, – сощурил Колосков озорные глаза. – Лекция в другой раз, нынче будем по делу говорить. И ты не увиливай, не выйдет.
– Легко сказать, – сник Виталий Николаевич. – Первое мое совещание, проба пера. Ну да ладно, давай психическую! – и так энергично принялся наводить на своем столе порядок, словно и в самом деле готовился к психической атаке. – Никак не пойму, что у них? – раздраженно вскочил он и указал на дверь, будто именно там ждали все эти, которые… – Это предвестие революции? Какой? Социальной, технической, бытовой? Они там говорят: «Усилиями бригады обеспечить всех нуждающихся минимальным жильем». Да, так и написано, полюбуйся.
«Павлов, – утвердился в своем предположении Колосков. – До чего кудреватый парень. Но идея верная. Хорошая. Если осуществима».
– Ты чего молчишь, как селедка в магазине? – рассердился Колыванов. – У других вон парторги…
– Да хватит тебе, – дотронулся Колосков до плеча начальника цеха. – Ну, что они – враги нам?
– Друзья тоже разные, – не принял Колыванов такого утешения. Еще раз переформировал бумаги и папки на столе, сел, потер виски ладонями. – Я не цепляюсь, не подумай. Но если меня долой, а его опять на это место… Не-э, так не годится.
– Видишь ли, – вполне серьезно произнес Колосков. – Я довольно отчетливо представляю расстановку сил. Пока что большинство не с нами. Но вот что сказал мне Терехов. Ты послушай, послушай! Не смотри, что они с Иваном Стрельцовым разного возраста, они ровесники по мировоззрению. Так вот: «Это хорошее начало. Не позволим глушить».
– А мне директор вот что сказал! – опять вскочил Колыванов. – «Своевольство редко цементирует». Понял? А еще вот что скажу я тебе. Ступак по году никаких совещаний не собирал, а с планом справлялся.
– Не надо, прошу тебя, – сухо, отчужденно произнес Колосков. – До определенной черты можно критиковать и сомневаться, но ты, как вижу, рвешься куда глубже. Не надо. Если следовать твоей логике, надо возвратиться в довоенные времена, когда Ступаки вовсе малограмотными были. Не надо. Успокойся. Ты и сам знаешь: они не глупее нас, не рвутся ни к власти, ни в герои. Они – за лучшее. За лучшую жизнь, если на то пошло. И мы с тобой за лучшую жизнь. Потому, где же разногласия? В методах исполнения? Ну и ладно, это лишь на пользу дела. Они своими методами, мы – своими, а все вместе к одной цели. Для этого и совещания собирают. А что Ступак не собирал, так ему и теперешняя жизнь вполне по душе. Ему прошлая, если хочешь знать, всего милее. На том и кончим наше предварительное совещание. Идут! – и, поправив сбившийся галстук, приоткрыл дверь. – Заходите, товарищи, прошу вас. А-а-а, Виктор Семеныч! Ну, как? На новом месте приснись жених невесте? Что приснилось жениху?
– Ничего не приснилось, – смущенно ответил Ивлев. – Сплю, наверно, слишком мало. Некогда сны рассматривать.
– Ну, это зря, зря-а, – пожурил Ивлева парторг. – Спать надо хорошенько… Здравствуй, здравствуй! – подал руку Павлову. – Ты тоже мало спишь? Чего это у тебя глаза блеклые?
– Нормально спим, – невнятно буркнул Павлов. И глаза у него были ничуть не блеклые, шустрые глаза. За пять секунд все увидели. Начальника цеха в его расстроенном состоянии, и подумал Павлов, что петиция их тут не нашла сочувствующих.
– Поди-ка сюда, поди-ка, – взял Колосков Ивлева под руку и отвел его в дальний угол за сейф. – Что скажешь сейчас о предложении Стрельцова? Мне нужно знать твое мнение.
– Сварка тонкостенных труб – проблема немалая, – уклончиво вымолвил Ивлев. – Нет ни однозначного решения, ни единого мнения. Многое зависит от сварщика. Только талантливый может такое взять на себя. Нам решать, не оглядываясь на всесоюзную арену. У нас есть кому доверить. Ну а Мошкара… тут и вовсе сбоку припека. У него иные планы. И еще: по всем предложениям я полностью за. Буду не только голосовать, буду помогать во всю силу.
