Текст книги "В новую жизнь"
Автор книги: Иван Шмелев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
Глава VI. У колеса
Первыя недѣли были особенно тяжелы. Не легко было привыкнуть къ новымъ порядкамъ; приходилось быть на чеку, не пропустить, среди ужаснаго шума, хозяйскаго окрика и летѣть по первому зову. Въ программу пятилѣтняго „ученья“ входили неизмѣнные подзатыльники, безъ чего, казалось, не могла бы дѣйствовать мастерская. Иванъ Максимычъ давалъ тычки и подзатыльники между дѣломъ и какъ-то машинально; хозяйка больше прибѣгала къ „таскѣ“. День принадлежалъ Ивану Максимычу, вечеръ – хозяйкѣ, вѣчно кашлявшей и страдавшей зубами.
– Лопать-то лопаешь хозяйское, а за самоваромъ, дьяволенокъ, не доглядѣлъ!..
И Сеня получалъ „таску“.
– У, каторжный! хоть бы сдохли вы всѣ, окаянные!.. Дѣвчонка оборалась, а онъ и ухомъ не ведетъ…
Следовала энергичная „выволочка“.
– А меня утюгомъ какъ двинетъ, вотъ въ самое это мѣсто, – показалъ Васька ожогъ на щекѣ. – Такая вѣдьма…
Съ утра и до глубокой ночи нельзя было присѣсть отдохнуть: приходилось бѣгать въ булочную за хлѣбомъ, гдѣ всегда давали „привѣсокъ“ сладкаго, обыкновенно съѣдавшiйся дорогой; въ мясную и на рынокъ съ хозяйкой, на бассейнъ за водой, въ желѣзныя и москальныя лавки; приходилось два раза въ недѣлю нести въ „городъ“ товаръ – кастрюли и самовары.
Но, кромѣ этихъ работъ, была и еще работа спецiальная.
Посрединѣ мастерской стояло большое, или, какъ говорилъ Васька, “чортово“ колесо, – приводъ съ бѣгающей по немъ широкой кожаной лентой. Лента эта вертѣла длинную желѣзную палку съ колесиками, отъ которыхъ шли ремешки къ станкамъ. Къ этому-то колесу, въ качествѣ двигателя, и былъ приставленъ Сеня.
– Колесо!.. – кричалъ мастеръ.
Сеня повисалъ на ручкѣ привода, колесо медленно повертывалось съ унылымъ пискомъ, и маленькiе станочки и точилки-полировщики начинали жужжать. Первое время Сеню очень занимала эта работа: онъ одинъ давалъ жизнь мастерской, заставлялъ жужжать и вертѣться станки.
Но, когда раскачавшееся колесо ударило его раза два по подбородку и швырнуло на полъ, онъ возненавидѣлъ его и понялъ Ваську.
– Ты что-жъ, чертенокъ!.. – кричалъ изъ-за перегородки Иванъ Максимычъ. – Только упусти еще у меня!
– Два года его вертѣлъ, – такое чортово колесище… – пояснялъ Васька. – Я ужъ его сломалъ разъ, да опять сдѣлали. Одного мальчишку чуть не пришибло…
День въ мастерской начинался съ шести утра и кончался въ восемь, когда старшiй мастеръ Кириллъ Семенычъ снималъ съ головы ремешокъ.
Тогда всѣ бросали работу и шли мыть руки, потомъ выходили курить къ воротамъ, а Сеня съ Васькой поступали въ распоряженiе хозяйки. Потомъ ужинъ, потомъ надо убрать посуду, принести воды, подмести мастерскую.
Потомъ Иванъ Максимычъ отправлялся въ трактиръ, и надо было дожидаться его и не задержать за дверью.
Кончивъ работы, мальчики приносили изъ чулана рваные тюфяки и устраивались спать на полу. Тушилась лампа, и въ уголкѣ, возлѣ лохани, начиналась бесѣда. Вспоминались мелкiя радости, прошлое, такое счастливое въ сравненiи съ настоящимъ. Сеня говорилъ о деревнѣ, о дѣдѣ Савелiи, объ Иванковской школѣ, о поѣздкахъ въ „ночное“.
