Текст книги "Оглянись на будущее"

Автор книги: Иван Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

33

Поворот в жизни Галки Лукьянцевой произошел как-то очень уж круто и неожиданно. С детских лет, в садике, в школе особенно она любила петь. Все были уверены, что она поет хорошо и это ее призвание. За нее хлопотал школьный учитель пения, хлопотал какой-то знакомый отца, тоже специалист в этой области. Хлопотал директор музыкального училища и еще кто-то. Она попала на прослушивание к авторитетному профессору Московской консерватории, который сказал:

– Милая девушка, вам нечего делать в консерватории, выше вокального кружка заводской самодеятельности вам не подняться.

Потом Галке говорили, что авторитетный профессор – корыстный человек, что его собственная дочь вовсе безголосая, но окончила эту же консерваторию с отличием и теперь подпевает в каком-то довольно модном вокально-инструментальном ансамбле, что профессор берет взятки даже борзыми щенками, что… Но люди и не такое наговорят. А до профессорских дочек Галке вовсе не было никакого дела.

Через неделю после прослушивания Галка оформилась ученицей сварщицы и по какой-то прихоти обстоятельств попала в бригаду Никанора Ступака.

За одиннадцать дней обучения Галка научилась бестрепетно произносить монтажные клятвы, устраивать полноценные перекуры, благо бригадир ей мирволил и самолично угощал «Варной». На двенадцатый день Галка ушла из бригады. Никанор Савельич, убедив себя в бригадирских правах, улучив минутку, полез целоваться и даже поцеловал, не считаясь с горячими, если можно так сказать, протестами.

Опять слепой случай. Табельщицу тетю Нюру перевели в уборщицы за день до объяснения с поцелуями и пощечинами. И вот – Галка в табельной. Потом, когда познакомилась она с Михаилом Павловым, было вынесено на обсуждение довольно запоздалое желание набить Никанору морду. Ограничились обсуждением, ибо месть и сама по себе – поступок низменный, ну а месть чужими руками вовсе не дело.

Оказалось, что у табельщицы уйма свободного времени на рабочем месте. Просто сидеть в табельке скучно. И занялась Галка подготовкой. Не в консерваторию, а в машиностроительный институт. И сама втянулась, и Михаила втравила. Ну а на ее место в Никаноровой бригаде заступила Зоя Порогина.

Все могла подумать и сказать Галка по этому поводу, но не уличить Никанора в отсутствии вкуса. А по цеху молва: Зойка с Никанором, Зойка с Никанором… На работу – с работы вместе, по воскресеньям у Порогиных цветы по червонцу за букет. Даже – правда, нет ли – купались они вместе в какой-то особой заводи, куда Макар телят не гоняет. Обидно. Как ни говори – видная девчонка. Но вольному – воля, спасенному – рай.

И вдруг ошеломляющая сенсация.

Ждали-ждали Ивана в гости, не дождались. Скромненько отметили событие вдвоем, которое и касалось их двоих. Михаил немного потужил, что у Ивана с Таней дружба расстроилась. Сказал что-то насчет великовозрастной застенчивости, упрекнул огулом всех девчонок за то, что они речистых предпочитают застенчивым. Но вечер был хороший, и, несмотря на испорченное настроение, они пошли в парк.

Просто сидели, просто смотрели. Ну, как же, они теперь почти женатики, шестой день как подали заявление в загс. Не на танцы же стремиться, не в затиночки прятаться. Сидели, сидели и увидели.

– Ты глянь-ка, – первым обнаружил Михаил. – Нет, это наяву или я в кино?

Иван и Зоя шли в обнимку. Да, Иван обнимал Зою за плечи. А она ничего, будто так и надо.

– Вот это да! – вымолвила Галка.

– Силе-он! – одобрил Михаил. – Как бы они раньше нас не повенчались.

– Опять Никанору хлопоты, – с деланным сочувствием сказала Галка. – Не везет жениху. – И добавила серьезно: – В открытую он на Ивана не попрет, но при случае ножку подставит.

– И увидит небо в алмазах, – пообещал Павлов. Но на том вчера и закончили. Слишком это неожиданно увиделось, не сразу понять можно.