– Ну и спасибо, – обнял Колосков Виктора. – Я знал, я уверен был. Значит, давай психическую.
– Как? – не понял концовки Ивлев. – А-а-а, – улыбнулся, уловив подтекст. – На такое они горазды. И еще два слова, – попридержал Колоскова за локоть. – Непременно свяжись с кафедрой сварки. Хорошенько свяжись. Там толковые ребята, помогут теоретическими обоснованиями. Пригодится, я думаю.
Захар Корнеевич пришел один. Но вслед за ним, правда, не по пятам, явились Мошкара и бригадир сварщиков из заготовительного отдела Никанор Ступак. Неодобрительно покосился Колыванов на эту пару. Да и не приглашали сюда Никанора. Но при народе поворачивать назад нельзя. Все ж бригадир. И дела у него там не плохи. Пусть посидит. И все же заметил Мошкаре:
– Вы бы, Федор Пантелеевич, с другими бригадирами тоже подружились. На пользу дела.
– Учту, – покладисто кивнул Мошкара. Сел с краешка, поскрипел стулом, закрыл глаза. Вот, мол, тихий я и смирный, а на меня все жалуются. А я тоже рабочий класс, устал, видите как…
От Стрельцова пахло совсем свежим дымом сгоревшей электродной обмазки, в глазах – азарт и искорки веселой усмешки, в руке – новенькая рукавица с чем-то тяжелым и теплым. Дымилась рукавица, тоже распространяя острый запах сгоревшего электрода.
– Здравствуйте, товарищи, – весело бросил Стрельцов. Потеснил Павлова, сел, свесив руку с дымящейся рукавицей под стул.
– Ну, чо? – шепотом спросил Павлов.
– Нормально.
– А он чо?
– Сказал: пойдет.
– Ну, давай! Давай, давай! – характерным жестом указал Павлов в пол. Таким жестом, бывало, зрители повелевали гладиатору-победителю прикончить побежденного.
Встал Колыванов, уперся обоими кулаками в стол, пошатался чуть заметно, словно убеждаясь: прочно ли устроился? Произнес тихо, но уверенно:
– Товарищи! Мы собрались сегодня, чтоб совместно обсудить ряд назревших и неотложных вопросов. А вначале коротенькое сообщение, как мне кажется, впрямую связанное с тем, о чем нам и предстоит говорить. На котельном участке наблюдается нервозность и суета. То и дело там рвется график, по необъяснимым причинам затеваются мелкие конфликты, просто перебранка. Это мешает видеть главное. Говоря понятнее, это новая завеса, для некоей маскировки. Сегодня директор высказал опасение, что с тринадцатым поездом мы вовремя не выйдем, а четырнадцатый придется брать штурмом.
– У гадалки он об этом справлялся? – подал реплику Захар Корнеевич. – По котельному все идет планомерно.
– Не все! – резко оборвал Колыванов. – Точнее, если не в обиду примете, ничего не идет у вас планомерно. Доказать? Ну, ну, я ж сказал, не обижайтесь. Моя ответственность вместе с вашей. И дальше, но теперь о том, ради чего мы собрались.
Никому и в голову не пришло бы, что пять минут назад Колыванов вовсе не знал, как быть, что говорить, как говорить на первом этом совещании? Колосков смотрел на Колыванова озадаченно и незаметно, не для него, одобрительно кивал. И хотя начальник цеха еще не подступил к тому главному, о чем тут шла речь пять минут назад, видно было, что он готов и скажет правильно.
– Почему на котельном до сих пор не освоили электросварки тонкостенных труб? – мягко, ни к кому не обращаясь, спросил Колыванов. – Ответить просто: не успели. Или по-иному как, но нужен не ответ, нужно дело. Кто дал вам право, товарищ Мошкара, вырезать пробный стык, сваренный Стрельцовым с ведома и согласия всех компетентных инстанций?
– Технокарта мне дала такое право, – не открывая глаз и не шелохнувшись, ответил Мошкара. Стало ясно: он готов к сражению, он знает, что главное впереди, и потому бережет силы.
– На разрешении подпись главного технолога, – напомнил Колыванов. – Неужели вы считаете…
– Технокарту делал не наш главный технолог, – напомнил Мошкара. Стало еще яснее. Он не намерен ни в чем уступать, он знает силу своих позиций. – Будет поправка законная, приму, не будет – не надо меня стращать.
