Текст книги "Операция «Шторм»"

Автор книги: Иван Удалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

ГЛАЗА ФИННА

Мы постигали искусство морской разведки, а жизнь в отряде шла своим чередом. «Старички» уходили в операцию то к немцам, то к финнам. Обычно на пару: так сподручнее. Ощущение товарищеского локтя всегда дорого, а в разведке особенно. Двое в тылу врага – это целый мир. К нашему приходу в отряд в нем уже сложилось несколько пар.

Однажды заготавливали дрова, вытаскивая из воды разбухшие скользкие бревна. Вернулись поздно, заодно пообедали и поужинали. Разбрелись по кубрикам. Вдруг по этажам разнеслось:

– Фролова с Гупаловым к командиру.

Все поняли: предстоит очередная операция.

Иван Фролов – ушастый, белобрысый парень, среднего роста, плотный, широкоплечий и очень сильный, был родом откуда-то из центральной России. Я как увидел его, так и вспомнил детство, моих сверстников – Колю Журавлева и Леньку Рощина. Ни тот, ни другой никогда не «заправляли» зимой ушей в шапку, и у обоих они топырились.

Исключительно спокойный и выдержанный Иван весь дышал отвагой. Никогда он ничему слишком не радовался и никогда не грустил. В операции ходил уже много раз и был награжден орденом Красного Знамени.

Гупалов являл собой полную противоположность. Длинный, жилистый, сгорбившийся, очевидно, от своего рыбацкого ремесла, которым он занимался до призыва на флот, Василий напоминал чем-то молодую хищную птицу: вечно куда-то спешил, горячился и нервничал. Наверное, потому его и посылали вместе с Фроловым – тот сдерживал его излишнюю горячность, а ночью в заливе вполне полагался на него: Гупалов хорошо чувствовал море. Он родился и вырос в Одессе.

Как только разведчики вышли из кабинета командира, все здание пришло в движение. Одни бежали в склад за шоколадом, другие проверяли оружие, третьи тащили шлюпки и тут же в кубрике надували их.

Очень легкие и удобные были эти шлюпки, сделанные из аэростатной ткани, похожие на сплюснутую автомобильную камеру с подклеенным дном. На таких шлюпках разведчики пересекали залив в любую погоду. Ни немцы, ни финны даже и не предполагали о подобном виде разведки, а наши люди, одетые в легководолазные костюмы, днями сидели в воде или, зарывшись на берегу в песок, вели наблюдение за противником.

…Фролова с Гупаловым ночью на катере отбуксировали к финскому берегу так, чтобы финны не услышали шума мотора. Дальше разведчики отправились на своих шлюпках. Им предстояло высадиться на берег, провести там день или два под колючей проволокой, изучить систему огневых точек, нанести их на каргу. Следующей ночью к берегу должен был подойти катер и по условной световой сигнализации принять разведчиков на борт.

Катер в свое время подошел к финскому берегу. До самого рассвета ходил параллельными курсами, но никаких световых сигналов ни с берега, ни с воды обнаружено не было. Когда рассвело, финны заметили катер и начали обстреливать его из орудий. Полным ходом, маневрируя между разрывами снарядов, катер ушел в глубь залива.

На вторую, на третью и на четвертую ночь повторилось то же самое. Ребята как в воду канули. Сообщить о себе они ничего не могли: рацию при таких кратковременных береговых операциях брать с собой не полагалось.

…Достигли вражеского берега Фролов с Гупаловым лишь под утро. Дул встречный северный ветер с берега, и шлюпки то и дело сбивало с курса. На переход ушло слишком много времени. Уже совсем рассветало, когда разведчики ступили на намытую песчаную отмель. Они осмотрелись, прислушались и, не обнаружив ничего подозрительного, поползли к проволочным заграждениям, оставляя на гладком и мокром песке глубокие вмятины. Потом они подкопались под колючую проволоку и пробрались на противоположную сторону, поближе к траншеям, которые тянулись так же, как и проволока, по побережью залива.

У финнов началась смена караула. Из траншей доносились короткие команды, слышались четкие шаги. Звякало оружие. Потом все стихло..

Из-за ребристой водной поверхности выплыло солнце. Лучи его заскользили по гребням волн, сверкнули тысячью песчинок на отмели, пересекли берег, зарумянили макушки чудом уцелевших сосен. Как будто и не было совсем войны. Сырой песок приятно холодил тело, и оно не ныло от водолазного костюма, не пропускавшего воздуха.