Сегодня Галке думалось о том, что легко сказалось о любви в тот вечер, когда сидели за столом гостями у Виктора Ивлева. Сказалось легко не потому, что это привычно и просто. Любила, вот и сказалось. И он любит, он тоже сказал бы и скажет в любой раз.

Видно, не на шутку одолели Галку эти мысли. Звонит, звонит телефон, а она как не слышит. Спохватилась, взяла трубку, услышала короткие гудки. Нельзя так. Скажет кто-то там: нет на месте табельщицы, опять в табельной непорядок. И обрадовалась, когда телефон тут же зазвонил снова.

– Слушает табельная, я вас слушаю, – озадаченно отвела трубку от уха, посмотрела на нее недоверчиво. Розыгрыш. Переспросила: – Вы… это правда вы, Маргарита Илларионовна?

Но для чего ей понадобился Иван Стрельцов?

– Я вас очень прошу, – повторила Маргарита Илларионовна. – У меня важный разговор. Очень важный и неотложный.

– Я мигом, Маргарита Илларионовна, добегу до котельного и передам. Но… он, может, не сразу, у него такая работа… – И еще тверже, укоряя себя за уклончивость, повторила: – Я мигом. Он вам позвонит, как придет. Телефон ваш у него есть?

– Зачем звонить, я подожду, – каким-то виноватым тоном сказала директорша. – Вы ведь одна в табельной, все равно не ответите, если кто позвонит. Так я жду, жду. Пожалуйста…

Что у нее стряслось?

Прибежала Галка на котельный, увидела Ивана, засигналила, хотя он этих сигналов видеть не мог. Лежал навзничь под трубопроводом, черкал электродом, рассыпая на грудь себе каскады колючих искорок, и хотя Галка училась сварке всего одиннадцать дней, знала точно: сейчас к Стрельцову не подступайся. Пока не закончит стык, никакое землетрясение его из-под трубы не сдвинет. Может, правда у директорши неотложное что, но сейчас нельзя.

Если бы не те слова Стрельцова. Если бы не дрожащий голос Маргариты Илларионовны. Одним духом вскарабкалась Галка по шаткой стальной стремянке, примерилась и решилась было двинуться к Ивану по узкому двутавру вагонной рамы. И увидела, что поднял сварщик защитную маску. И ладно, так все же лучше.

– Ива-ан! – опять посигналила Галка. – Срочно к телефону!

– Кто там? – подозрительно присмотрелся Стрельцов.

– Почем я знаю, по телефону не видно. Сказано: срочно!

– Спрашивать надо, – упрекнул Стрельцов. – И не шастай тут! За тебя кто будет отдуваться?

– Не ори… – И вдруг выпалила: – Иван. Возьми ученицей. Очень тебя прошу, – приложила Галка руки к груди. – Ну, Иван.

Вот и пойми постороннего, если сама себя понять не можешь.

– Возьму, – пообещал Стрельцов. – Если скажешь: кто там телефонит. Ну?

– Директорша…

– Я ж тебя просил.

– А она плачет, плачет, понял ты! – закричала Галка возмущенно.

– Чудачка ты, – вздохнул Стрельцов, стряхивая рукавицы в защитную маску. – Мне кто слезы утрет, а? Ты?

– Есть кому! – вырвалось у Галки.

– Да? Ты точно знаешь? – и помрачнело лицо Ивана. Постарело и сделалось жестким.

Может, это вчера показалось? Обознались, может? Нет. Но как же Зойка? Или она всем и каждому позволяет себя обнимать?

Трубку Иван взял осторожно, произнес уважительно, вполголоса:

– Слушаю вас, Маргарита Илларионовна. Да, Стрельцов, – и сделал Галке знак: выйти пока.

Маргарита Илларионовна рассказывала долго и сбивчиво. Сначала о том, что Егор вторую неделю не посещает институт, потом, без всякого перехода, о какой-то газете, где напечатаны какие-то обязательства. И опять о Егоре. Оказывается, дома он тоже давно не живет.

Иван слушал, не перебивая, надеясь, что директорша сама найдет путь к главному.