– Вот так, – указал Колыванов на Мошкару. – Позиция дзота.
– Кзота, – опять поправил Мошкара.
– Нам, например, понятно, что в главк подают лишь окончательно отработанные предложения. Как их отработать, если мы не можем пальцем шевельнуть без разрешения товарища Мошкары?
– Отрабатывайте в лаборатории, – все так же невозмутимо произнес Федор Пантелеевич. – Заказчику нет дела до наших забот. У него свои заботы: надежен ли наш котел?
– Помолчите! – повысил голос Колыванов. – Мы не на посиделках. Если я сомневался – откуда берутся мелкие передряги на котельном, теперь мне понятно. Дело тонет в мелочах потому, что товарищ Мошкара… да и не он один, привык жить по мелочам.
– Это уже личное, – и опять бросил Мошкара. – Как я вижу, никого не касается.
Долго молчал Колыванов. Колосков подумал было, что реплика Мошкары смутила его, сбила, как говорится, с главной линии. Но нет, оказалось, Колыванов не хотел сорваться. Восстанавливал голос, как говорят ораторы.
– Вы читали в газетах, товарищ Мошкара, такие обязательства: «Работать и жить по-коммунистически»? – ровным, будничным тоном спросил начальник цеха. – Не читали? Ну, тут уж не я виноват. Читайте газеты – вот они, бесплатно. Лежат. Целехоньки. Можете пойти в нашу библиотеку. Там тоже лежат. Словом, ваши возражения принять нельзя. А теперь еще о важном. Вот тут, – показал он скрепленные ниточкой листы, – изложено дельное. Новое. Признаюсь, самому мне не совсем понятное…
– Можно два слова? – встал Стрельцов.
– Ну, если два, – разрешил Колыванов.
– Я и вовсе без слов обошелся бы, – улыбнулся Стрельцов, подходя к столу начальника цеха. – Вот! – вытряхнул он из рукавицы два конца трубы с шовчиком посредине. – Вот! – достал из кармана блестящий шарик и опустил его в отверстие трубы. Шарик мягко звякнул и вывалился с другого конца. – Это калибр, – пояснил Стрельцов. – Ни одного прогара. А еще вот, – достал он из нагрудного кармана квадратную пленку-негатив. – Рентгенснимок предыдущего стыка. Ни одной поры. И этот, и тот стыки сварены в неповоротном положении, по месту. Ну, а насчет технокарты – и это одолеем. Технокарты пишут на бумаге, здесь вот – сталь. Сталь! – повторил он, оглянувшись на Мошкару. Чуточку помолчал, вопросительно глядя на Колыванова, продолжил спокойнее: – На каждом котле двести восемнадцать рублей экономии. Маловато, хорошо бы в тысячах, но… но тонкостенные трубы варят газом не только у нас. Все! – и вернулся на свое место, оставив на столе начальника цеха и рукавицу, и теплые еще образцы.
– Доказал! – ехидно бросил Мошкара, так и не открыв глаз.
– Ты спи, спи, – похлопал его по плечу Михаил Павлов. – Не надо воду мутить, нам ее пить приходится. Ты не понял? Ну, спи, спи. За получкой не опоздай только.
– Ничего, Никанор побудит, – покосился Мошкара на Павлова. – А ты гляди, не пришлось бы задом наперед двигать, как маневровой «кукушке».