Финны вскоре начали завтракать: загремели котелки, и разведчики напрягли слух – по звукам можно было Определить расположение огневых точек и наблюдательных постов. Однако ни того, ни другого поблизости не оказалось. Из траншей доносились только шаги проходящих людей и их разговоры. Надо было на следующую ночь перебраться на несколько десятков метров правее или левее.

Так они и решили, шепотом обменявшись короткими фразами, как вдруг Гупалов крепко схватил Фролова за руки и застыл: вдоль берега по песку шли трое финнов – впереди офицер, следом – двое солдат.

Финны приближались к разведчикам. На мокром песке предательски зияли оставленные разведчиками вмятины. Фролов сразу понял, что это идет специальный береговой обход, чтобы осмотреть песчаную отмель – не высадился ли кто ночью. Иван высвободил свою руку из руки Гупалова, приготовил пистолет.

– Я возьму офицера, а ты любого из солдат. Третий убежит.

– А может, не заметят?

– Зачем же они идут вдоль берега?

Офицер увидел следы первым. Остановился, беспокойно зашарил глазами по камням, по проволочным заграждениям. Как только он вскинул автомат в сторону разведчиков, Фролов выстрелил. Финн упал. Солдаты растерялись и с криком бросились бежать назад вдоль берега. Один из них свалился, подстреленный Гупаловым. Третий бежал и кричал:

– Русс, русс, русс…

Траншеи сразу же ожили. В сторону кричавшего солдата затопали сапоги. Слышались беспорядочные голоса.

– Пошли! – приказал Фролов.

– Куда?

– В лес.

Гупалов замешкался. Иван рванул его за руку.

Пока финны расспрашивали солдата, разведчики, никем не замеченные, перескочили через траншею и, пользуясь тропами, сделанными в завалах, устремились в лес.

Бежали они долго, пока не выдохлись. Но останавливаться было нельзя. Финны вот-вот разберутся, в чем дело, и пойдут по следу. Со стороны залива уже нарастал шум. Лаяли собаки.

Лес начал редеть. Мелькали тощие березки, показались ольхи и тальники. Почва стала мшистой и зыбкой. Где-то поблизости было болото. Разведчики обрадовались: в болоте собаки потеряют след, там легче укрыться, хотя бы на время, пока финны не прекратят поисков.

Под ногами хлюпала ржавая вода. Иногда за кочками, поросшими осокой-резухой, оказывались ямы, и разведчики ухали в них по грудь. По лицам ручьями катился грязный пот, к ним липла паутина и прошлогодняя черная листва. От перенапряжения дрожали ноги и руки.

Фролов остановился, передохнул. Он был по пояс в болотной тине и походил на сказочного лешего. Гупалову вода доходила лишь немного выше колен, а выглядел он еще страшнее. На голове, на плечах висели водоросли, все лицо было в грязи.

– Здесь останемся или дальше пойдем? – глотая воздух, спросил Фролов.

– Давай здесь.

На кусте тальника сидела пичуга; она не испугалась, не улетела, лишь глазом косила на людей. Разведчики выбрали два куста погуще, под которыми были глубокие ямы; в случае появления финнов в них можно было укрыться, забросав голову осокой.

Стояла тишина. Финны, очевидно, потеряли их след.

Непослушными руками Гупалов развязал на груди «аппендикс» водолазного костюма и полез в нагрудный карман за шоколадом; в кармане было месиво. Полизали пальцы, потом пожевали сладковатых корешков осоки.

Теперь можно было собраться с мыслями, обдумать, как вернуться к своим? А путей было только два – или тот, которым они пришли сюда, или через передовую. И тот и другой были крайне опасными.

Разведчики растянулись на нижних сучьях кустов и тут услышали приближающийся лай. Собаки остановились на краю болота и заметались, заливаясь до хрипоты.

Как быть? Идти дальше или оставаться здесь?

Болото могло скоро кончиться или оказаться непроходимым– засосет. Решили остаться: будь, что будет.

Через несколько минут разведчики пожалели о том, что не пошли дальше. Финны шли прямо на них развернутым строем, перекликаясь. Вода шумно хлюпала под их сапогами.

Гупалов почти весь залез в грязь под кустом, забросав голову осокой. Фролов тоже замаскировался, но руку с пистолетом оставил на поверхности. Прямо на куст, под которым он сидел, надвигался финн – рослый парень.

Автомат у финна болтался на Груди. Он не держал его руками, хватаясь то за кочки, то за кусты. И Фролов понял, что перед ним не ахти какой вояка. Финн его не видел и продолжал продвигаться вперед. Вдруг он споткнулся, выругался-и увидел ствол пистолета. Глаза его расширились, щеки и губы побелели. Он стоял окаменев, только руки ползли вверх.