– Иван Родионович, – после короткой паузы, немного тверже заговорила Маргарита Илларионовна. – И очень прошу вас, очень прошу. Поверьте, он только вас уважает. Я это знаю. Согласитесь взять его в вашу бригаду. Я знаю, это не навсегда, не станет он ни сварщиком, ни монтажником, но может стать человеком. Прошу вас…

– Я не могу сейчас ничего обещать, – сказал Стрельцов, поняв, что именно это и есть главное. – Бригада решит. Но я хочу встретиться с Егором. Он взрослый, нельзя его, как в детсадик, на саночках или на закорках. Подумайте, где, как нам встретиться? Когда? И еще прошу: подумайте, как это будет выглядеть в плане этическом. Он все же Тушков.

– Так что же делать?

«Вот так. Проблему решает она одна. И за сына, и за мужа. Но почему, почему? Мария Семеновна тоже просит помощи, не спрашивая сына, но для сына. Так это же совсем иное. Не с кем посоветоваться, некого больше просить. А живут под одной крышей, некуда друг от друга деться. Тут почему одна?»

Завсхлипывала Маргарита Илларионовна. Ей там не легко и не просто. А она мать. Если и не понимает чего, то чувствует. Сердцем, материнской душой. Да и почему нельзя помочь Егору?

– Если удастся, скажите Егору: в семь вечера в субботу в Майском парке. Ну, скажем, у бильярдной.

– Спасибо… Я разыщу его, я передам. Он придет. Поверьте, он с большим уважением… Я его знаю. Спасибо.

Галка смотрела вопросительно. Конечно, она слышала здешнюю половину разговора, разве справится девчонка с любопытством? Упрекать ее не в чем.

– Слушай, Галк, а кто у тебя родители? – спросил Иван, так пристально рассматривая девушку, словно увидел ее впервые.

– Папа преподаватель… военки, мама пока не работает.

– Отставник?

– Отставник. Но он любит работу.

– Жить где будете, когда распишетесь?

– У нас.

– Мишка согласен?

– Так у нас же три комнаты.

– Собачка есть?

– Какая собачка?

– Это я так. У одной девчонки тоже… просторно дома. Но у ее мамы собачка. Таран. Мама той девчонки очень любит свою собачку, а уходить в другой дом та девчонка не захотела. Ну да о чем толк! – как-то смятенно улыбнулся Иван. – Перетрется, дорога дальняя.

«Он любит Таню, – поняла Галка. – Но что ж тогда получается?»

– Если позвонит Маргарита Илларионовна, разыщи непременно. Это важно, – попросил Иван. – Только… знаешь, если на первых порах.

– О чем ты?

– О трех комнатах.

– Они хорошие. Ну, родители мои.

– Разные. Мишка и твои родители, я хотел сказать. Его прозвали Махно не только за длинные волосы. Он анархист. Нет, я… я ошибаюсь часто, но Мишку я знаю хорошо. Ты подумай, Галк, чтоб не было неожиданных огорчений, чтоб не спохватываться слишком поздно.

И ушел, улыбаясь рассеянно и грустно. Чудной. Но говорил искренне. Откуда ему известно? Михаила знает, это верно, так…

Галка не захотела развивать эту свою мысль. Подумалось, что не очень далек от истины был сейчас Стрельцов. Но что же делать, что теперь делать?

34

И опять звонко и требовательно зазвонил телефон. Галка подумала: снова директорша. Взяла трубку, сказала, словно разговор и не прерывался:

– Он только что ушел.

– Кто? – раздался густой бас.

– Стрельцов, – по инерции вырвалось у Галки, хотя она поняла: это не Маргарита Илларионовна.

– Это кто, я спрашиваю?

– Табельная.

– Передайте бригадиру котельного Павлову, что его вызывает директор. Срочно.

«Бог мой, это он сам, – узнала Лукьянцева голос Тушкова. – А я дура… Но зачем ему Михаил?»

– Вы что молчите? Вы меня слышали?

– Да…

– Передайте Павлову, чтоб он был у меня через сорок минут.

– Хорошо. Я бегу.