– И волки у васъ есть? – спрашивалъ восторженно Васютка. – А вѣдмеди есть? Ужли нѣтъ вѣдмедей: а? Ишь, крысища бѣгаетъ… А есть у васъ тамъ… тигра?…
– Нѣтъ. У насъ больше зайцы!.. Надысь Семенъ волка вилами запоролъ…
– Хорошо у васъ, – вздыхалъ Васька. – А я и въ лѣсу-то не былъ ни разу… Меня, говорятъ, на камняхъ нашли, на мостовой.
Было холодно въ мастерской, и мальчики ежились подъ рванымъ лоскутнымъ одѣяломъ.
День за днемъ таяли впечатлѣнiя деревни: ихъ вырывали изъ памяти суровые нравы мастерской и этотъ вѣчный стукъ и лязгъ желѣза. Ѣдкiй запахъ кислотъ и каменнаго угля вытравляли нѣжныя ощущенiя, сохранившiяся въ душѣ отъ жизни подъ читсымъ и свободнымъ небомъ, среди луговъ и полей. Лежа на кирпичномъ полу мастерской, Сеня пытался вызвать въ памяти сладкiя грезы прошлаго, и это все рѣже и рѣже удавалось ему. Какая-то сѣрая стѣна уже закрывала ихъ, эти грезы.
Раньше, лежа съ дѣдомъ на печкѣ, или лѣтомъ, когда, бывало, на зорькѣ ходилъ онъ съ отцомъ на лугъ косить, онъ не чувствовалъ надъ собой гнета: тамъ онъ былъ вольнымъ, такимъ же работникомъ для семьи, въ свои одиннадцать лѣтъ, какъ и отецъ. Здѣсь же его отовсюду давила посторонняя сила, зависимость, страхъ.
И никого кругомъ, никого, кто могъ бы ободрить, сказать теплое слово.
Нѣтъ, въ затхлой мастерской былъ человѣкъ, и этотъ человѣкъ…
Но обратимся къ разсказу.
Иванъ Максимычъ цѣлый день былъ не въ духѣ, бранился съ женой, ругалъ мастеровъ и клялся, что „скоро вся эта канитель кончится“.
Постоянный заказчикъ, владѣлецъ крупной городской торговли, объявилъ себя несостоятельнымъ и не платилъ Ивану Максимычу.
– Лампы заправляй! – крикнулъ хозяинъ Сенѣ.
Тотъ пугливо жался у двери.
– Я говорю!!. Что?.. бутыль разбилъ?.. что?.. склизко? Вотъ тебѣ склизко!..
Онъ ударилъ Сеню наотмашь, сбилъ съ ногъ и продолжалъ дѣйствовать подвернувшимся подъ руку оловяннымъ прутомъ. Васька юркнулъ за печку. Мастера бросили работу.
– Брось! – крикнулъ Кириллъ Семенычъ, подходя къ хозяину. – Убьешь вѣдь мальчишку! брось! въ полицiю заявлю.
– Не встрѣвайся, ты!.. наживи дѣло и командуй…
– Дѣло! не смѣешь людей терзать… Не хорошо, Иванъ Максимычъ, не законъ это…
– Мое дѣло хозяйское … по закону могу учить.
– Да что „по закону“… ты по совѣсти-то!.. Ишь, исполосовалъ-то, рубаху всее изодралъ… Ну, вотъ помни мое слово, сколько разъ говорилъ: ежели еще бить будешь, прямо къ мировому заявлю.
Иванъ Максимычъ угомонился; Кириллъ былъ ему полезенъ, и ссориться съ нимъ было не разсчетъ.
Настала ночь. Сеня лежалъ въ углу и не могъ заснуть: ныло все тѣло, на сердцѣ стояла муть, будущее представлялось мрачнымъ.