По цепи справа и слева перекликались. Отозвался и финн, но настолько невнятно и тихо, что его окликнули еще раз. Теперь он крикнул громче и невольно, не разжимая губ, улыбнулся. Фролов заметил, что весь он дрожит. Стрелять в него не имело никакого смысла – это означало обнаружить себя и погубить. Иван отвел пистолет несколько в сторону, дав понять: проходи, мол.

Не отрывая глаз от Ивана, финн робко двинулся с места. А Фролов подумал: «А что если он пройдет, а потом поднимет тревогу? Тогда конец. Может, броситься на него и задушить?»

Он попробовал пошевелить скорченными ногами и понял: ил настолько засосал, что и самому-то нелегко выбраться из ямы. А финн медленно продвигался с поднятыми руками, огибая его, и все глядел и глядел в его сторону. Ствол пистолета следовал за ним. Бледные губы финна шевелились и, казалось, шептали: «Не надо, я не сделаю тебе ничего плохого. Мне тоже хочется жить».

Когда финн прошел, Фролов почувствовал, что по лбу у него течет холодный пот.

Из-под куста вылез Гупалов.

– Не заметил? – спросил он тихо.

Фролов молчал. Перед ним все еще стояли глаза финна, серые, застывшие в испуге, с большими зрачками, полные нечеловеческой мольбы…

Четверо суток пробыли разведчики в финском тылу. Питались они корнями осоки, зеленым горохом, который нашли на одном поле, молодыми побегами и листьями лип. Силы начали сдавать. Нужно было как можно быстрее возвращаться домой.

На пятую ночь рискнули приблизиться к береговым проволочным заграждениям и небезуспешно. Финны, видимо, забыли о них. Разведчики вышли на залив. Ориентиром служила передовая, на которой беспрерывно шла стрельба и взвивались ракеты.

Где вброд, где вплавь они двинулись заливом к Сестрорецку и, обогнув передовую, подошли к нашему берегу. Воинские части были предупреждены о возможности появления разведчиков, и все-таки их обстреляли.

О встрече с финном Фролов рассказал в кубрике. Вначале историю приняли всерьез, а потом, некоторое время спустя, утратив остроту впечатления, начали над ним подшучивать. Кто-либо из ребят спрашивал утром:

– Ну как, Фролов, не снятся тебе глаза финна?

Иван вспыхивал и говорил:

– Знаете, ребята, снятся и часто.

ОГОНЬ НА СЕБЯ

Перепелкин и Лунин!

Это была вторая пара разведчиков. Если Фролов с Гупаловым ходили вместе в операции, а в отряде их можно было частенько видеть и порознь, то Перепелкин с Луниным вообще не расставались.

А вроде бы ни в характере, ни во внешности ничего у них особенно близкого и не было. Перепелкин коренастый, веснушками раскрашенный. Глаза острые, въедливые, под стать характеру. Лунин – длинношеий, белобрысый, тощий и простяга, каких не часто встретишь.

Всякий раз, если кто-либо из них отлучался, то второй заметно тосковал и, не находя себе места, бродил по кубрикам или по двору.

С их неразлучностью смирился даже старшина Лукин, не признававший никаких сантиментов. В караул, дежурить ли на камбуз или работать на огороде он назначал их одновременно.

Они мало разговаривали, понимая друг друга с полуслова. Молча уходили в операции, а вернувшись, никогда не рассказывали о своих приключениях. Как ни в чем не бывало включались в повседневную жизнь отряда: ломали на дрова старые полусгнившие баржи, топили баню, стирали белье…

И вдруг школу облетела весть: «Перепелкина с Луниным опять наградили». Казалось, Перепелкина это не трогало; он оставался таким же спокойным, словно ничего особенного и не произошло; Лунин же, поглядывая на своего товарища, смешно моргал белесыми ресницами и улыбался. У него еще можно было кое-что разузнать, а к Перепелкину лучше не подступаться. «Ходили вот к немцам. Так, ерунда…» – это и все, что он мог из себя выдавить.

К операциям ребята готовились не в школе, а где-то в другом месте. Отсутствие их всегда чувствовалось, чего-то не хватало в отряде.

Помню, несколько дней кряду спрашивали мы друг друга: «А где же Перепелкин с Луниным?» Но куда подевались разведчики, никто не знал.