«Но что ж это они все на табельку да на табельку, – растерянно, подавленно думала Галка, и в самом деле бегом направляясь на котельный. – Есть начальник цеха, есть там у них посыльный… И почему именно Павлова? Почему так срочно и к самому? Наверно, опять у них что-то с этими, с предложениями. И почему так, почему? Хорошее дело, а надо пробивать, надо уговаривать всех, чтоб приняли, признали, не противились. А потом… – И вспомнила про Генкину «Антилопу». Горестная судьба. – И как можно, как только допустимо такое равнодушие? Довели до ума «Антилопу», работать заставили, рекордную выработку дали, а она вон – вся в пыли да в мусоре. Видят же люди, понимают же. Почему никто ничего? Не свое? А чье же, Генкино? Обидно. И за Ивана еще как обидно, и за Михаила. Ну, почему они должны доказывать, что хорошее дело, полезное для всех надо поощрять, а не губить? Теперь вон сам вызывает». И показалось Галке, что сам – огромный дядька с багровой шеей, поставит Михаила перед своим столом и скажет: «Ты как посмел на моем заводе воду мутить? Да я тебя вот!..» А Михаил не удержится, тоже что-то скажет. А директор…

Разыскав Павлова, Галка отвела его за подкрановую колонну, туго сжала руку и сказала переполошенно:

– Сам тебя вызывает. Срочно. Чтоб одна нога тут, другая там. Голос у него, как из кадушки, и все спрашивает: кто? Кто? Я говорю: табелька, а он опять: кто?

– Вызывает – сходим, – спокойно произнес Павлов. Но Галку не так просто провести. Мелькнуло и у него что-то в глазах. Не каждый день его вызывает сам директор. Да еще срочно, да еще таким тоном. И посоветовала рассудительно:

– Ты лучше молчи там. Он говорит, а ты молчи.

– А не наоборот? – усмехнулся Михаил. – Думаешь, он хочет просто посмотреть на меня? Давно не видел? Соскучился?

– Все равно ну его, – стояла на своем Галка. – Молчи и молчи.

– Успокойся, – обнял Михаил девушку. – Никаких грехов за мной нет. Правому и на плаху не страшно.

– Куда? – совсем опешила Галка. И ни с того ни с сего сообщила: – С Иваном директорша советовалась. Хочет, чтоб вы Егора на перевоспитание к себе взяли. А?

– Пожалуйста, – без колебаний согласился Михаил. – Он не такая уж дрянь. Но это верно?

– А еще Иван сказал, – сникла Галка. – Он сказал: разные вы. Ну, мой отец и ты.

– Конечно, разные, а почему мы должны быть одинаковые?

– Он не к тому.

– А-а-а! – покивал Павлов. – Да нам и не обязательно вместе. Я слышал, Виктор что-то насчет общего коттеджа химичит. Знаешь, на всю бригаду. Шестиквартирный. Кирпичный. С большой верандой. Сад, огурцы на грядках.

– Да ну тебя, – отстранилась Галка, подумав, что Михаил ее разыгрывает. Огурцы на грядках! – Беги. Пока там, а минуты идут. Миша. Я еще вон что, я попросилась к Ивану ученицей, а он сказал: возьму. Ну, что я в той табельке?

– А институт?

– Ох! – вздохнула Галка, как бы признавая вину и бессилие.

– Сама смотри. Если Иван серьезно, если у тебя есть желание, но смотри сама. Я побежал.

Постояла Галка, прислонившись к подкрановой колонне, посмотрела на верхотуру, где опять сверкал своей волшебной звездочкой Иван Стрельцов, и решила бесповоротно.

Как ни странно, робость Галки все же передалась Павлову. Он хотя и прытко шагал в сторону административного корпуса, но на каждом шагу хотелось остановиться и обдумать. Что обдумывать? Ну, это, все это. Двенадцать пунктов в предложении. Половина спорных. Иван безоговорочно, а Вася Чуков усмехается. Генка доказывает, Егор Тихий опровергает. Колосков одобряет, Колыванов молчит. Ну а тут, на участке, что Носач, что Мошкара – того и гляди под ножку ударят. И что сказать директору? Как объяснить? Или Галка права: молчать в тряпочку? У них головы крупнее, у них оклады побольше, у них взгляды поширше. Вот пусть…

«Тебе с Галкой да прямо бы в ООН, – остановил Павлов поток примиренческих мыслей. – Ввязались в драку, будь ласков, шуруй. Директор не директор, это дело не наше с ним личное». А еще, с краешка, мелькало: «И чего нам не живется спокойно? Нет у нас других хлопот? А все Иван, все Иван. Женился бы, остепенился бы…»

И снова сомнения, но иного порядка: «Женился бы? Вот я решил, а дело, оказывается, куда сложнее. Неспроста Галка заговорила, будто мы слишком разные. Не ужиться нам под одной крышей с ее папенькой. Виктор вон тоже приувял. О шестиквартирном коттедже заговорил».