15
С тяжелым чувством уходил Иван Стрельцов с этого первого при новом начальнике цеха совещания. В мыслях что-то мельтешило и путалось, но постепенно как бы отпечатывалось мнение: совещание начальник цеха собрал не для того, чтоб прояснить ситуацию по главным вопросам, а для того, чтоб узнать: кто на кого сердит? Хуже того, показалось, что Колыванову не интересны причины, а лишь последствия. Но и до совещания было всем ясно: Мошкара дружит с Никанором да и с Захаром Корнеевичем и терпеть не может Павлова. Еще раз выяснять такое в официальном порядке нет никакого смысла. Почему кто-то кого-то любит или не любит? Конечно, на этот вопрос ответить трудно. Любовь зла, но речь-то не о той любви, которая зла и слепа, производство – это не лужайка по луной, тут просто так не вздыхают и не бранятся. Почему Мошкара против передачи тонкостенных труб на электросварку? Может, потому лишь, что электросварщик Стрельцов, а газосварщик Ефимов? Если так, вопрос решается просто. Но Мошкара вообще против. Против всего, что содержится в предложении бригады. Значит, суть не в Стрельцове, по крайней мере, не только в Стрельцове. В чем же она – суть? Вот чем заняться бы на этом совещании. Но начальнику цеха виднее. К тому же, может, это правда, что проблемы, поднятые в предложениях бригады Павлова, нельзя решать в масштабах одного цеха. «Коммунизм на девять посадочных мест», – ехидно оценил все эти предложения Мошкара. Да, в бригаде всего девять человек, но разве речь шла только о нуждах бригады? И получился какой-то порочный круг. Проблема выходит за пределы бригады и цеха, но это, когда надо решать ее. Проблема узка, всего на девять посадочных мест, когда оценивают ее общее значение. Какая она на самом деле? Что так рассмешило Мошкару, когда коснулось дело жилищных условий? У него дом с мезонином, по две комнаты на живую душу. Егор Тихий не одолел мезонинных, у него по два метра на живую душу. Ну, так и что же, все на месте, пусть будет так? Игорек живет седьмой год в холостяцком общежитии, сам Павлов – в какой-то комнатушке-закутке у добросердой хозяюшки. Пусть живут, какая нам забота? А если они несут свои заботы в цех? Если те свои заботы не дают им понять заботы общие? И только по одному пункту, да и то с некоторыми колебаниями, мог принять Стрельцов расплывчатость колывановских позиций. Учеба. Тут есть какая-то неоправданная нацеленность. Вася Чуков скоро окончит институт. Хвала и честь ему. Будет хорошим руководителем, если не будет плохим. Павлову тоже надо бы среднее техническое. Не исключено, что Гриша Погасян когда-нибудь тоже станет бригадиром. Пусть учится. В техникуме, в институте – это детали. Но зачем техникум или институт просто сварщику? Да, да, просто сварщику, который не собирается ни в бригадиры, ни в руководители. Или это зазорно – всю жизнь в сварщиках? Нельзя любить всю жизнь свою профессию? Брехня! Еще как можно. Ну а холодный руководитель, как и холодный сапожник, едва ли способен на чудо в своей сфере. И дело не в том, что учиться не хочет именно Иван Стрельцов. Одному не нужна учеба, другому – коллективное строительство жилья, третьему – новшества по сварке. Каждый отклоняет что-то одно, а в результате все отклоняется. Должен же кто-то рассмотреть совокупность проблемы, а не ее обрывки. Вот в чем дело. И еще: почему администрация убеждена в честности Мошкары и не хочет верить чести бригады? Это уже не мнение, это оскорбление. Значит, они все, все без исключения, корыстны и ненадежны. Им, всем, нельзя верить ни в большом, ни в малом. Над ними непременно должен стоять Мошкара. Понять такое нельзя, как бы и кто ни убеждал. Убеждать в этом недостойно. И это не довод, что не все еще готовы работать без техконтроля. Кто не готов, пусть ходит под совестью Мошкары. Ну а кто готов?
Нет, понять такое нельзя. Согласиться с этим, значит, признать, что ты жулик и крохобор. А говорили об этом так, словно дело шло о личной судьбе Федора Пантелеевича, которого-де, не за что пока обижать и снимать с его должности. Нет уж, нет! Коль взялся ты возглавлять рабочий коллектив, будь добрый, будь добренький! Не увиливай. Но особенно обидно, что и Колосков как-то спасовал. Сказалось, что Мошкара не простачок, что он-то хорошо продумал свои доводы и бил ими, поражая и обезоруживая. Демагогия! Откровенная. А возразить нечего. «Кто будет платить за материалы для постройки дома Егору Тихому?» А правда – кто? Бригада? А если, скажем, Чуков не согласен? Принудить? Нет уж, на его стороне закон. Значит, лопнула идея? Выходит, что так. И уж вовсе неотразимы вопросы Захара Корнеевича…
Говорить ему о совести, о каких-то общественных обязанностях, о самоконтроле – это вовсе пустое. Он и опять спросит: «А кто поручится за ваш самоконтроль?» В самом деле: кто поручится? Чье ручательство устроило бы Захара Ступака? Но он задал вопрос по существу, и ему не ответили. Его не убедили. Да и никого не убедили. Слова о чести и совести – это не деловой подход. Мошкара подходил по-деловому. Он, как бы забивая осиновый кол во всю эту затею, сказал уже без особой надобности: «Там вон стоит «коза-дереза». Долго ее рожали, всей бригадой, всей коллективной совестью. Я не считал, не мое дело, но потратили на ту козочку не только коллективной совести, но и средств немало. Кто заплатит? Павлов? За счет всей бригады или из персональных сбережений?»