О их судьбе вскоре стало известно. Однажды Ваня Олейник попросил меня сходить с ним на наш радио-центр и помочь нести оттуда питание для радиостанций. Был Ваня, как всегда, отутюжен, вычищен и выбрит до блеска. Пришлось и мне натянуть парадную форму, хотя от нее я уже давно отвык– все в робе и в робе. За колючую проволоку нас пока еще не выпускали.

Ленинград оживал. Как будто меньше стало разрушенных зданий. На лицах прохожих почти совсем исчезла гнетущая безучастность. С оконных наличников старых деревянных домов на мостовую порхали воробьи и хлопотливо копались в опавших листьях. Приближение зимы уже не пугало птиц; они словно и в самом деле верили, что теперь вблизи от жилья людей можно будет найти и тепло и пищу.

В воздухе держался легкий морозец. Небо поднялось далеко ввысь.

– Зайдем к Валюше? Я ее давно не видел, – предложил Олейник.

– Это к какой Валюше? К скрипачке?

– Ну да.

Над оградой Смоленского кладбища разбрелись посветлевшие деревья. Вспомнилась аккуратная могилка Блока и букетик ярких осенних астр на ней.

Валя жила на втором этаже старинного двухэтажного каменного дома. Она увидела нас в окно и выбежала навстречу. Простенькое ситцевое платьице красиво облегало ее фигурку. Девушка посвежела, полностью исчезла с лица восковая желтизна, а подбородок мило округлился. Только пальцы рук оставались такими же тонкими и прозрачными.

Она увела нас в одну из дальних комнат квартиры, усадила на стулья, а сама убежала на кухню греть чай.

Я от души завидовал Ване. Знакомой девушки у меня не было. Старая довоенная дружба как-то нелепо распалась. Последнее письмо около года назад пришло из-под Калинина, где девушка моя работала фронтовым врачом. Письмо было грустным, полным отчаяния. Она писала: «Негде ни в бане помыться, ни выспаться по-человечески… Кругом одна кровь…» Потом я попал в окружение в Таллине, и переписка оборвалась. Девушку я считал погибшей, потому что в районе Калинина шли беспрерывные тяжелые бои.

Валя принесла чай. Налила три чашки, отхлебнула из своей и, увидев, что мы не притрагиваемся, с обидой спросила:

– Что же вы?

Пришлось взять чашки.

Валя забралась на диван с ногами. Рядом с ней присел и Олейник, а я остался за столом. Они говорили о пустячных, ничего не значащих вещах, но за каждым их словом чувствовалось и еще что-то невысказанное, но понятное им обоим.

Я решил оставить их вдвоем.

– Пожалуй, схожу на кладбище. Хочется взглянуть на один памятник.

– Только недолго,– встрепенулся Олейник.– Я тут буду.

Валя возразила:

– Там сейчас все замерло, скучно стало. Сидите здесь.

Но я все-таки вышел.

Кладбище было пустынным. Сквозь оголенные деревья и кустарники проглядывали памятники. Были они и мраморные, и гранитные, и отлитые из бронзы. Я бродил среди них и совсем не ощущал гробовой тишины, которая стояла вокруг. Казалось, деревья оцепенели нарочно, на какой-то небольшой срок: вот-вот они снова зазеленеют, нахлынут птицы. Я был почти уверен, что сейчас сзади меня или где-то сбоку послышатся легкие и частые шаги, которые никогда не спутаешь с мужскими. Тут же мелькнет аккуратная, подогнанная своими руками по фигуре девичья шинель. О войне мы говорить не будем. Хватит ее. Мы будем говорить о жизни, об этом прозрачном и неощутимом воздухе, об оцепеневших деревьях, о тишине… Мы унесемся далеко-далеко, где еще никогда не бывали, и все, что увидим там, будет для нас незабываемым и неповторимым. Мы откроем новый мир. Только для себя одних, и никого в него не пустим…

В воображении уже рисовался образ девушки: гордая, статная осанка, черные глаза на смуглом лице и пышные вьющиеся волосы, которые невозможно спрятать ни под какой пилоткой. Тихий и вместе с тем твердый голос, которому нельзя возражать, потому что он всегда говорит, только правду.

Конечно, это была она, моя милая знакомая, подарившая мне свой первый робкий поцелуй в тот далекий июньский вечер.

На задах тогда бушевала сирень. Ее непередаваемым запахом был настоен воздух. А быть может, это и не сирень пахла вовсе, а губы моей подруги?

Мы стояли растерянные, не умея осмыслить свершившееся, боясь пошевельнуться и заговорить. А где-то вдали за деревней, в полях за Городецким прудом, заливалась гармонь. Это Гундоров, проводив до крылечка ее старшую сестру, уходил с гулянья…

Я вернулся домой. Мои друзья оба сидели на диване. Валя – все так же подогнув под себя ноги, а Олейник– положив взъерошенную голову на ее грудь. Увидев меня, она торопливо, не глядя, стала поправлять сбившийся у него форменный воротничок. Лицо у нее было разрумянившееся, а губы будто слегка припухли.

Олейник быстро встал, начал заправлять форменку. Руки плохо слушались его, весь он, казалось, разрывался от нахлынувших чувств.

Когда мы вышли, он крепко схватил меня за руку:

– Женюсь, понимаешь, женюсь. Сегодня мы обо всем договорились…

Я утвердительно кивнул и с чувством пожал его руку.

Шли молча. У Олейника даже походка изменилась: шел он как-то подпрыгивая, быстро-быстро, словно его счастье зависело от того, насколько скоро он сходит в радиоцентр и доставит в школу питание для раций.

Часовой несколько поубавил наш пыл. Олейник заспорил с ним, но пришлось подождать, пока позвонят сверху, чтобы нас пропустили.

Обстановка внутри радиоцентра строгая. Длинный, сумрачный коридор, по обеим его сторонам только обшитые клеенкой двери. За ними в изолированных комнатах сидят опытные радисты и держат связь с разведчиками, разбросанными по всему необъятному пространству, занятому врагом.

В некоторых комнатах работают специалисты по расшифровке наших и вражеских радиограмм. Сколько они знают самого секретного, недоступного другим людям! Сколько исключительно важных сведений проходит через их руки. Скольких человеческих трагедий стали они немыми свидетелями!

Олейник чувствует себя здесь свободно. Все ему знакомо, привычно: он работал тут до отряда. Да и настроение у него все еще приподнятое. Какие еще могут быть трагедии, когда человек решил жениться!

Из открываемой двери нам навстречу метнулась фигура матроса. Это старый знакомый Олейника, и Ваня протянул ему руку, но она так и повисла в воздухе.

В руке матроса – форменный бланк радиограммы.

– Перепелкин с Луниным погибли…

– Как? – глаза у Вани остановились.– Перепелкин с Луниным? Когда?

– Вот сейчас. Последняя радиограмма, даже не зашифрована…

На форменном бланке два слова: «Прощайте, товарищи…».

– Они были под Петергофом,– заговорил матрос.– У немцев там аэродром новый появился. Их туда и толкнули. Немцы готовили крупный вылет. Много самолетов вывели из укрытий на площадку. Ну, ребята и вызвали на себя наших бомбардировщиков…

Этот матрос держал с разведчиками связь. Вместе с ними мысленно он выходил на берег, пробирался по дворцовому парку, видел истерзанные деревья и полуразрушенные снарядами и бомбами красные кирпичные дворцы. Он видел мертвые, затянутые тиной пруды, осиротевшие скульптурные группы фонтанов и ажурные беседки… Он видел ястребиные глаза Перепелкина, от которых никогда и ничто не ускользало.

По дорожкам парка разгуливали немцы. Они чувствовали себя здесь хозяевами, посвистывали в губные гармошки, беззаботно смеялись, громко разговаривали. За парком, переходящим в лес, был аэродром. Фашистские самолеты успевали отсюда за каких-нибудь пятнадцать– двадцать минут отбомбить Ленинград, вернуться назад, заправиться, снова вылететь на бомбежку…

Разведчики не смогли отползти от аэродрома в глубь леса. Укрыться было совершенно негде. А время исчислялось минутами. Опоздай наши самолеты на четверть часа, немцы поднялись бы в воздух, и налет на аэродром не дал бы никаких результатов.

Когда послышался гул приближающихся бомбардировщиков, разведчики включили рацию. Шифровать было некогда. От серебристых животов самолетов уже отрывались сигарообразные бомбы и со страшным воем неслись вниз. Если бы можно в этот миг влезть в землю!

Руки судорожно рвали жухлую траву, а земля оставалась твердой, как камень.

Аэродром горел. Рвались приготовленные для налета на город бомбы. Черный дым сумасшедше метался из стороны в сторону. Языки пламени лизали небо.

Кто-то из летчиков обронил бомбы на край аэродрома, в лес. Все было кончено…

Радист долго посылал в эфир позывные. Он все еще надеялся, ждал. В рубке собралось несколько человек. Люди прятали глаза…