А самое непонятное: страх-то откуда? Подумать: Тушков. В директорской приемной тишина и торжественная прохлада. Седенькая щупленькая старушка с хорошей улыбкой. Пересидела тут, если посчитать, не меньше пяти директоров. На Павлова посмотрела изучающе, будто именно ей предстоит с ним разговаривать, улыбнулась ободряюще, словно увидела эту противную робость, пригласила радушно, как добрую родню:

– Садитесь, ждите. Немного. Только не курите, прошу вас.

«Все равно курят, – потянул Павлов носом. – Все тут прокурено. И у него там дымом пропиталось, как в коптильне. Но мы потерпим немного, мы послушные. Подумаем пока, на гулянках тут. Если начнет насчет наших предложений, упираться не надо, все равно в этих предложениях путаницы полно. Ну а если по работе что – это тем более принять надо. По пустякам директор свое время тратить не будет. Личное? Насчет личного не тут пекутся. У Терехова. И вызывают туда Иванов. Значит, или работа, или предложения… А Галка, значит, к Ивану ученицей, а к нам в бригаду…» И опешил. А ну, если вызвал как раз для этого разговора? Скажет: воспитай мне сына, чтоб как все прочие люди, труд уважал, по шалманам не шлялся, лишнего не пил. Нет, конечно, не скажет этого, но если…

Седенькая старушка, видно получив какой-то условный сигнал, встала, тронула Павлова за плечо, улыбнулась и вовсе по-матерински, сказала тихо, мягко, ласково:

– Войдите, товарищ Павлов.

Дробненько так застучало сердчишко. Противно застучало, лучше б вовсе его не было.

«Может, хорошее что скажет, – мелькнуло, как соломинка перед глазами утопающего. – Тогда и мы по-хорошему…»

Легче стало. Отпустила робость. Угомонилось сердце. И ступил Павлов в кабинет директора с достоинством, солидно и спокойно.

– Можно? – лишь для проформы спросил, переступив порог и прикрыв за собой огромную, как ворота в паровозном депо, дверь.

– Проходите, – пригласил Владимир Васильевич. Хотя и густой голос, но интонации обнадеживающие.

Посмотрел Павлов на директора, окинул взглядом кабинет. Уж больно велик стол. На таком в хоккей можно играть.

– Ну и как тут? – спросил Тушков шутливо.

– Так… это. Кабинет, – стушевался Павлов.

– Хватит. Садись, если хочешь, закуривай, будем о делах говорить.

Опять бестолковые ассоциации. Послышалось: «Не трать, кума, силы, иди на дно».

– Величают Павловичем?

Оплошка. Явная. Лучше б по-простому спросил.

– Степановичем.

– Так вот, Михаил Степанович, – начал было директор. И остановился, поняв, что оплошку надо отыграть. – Имя я знаю почти у всех. Отчества, нет, не знаю. Молодые вы. Так вот. Ты вчерашнюю «Комсомолку» читал? – простецки спросил Тушков. Ответа не дождался, кивнул. – Нет. Ладно. В общих чертах я вот о чем. Ты, конечно, слышал о движении за коммунистический труд?

– Конечно.

– Не перебивай, – поднял директор огромную ладонь. – Так вот. Мы не хуже людей. У нас традиции и все такое. Так вот…

«Он и правда не знает, куда тянуть, – удивился Павлов. – К чему общие слова? Еще о революционных заветах скажет».