Предательский удар. Впрочем, почему же предательский? Предают друзей, Мошкара в друзьях у Павлова себя никогда не числил. Ну а в эту чертову «козу» попал хлестко. Вовсе нечего было сказать. Стоит она. И хлопот там немало, и средств, чего уж вилять. Не паровоз, не дом пятиэтажный, но рубликов с полтысячи там плакали. Вот так. Впредь поосмотрительнее надо ходить в атаку на Мошкару. Кнут дуракам не мука, а вперед наука. Вот так, парень, вот так. И не на Федю Мошкару надо злиться, не на Колыванова – на себя. Только на себя. У Колыванова есть начальство, и оно спросит. У Мошкары есть интересы, и он их соблюдает. А вы, рванувшись в драку, не продумали элементарного. Ну и утирайтесь теперь, утешайтесь.
Нет, Иван не любил самобичевания, сдаваться он тоже не собирался, но понимал: недооценка противника и небрежная подготовка отбросили все дело назад.
Дорога вдоль дровяного склада была хорошо знакома, шагал Стрельцов уверенно, лишь изредка попадая в лужи, только что налитые настырным и нудным дождем. Обычное явление, привычное дело. В ненастье тут всегда высвистывает и хлобыщет. В потемках нельзя миновать все лужи до единой. Но почему же раздражает все это сегодня, не Мошкара же заведует дождями и ветром?
«Подговорю шоферов здешних, пусть бы хоть по одной ходке шлака сбросили в наши колдобины. Или надо сначала объявить здешние промоины общегосударственным бедствием? На мелочи мы не реагируем, по пустякам не разбрасываемся. Когда последний здешний черт сломает разудалу голову, когда…»
– Иван! Ой, Иван! Да погоди ты, кто ж так бегает?
Остановился Стрельцов. И сам удивился: улыбается-то с какой стати? Прислушался к торопливым шагам, окликнул тихо:
– Ты, Зойка?
– Бегу, бегу за тобой чуть не от самой вахтерки… – И, поскользнувшись, ухватилась за Иванов рукав. – Темно, как в погребе, лужи набулькало, хоть плотину ставь. А ты… Здравствуй.
Теплее как-то сделалось под промозглым сеянцем. И светлее. И уютнее. Странно. Смело взял Иван Зою под руку, спросил беззаботно:
– Опять штурмуете, товарищ Зоя? Жадные вы, оказывается. Или он вас так нашарахал?
– Это я с репетиции, – охотно пояснила Зоя. – Получится, нет ли – все равно интересно. Понимаешь, решили «Иркутскую историю» поставить. Думали: просто, о рабочих, а оно, оказалось, не тут-то было. А ты что, за получкой стоял?
– Не-э, – понял Иван нехитрый намек. – Да и кошелечка у меня нету. – И крепче, смелее сжал руку Зои.
Правду сказать, довольно странные отношения сложились у Стрельцова с этой девушкой. Жили почти соседями. Хотя и не ровесники, видели друг друга часто, учились в одной школе. Правда, Иван заканчивал десятый класс, когда Зоя перешла только в пятый. Знал Иван, что Зоя – дочь погибшего партизанского комиссара – родилась через полгода после гибели отца. Знал, что зовут ее Богомолкой, хотя никому и никогда сама Зоя не молилась. Мама ее, раздавленная невзгодами, прислонилась к сердобольным местным баптистам, пела какие-то песни в молельном баптистском доме. Знал и о том, что Зоя после школы пошла продавцом. И хотя сам никогда пончиков не покупал, нередко слышал голосистое: «Пончики, пончики, пончики!»