– Будетъ тебѣ ревѣть-то, – утѣшалъ Сеню Васютка. – Мнѣ вонъ вчерась какъ врѣзалъ, а я ничего… чортъ съ нимъ, съ Рыжимъ…
– Чего ревѣть!.. Тебѣ хорошо еще, у тебя отецъ есть… Отпиши ему, что, молъ, дерется Рыжiй, онъ тебя и возьметъ въ деревню. А мнѣ вотъ…
Сеня пересталъ плакать.
– У меня никого нѣтъ. Баринъ вотъ, который…
– Какой браинъ?
– Изъ шпитательнаго, вотъ который приходитъ. Жалился я ему надысь, а онъ пальцемъ пригрозилъ… серди-итый. А то давай, Сенька, убѣгемъ… пойдемъ, куда глаза глядятъ. И придемъ мы… въ какое-нибудь заморское царство… а?…
Сеня вздохнулъ. Вздохнулъ и Васютка.
– Да не уйтить только. Онъ, Рыжiй, хи-итрый. Вотъ что, Сенька: пойдемъ къ тебѣ, въ деревню. Возьметъ меня твой отецъ, а?..
– Не знаю…
Чиркнула спичка въ темнотѣ и освѣтила мастера Кирилла, сидѣвшаго на лавкѣ и раскуривавшаго трубку. Спичка потухла, и лохматая голова Кирилла потонула во тьмѣ.
– Охъ, Господи, помилуй насъ грѣшныхъ… А ты, парнишка, не отчаивайся, – услыхалъ Сеня знакомый голосъ. – Поплакалъ, тоску-то замирилъ, и будетъ. Жизнь, братъ, еще впереди, милый ты мой, – гляди, и въ мастера выйдешь. Да-а… теперь што еще!.. А, бывало, проволокой драли, да-а-а… Вонъ онъ, Васька-то… изъ воспитательнаго дома… безъ отца, безъ матери… а, ничего, терпитъ…
– Я, Кириллъ Семенычъ, ужъ привыкъ. У меня, Кириллъ Семенычъ, даже синяки не вскакиваютъ…
– То-то и есть. Э-эхъ, пареньки… Терпи, казакъ, – въ атаманы выйдешь.
Скоро трубка перестала попыхивать, – Кириллъ Семенычъ заснулъ.
– Ужъ и умный онъ у насъ, – сказалъ Васютка. – Самый умный изо всѣхъ. И книжки читаетъ, звонки лектрическiе можетъ дѣлать…
Глава VII. – Кириллъ Семенычъ
По воскресеньямъ Иванъ Максимычъ торговалъ на „Сухаревкѣ“ изъ палатки. Торговля эта была поручена имъ старшему мастеру, Кириллу Семенычу, на котораго можно было положиться вполнѣ, а самъ онъ посвящалъ праздникъ трактиру.
Кириллъ Семенычъ не довольствовался продажей самоваровъ, кастрюль и подносовъ: онъ скупалъ испорченныя швейныя машинки, электрическiе звонки, вѣсы, акварiумы и всякое старье. Первое время хозяинъ косился на эту “пустяковину“ но когда Кириллъ Семенычъ, разобравъ купленное и приведя въ порядокъ, къ слѣдующему воскресенью выставлялъ на продажу исправленную машинку или звонокъ и приносилъ хозяину выручку, Иванъ Максимычъ предоставилъ мастеру свободу дѣйствiй.
Въ помощники себѣ при торговлѣ Кириллъ Семенычъ бралъ поочередно Сеню и Васютку. Разставивъ товары, онъ устраивался подъ парусинной покрышкой и читалъ что-нибудь, поджидая покупателей. Книги онъ любилъ историческiя или „про науку“. Рядомъ торговалъ букинистъ Пахомычъ, „просвѣщенный человѣкъ“, какъ говорилъ Кириллъ Семенычъ.
Торговали они пососѣдству болѣе пяти лѣтъ и уважали другъ друга.
– Вотъ-съ почитайте, Кириллъ Семенычъ, книжица-съ объ электрическихъ звонкахъ.
Кириллъ Семенычъ прочиталъ о звонкахъ и, возвращая книгу, сказалъ:
– Полезная и явственная книжечка.
– А вотъ физика… о всякихъ опытахъ и про природу. Ученая книга, но тяжела, ежели всю ее прочитать.
– Попробуемъ… Лиха бѣда начать.
На физикѣ Кириллъ Семенычъ сидѣлъ долго, не понималъ многаго, думалъ, прикидывалъ и восторгался:
– Мудрость-то человѣческая!.. что къ чему – все извѣстно. Который понимающiй много можетъ уразумѣть.
– Эй, милый человѣкъ!.. что за кастрюльку-то просишь? – спрашивалъ покупатель, и Кириллъ Семенычъ спускался отъ мечты къ дѣйствительности.
За пять лѣтъ сосѣдства съ Пахомычемъ, Кириллъ Семенычъ почерпнулъ много всевозможныхъ свѣдѣнiй. Онъ воспринималъ ихъ безъ всякой системы, переходилъ отъ физики къ садоводству и гальванопластикѣ и отъ „лѣченiя болѣзней водой“ къ „исторiи крестовыхъ походовъ“. Но эта-то разбросанность и спутанность, эта неисчерпаемая масса свѣдѣнiй и открытiй человѣческаго ума и поражала его. Онъ уже чувствовалъ необъятность „науки“, ея сложность и непроницаемость для многихъ.
Наука, ученость показалась му тайной, открытой немногимъ, тѣмъ, что могутъ покупать и читать книги. И Кириллъ Семенычъ постепенно проникся уваженiемъ къ ученымъ людямъ, разбирающимся во всей этой сложности и мудрости.
Тысячи людей проходили мимо его ларя, и онъ старался найти среди нихъ этихъ „ученыхъ“ и чувствовалъ удовлетворенiе, когда удавалось замѣтить въ пестрой толпѣ „понимающаго науку“ человѣка. На этотъ счетъ у него выработался особый взглядъ.
Женщины не заслуживали его вниманiя: ихъ дѣло – „сковородку купить и вообще по хозяйству“. Мужички были „тьма и больше ничего“.
Толстый, румяный баринъ, на его взглядъ, былъ „такъ больше для гулянья“; купцы „нащотъ кармана“. Если проходилъ худощавый господинъ въ потертомъ пальто и въ очкахъ, – это былъ человѣкъ „свой“, понимающiй, изъ „учоныхъ“; студенты были „прямо сказать – сама наука“; гимназисты только еще „притрафляются“. Люди, останавливающiеся у ларя Пахомыча – были все люди стоющiе.
Иногда мастеровые останавливались у ларя Пахомыча и искали чего-то.
– Вы по какой части будете? – вступалъ въ разговоръ Кириллъ Семенычъ. – Сапожники… гм… Вотъ… „Чѣмъ люди живы“ бери… про васъ тутъ есть… Эй, дядя! фабричный будешь?
– Фабричный… По красильной части мы… а что?
– Бери вотъ химiю-то… чего тамъ… Про всякую краску тутъ… Или вотъ котлы, чтобы не взрывались… А то вотъ господина Карамзина вся исторiя, ужъ будешь доволенъ…
И странное дѣло, – или лицо такое хорошее было у Кирилла Семеныча, или ужъ такъ душевно говорилъ онъ, но часто покупатель, искавшiй чего-бы „почуднѣе“, вертѣлъ въ раздумьи книгу, торговался, уносилъ домой.
Старичкамъ Кириллъ Семенычъ рекомендовалъ душеспасительныя книги, приказчикамъ ариөметику, мужичкамъ о сельскомъ хозяйствѣ, о лѣченiи домашнихъ животныхъ и проч.
– Не на свою ты линiю попалъ, Кириллъ Семенычъ, – говорилъ Пахомычъ. – Книгами-бы тебѣ торговать.
– Самъ знаю, что не на свою, да поздно свѣтъ знанiя меня осѣнилъ.
Вѣдь, бездна неочерпаемая всякаго знанiя… поздно теперь все постичь.
– Сударь, какъ вы полагаете, – вступалъ онъ въ разговоръ съ какимъ-нибудь „ученымъ“: – много наукъ на свѣтѣ?
– Много, – улыбался тотъ. – А что?
– Такъ. А какая ихъ причина?.. чтобы людямъ на утѣшенiе и всякое благо?..
– Ну, безусловно! Науки облегчаютъ человѣку борьбу съ нуждой, съ силами природы…
– Такъ и зналъ… вѣрно.
Въ первое же появленiе Сени на „Сухаревкѣ“ Кириллъ Семенычъ сунулъ ему въ руку географiю и ариөметику и велѣлъ все читать, безъ пропуска.
– Не поймешь, а читай, – вычитаешь… А вотъ это все снаряды… ихъ „учоные“ покупаютъ… Вотъ тебѣ электрическая батарея, – звонъ можетъ производить, – показывалъ онъ скупленный и исправленный хламъ. – Это вотъ – катушка электрическая, – человѣка можетъ скорчить, ежели въ ее электричества напустить!.. Это вотъ для химiи нужно… что-нибудь такое, ну, кислоту тамъ добыть, ядъ какой-нибудь на пользу мастерства… Тутъ все по наукѣ, только понимающiе покупаютъ.
Каждое воскресенье Кириллъ Семенычъ открывалъ Сенѣ что-нибудь новое, о чемъ тотъ и не слыхивалъ въ Иванковской школѣ. Груды книгъ Пахомыча особенно поражали воображенiе мальчугана, говорили о какомъ-то особомъ мiрѣ, о существованiи котораго Сеня и не подозрѣвалъ.
– Это что! – вдохновенно говорилъ Кириллъ Семенычъ. – Это такъ, одна видимость… Ихъ-то, братикъ, миллiоны напечатаны. Онѣ по угламъ разсованы. А „учоные“ такъ въ нихъ и сидятъ, соображаютъ, стараются для всѣхъ…
„Учоныхъ“ онъ сумѣлъ представить Сенѣ въ такомъ таинственно-заманчивомъ видѣ, что, когда проходилъ мимо господинъ, по примѣтамъ Кирилла Семеныча похожiй на „учонаго“, Сеня осматривалъ его съ головы до ногъ, стараясь подмѣтить въ немъ что-нибудь необыкновенное.
– Отъ нихъ все, для всѣхъ стараются. Дай срокъ и до деревни доберутся, и такая тамъ жизнь пойдетъ, – умирать не надо…
– А скоро это будетъ, Кириллъ Семенычъ?
– Какъ скоро?.. годовъ такъ, надо полагать, черезъ… двадцать… а можетъ и черезъ сто… какъ наука себя окажетъ. Читай вотъ и постигнешь.
Вотъ, на-ка… прочитай про Колумба, какъ онъ для всѣхъ старался Америку отыскать… Или вотъ про самоѣдовъ…
На шумной Сухаревской площади передъ Сеней открылся одинъ изъ уголковъ жизни. Шли мимо люди, останавливались, покупали, уходили, а за ними еще и еще въ безконечномъ разнообразiи. „Учоные“ люди рылись въ книгахъ Пахомыча, и лица ихъ были серьезныя, одежда была „такъ себѣ“.
– Ишь, бѣднота какая, – говорилъ про нихъ Кириллъ Семенычъ, съ любовью оглядывая выгорѣвшую фуражку и швы на пальто студента. – И шубы у него нѣтъ, а душа теплая… Онъ сидитъ-сидитъ съ книжкой, – глядь и изобрѣлъ что… Вотъ одинъ нѣмецъ сахаръ изъ воздуха добываетъ…
Мужички проходили мимо, – знакомые Сенѣ мужички. Они тупымъ взглядомъ смотрѣли на книги и нерѣшительно вертѣли ихъ.
– Ищутъ себѣ облегченiя и ничего-то не понимаютъ… Тьма! – говорилъ Кириллъ Семенычъ.
Дѣтская вѣра Кирилла Семеныча въ науку и ученыхъ сообщалась и Сенѣ. Книжка, открывавшая ему новое, иногда даже чудесное, развертывавшая безконечно разнообразныя картины сложной человѣческой жизни, вырывавшая его изъ затхлой мастерской съ вѣчнымъ грохотомъ и ѣдкой гарью, день за днемъ становилась для Сени добрымъ могущественнымъ другомъ. Стоило только раскрыть ее, и пропадалъ гнетъ, уплывала изъ глазъ грязная мастерская, „чортово колесо“, и тоска замѣнялась сладкимъ ощущенiемъ забытья.
Какъ-то вечеромъ, вернувшись съ „Сухаревки“, Сеня засталъ такую сцену.
Хозяинъ сидѣлъ на верстакѣ, окруженный мастерами. Слышалась ругань, угрозы, пьяные выкрики.
– Нѣтъ работы! Куда хошь ступай… Получайте разсчетъ!
– Какъ такъ разсчетъ?.. не люди што-ль мы, а? Праздникъ на дворѣ, рыжiй ты чортъ!..
– Ты не лайся, я и въ полицiю сволоку. Рвань окаянная, – кричалъ Иванъ Максимычъ.
Шумъ и ругань тянулись долго. Сеня понялъ, что у хозяина дѣло пошатнулось, сократились заказы, и теперь онъ разсчитывалъ троихъ.
– Ну, ужъ я тебя уважу! – кричалъ пьяный мастеръ. – Забудешь, какъ кровь нашу пить!
– Братцы, – вмѣшался Кириллъ Семенычъ, да ежели „крызисъ“… Доведись и до васъ, – кто народъ будетъ задарма держать?.. Такова ужъ судьба наша…
Для Сени все это было ново. Онъ думалъ, что если человѣкъ знаетъ дѣло, то не пропадетъ. Такъ говорилъ отецъ. На повѣрку-же выходило не то.
Мастера покричали, взяли разсчетъ и ушли.
– Видишь, какое наше положенiе, – сказалъ Кириллъ Семенычъ. – Есть работа – живешь, – нѣтъ, – на мостовую. Потому что устройства настоящаго нѣтъ. Да будь у нихъ земля, али какая поддержка, – и горя мало… Ну, только ученые… они додумаются, придетъ время.
– А меня не выгонитъ?..
– Нѣтъ, ты по контракту… Ты на пять лѣтъ прикрѣпленъ.
– А они куда теперь пошли?…
– Куда пошли, въ ночлежный… Есть такiе дома, за пятакъ на ночь пускаютъ. И безплатные есть… Бывалъ и я тамъ, – вздохнулъ Кириллъ Семенычъ, – не дай-то Господи… Вся голь тамъ собирается…
И Сеня вспомнилъ свою избу, теплыя палати, дѣда… Хоть ничего тамъ нѣтъ, въ „Хворовкѣ“, ни машинъ, ни домовъ-гигантовъ, ни яркихъ фонарей, ни магазиновъ, но нѣтъ также и пустыхъ, страшныхъ безлюдьемъ улицъ ночью, по которымъ бродятъ безпрiютные люди, заглядывая въ темныя окна уснувшихъ домовъ.
Глава VIII. Шпитонокъ
Скучно тянулось городское лѣто. Во дворѣ, обставленномъ каменными стѣнами, нагрѣтый за день воздухъ сгущался отъ испаренiй выгребныхъ ямъ и волнами вытекалъ на улицу, и на улицѣ было также душно отъ нагрѣтаго камня. Лѣта съ влажной прохладой лѣсной глуши, привольемъ луговъ и полей здѣсь, въ городѣ, не было. Само солнце, казалось, было не то.
Оно появилось только въ обѣдъ, выплывая бѣлымъ палящимъ шаромъ изъ-за чердака сосѣдняго дома, слѣпило глаза, играя на стеклахъ, и скоро опять уходило за крыши. Оно было точно въ плѣну, сжато камнями, и не было ему простора, какъ въ „Хворовкѣ“.
Тамъ, – помнилъ Сеня, – громадный багровый дискъ медленно выползалъ изъ-за дальняго косогора, и какой просторъ былъ для него въ небѣ! Выйдя изъ-за косогора, солнце катилось надъ полями, подымалось надъ лѣсомъ, плавало въ небѣ, потомъ начинало склоняться, золотило крестъ колоколенки, краснѣло, какъ утромъ, и закатывалось далеко-далеко…
– Въ деревню хочешь? – спрашивалъ Кириллъ Семенычъ, замѣчая тоску на лицѣ Сени. – да, хорошо въ деревнѣ!.. Вотъ господа на дачи уѣхали, а мы… Такъ и помремъ здѣсь… а ты тово… не разстраивайся… Можетъ, на заводъ куда попадешь… Есть такiе заводы, за городомъ гдѣ. Тамъ, какъ вышелъ, тутъ тебѣ и лѣсъ, и рѣчка, и все… А тутъ – городъ… Онъ, братикъ, верстъ на пятнадцать идетъ, и камни все… Вотъ погоди, – на кладбище пойдемъ въ праздникъ…
Прогулка состоялась. Прихватили и Васютку. День выдался сѣренькiй, скучный. Шли пыльными улицами, пробирались огородами, пустырями.
Кладбище лежало на полѣ, среди громадныхъ ямъ и рвовъ, оставшихся отъ кирпичнаго завода. Въ вершинахъ березъ и кленовъ уныло кричали галки. Кириллъ Семенычъ ходилъ среди могилъ большими шагами и читалъ надгробныя надписи. И у всѣхъ на душѣ было также скучно, какъ въ тихихъ вершинахъ березъ съ черными пятнами гнѣздъ.
Кладбище навѣяло на Сеню грусть: здѣсь онъ еще сильнѣе чувствовалъ свое одиночество. Отецъ и мать далеко, письма нѣтъ. Живы ли они…
Дорогой домой Кириллъ Семенычъ угостилъ Сеню и Васютку квасомъ и мочеными грушами.
– Эхъ, братики!.. Вотъ и грушки поѣли, и кваску попили. А я-то какъ жилъ… Ни души у меня родной не было…
– А мать-то у васъ, Кириллъ Семенычъ, въ деревнѣ жила? – спросилъ Сеня.
– Мать-то… – вздохнулъ Кириллъ Семенычъ. – Не у всякаго мать бываетъ, братики… Вонъ у Васьки нѣтъ матери… Ну, живѣй, на конку полѣземъ!.. – оборвалъ онъ разговоръ, и всѣ трое побѣжали догонять отходившiй отъ заставы вагонъ.
Наступили осеннiе дни. На улицахъ была грязь, днями лилъ дождь. Въ мастерской огни зажигали рано. Сырость выступала по угламъ, и было холодно спать на полу. Мастера не выходили къ воротамъ, а послѣ работы сидѣли на лавкахъ и дымили махоркой. Кириллъ Семенычъ пристраивался къ лампочкѣ и читалъ.
Въ одинъ изъ такихъ вечеровъ Васютка жался у печки.
Ночью Сеня чувствовалъ его горячее дыханiе и бредъ.
Утромъ Васютка не поднялся съ постели.
– Васька, ставь самоваръ! – крикнула хозяйка. – Ты чего это, паршивецъ, не поднимаешься?..
Вася не двинулся, чуть повернулъ голову и просительно смотрѣлъ на хозяйку.
– Васька-то никакъ заболѣлъ, – сказала хозяйка мужу.
– Ты чего это, а?.. Васька! – спросилъ Иванъ Максимычъ.
– Голову кружитъ…
– А, чортъ!.. прохватило… Вставай-ка… расходишься…
Но тутъ вмѣшался Кириллъ Семенычъ.
– Чего тревожить-то… вишь, красный лежитъ…
День начался. Стучали молотки, визжали подпилки, скрипѣло большое колесо. Гарь стлалась по мастерсокй изъ горна. Въ уголкѣ, недалеко отъ лахани, лежалъ Васютка, прикрытый съ головой грязнымъ лоскутнымъ одѣяломъ.
Наступилъ вечеръ.
– Что, Васька? ужинать будешь, а? – спросилъ Сеня.
Вася открылъ глаза и молчалъ. Подошелъ и Кириллъ Семенычъ.
– Что, парнишка? какъ дѣла, а?
– Ки-риллъ Семе-нычъ… – хриплымъ голосомъ зашепталъ Васютка.
– На волю бы… дыхать тяжко… глотку захватило…
– Глотку?.. – тревожно спросилъ мастеръ. – Хозяинъ, а, хозяинъ! Иванъ Максимычъ!.. въ больницу его надоть… глотка у него…
Иванъ Максимычъ собирался въ трактиръ.
– Завтра отправимъ… Можетъ, отлежится.
Весь вечеръ Кириллъ Семенычъ съ Сеней сидѣли возлѣ Васютки.
– Э-эхъ… ни отца, ни матери… никому-то не нуженъ.
– Постой-ка… бредитъ никакъ…
Оба наклонились надъ больнымъ.
– Ишь… это онъ про груши… какъ на кладбище ходили… помнитъ… – сказалъ Кириллъ Семенычъ. – И радости-то всей, что грушки съѣстъ. Вотъ зима придетъ, – подъ Дѣвичье свожу васъ, на каруселяхъ прокачу…
– А не помретъ онъ? -
– Помретъ, – царство небесное… Маяться не будетъ… Что былинка въ полѣ… безъ родного глазу растетъ…
Прошла ночь. Вернулся Иванъ Максимычъ, и заснуло все въ мастерской. Сеня уже сталъ забываться, какъ вдругъ сильный хрипъ разбудилъ его. Онъ поднялся на локтѣ и прислушался. Было темно и страшно, и въ этой темнотѣ слышались прерывающiеся хрипы задыхавшагося человѣка.
– Кириллъ Семенычъ! – крикнулъ Сеня въ страхѣ. – Кириллъ Семенычъ!.. Вася помираетъ!..
Мастеръ вскочилъ, зажегъ лампочку и подошелъ къ Васютке. Вася, разметавшись, лежалъ съ закрытыми глазами и хрипѣлъ. Голая грудь съ мѣднымъ крестикомъ подымалась часто-часто.
– Помираетъ никакъ… – дрогнувшимъ голосомъ сказалъ Кириллъ Семенычъ. – Вася, Васютка!.. Господи!.. Эй!.. Иванъ Максимычъ! хозяинъ!..
Онъ сталъ стучать въ дверь за перегородку.
– Васька помираетъ!.. вставай!!!
Ужасъ охватилъ Сеню. Онъ сидѣлъ на лавкѣ и не отрывалъ глазъ отъ угла, гдѣ, освѣщенный тусклой лампочкой, лежалъ на грязномъ тюфякѣ задыхавшiйся Васютка. Возлѣ стоялъ взъерошенный хозяинъ и мастера, Кириллъ Семенычъ спѣшно натягивалъ сапоги.
– Въ больницу надо… чево тутъ… – бормоталъ хозяинъ.
– Безъ тебя знаю, – кричалъ Кириллъ Семенычъ. – Давеча надо было!.. Вамъ что!.. Говорилъ давеча отвезти… Медицины не понимаете!.. Давай его пачпортъ!.. ну!..
Всѣ суетились, бѣгали. Кириллъ Семенычъ натягивалъ на Васютку пальто, сверху укуталъ своимъ полушубкомъ и обвязалъ шарфомъ.
– Мальчишка на камняхъ спитъ, у двери… Сколько разъ говорилъ – лавки сдѣлать – горячился Кириллъ Семенычъ.
– Сами-то на перинахъ дрыхнете…
Извозчикъ былъ нанятъ. Кириллъ Семенычъ взялъ Васютку на руки и вынесъ изъ мастерской.
– Ишь, развоевался, старый хрѣнъ… – мрачно сказалъ Иванъ Максимычъ, уходя досыпать ночь.
– Сурьезный старикъ, – говорили мастера, – холоду напустилъ…
