Текст книги "В новую жизнь"
Автор книги: Иван Шмелев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)
Глава XXIV. – Въ громѣ и пламени
Прошло шесть лѣтъ.
Сеня кончалъ Земелдѣльческую школу и мечталъ попасть въ сельско-хозяйственный институтъ.
Это былъ высокаго роста, широкоплечiй юноша, съ лицомъ, загорѣвшимъ отъ постояннаго пребыванiя на свѣжемъ воздухѣ, съ крѣпкими мускулами отъ лѣтнихъ работъ. Занятiя въ школѣ, систематическое чтенiе и влiянiе Василiя Васильевича положили на него рѣзкiй отпечатокъ. Въ свои двадцать лѣтъ онъ обладалъ значительнымъ развитiемъ. Страшная жажда знать и знать все, была удовлетворена.
Вспыхнувъ еще въ мастерской Ивана Максимыча, на „Сухаревкѣ“, у ларя Пахомыча, эта жажда росла съ годами. Въ немъ вырабатывался типъ разносторонне образованного человѣка. Онъ былъ знакомъ съ родной и иностранной литературой, самостоятельно изучилъ нѣмецкiй и англiйскiй языки и особенно въ послѣднiй годъ отдался изученiю общественныхъ наукъ.
Послѣднее время Василiй Васильичъ сталъ колебаться, – совѣтовать ли Сенѣ идти въ институтъ или же лучше направить его въ университетъ. По его мнѣнiю, изъ Сени могъ выработать серьезный ученый, способный двигать науку, выйти на смѣну теперешнимъ научнымъ работникамъ.
Незадолго до выпускныхъ экзаменовъ Василiй Васильичъ имѣлъ съ Сеней серьезный разговоръ объ этомъ, и Сеня сказалъ, что ему болѣе по душѣ – отдаться наукѣ, окончить университетъ и потомъ работалъ подъ руководствомъ профессора. Такъ и рѣшили.
Съ Кирилломъ Семенычемъ поддерживались самыя дружескiя отношенiя. Онъ по прежнему работалъ на заводѣ, но послѣднее время здоровье слабѣло, въ рукахъ уже не было прежней силы, и по косымъ взглядамъ „мастера“ старикъ замѣчалъ, что его трудовая пѣсенка спѣта.
Надвигалась старость, а на черный день не было припасено почти что ничего, если не считать двухсотъ рублей, скопленныхъ великимъ трудомъ на „гробъ да саванъ“. Пройдетъ два – три года, и придется идти и забиться куда – нибудь въ уголъ и ждать смерти, какъ дядя Максимъ. Сеню онъ звалъ теперь „Семенъ Николаичъ“, но часто сбивался.
– Кириллъ Семенычъ! Я тебя за отца считаю… мнѣ обидно.
– Ну, ну… я вѣдь такъ… какъ ты теперь ученый человѣкъ… Какъ время-то… а!.. какъ все измѣнилось-то, Семенъ Никъ…
– Опять ты свое… брось ты эту торжественность.
– Да… да… ты теперь произведенъ въ человѣка… только не возгордись… не плюй на насъ… съ черными руками, ежели ты все понимаешь… Тысячи людей нужны, чтобъ насъ обдумать и устроить все…
– Я?.. я плюну?.. Кириллъ Семенычъ, дорогой вы мой, золотой вы мой человѣкъ! вы вѣдь не знаете, какой вы хорошiй, рѣдкiй человѣкъ!.. О, я буду работать… Сколько плановъ, думъ… голова кружится… Да, а какъ Сократъ Иванычъ?
– Дѣла!.. такой то-ись сталъ, и не узнаешь, – скзалаъ онъ понизивъ голосъ. – Этотъ-то бирюкъ Куртенъ, да еще человѣкъ съ десять у насъ, да Сократъ то въ политику шибко ударились, и все ждутъ чего-то, все ждутъ…
Ахъ, да… Васька-то объявился…
– Какой Васька?..
– Да Васька-то… Ивана Максимыча-то, шпитонокъ-то… въ больницу я его еще… У насъ на заводѣ, у Сократа въ подручныхъ. На курсахъ его тотъ встрѣлъ и водворилъ на заводъ… Ужъ и шустрый, бестiя!.. Въ ихъ канпанiи.
Сеня вспомнилъ Васютку. Давно это было. Но какъ ясно!.. И вотъ жизнь выкинула-таки Васютку на поверхность, нашла ему мѣсто.
Сеня понималъ, о чемъ говорилъ Кириллъ Семенычъ.
Слова Кирилла Семеныча заинтересовали Сеню, и вотъ, улучивъ свободный денекъ, онъ отправился на заводъ, гдѣ работали наши знакомые. Уже на дворѣ оглушила его кипучая жизнь, творившая за стѣнами миллiонами звуковъ. Онъ вступилъ подъ высокiе своды съ колоннадой чугунныхъ столбовъ. Десятки молотовъ равномѣрно двигались въ воздухѣ. Кругомъ напряженные мускулы рукъ, напряженные лица, голыя шеи и потныя груди. Медвѣжья фигура литовца съ громаднымъ молотомъ выдѣлялясь возлѣ котла. Онъ узналъ Сеню и кивнулъ.
– Послѣднiй ударъ! – рѣзко крякнулъ литовецъ.
Сеня не понялъ. Страшно было смотрѣть, какъ кругомъ гиганта-котла, на подмосткахъ, возились десятки людей, облѣпивъ желѣзнаго великана: они забивали заклепки. Сеня почти бѣжалъ дальше отъ страшнаго шума. Его охватилъ металлическiй визгъ и скрежетъ: это было токарно-сверлильное отдѣленiе. Машины рѣзали, сверлили, точили, пилили сталь, какъ мягкое дерево. Десятки людей зорко слѣдили за ходомъ машины. Здѣсь работалъ Кириллъ Семенычъ. Сеня окликнулъ его. Тотъ обернулся и махнулъ рукой дальше, сказавъ:
– Скоро обѣдъ… я сейчасъ…
Дальше было, казалось, жилище грома. Почва тряслась, дрожали столбы и стѣны. Въ удлиненной гигантской подковѣ скользилъ пятисотъ-пудовый молотъ. На особыхъ подмосткахъ стоялъ человѣкъ, точно капитанъ парохода, и нажималъ регуляторъ. Паровой молотъ билъ и плющилъ, какъ тѣсто, до бѣла раскаленныя желѣзныя балки; десятки людей суетились вокругъ въ кожаныхъ фартукахъ, а человѣкъ на мосткахъ нажималъ регуляторъ, и послушный молотъ ходилъ, производя громъ.
Дальше и дальше шелъ Сеня въ этомъ царствѣ желѣза. И вездѣ – мускулы, потныя черныя лица и хрипъ человѣческой груди; и вездѣ сдавалось желѣзо подъ грохотъ и лязгъ.
– Вотъ онъ трудъ, – думалъ Сеня. – И они ждутъ его, просятъ и молятъ, днями стоятъ у воротъ заводовъ…
Огнемъ и жаромъ, миллiонами искръ встрѣтило Сеню литейное отдѣленiе. Да, здѣсь было подземное царство. Вагранка [Плавильная печь. (Примечание автора)] гудѣла, точно грозила лопнуть и пожечь всѣхъ жидкимъ металломъ. Слѣпило глаза отъ текучей, бѣлой струи чугуна, сыпавшей искры. А вотъ и онъ, серьезный Сократъ Иванычъ, въ кожанномъ фартукѣ и большихъ синихъ очкахъ.
– Вы это… здравствуйте, – отрывисто сказалъ онъ, бѣгло окинувъ Сеню скользящимъ взглядомъ. – Не задохнитесь… Рай здѣсь у насъ.
Загудѣлъ свистокъ со двора, и разомъ все стихло, только вагранка гудѣла.
Литейщикъ сбросилъ фартукъ и рукавицы, сдернулъ очки, и на Сеню взглянуло усталое, потное лицо.
– Видалъ адъ-то нашъ?.. Вотъ онъ трудъ-то… Дьяволы такъ въ аду не работаютъ…
Онъ выпрямился и потянулся съ глубокимъ вздохомъ. Худой и высокiй, какъ жердь. Молодой рабочiй подошелъ къ нимъ. Что-то знакомое показалось Сенѣ въ его сѣрыхъ, подмаргивающихъ, умныхъ глазахъ. Онъ пристально оглядывалъ Сеню, точно спрашивалъ: зачѣмъ ты пришелъ?
