Текст книги "В новую жизнь"
Автор книги: Иван Шмелев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
Глава XVI. Визитъ
Прошло около мѣсяцца. Еще недавно, до знакомства со студентами, Сеня не затруднился бы выбрать „Хворовку“, если бы предложили ему на выборъ: ѣхать въ деревню или остаться въ городѣ. Городъ въ его глазахъ былъ страшнымъ мѣстомъ. Въ его темныхъ переулкахъ и на пустыхъ площадяхъ ночью можно было замерзнуть и, пожалуй, умереть съ голоду. Въ большихъ домахъ, такихъ могучихъ снаружи, ютились тысячи людей, не имѣвшихъ завтрашняго дня. Сотни людей, съ крѣпкими руками, съ мрачными лицами, стояли у воротъ заводовъ и фабрикъ и ждали днями, недѣлями. Въ „Хворовкѣ“ этого не было. Тамъ не оставили бы ночевать на улицѣ. Въ городѣ не позволяли даже калѣкамъ просить милостыню, старались убрать ихъ съ улицъ, забирали въ тюрьмы и высылали куда-то. Въ „Хворовкѣ“ трудовая рука, крестясь, опускала въ немощную руку кусокъ хлѣба. Камни и камни кругомъ были въ городѣ, солнце крылось въ пыли и дымѣ; въ „Хворовкѣ“ – мягкая земля, травка, воздухъ прозраченъ, и солнце гуляетъ въ небѣ.
Еще недавно Сеня выбралъ бы „Хворовку“. Но теперь… Новая жизнь открылась ему. Мастеръ Кириллъ и Сократъ Иванычъ подали ему руки, но переворотъ сдѣдади „студенты“. Послѣ цѣлаго дня занятiй они весело окликали его, возвращаясь на 4-ый этажъ, шутили, терпѣливо занимались съ нимъ, точно онъ былъ имъ нуженъ. Иногда набиралось въ комнатку человѣкъ десять, снимали сѣрыя тужурки, оставались въ рубахахъ, говорили, спорили и пѣли до вторыхъ пѣтуховъ. Среди непонятныхъ словъ Сеня улавливалъ знакомыя: народъ, крестьянство. Говорили о счастьѣ народа, о тяжеломъ трудѣ.
А какiя пѣсни гремѣли въ душной, накуренной комнаткѣ!
„На-зо-ви мнѣ такую обитель,
Я такого… угла… не-ви-да-алъ…
Гдѣ бы сѣятель нашъ… и хра-ни-тель,
Гдѣ бы… рус-скiй… му-жикъ… не сто-налъ“…
Пѣлъ Прохоровъ, и слезы дрожали въ его могучемъ голосѣ, и у Сени сжималось сердце.
А какiе ласковые были всѣ, хлопали по плечу и говорили:
– Мы тебя студентомъ сдѣлаемъ…
И Сеня думалъ, что онъ узналъ то, чего не знаетъ ни отецъ, ни мать, никто въ „Хворовкѣ“. Если бы дѣдъ Савелiй зналъ, какiе есть въ городѣ люди, онъ не боялся бы города. Конечно, Кириллъ Семенычъ знаетъ, но Сократъ Иванычъ – врядъ ли.
Черезъ нѣкоторое время явился изъ больницы Кириллъ Семенычъ.
Свиданiе было трогаетльное. Надо было видѣть, какъ Кириллъ Семенычъ дѣлалъ проникновенное лицо, разговаривая со студентами, старался придать голосу мягкость и даже привставалъ. Онъ не могъ сдержать чувства почтенiя къ „ученымъ“. Съ своей стороны онъ удивилъ студентовъ многими иностранными словами.
– Откуда это вы все знаете?
– Изъ книгъ-съ… Пахомычъ изъ-подъ Сухаревки съ библiотекой торгуетъ-съ… попросту сказать, – книжное дѣло у него-съ, такъ я рядомъ съ нимъ… ну, и привыкъ-съ… Я и про астрономiю могу, и про природу, и про физику-съ…
Бесѣда затянулась до глубокой ночи. Кириллъ Семенычъ очаровалъ студентовъ мѣткостью сужденiй и особенно глубокой вѣрой въ силу науки.
– Ужъ я и сердцемъ постигъ… Все наука откроетъ и преобразитъ-съ… И ты, Сеня, должонъ чувствовать ихъ-съ…
Онъ ушелъ растроганный. Его просили заходить.
– Мѣсто вотъ найду-съ… Сократъ-то обѣщалъ похлопотать… Какъ утроюсь, ужъ забѣгу, – душу отвести съ хорошими людьми.
Когда легли спать, Сеня слышалъ, какъ Прохоровъ сказалъ:
– Сергѣй! Какъ тебѣ понравился старикашка?..
– Хор-рошiй старикъ. И откуда онъ эту „науку“ учуялъ.
– Да-а… Мало мы знаемъ свой народъ!.. И сколько хорошихъ людей есть въ народѣ!.. И сердце великое, и умъ… И все это забито, забито… – вздохнулъ онъ.
Глава XVII. Въ сумеркахъ
Наступалъ мартъ. Запахло весной. Сеня сидѣлъ у окна и читалъ.
Темнѣло. Въ открытую форточку вливались свѣжiя струи весенняго воздуха, доносилось журчанье сточныхъ водъ. Не хотѣлось зажигать огня, пугать таинственныя сумерки. Сеня смотрѣлъ внизъ, на черныя, голыя деревья противоположнаго сада. Тихая, безпричинная, „весенняя грусть“ легла на сердце, звала неизвѣстно куда.
Нестройный гомонъ донесся снизу. Сеня вглядѣлся и замеръ: прилетѣли грачи!.. Забилось въ груди молодое сердце.