Иван не знал, что Зоя бросила свой лоток, хотя видел ее в цехе мельком. А две недели назад непогожим вечером встретились, что называется, нос к носу. Ветер в тот вечер выл, как осатанелый, высвистывая такое разбойное в радицких проулках и отщелках, что хотелось спрятаться хоть куда-либо. Дождь, хотя и не очень сильный, засекал в самую душу, под ногами непролазь, вокруг – темень. Настроение дрянное, и хотя Иван то и дело подсвечивал себе карманным фонариком, чуть не все подряд лужи промерил ногами. Бывает. Ты на них злишься, они на тебя. Ты им хоть бы что, а они тебя с ног до головы.
И вдруг – явление. Вернее сказать, не увидел, услышал Стрельцов, что кто-то впереди барахтается. Не диво. Особенно в получные дни. Хватит человек с жадности двести с прицепом, вроде с места двинется, а в дороге ослабнет и ляжет на ночлег в какой-либо мягонькой колдобине. И не из сочувствия, не злорадствуя, наверно, по дружинницкой привычке окликнул:
– Погоди, браток, насовсем не укладывайся, сейчас я тебя на буксир возьму.
– Иди-ка своим путем, нечего приставать, – услышал в ответ знакомый голос. Удивился. Зойка. Ей-то с чего лужи мутить? Мама какая-никакая, в рот спиртного сроду не брала, неужели у той толстой ведьмы профессиональную науку успела перенять? Но голос нормальный, трезвый. Правда, сердитый. Подошел, осветил Зойку, огромную лужу от края до края дороги, спросил недоуменно:
– Ты что – щучат мутишь или мелиорацией решила заняться?
– Тебе сказано: топай! – И все же пояснила немного мягче: – Обронила. Деньги. Первую получку. Сто раз ее всю перещупала, а она, черт ее мерил бы, прорва чертова… – И всхлипнула. Сложила руки ковшиком и подула в них, как зимой.
– Давай вместе искать, – предложил Иван, хотя понял: дело это безнадежное. – Денежки-то как – прямо без ничего или как?
– В кошелечке-э, – и вовсе расстроилась Зоя. – Да не свети ты мне в лицо! – и вдруг яростно, по-футбольному пнула лужу ногой. – Первая получка-а! Д-ды-ы… Полные сапоги начерпала. Да не свети ты!
– Не злись, я ради дела, – спокойно объяснил Иван. – Уклончик тут. Небольшой, но есть. Если вон там проковырять сток, больше половины уйдет на склад. Ну-ка! – и, скользнув желтым пятном света по дощатому забору, отдал фонарь Зойке, рванул доску, повертел ее в руках, примериваясь, принялся прорубать сток, разбрызгивая воду и грязь.
– Свети, не то вместо спуска нефтяную скважину пробью. Во работка, кому ни скажи. Не что-то там, деньги добываем…
Воды в луже почти не убавилось, но Иван разогрелся и принялся шарить по ней без опаски.
Зоя, тоже малость согревшись, зашла с другой стороны. Но ей мешал фонарик.
– Ты свети, свети, не то я твой кошелечек меж пальцев процежу.
– Клеенчатый, полосатенький такой, – опять озябла девчонка. – Шла, все время цел был. А тут прыгнула… дура. Разве ее перепрыгнешь. – И села на бережок, утратив остатки надежды…
– А если пусть его? – сдался Стрельцов, окончательно убедившись, что в такой кисельной мешанине не то что кошелечек – чемодан с кошелечками не отыщешь. Грязь, комья, булыжники. – Придем как-нибудь по весне, а тут деревце. Такое, знаешь, как у того деда с бабкой из сказочки. На дереве листики-веточки, а на веточках кошелечки с получками. Сколько было-то?
– Один…
– Денег сколько было?
– Сорок семь.
– Жалко! – с новой энергией сунулся в лужу. Мутил, цедил меж пальцев липкую вонючую грязь, приговаривал речитативом. – Ох, сорок сороков, сорок мучеников… Бульдозером тут надо, землесосом… Ты давай хоть по берегу прыгай, окоченеешь вовсе. Э-э-э, так не годится! Огребешь какой-нибудь грипп или эту, как ее! Да не ершись! – И, взяв обе Зойкины руки, принялся так энергично растирать ладони, будто ей грозила сиюминутная смерть.
– Да больно же! – отстранилась Зойка. Сунула руки под мышки, как это делают возчики в дальнем зимнем извозе, и вдруг поспешно принялась искать что-то у себя на животе. Вскрикнула громко и радостно:
