Текст книги "В новую жизнь"
Автор книги: Иван Шмелев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)
Глава ХХ. Въ имѣнiи
Во второй половинѣ мая профессоръ переѣхалъ въ имѣнiе, и для Сени потекли полные глубокаго интереса дни.
Имѣнiе было не велико, десятинъ сто, скорѣе даже не имѣнiе, а практическая, хорошо оборудованная сельско-хозяйственная станцiя съ такъ называемыми „опытными полями“.
Надъ рѣчкой стоялъ двухъэтажный домъ съ стеклянной оранжереей на югъ, съ большой, тоже съ стеклянной, терассой на сѣверо-западъ, цвѣтникомъ, гдѣ росли цвѣты, замѣчательные какими-либо особыми свойствами. Это были все искусственно выведенныя формы, а рядомъ съ ними стояли ихъ скромные родичи, съ мелкими цвѣточками. Здѣсь можно было наглядно убѣдиться въ силѣ человѣческаго ума, совершенствовавшаго самую природу. Влѣво отъ цвѣтника по уклону тянулся ягодный садъ съ особо доходными сортами ягодъ, выведенными, главнымъ образомъ, для мѣстнаго населенiя, занимавшагося садоводствомъ, за нимъ тянулся плодовый садъ и вишневникъ. Изъ близъ расположеннаго питомника крестьяне могли получать деревца безплатно. Расположенный позади дома огородъ выращивалъ удивлявшiя своей величиной и достоинствами овощи.
Огородъ этотъ имѣлъ чисто показательный характеръ, и здѣсь часто толпились крестьяне-любители, наблюдая за постановкой дѣла. Здѣсь производились опыты съ искусственнымъ удобренiемъ и примѣненiемъ электричества для увеличенiя урожая корнеплодовъ. Десятинъ десять занимали травяные посѣвы, столько же яровое и озимое поля. На тридцать десятинъ тянулся молодой березнякъ-посадка. Остальное пространство занимало болото, къ осушкѣ котораго профессоръ собирался приступить этимъ лѣтомъ.
Въ это небольшое имѣнiе прiѣзжали изъ разныхъ мѣстъ хозяева и любители, ученые и практики, представители земствъ и уполномоченные отъ крестьянъ. Имѣнiе высылало образцы семянъ, травъ и злаковъ, и влiяло на всю округу.
Цѣлый сказочный мiръ открылся здѣсь передъ Сеней. На поляхъ, лугахъ, всюду онъ видѣлъ теперь, чего могъ добиться человѣческiй умъ.
Вспоминались кочковатые ржавые луга „Хворовки“, тощiе хлѣба, жалкiй огородишко, обнесенный плетнемъ. А здѣсь! Хлѣба волновались густой, зеленой щеткой; травы уже въ началѣ iюня просили косы; овсы горѣли изумрудомъ на солнцѣ, показывая плотныя головки сережекъ. Куда ни глянешь, вездѣ изъ земли били сила, богатство, жизнь. Здѣсь Сеня, казалось, видѣлъ солнечный лучъ, пожиравшiйся зеленымъ царствомъ растенiй. Скоро лучъ этотъ засверкаетъ въ блескѣ косы, задышитъ въ ароматѣ подсыхающихъ травъ, золотомъ загорится въ живой волнѣ спѣлыхъ зеренъ ржи и овса, въ ароматныхъ пучкахъ святой гречихи, въ румянцѣ яблокъ и сливъ.
Съ ранняго утра проводилъ Сеня весь день на прiятной работѣ. Въ началѣ iюня сдѣланъ былъ сборъ картофеля особаго сорта, и очевидцы-крестьяне дивились чуду: картофель далъ урожай небывалый; но удивленiе возросло, когда профессоръ на томъ же полѣ посадилъ старые клубни, заявивъ, что въ августѣ будетъ снять новый сборъ. Да, здѣсь совершались чудеса.
Сеня убѣждался наглядно, что могла сдѣлать наука. Дѣдъ Савелiй училъ его любить землю и солнце, заставлялъ видѣть въ землѣ существо, которое живетъ, производитъ, болѣетъ. Теперь это существо оказалось послушнымъ волѣ одного человѣка. Профессоръ ходилъ всюду съ карандашомъ и тетрадкой, и въ этой тетрадкѣ стояли цифры и знаки. Все, что получалось съ земли, тщательно измѣрялось на мѣру и вѣсъ; все, что останавливало сосредоточенный глазъ профессора, заносилось въ тетрадку.
На высокой метеорологической станцiи производились точныя наблюденiя: записывалась температура и влажность воздуха, направленiе и сила вѣтра, давлнiе атмосферы. И все это ставилось въ связь съ ростомъ растенiй и урожаемъ.
Какимъ жалкимъ казался теперь Сенѣ дѣдъ Савелiй съ своимъ откосомъ, какимъ несчастнымъ казалось „хозяйство“ родной деревни!
Подъ лучами живительнаго солнца, въ чистомъ воздухѣ, наполненномъ медомъ луговъ, чувствовалъ онъ приливъ силъ, неукротимую жажду труда.
– Ну, какъ? Лучше города? – спрашивалъ профессоръ и хлопалъ по плечу.
Въ эти минуты Сеня вспоминалъ Кирилла Семеныча, литейщика и отца.
Они по-прежнему въ стукѣ машинъ, въ душныхъ стѣнахъ фабрики и завода, въ пламени, тучахъ искръ и грохотѣ металла. А здѣсь!.. Здѣсь онъ лицомъ къ лицу съ породившей его природой. Могучая, распаленная солнцемъ, лежала передъ нимъ мать-земля, глядѣла большими очами луговъ, дышала миллiонами ароматовъ, шептала пѣсни Веселаго лѣса, играла таинственнымъ эхомъ. Она звала его къ себѣ, своего сына, вскормленнаго мякиннымъ хлѣбомъ, убаюканнаго печальной пѣснью. А солнце!.. А бѣгущая подъ горкой рѣка, заросшая тростникомъ и осокой!.. А зори, плывущiя въ предразсвѣтномъ туманѣ!.. А грозы, эти могучiя грозы, когда молнiи рѣжутъ стрѣлами, а дальнiй громъ перекатывается изъ лѣсу въ луга, какъ веселый смѣхъ разыгравшейся природы!..
Машинами срѣзали клеверъ, и скошенный лугъ протянулся красивымъ ковромъ. Гигантскiя копны остались на немъ сторожами.
Кончалась уборка хлѣбовъ, а на крестьянскихъ поляхъ еще оставались несжатыя полоски.
Какъ-то въ концiѣ iюля, вечромъ, профессоръ сидѣлъ въ кабинетѣ и читалъ газету. Сеня стоялъ на крылечкѣ террасы. Пахло дождемъ, въ воздухѣ носился густой ароматъ цвѣтника. Взгрустнулось что-то…
Вспомнились мать и отецъ, отъ которыхъ не было писемъ, Кириллъ Семенычъ, студенты… Гдѣ они теперь?.. Можетъ быть, вернулись…
На террасу вышелъ профессоръ съ газетой и сѣлъ въ кресло.
– Я не мѣшаю вамъ, Василiй Васильичъ?
– А… ты это… ничего, сиди…
Далеко-далеко мигнуло небо. Сильно трещали iюльскiе кузнецы. Глухо проворчалъ громъ.
– Помнишь студента Смирнова, Сергѣя Васильича?..
– Помню… Они теперь въ Москвѣ?
– Онъ… – профессоръ остановился. – Онъ померъ…
– Какъ… померъ?.. – вскрикнулъ Сеня.
– Онъ заразился тифомъ на работѣ въ деревнѣ…
Профессоръ поднялся и прошелъ въ цвѣтникъ. Тамъ онъ подошелъ къ рѣшеткѣ и, облокотившись, сталъ смотрѣть на рѣку и заснувшую подъ горой деревушку. Все чаще и ярче мигало небо, назойливѣе трещали кузнечики. А Сеня, потрясенный, сидѣлъ на ступенькахъ террасы. Тяжкая грусть, можетъ быть, первое ясно сознанное горе давило сердце. И эта страшная тишина подъ грозой, это черное небо, мигающее невидимыми очами, эти безтолковыя кузнецы, отпѣвающiе уходящее лѣто, – еще сильнѣе давили сердце… Семеновъ!.. Его нѣтъ теперь… Комнатка на четвертомъ этажѣ, восторженныя рѣчи, пѣсни, споры… Онъ подалъ ему руку, спасъ его, ободрялъ, устроилъ его сюда, открылъ передъ нимъ новый мiръ… И теперь ничего этого нѣтъ… Онъ не увидитъ его никогда больше..
Чья-то властная рука вырвала изъ его жизни самую свѣтлую страницу.
Онъ сидѣлъ, опустивъ голову на руки. Молча глядѣла на него ночь, точно таила тайну всего совершающагося. Накрапывалъ дождь, зашуршалъ по листьямъ гиганта-тополя, у террасы. Молнiя освѣтила цвѣтникъ и бѣлую приближающуюся фигуру профессора.
Тяжелая рука легла на плечо Сени.
– Мальчикъ! – услыхалъ онъ спокойный голосъ. – Ты, кажется, плачешь?..
Сеня поднялъ голову.
– О такихъ людяхъ не плачутъ: они достойны большаго. Смерть… – задумчиво продолжалъ профессоръ, – ея нѣтъ. природа не знаетъ смерти…
Сѣмя пропадаетъ, давъ растенiю жизнь… Сгорѣли дрова, дымъ разсѣялся, но его снова вернутъ зеленые листья растенiй… И все такъ. Померъ Семеновъ, но не исчезъ безслѣдно. Его трупъ войдетъ въ обиходъ вселенной, а безсмертный духъ, образъ его, какъ хорошаго человѣка, отдавшаго себя за другихъ, останется жить, не забудется. Ни одна жертва не пропадетъ даромъ…
Сеня вздохнулъ.
– Онъ тебя хотѣлъ учить, кажется?.. да?.. Ну, сдѣлаютъ это другiе…
Ступай спать, уже поздно… Завтра начнется осушка болота.
Глава ХХI Мечты… мечты!.
Осушка болота привлекла много любопытныхъ изъ сосѣднихъ деревень.
Была прорыта широкая сточная канава, принимавшая болотныя воды изъ смежныхъ, болѣе узкихъ канавъ, постепанно покрывшихъ низину. Уже черезъ недѣлю можно было видѣть, какъ уровень воды въ сточной канавѣ повышался, и вода уходила къ рѣкѣ. Весной предполагалось перекопать все болото, выкорчевыать остатки пней и кустовъ, а на слѣдующiй годъ засѣялъ травой. До тридцати десятинъ негодной почвы должны были вернуться къ жизни.
Крестьяне внимательно слѣдили за ходомъ работъ, удивлялись простотѣ прiемовъ и быстрымъ результатамъ.
– Съ книжкой все, – говорили они о профессорѣ. – Онъ, сказываютъ, въ какую-то трубку смотритъ… ему и видитъ все тамъ.
– Зачѣмъ въ трубу!.. Это онъ изъ книжки… есть такiя..
– Нѣтъ, ужъ не иначе труба у него. А можетъ за карахтеръ Господь ему даетъ… Правильный баринъ онъ…
– Ежели бы всѣ такiе-то были, развѣ то было бы!..
За десять лѣтъ работы профессора въ имѣнiи многое измѣнилось въ округѣ. О травосѣянiи не было и помину, а теперь крестьяне дѣлали пробу, обновляли луга и удивлялись, какъ все это просто: сборъ сѣна увеличился втрое.
Урожай и качество ржи поднялись отъ сѣмянъ, рекомендованныхъ „Васильичемъ“. Кое-кто выписалъ искусственное удобренiе. Дьячокъ получилъ отъ „Васильича“ какой-то особый овесъ и собралъ такой урожай, что только диву дались. У священника уродилась капуста по пуду вилокъ, а у Прошки прямо диковинный горохъ поднялся.
Приближалось время переѣзда въ городъ. Что тамъ будетъ, какъ устроится его дальнѣйшая жизнь, – Сеня не зналъ. Семенова нѣтъ.
Прохоровъ, конечно, прiѣдетъ и, можетъ быть, будетъ съ нимъ заниматься.
Но было жалко разставаться съ профессоромъ. Съ другой стороны, крѣпло желанiе учиться, знать больше и больше, учиться такъ, какъ учились студенты. Но, конечно, это невозможно.
Письма отъ отца не было, хотя Сеня и писалъ ему раза два. Зато въ концѣ августа пришло письмо отъ Кирилла Семеныча. Круглымъ прыгающимъ почеркомъ писалъ старый рабочiй. Онъ сообщалъ, что все идетъ помаленьку и совѣтовалъ „приглядываться.“
…„Какъ бы ты въ раю, я такъ полагаю, въ самой наукѣ сидишь… А ты еще совсѣмъ мальчишка. Понимай! Мы какъ въ котлѣ какомъ кипимъ, а ты въ благорастворенныхъ воздухахъ и все такое… Чувствуй и не возгордись, все это самое… А Сократка-то нашъ опять запьянствовалъ, по случаю разочли у насъ тридцать семь человѣкъ, и онъ заскандальничалъ и ушелъ…
Навѣдался намедни на квартиру, гдѣ студенты стояли, а тамъ портнихи живутъ, и ничего про ихъ неизвѣстно. Про голодъ печатаютъ, и народишку по Москвѣ много безъ дѣловъ ходитъ, и плату намъ убавили… А его превосходительству отъ меня низкiй поклонъ, и ежели онъ тогда на меня осерчалъ, ты спроси. Я потому былъ проникнутъ и пораженъ!.. А ежели ты ему не понадобишься, приходи ко мнѣ, могу пристроить завсягда. И теперь будь здоровъ. Кириллъ Семенычъ Скалкинъ“!..
„А ежели ты ему не понадобишься, приходи ко мнѣ“… Эти слова заставили Сеню задуматься. Все можетъ случиться, можетъ и не прiѣхалъ Прохоровъ, можетъ и не взять къ себѣ, профессоръ можетъ взять другого… Тогда, конечно, къ Кириллу Семенычу, на работу. Ну, что же? Онъ не боится работы, теперь онъ окрѣпъ. Но… но тогда придется разстаться съ мечтами и планами. Какiя мечты!.. Лѣто въ имѣнiи укрѣпило ихъ, а зародились онѣ еще въ лабораторiи, въ аудиторiи на лекцiи. Онъ будетъ учиться, будетъ знать все. И эти знанiя онъ связывалъ съ землей. У него будетъ маленькое, маленькое имѣньице; онъ будетъ работать съ утра до ночи, будетъ всѣмъ показывать, какъ надо работать. Отца и мать онъ переведетъ къ себѣ. У него будетъ все, и лошади, и коровы, и цвѣтникъ, и даже метеорологическая станцiя и непремѣнно болото, которое онъ осушитъ. Въ его комнатѣ будетъ шкафъ съ книгами и чучелой совы, какъ у профессора. Къ нему иногда будетъ заѣзжать погостить Кириллъ Семенычъ и Сократъ Иванычъ. И Кириллъ Семенычъ будетъ ходить по саду, нюхать цвѣты и удивляться… И вдругъ всѣ эти планы разлетятся?.. Это будетъ ужасно!
Стоялъ конецъ августа, свѣжiй, ясный. Завтра рѣшено ѣхать въ Москву.
Василiй Васильичъ обходилъ все имѣнiе и дѣлалъ распоряженiя. Рядомъ съ нимъ ходилъ управляющiй, молодой человѣкъ, – любезный Петръ Петровичъ, какъ его называлъ профессоръ. Сеня съ грустью прощался съ чуднымъ уголкомъ, гдѣ каждая травка, каждая бороздка говорила о трудѣ и знанiи.
– Остался бы съ нами, – скзаалъ шутливо Петръ Петровичъ. – Работникъ ты первый сортъ. А?.. Посадку будемъ производить, молотить будемъ… Скучно въ Москвѣ-то…
– Нѣтъ, онъ поступитъ въ Земледѣльческое училище, – скзаалъ профессоръ. – Такъ что ли, а?.. Хочешь учиться „нашему“ дѣлу?
– Хочу, – скзалаъ Сеня и покраснѣлъ. Въ эту минуту онъ забылъ, кажется, обо всемъ.
– Ну, и прекрасно: ты стоишь того, чтобы тебя учили.
– Отъ меня поклонъ снесешь, – сказалъ Петръ Петровичъ. – И я тамъ учился.
Мечты Сени начинали сбываться.
Глава ХХII. – „Выходъ на линiю“
Переѣхали въ городъ, и Сеня отправился навѣстить Кирилла Семеныча.
– Да ты молодчина сталъ, и плечи того… форменный физикъ… физическая сила… Ну, а химикъ-то… лихо, чай, орудовалъ?..
– Какъ померъ? – вскрикнулъ онъ, узнавъ о смерти Семенова. – Быть не можетъ!.. Бѣленькiй-то?.. Ахъ ты… Господи ты, Боже мой!..
Онъ чуть не плакалъ.
– Вотъ они, люди-то, а?.. Сенька!.. Это люди!.. Что мы передъ ими!.. Что?.. прямо послѣднiе ми… микроскопы!.. Сколько ученыхъ не своей смертью померло!.. А этотъ Сократка еще кочевряжится. „Подлость человѣческая“… Пьянствуетъ… Вотъ она, дурь то!.. Тутъ люди умитраютъ, а онъ – подлость! И глазъ теперь не кажетъ.
Кириллъ Семенычъ растревожился, поднялъ на лобъ очки и забѣгалъ по каморкѣ.
– Подлость!.. Такъ ты орудуй, бейся съ ей!.. Король какой!.. Ты устраивай, какъ бы лучше притрафляй…
Онъ бѣгалъ по комнаткѣ, точно его что подняло вдругъ. Странно было видѣть, какъ этотъ человѣкъ, пробывшiй на тяжелой работѣ столько лѣтъ, пережившiй суровые уроки жизни, сохранилъ въ душѣ столько свѣжихъ порывовъ и безсознательныхъ надеждъ на то хорошее, во что, въ концѣ концовъ, должна отложиться жизнь.
– А-ахъ… Не могу я тутъ сидiть… Померъ!.. а!.. Нѣтъ, на улицу пойдемъ… Я Сократку встряхну, я его!.. Пойдемъ!
Кириллъ Семенычъ сорвалъ картузъ и, какъ пуля, вылетѣлъ на улицу.
– Знаю я, гдѣ онъ… знаю!..
Переулками выбрались къ Устьинскому мосту, и Сеня понялъ, что они идутъ къ „Хитрову рынку“. Вотъ и темная площадь, и тусклые глаза каменныхъ чудовищъ. Поднялись по лѣстницѣ, нащупали дверь, и Сеня узналъ квартирку и хромого хозяина.
– Сократъ здѣсь ночуетъ? – спросилъ Кириллъ Семенычъ.
– Нѣтъ его, не пущаю… Никакъ знакомый паренекъ-то?.. Выправился…
– А не слышно, литейщикъ гдѣ ночуетъ?
– А кто его знаетъ. Вчера ломился, вытолкали… съ полицiей сняли. Ужъ такой скандалистъ. Некогда мнѣ тутъ, крючочникъ сковырнулся, – въ больницу его надо сейчасъ…
Сеня и Кириллъ Семенычъ прошли за перегородку. Крючочникъ лежалъ въ углу, накрытый какой-то дерюжкой. Лицо его почернѣло. Рядомъ стоялъ табуретъ съ крючками и щипчиками: очевидно, крючочникъ работалъ до последняго часа.
– А вотъ и я! – раздался сзади густой басъ.
Всѣ обернулись. Въ дверяхъ, покачиваясь, стоялъ Сократъ Иванычъ. На немъ была синяя рубаха и опорки. Одутлое лицо съ ненавистью глядѣло на хозяина ночлежки.
– Сократъ иванычъ! – вскрикнулъ Сеня.
– Онъ самый… Сократъ Иванычъ… Хор-рошъ? Свободнымъ гражданиномъ…
– Опять заявился?.. Духу чтобъ твоего не было!
– Молчи! я твою квартиру не нарушаю… Молчи, хромая крыса! Знакомыхъ своихъ увидалъ и хочу разговаривать… Что?.. Полицiю?.. Хошь весь полкъ!.. Бери меня на штыки!.. „За свободу и за счастье цѣпи я свои отдамъ!..“ Я теперь всю неправду постигъ!.. Студенты какъ?.. Сенька!
– Семеновъ померъ, – сказалъ Сеня.
Литейщикъ отшатнулся, и глаза его остановились.
– По-меръ? – глухо сказалъ онъ. – Кто померъ?
– Семеновъ студентъ… кто?!. – строго сказалъ Кириллъ Семенычъ. – На голодѣ лѣчимши, померъ.
– На го-ло-дѣ?.. – Онъ прислонился къ перегородкѣ. Его рука сдѣлала неправильный жестъ и упала.
– Ошалѣлъ, – скзалаъ хромой. – И самъ сдохнешь!
– Ты!! – страшнымъ голосомъ крикнулъ литейщикъ. – Хромой!.. Сдохнешь!!. Сдохну… я!.. туда мнѣ и дорога!.. Я!.. А они… ни-ни!.. не позорь!!. Онъ… предсталъ!.. предсталъ, какъ… свѣча!.. По-меръ…
Онъ схватилъ себя за воротъ, рванулъ, и рубаха затрещала сверху до низу.
– Сократъ!.. да ты сбѣсился?!. – испугался Кириллъ Семенычъ.
– О-охъ… – застоналъ крючочникъ за перегородкой.
– Уйдемъ, Сократъ… вишь, человѣкъ отходитъ…
Литейщикъ посмотрѣлъ на крючочника и, покачиваясь, подошелъ.
– Дядя Максимъ!.. Ты это что?.. Ужели помираешь?.. Дядя Максимъ! Ты меня прости, Христа ради… царство тебѣ небесное, вѣчный покой… Дядя Максимъ!..
Дядя Максимъ повернулъ голову и смотрѣлъ на литейщика.
– Съ горя я, дядя Максимъ… окаянный я… а ты… ты тамъ у Господа Бога за меня… Скажи тамъ, что Сократъ молъ Иванычъ съ горя… Студента увидишь, хорошихъ людей… Скажи имъ, что Сократъ Иванычъ хор-рошiй былъ мастеръ… Прощай, дядя Максимъ!.. Тамъ, братъ, крючковъ не понадобится… здѣсь оставишь… Тамъ безъ крючковъ… Никакого инструмента не надо!..
Въ голосѣ литейщика слышалась насмѣшка и грусть.
– Брось ты эту музыку, Сократъ, – строго сказалъ Кириллъ Семенычъ. – Пойдемъ! Ну, на кого ты похожъ?.. вѣдь звѣрь!..
– А? поиiйти?.. А не выгонишь?.. Этотъ вотъ меня выгналъ…
– Идемъ. Умный ты человѣкъ, а такое безобразiе, необразованность… Не можешь себя придержать!.. э-эхъ!
– Я не могу? я?.. Семеновъ померъ… а я не могу… придержать? Дядя Максимъ!.. Слушай!.. отходишь ты… ну, какъ передъ Богомъ… кончилъ я все!.. Конецъ!.. Бери меня, Кириллъ Семенычъ!
Онъ взглянулъ на располосованную рубашку и сталъ запахиваться, подтягивая ремешокъ.
Простились съ крючочникомъ и пошли. Литейщикъ все время запахивался. Въ темномъ коридорѣ онъ остановился.
– Не пойду я… Куда мнѣ идти?.. Некуда мнѣ идти…
– Ну-ну… иди… обойдется… Брось все и на работу становись… Скоро, сказываютъ, жизнь новая откроется… хорошая жизнь.
– Что?.. какая жизнь?.. нѣтъ ничего…
– Будетъ. Ты иди, знай. Всему обновленiе будетъ…
Сеня слышалъ слова Кирилла Семеныча, сказанныя почти шопотомъ, и думалъ, – какая же это новая жизнь будетъ?
А Сократъ Иванычъ запахивалъ рубашку и бормоталъ:
– Ну, какъ я пойду… въ такомъ… одѣянiи, и къ такому человѣку…
– А ты знай, – иди… не мучайся… Квиты будемъ…
Сеня простился съ ними и шелъ домой со смутными чувствами и думами. Кириллъ Семенычъ еще болѣе выросъ въ его глазахъ своей величавой простотой. Дядя Максимъ явился нагляднымъ примѣромъ сѣрой жизни рабочаго человѣка, такъ плачевно кончающаго свой тусклый, утомительный путь. Сократъ Иванычъ – искренняя натура, безсознательная, мучающаяся людскими неустройствами, съ смутными порывами ко всему хорошему и честному, сбивающаяся съ пути и снова подымающаяся.
Сложная человѣческая жизнь проходила передъ Сеней однимъ краемъ. Въ этой тяжкой и темной жизни – и какiе люди!.. Здѣсь, въ городѣ что!.. а тамъ, въ деревнѣ?.. Но вѣдь есть же счастливая жизнь, должна же быть! Да, должна. Ее строятъ медленно, въ тишинѣ кабинетовъ и лабораторiй немногiе, забывая о себѣ…
Вотъ и домикъ; въ кабинетѣ Василiя Васильевича горитъ лампа; голова съ красивымъ лбомъ склонилась надъ бумагой… Здѣсь профессоръ продолжаетъ свою многолѣтнюю работу на пользу и счастье людямъ, дурнымъ и хорошимъ. Сотни людей идутъ мимо съ угрюмыми лицами и не знаютъ, что совсѣмъ близко, камень за камнемъ, созидается будущая новая жизнь. И Сеня былъ счастливъ, что онъ понимаетъ своего профессора, вѣритъ въ будущее и готовитъ себя къ нему.
Глава ХХIII. Перемѣна
Осенью Сеню приняли въ Земледѣльческую школу на стипендiю имени профессора Фрязина. Рекомендацiя Василiя Васильича имѣла большое значенiе, тѣмъ болѣе, что Сеня былъ выходцемъ изъ крестьянской среды: быть можетъ, онъ вернется въ эту среду и принесетъ опытъ и знанiе, а это входило въ задачи школы.
Кириллъ Семенычъ былъ радъ отъ всего сердца.
– Только зацѣпись, а тамъ и пойдешь… Вонъ Василiй-то Васильичъ, какъ солнце свѣтитъ.
Уже въ концѣ зимы вернулся съ работы Прохоровъ и, узнавъ о Сенѣ, зашелъ въ школу. Сколько воспоминанiй!.. Говорили о Семеновѣ.
Прохоровъ разсказалъ о тѣхъ ужасахъ, которые пришлось пережить на голодѣ.
– И не передашь… и вспомнить тяжело. Пришелъ я поговорить съ тобой по душѣ… Ты уже не маленькiй теперь и поймешь меня. На дорогу ты теперь становишься, въ тебѣ приняли участiе… Счастливый случай тебя вырвалъ… Такъ вотъ, не забудь, что сотни тысячъ такихъ, какъ ты, не вырвутся изъ тьмы и нищеты… Не забывай, братъ, этого… Я перехожу въ другой университетъ по особымъ причинамъ, можетъ быть, и не встрѣчусь больше съ тобой… Помни, что ты не имѣешь права забыть тѣхъ, изъ среды которыхъ вышелъ. А то были случаи: выскочитъ такъ-то вотъ и плюнетъ на всѣхъ.
– Ахъ, что вы, Александръ Николаевичъ… Нѣтъ, нѣтъ… Я знаю, я понимаю все, о чемъ вы говорите.
И они разстались, крѣпко пожавъ другъ другу руки.
Вскорѣ послѣ посѣщенiя Прохорова Сеня зашелъ въ праздникъ къ Кириллу Семенычу. Вспомнили прошлое, загадывали о будущемъ.
– А Сократъ-то, слыхалъ? пить-то бросилъ, какъ отрѣзалъ. На вечернiе курсы ходитъ, черченiемъ занялся…
Кириллъ Семенычъ взялъ съ полки нѣсколько листовъ съ геометрическими фигурами.
– Ишь, какъ чисто… Ему это нужно по его части… Геометрiю зудитъ. Обстругалъ доску, выкрасилъ черной краской и жаритъ мѣломъ… Вотъ она наука-то!.. Сурьозный сталъ.
Въ одно изъ такихъ посѣщенiй зашелъ и Сократъ иванычъ съ товарищемъ. Это былъ литовецъ Куртенъ, блондинъ, съ большими голубыми глазами, молчаливый и сосредоточенный. Онъ слушалъ только, покачивалъ головой и покуривалъ трубочку. Сократъ Иванычъ былъ чисто одѣтъ, движенiя были спокойны, въ лицѣ – сосредоточенность. Прежняго Веселаго размаха и порывовъ не было. Уже по внѣшнему виду чувствовалась происшедшая въ немъ перемѣна.
– Вотъ какой ты теперь сталъ, – скзалаъ онъ Сенѣ. – Учись, учись. Я вотъ тоже за книжки взялся, хоть мнѣ и 46-ой…
– Ежели-бъ мы дураками не были, то ли бы было?.. развѣ жили бы мы по нарамъ да щелямъ?.. мерли бы съ голоду?.. Мы бы всѣхъ правовъ добились и устроили бы свои порядки, жизнь бы устроили!.. – говорилъ литейщикъ взволнованно.
– Карашо, – кивалъ головой Куртень. – Ми бы знали…
– То-то и есть, – вмѣшался Кириллъ Семенычъ. – Ну, мы-то съ тобой такъ и покончимъ, а помоложе кому и по-другому будетъ.
– Тамъ увидимъ, что будетъ, – рѣзко сказалъ литейщикъ.
– Увидимъ, – каък это повторилъ Крутенъ.
Когда литейщикъ съ товарищемъ ушли, Кириллъ Семенычъ сказалъ Сенѣ:
– Ждетъ все чего-то… хорошей жизни… Будетъ она, конечно, да не такъ скоро… Э-эхъ!.. хоть бы глазкомъ поглядѣть, какъ люди будутъ жить, когда всѣ образованными будутъ… Нѣтъ, не дождаться…