– А вѣдь вы знакомы, – сказалъ литейщикъ. – Кириллъ говорилъ… Въ мастерской жили…
– Вася!.. Вы это?..
– Да, я… А я васъ узналъ, хоть вы теперь и въ другомъ видѣ… какъ баринъ, – сказалъ тотъ, иронически оглядывая чисто одѣтаго Сеню.
Этотъ тонъ заставилъ Сеню задуматься.
– Каждому своя дорога, – скзаалъ литейщикъ. – Ежели всѣ въ господа выйдутъ, на заводахъ некому работать будетъ.
– Мнѣ бы хотѣлось поговорить съ вами и съ вами, – скзаалъ Сеня. – Пойдемте вмѣстѣ.
– Что жъ, идемте…
– Вотъ что… Мнѣ показалось, что вы… извините, если я ошибся, – вы недружелюбно смотрите на меня, чуждаететсь… Вы считаете меня не своимъ. Мнѣ тяжело сознавать это… Почему это такъ?
Литейщикъ и Вася молчали. Кириллъ Семеновичъ былъ мраченъ.
– Почему такъ?.. Потому что я не въ вашемъ платьѣ?.. Потому что я не дѣлаю той именно работы, что и вы?…
– Нѣтъ не потому. Вы отдѣлились отъ насъ. У васъ другая дорога… Будете хорошее жалованье получать, мало работать… Много вѣдь такихъ. А ужъ наши нужды не интересны вамъ будутъ… Я вѣдь не обидѣлъ васъ…
– Сократъ! – крикнулъ Кириллъ Семенычъ. – Какъ ты можешь такъ разсуждать? по какому поводу?.. Экой ты сталъ склизкiй!.. За что ужъ человѣка-то обижать?.. И ты-то Васька, тоже… Тутъ-то вотъ у васъ мало еще…
– Вы ошиблись, – скзаалъ Сеня. – Я работалъ не меньше васъ. Я ночи просиживалъ, готовился къ еще болѣе трудной и полезной работѣ. И не для себя я это, какъ вы думаете…
Литейщикъ молчалъ и шагалъ, опустивъ голову.
– Плановъ моихъ вы не знаете, а уже бросаете упрекъ. Помните вы лекцiю… лѣтъ шесть назадъ?.. Ну вотъ… Помните, какъ вы были растроганы и потрясены?.. Можетъ быть, эта лекцiя и васъ заставила думать, взяться а книжки, читать, разбираться, надѣяться…
– Вѣрно… это вѣрно…
– Ну, вотъ. А вѣдь профессоръ молотомъ не работалъ, но зато дни и ночи работалъ въ своемъ кабинетѣ и лабораторiи. Развѣ онъ ничего не сдѣлалъ для народа?..
– Ну, вотъ… что вы… конечно…
– Хорошо. Теперь обо мнѣ. Я выбралъ… вѣрнѣе меня направили по той же дорогѣ. Я работалъ и кое-что знаю… Я также буду служить народу…
Не удастся мнѣ попасть въ университетъ, я уйду въ народъ, въ деревню, принесу туда мои знанiя… Вѣдь народъ не только рабочiе на заводахъ и фабрикахъ… а миллiоны крестьянъ!.. Вѣдь они бьются съ нуждой, они темны, они нуждаются какъ разъ въ томъ также, что есть у меня, – въ знанiи. А развѣ Прохоровъ, котораго вы знаете, и который уѣхалъ въ село врачомъ, развѣ онъ не служитъ народу?.. А Семеновъ, который жизнь свою положилъ… который…
– Постойте, – крикнулъ литейщикъ, остановившись и взявъ Сеню за руку. – Не надо… я знаю… знаю… Простите меня…
– Всегда ты вотъ такъ, какъ бѣшеный… и ты тоже, Васька, – сказалъ съ укоризной Кириллъ Семенычъ. – Радоваться надо, что человѣкъ новый вышелъ. – Лучше что ли, ежели бы изъ него литейщикъ вышелъ… Ихъ и такъ много… А науку ты не тронь!..
– Вы ужъ не попомните, глупость вышла. Знаете, обидно вдругъ стало. Пришли вы чистый, бодрый такой, смотрите, а мы… Ну, и рѣзнуло, и все изъ головы вышло… Ожесточаетъ эта работа вѣчная.
– И меня-то вы… я тоже понимаю, – сказлаъ Вася.
– Ну вотъ… что вы… Я увѣренъ, мы будемъ друзьями.
Простились сердечно, крѣпко пожимали руки другъ другу.
– И вотъ какой серьезный сталъ человѣкъ, – сказалъ Кириллъ Семенычъ. – И все ждетъ чего-то… А душа у него добрая…
Глава XXV. Къ народу!
Пришла, наконецъ, долго жданная вѣсть. Манифестъ объявилъ великiя реформы: весь народъ призывался строить новую жизнь на новыхъ началахъ, создавать новые законы.
Кириллъ Семенычъ радовался, какъ ребенокъ. Сократъ Иванычъ ходилъ съ просвѣтленнымъ лицомъ. На Сеню желанная вѣсть произвела чрезвычайно сильное впечатлѣнiе. Тамъ, на родныхъ поляхъ, должна начаться работа, потребующая много силъ, труда и знанiй: одинъ съ своей темнотой народъ ничего не сдѣлаетъ. Неужели же ждать еще годы, потомъ засѣсть въ кабинетъ и медленно шагъ за шагомъ создавать будущее человѣческое счастье на основахъ науки? Жизнь зоветъ сейчасъ на работу, жизнь сейчасъ мѣняетъ свои формы. Нѣтъ, нѣтъ, ждать такъ трудно. Все сильнѣй и сильнѣй захватывала Сеню мысль идти къ народу, нести ему тѣ знанiя, которыя онъ уже имѣлъ. Пришла пора расплатиться за все, что получено отъ народа: вѣдь, въ сущности, на деньги народа получилъ онъ образованiе.
– Я тебя могу поздравить, – сказалъ профессоръ, когда Сеня сообщилъ ему о своихъ планахъ. – Иди и работай. Дѣла не мало будетъ. Твои агрономическiя знанiя достаточны, иди… Я постараюсь тебѣ помочь въ этомъ.
Въ концѣ апреля профессоръ получилъ отъ агронома N-го земства, своего бывшаго ученика, письмо. Тотъ обещалъ, что мѣсто обезпечено, и что онъ радъ имѣть дѣльнаго помощника.
Передъ Сеней открывалась полезная, хотя и трудная дорога. Но онъ не страшился труда, онъ увѣренно шелъ на новую жизнь. Всегда и вездѣ онъ видѣлъ работу: работала его семья, и онъ самъ на поляхъ подъ солнцемъ, на фабрикѣ, въ мастерской; работали студенты, Василiй Васильичъ, Кирилла Семенычъ, литейщикъ, всѣ… и работали въ тяжелыхъ условiяхъ. А теперь надежда впереди: жизнь перестраивается по новому.
Какъ-то въ маѣ, въ праздникъ, Сеня отправился навѣстить Кирилла Семеныча и сообщить объ отъѣздѣ. Старика онъ засталъ въ маленькомъ садикѣ, подъ кустомъ бузины.
– Ѣдешь?.. – грустно сказалъ Кириилъ Семенычъ. Дѣло доброе, поѣзжай… поѣзжай, ботаникъ… радъ я за тебя…
И какъ не радоваться! Давно ли тяжело приходилось имъ обоимъ; давно ли, кажется, Сеня вертѣлъ колесо и получалъ затрещины отъ Ивана Максимыча! И Кириллъ Семенычъ чувствовалъ, что и онъ сдѣлалъ кое-что для Сени.
– Такъ, такъ… насъ-то не забывай… мы здѣсь останемся, опять свою канитель вести будемъ…
– Забыть васъ!.. – Сеня крѣпко сжалъ руку Кирилла Семеныча. – Никого у васъ нѣтъ, Кириллъ Семенычъ, вы старѣетесь…
– Какъ никого?.. Ну, нѣтъ… врешь!.. А ты-то?.. Я тебя замѣсто родного… да… за сына, почитай, считаю…
– Милый вы мой старичокъ!.. – Сеня въ порывѣ чувства обнялъ стараго рабочаго.
– Ну, чисто медвѣдь… удушилъ… да пусти ты… – говорилъ растроганный Кириллъ Семенычъ, и по его лицу съ морщинами, въ которыхъ застыла ѣдкая чернота завода, ползли слезы.
– Слабыя у васъ руки стали… Много онѣ поработали…
Кириллъ Семенычъ посмотрѣлъ на свои руки.
– Да, поработали-таки… и до могилы не отмоешь…
– Скоро онѣ ослабнутъ совсѣмъ…
– Н-ну, это еще поглядимъ!
– Кириллъ Семенычъ!.. Дайте мнѣ слово, дайте!.. когда онѣ совсѣмъ ослабнутъ, вы вспомните, что есть недалеко отъ васъ… вашъ Сеня… у котораго… желѣзныя руки… онѣ могутъ работать за шестерыхъ… Дайте!..
– Уморилъ… Господи!.. Да я… да я, братъ… Ежели я прiѣду, я такъ сидѣть… сложа руки не буду… Я, братъ… у меня, – онъ понизилъ голосъ, – 240 рублей есть… Я хозяйство поведу… сады – огороды… парники… яблони… малину… Соловьевъ буду слушать… со… со… ловьевъ… на со… солнышко бы… того… Ахъ ты… – Онъ смахнулъ что-то съ лица и, перемѣнивъ тонъ, сказалъ: Сократъ сбирался зайти… книжку я ему обѣщалъ отъ Пахомыча… Слышь, Пахомычъ-то… шибко книжками заторговалъ… Да вонъ никакъ и Сократъ.
Въ полисадникъ входилъ Сократъ Иванычъ, за нимъ Вася.
Глава XXVI. – На Воробьевыхъ горахъ
– Здравствуйте!.. А мы было на „Воробьевку“ хотѣли, – сказалъ Сократъ Иванычъ. – Денекъ-то больно хорошъ… Наши тамъ кой-кто будутъ… Поѣдемте?..
Согласились и поѣхали на Воробьевы горы. Прошли къ Ново-Дѣвичьему монастырю и на лодкѣ переправились черезъ Москву-рѣку. Въ березовой рощѣ, неподалеку отъ гранитнаго водохранилища, устроились за чайнымъ столикомъ. Подошло человѣкъ пять рабочихъ и въ томъ числѣ Куртенъ, по-прежнему молчаливый. Появилось пиво, и зазвенѣли стаканы.
Время бѣжало незамѣтно. Косые лучи солнца прорѣзали березовую рощу, сверкнули бѣловатые стволики, и въ вершинахъ разлился мягкiй свѣтлозеленый полусвѣтъ. На краю, у кирпичныхъ заводовъ, куковала кукушка. Кириллъ Семенычъ пилъ молоко и молчалъ, наслаждаясь природой. Говорили больше о томъ новомъ, что пришло. Литейщикъ развивалъ планы „дѣловые“. Хорошо было бы собраться артелью, достать бы гдѣ-нибудь хоть немного денегъ и сообща открыть дѣло.
– И были бы всѣ мы и хозяева, и рабочiе… – закончилъ онъ.
Мысль всѣмъ пришлась по вкусу. Вася вскочилъ на табуретъ и провозгласилъ тостъ:
– За рабочiй народъ, ур-ра-а!..
– Уррра-ра!.. – покатилось въ березовой рощѣ, и кукушка смолкла.
– За счастливое будущее великаго и свободнаго русскаго народа! – крикнулъ Сеня.
– Э-э… нэтъ… погоди… – сказалъ вдругъ все время молчавшiй Куртэнъ, – ти… вы сказаль за русскiй народъ… нэтъ… ми тоже живемъ… ми не русскiе, а въ одной странѣ… мы… литвины, поляки, эсты, евреи… татары… лятиши… Я литвинъ… А я свой, общiй народъ… Я люблю русскiй, у меня общiй страна… Надо за всю страну и всѣхъ… всѣхъ… ми братья…
– Уррра!!. – гремѣло въ рощѣ. – Качать его!
– Тсс… – сказалъ Кириллъ Семенычъ. – Я сказать хочу… Я не могу, конечно, складно… какъ я человѣкъ рабочiй… но я понимаю… Вотъ тутъ толковали про новые порядки и про новую жизнь… Конечно, будемъ говорить такъ: свободу и правовъ дали… а почему?.. Я вамъ скажу, что по случаю и науки… да!.. образованные люди которые… они все постичь могли… да!.. и мы, конечно, тутъ… но и научные люди… вотъ и все!..
Опять кричали ура, а Крутенъ похлопалъ Кирилла Семеныча по плечу и сказалъ:
– Умнiй старишокъ… ошень умнiй…
– А теперь я, – сказалъ Сеня… Я скоро разстанусь съ вами, и грустно мнѣ. Съ глубокимъ чувствомъ буду я вспоминать васъ. Теперь я хочу при всѣхъ сказать, какъ много сдѣлалъ для меня вотъ этотъ человѣкъ, мой дорогой и уважаемый, простой, рабочiй человѣкъ, Кириллъ Семенычъ. Онъ первый показалъ мнѣ свѣтлый лучъ въ темной жизни, онъ далъ мнѣ книгу и сказалъ, – читай. Онъ ободрялъ меня, онъ поддержалъ меня, онъ не бросилъ меня… Онъ дѣлилиъ со мной послѣднiй кусокъ. И онъ, – прямо скажу, – онъ помогъ мнѣ выйти на дорогу… Не могу выразить, какъ я ему обязанъ!
– Ну вотъ… ну вотъ… и ничего я не сдѣлалъ вовсе – бормоталъ смущенный Кириллъ Семенычъ.
– Еще я хочу отмѣтить доброе отношенiе къ мнѣ Сократа Иваныча. Это честнѣйшiй, прямой человѣкъ. Когда-то, въ тяжелую минуту сказалъ онъ мнѣ: „не клони голову, всѣмъ смѣло смотри въ глаза. Ты такой же человѣкъ“… Спасибо вамъ, господа!.. спасибо, товарищи!.. Теперь мы будемъ дружно работать, – я свою работу, вы свою. Я только начинаю, вы же закалились. Я младшiй изъ васъ. Среди васъ я научился уважать трудъ и не падать духомъ.
– Какъ я, напримѣръ, – засмѣялся Сократъ Иванычъ.
– Да ужъ ты, Сократъ… – улыбнулся Кириллъ Семенычъ. – Ну, теперь въ тебѣ пару много. Новая жизнь пошла.
– И такъ, еще разъ спасибо.
– Урр-а! – неистово, ко всеобщему удивленiю, закричалъ Куртенъ. – Такъ… такъ, молодой шеловэкъ… такъ…
Пошли смотрѣть Москву. Садилось солнце, и весь городъ-гигантъ былъ облитъ золотисто-розовымъ свѣтомъ. Сверкали кресты и шпили; исполинскимъ шлемомъ тонулъ въ сѣровато-розовой дымкѣ храмъ Спасителя; сѣрой стрѣлой выдѣлялась Сухарева башня. Неясный гулъ долеталъ отъ Москвы, гулъ миллiоннаго гнѣзда, гдѣ подъ крышами таилось горе и счастье, трудъ и бездѣлье, роскошъ и нищета, – вся сложная людская жизнь.
– А красива наша Матушка-Москва! – сказалъ Кириллъ Семенычъ. – И тяжко въ ней, а привыкъ я къ ней…
– Да, хороша! – скзаалъ Сократъ Иванычъ. – Нашими руками все… по̀томъ нашимъ, трудомъ…
– Трудомъ, – какъ эхо, сказалъ Куртенъ.
– И умомъ, – поправилъ старый рабочiй. – На однѣхъ-то рукахъ далеко не уѣдешь. Такъ-то, Сократъ.
Солнце уже зашло, а они все сидѣли на краю обрыва и смотрѣли на городъ. Клубились сѣрыя тѣни. Городъ затягивало ночнымъ флеромъ.
Потускнѣла исполинская шапка. Вдругъ… бѣлая точка сверкнула… еще… еще… Тамъ и сямъ вспыхивали огоньки электрическихъ фонарей. Казалось, невидимая рука ставила по городу лампады.
– Слушайте!.. тссс… соловей никакъ… тс… …Фюйть… фюйть…
фюйть… тек… тек… трр… тр… тррр…
Надъ рѣкой, въ заросляхъ обрыва, защелкалъ соловей, залился, зачвокалъ… будилъ сладкiя грезы. Пропадала тягота жизни, забывалась тоска.
– Природа!.. – вздохнулъ Кириллъ Семенычъ.
Звѣздочка вспыхнула въ небѣ.
Тррр… чвокъ… чвокъ… – лилась изъ оврага соловьиная пѣсня.
Глава XXVII. – „Опять на родинѣ!“
Передъ отъѣздомъ на мѣсто службы Сеня поѣхалъ на родину – навѣстить своихъ и проститься. Станцiя была въ шести верстахъ отъ деревни, и потому пришлось взять лошадь. На передкѣ сидѣлъ унылый мужикъ въ какой-то кофтѣ вмѣсто армяка. Потянулись кочковатыя болотца, перелѣски. Въѣхали на бугоръ, и передъ Сеней открылись родныя мѣста, черная, убогая „Хворовка“, а за ней тощiя поля и болотина на большое пространство.
– Ишь, земля-то какая наша… болото… – сказалъ мужикъ.
– Послушай-ка… Ты, дядя, Николая Сидорова знаешь?
– Ну вотъ… кумъ ему… какъ не знать!..
– Ну, какъ они живутъ?..
– Ничево живутъ… Ево-то, Степанида-то, въ городъ сбирается, въ услуженiе… разочли на фабрикѣ-то. Помочи-то нѣтъ, одни оборачиваются. Д-да-а… Какая жисть-то!.. Сынъ у нихъ, – такъ будемъ говорить, – по наукѣ што-ли пошелъ… – разсуждалъ мужикъ. – По землемѣрной части… Сбился въ Москвѣ-то… Кольки разовъ Миколаю-то наказывалъ: дай ему выволочку. А Миколай-то жалѣетъ ево… да-а… Только, конечно, нонеча родителевъ-то забывать стали… Н-но-о, Сивуха!
Сеня слушалъ и улыбался. Онъ узналъ Семена Рыжаго, своего крестнаго.
– Здравствуй, крестный!.. Не узналъ?..
– Тпррр… – дернулъ вожжами Семенъ и чуть не свалился съ передка.
Онъ обернулся назадъ и выпучилъ глаза.
– Да вы это…
– Да вѣдь я Сеня-то, крестникъ-то твой… Ну что же, дай выволочку!..
– Ну вотъ… шутишь… Рази знаешь ты Сеньку-то?..
– Да я же… чудакъ… И Митревну помню, и бабку Василису.
– Ты?!.. Чудеса… Поди ты… баринъ!.. Ишь, ты, – засмѣялся Рыжiй, показывая съѣденные жолтые зубы. – Фигуристый… ишь ты… а?..
И онъ засыпалъ его вопросами, – кажется, все еще сомнѣваясь, Сенька ли это?
Послѣ замѣшательства первой встрѣчи, недовѣрчивыхъ взглядовъ отца и родныхъ, радостныхъ слезъ матери, когда разошлись сосѣди, Николай сказалъ:
– Такъ, стало быть… гмм… На выдѣлъ, стало быть?.. прощаться прiѣхалъ?
Степанида сидѣла, подперши щеку рукой, и, не отрываясь, глядѣла на Сеню.
– То-есть какъ, на выдѣлъ?
– Да вѣдь что тебѣ здѣсь… за соху не станешь, на фабрику не пойдешь?..
– Да, не пойду. Другое дѣло у меня.
И онъ сталъ говорить такъ, чтобы его поняли эти простые люди.
Николай слушалъ внимательно.
– Да ты бы у насъ, поблизости гдѣ…
– У васъ земство еще не завело агронома. А когда будетъ, я постараюсь перейти сюда. Вотъ скоро, быть можетъ, получите прибавку земли, и тогда ты можешь заняться хозяйствомъ… Я тебѣ помогу. А ты, мама… ты не ходи въ городъ… трудно тамъ… Каждый мѣсяцъ я вамъ высылать буду, буду и сберегать. Года черезъ два я поставлю тебѣ хозяйство, укажу все, и такъ пойдетъ дѣло…
Николай слушалъ, какъ зачарованный. Счастье, о которомъ онъ и мечтать не смѣлъ, сваливалось на голову.
– Придетъ время, и наша „Хворовка“ заживетъ… Болто ваше… его не будетъ…
– Какъ не будетъ?
– Я осушу его вамъ. Не теперь, конечно, а послѣ, когда перейду въ здѣшнее земство. Дѣла впереди много… Я поработаю… Руки у меня есть, здоровья много… Видишь, какiя у меня руки… Твоимъ не уступятъ… Мама!.. погляди, какiя у меня руки! Что ты все плачешь?.. Ты смѣйся!.. Теперь можно смѣяться.
– Отъ радости плачу, сыночекъ, отъ радости. Да ужъ и измаялась я…
За сердце взяло Сеню отъ этихъ словъ, отъ тона голоса. Ему вдругъ ясно бросилось въ глаза сморщенное лицо матери, безжизненное, одеревенѣлое, съ впалыми щеками въ ея 38 лѣтъ. Да, она уже почти старуха; свѣжiя краски стерла тяжолая работа и недоѣданiе; фабрика высосала соки.
Онъ подошелъ къ ней, обнялъ и сѣлъ рядомъ.
– Мама!.. Вѣдь жизни ты не видала… А какая она хорошая, жизнь-то!..
Онъ обнималъ ее и чувствовалъ, какъ ея худое тѣло, ея угловатыя плечи забились въ его мощныхъ рукахъ, затрепетали, какъ подбитая птица.
Поняла ли Степанида, что ея жизнь прожита, и ея уже не вернешь, или она плакала отъ счастья?..
Николай, съ суровымъ лицомъ, смотрѣлъ и молчалъ. Никогда еще не раздавалось здѣсь такихъ ласковыхъ словъ, берущихъ за сердце, не проливалось такихъ хорошихъ слезъ, слезъ тихой скорби, покорности и сожелѣнья. Ясно, какъ никогда, почувствовалъ онъ, какъ въ душѣ переворачивается все, все, что осѣло тамъ годами.
– Степанида… – тихо сказалъ онъ. – Ты… Степанида… Ты не разстраивайся… Чево?.. ничево… Жить будемъ теперь, жи-ить… Отдохнешь теперь, Степанида… Онъ у насъ теперь… онъ…
И только теперь понявъ, какая перемѣна произойдетъ теперь въ его жизни, охваченный хлынувшими новыми чувствами, онъ ощутилъ, какъ у него захватило что-то въ горлѣ, зажгло въ глазахъ. Онъ пересилилъ себя, глубоко вздохнулъ, покрутилъ головой и сказалъ.
– Дѣла!.. Какъ оборотилось-то!..
На слѣдующiй день было воскресенье, и вся семья отправилась въ сельцо Иванково къ обѣднѣ, чтобы показать госья. Батюшка послѣ обѣдни поздоровался съ Сеней рука за руку, что очень польстило Сидоровымъ, и даже вызвался отслужить панихиду на могилкѣ дѣда Савелiя и бабки Василисы, что еще болѣе удивило всѣхъ. Панихида вышла торжественной.
Дьячекъ Иванъ Прохорычъ завалился, какъ никогда. И день-то чудесный выдался. Жаворонки пѣли, какъ на Пасху, въ березкахъ посвистывали синицы, плакали пѣночки, въ рябинахъ трещали скворцы. Бугорокъ съ повалившимся крестомъ заросъ густой травой. Убогое кладбище давно не видало такой большой толпы.
Сеня стоялъ и думалъ о дѣдѣ Савелiи, о всемъ томъ, съ чѣмъ связана была память о немъ.
Тысячи тружениковъ лежали подъ бугорками, не дожили до счастливаго времени. А оно идетъ, оно близко, это время, – думалъ Сеня. А они, что стоятъ около, дожили ли? доживутъ ли? И онъ хотѣлъ, чтобы дожили, и онъ вѣрилъ, что они доживутъ.
Онъ положилъ земной поклонъ. На него пахнуло сырой землей, знакомымъ запахомъ прѣли, земляной силой, которую онъ такъ любилъ въ дѣтствѣ, онъ и дѣдъ.
– „Дѣдъ Савелiй! слышишь?“ – хотѣлъ ыб крикнуть Сеня. – „Твой Сеня пришелъ!.. пришелъ къ своей землѣ… Встань, дѣдъ!“
– Вы теперь знатокъ по части землеудобренiя-то. Ежели что понадобится, ужъ не откажите порекомендовать… Вотъ все хочу… – и батюшка сталъ толковать о хозяйствѣ.
На другой день Сеня уѣхалъ къ мѣсту службы.