– От революции нам оставили великий завет, – продолжал Владимир Васильевич, явно блуждая в словесах, да и не стараясь это скрывать. Видно, словеса так, по привычке, а мысли о главном, которое не совсем понятно. Осмыслить не успел. – У нас есть право на труд. Это право мы должны исполнять честно и добросовестно. Ну и все такое, – с облегчением покончил он с «шапкой». – Так вот. Я прочел ваши обязательства. Правильно почин подхватили. Но претензий у вас многовато. Что значит: работать без техконтроля? Вы же в общей цепи, вы на технологическом конвейере. Ваш участок без техконтроля, у соседей – техконтроль. А если где-то на стыке заело? Бросай работу, расхлебывай всей бригадой? И потом вовсе не мог понять. Что значит: участвовать в управлении техпроцессом?

– Это и значит, чтоб не получалось неувязок на стыках, – начал было объяснять Павлов. Но директор опять поднял ладонь. Не нужны ему чужие слова. И продолжал, назидательно подпирая свои слова толстым указательным пальцем: – Я хочу, чтоб наш авангард учитывал фактор масштабности, а не прорубал отдушнику для одного глаза. А теперь скажи: кто у тебя в бригаде?

– Так… это, семеро со мной. Егор Аниканович, Чуков, Погасян…

– Не о том! Зачем фамилии? – остановил перечень Тушков. – Кто учится? В школе, в техникуме, в институте? Сколько?

– Трое.

– Кто собирается поступать?

– Ну, это все, кроме Егора Аникановича. Рыжов тоже…

– Егора Аникановича переведем. Рыжов – это такой, в тельняшке? Тоже уберем.

– Он в хоре поет, в консерваторию собирается, – соврал Павлов. Так убедительно соврал, что сам поверил.

– В консерваторию? – переспросил Тушков. – Это, знаешь, это заманчиво. Рядовой монтажник – и в консерваторию. Ну а этот, как его! – нетерпеливо прищелкнул пальцами Владимир Васильевич. – Тихий, да! Мы ему позатишнее место подыщем, коль он Тихий.

– Он свое дело знает не хуже меня.

– Не о том, – отверг довод директор. – Так вот. Первая бригада коммунистического труда. Показатели по всем пунктам. Ни сучка ни задоринки. Эталон! Понял?

«Он что – за придурка меня принимает? – ощетинился Павлов. – Я ему кто? Сегодня у Егора нет показателя, завтра – у Ивана. Когда людей подгоняют под какие-то показатели, никто не угодит».

Но сказал спокойно и веско:

– Я вас понял, товарищ директор, но зачем же бригаду гробить? У нас притерто, как на пуансоне. Мы друг друга – без слов.

– Да не о том, не о том! – не сдержал раздражение Тушков. Он начал понимать, что разговор скособочился, что с этим косматиком едва ли можно договориться. Но он не привык останавливаться на полпути. К тому же очень редко бывало, чтоб кто-то устоял против его натиска. А тут бывали люди покрупнее этого вот Павлова. – Давай так, – поднял он левую руку и загнул на ней указательный палец. – Я присмотрю кандидатуры, ты подготовишь почву, чтоб без ненужных трений. Никто ничего не потеряет. Да! Стрельцова тоже у тебя заберем. Парень с крепким кругозором. Мы тут посоветовались. Он сколько лет партгрупоргом?

– Второй год.

– Тоже срок! Так вот! – прихлопнул директор по пухлым коленям сразу обеими ладонями, как бы закрывая дебаты. – Два дня тебе. И не будем митинговать.

– Вы не слышали байку про цыгана и сало? – спросил Павлов, сам поражаясь собственной смелости. – Так и мне. На кой легкое, если мне сало не тяжело. Никого я никуда багрить не намерен. У меня бригада. Думаете ее разогнать, начинайте с меня.

Такого отпора директор не ждал, произнес холодно и резко:

– Будем считать, что не договорились.

– Зачем вы из людей лекала хотите сделать? – тоже встал Павлов. – Лекала, это же все одинаковые. Как работать, если они все будут одинаковые? Егор у нас любит на подмотке, он законтрагаит – ни одна сварка не годится. Гриша с напильником, как скрипач со смычком. У Генки голова светлая, Иван… Ну, знаете! Иван!

– Я вас не задерживаю!

– До свидания, – кивнул Павлов. И никакого страха. А чего бояться-то? Но, выйдя из заводоуправления, поняв по-настоящему только что содеянное, опять ощутил, как дробно и нехорошо забилось сердце.