А грачи копошатся, сбиваютъ другъ друга съ вѣтвей, кричатъ и кружатся въ вечернемъ небѣ. И захотѣлось воли, простора, жизни… Они теперь и тамъ бродятъ по болотинѣ и чернымъ полямъ „Хворовки“.
За спиной раздался шумъ шаговъ, и молодые голоса: возвращались студенты.
– Что сидишь въ темнотѣ?
– Такъ. Грачи прилетѣли, Сергѣй Васильичъ, – сказалъ Сеня и посмотрѣлъ въ окно.
– Весна идетъ, братъ… весна!
„На солнцѣ темный лѣсъ зардѣлъ,
Въ долинѣ паръ бѣлѣетъ тонкiй“… – продекламировалъ Семеновъ и умолкъ.
– „И пѣсню раннюю запѣлъ“… – продолжалъ Сеня и вздохнулъ.
Прохоровъ оперся на переплетъ фортки и смотрѣлъ въ небо.
– Да, весна, – рѣзко сказалъ онъ. – Какая весна! Люди съ голоду умираютъ… э-эхъ… и сидѣть здѣсь!..
– Кто умираетъ? – спросилъ Сеня.
– Народъ… Твои умираютъ… русскiй народъ умираетъ… Голодъ идетъ, болѣзни…
Семеновъ сидѣлъ въ темнотѣ, на кровати, и похрустывалъ пальцами.
Прохоровъ, съ мрачнымъ подергивающимся лицомъ, ходилъ по комнатѣ.
Сеня смотрѣлъ въ окно.
– Ѣду я! – крикнулъ Прохоровъ, – ѣду!.. брошу все и поѣду… Не могу я!.. не могу!!
– Поѣзжай, Александръ, – тихо сказалъ Семеновъ изъ темноты.
– Да, я поѣду… Ничто меня не удержитъ!..
Прохоровъ загремѣлъ чемоданомъ, вытащилъ его на середину комнаты и сталъ перебирать, точно укладывался.
Сегодня въ университетѣ узнали они, что земства призываютъ врачей и студентовъ-медиковъ на борьбу съ эпидемiей голоднаго тифа и цынги, въ охваченномъ голодомъ цѣломъ рядѣ губернiй. Они читали воззванiе и думали одно: надо, надо ѣхать на помощь народу, о нуждахъ котораго они всегда такъ горячо говорили. Сама жизнь звала ихъ показать свою любовь на дѣлѣ. Но теперь ихъ связывалъ Сеня.
– Конечно, поѣзжай, – повторилъ Семеновъ. – Я и одинъ могу…
Сеня понялъ, что рѣчь идетъ о немъ.
– А вы развѣ не ѣдете, Сергѣй Васильевичъ? – спросилъ онъ.
Нѣтъ, я не поѣду. Мы взяли тебя… надо дѣлать что-нибудь…
Сеня сжился съ ними и привыкъ понимать ихъ настроенiе. По тону Семенова онъ понялъ, что и тотъ готовъ ѣхать, но онъ, Сеня, мѣшаетъ ему.
– Сергѣй Васильевичъ, – сказалъ онъ въ волненiи. – Я… я уйду къ Кириллу Семенычу… а вы поѣзжайте, пожалуйста, поѣзжайте…
– Слышишь, Александръ, что говоритъ? Онъ понялъ насъ.
– Дѣло, Семенъ, – крикнулъ Прохоровъ, – дѣло говоришь!.. Твое ученье не уйдетъ, а тамъ… наши теперь силы нужнѣй.
– Я… мнѣ все равно… я привыченъ ко всему… А нельзя мнѣ съ вами?..
– Нѣтъ. Твое время еще придетъ. И думать тутъ нечего, Сергѣй. Онъ самъ учуялъ, что надо дѣлать…
„Да, такъ лучше“ – думалъ Семеновъ. – „Урокъ передамъ знакомымъ“…
Онъ вдругъ вспомнилъ, что вчера на урокѣ, за чаемъ, братъ хозяйки, профессоръ Фрязинъ, говорилъ, что прислуживавшiй ему при домашней лабораторiи человѣкъ ушелъ отъ него, и просилъ, нѣтъ ли кого въ виду, и даже хотѣлъ сдѣлать публикацiю. Можетъ быть, можно будетъ устроить…
Эта мысль, такъ счастливо пришедшая въ голову, могла все устроить. Онъ накинулъ пальто.
– Куда ты?..
– Нужно, я сейчасъ… скоро вернусь. – И ушелъ.
Прохоровъ возился съ чемоданомъ.
– Ничего, братъ, потерпи… Тамъ больше терпятъ и всегда терпятъ… Мы многимъ обязаны народу… и мы должны идти къ нему, помочь… даже умереть съ нимъ, если придется… Многаго ты не понимаешь еще!..
Прохоровъ поднялся съ пола. Снова волненiе овладѣло имъ. Онъ подошелъ къ Сенѣ, положилъ ему руку на плечо и взволнованнымъ голосомъ продолжалъ:
– Если бы ты зналъ все!.. все о своемъ народѣ… Родной онъ намъ съ тобой!.. Изъ него мы съ тобой вышли!.. – Онъ крѣпко стиснунлъ плечо Сени. – Если бы ты зналъ! Вѣдь все, все, что ты видишь, все это народъ далъ, – его потъ, трудъ его тяжкiй… все!.. Гордись!.. Вѣдь твои это дали… наши отцы, матери, дѣды!.. Университетъ, больницы, дороги, всѣ эти зданiя, все это богатство, – онъ указалъ на городъ, уже окутанный весенними сумерками, – далъ народъ!.. Все это на народномъ трудѣ стоитъ… А онъ… нищiй онъ, Сеня. И знай, что придетъ время, и народъ скажетъ: „А мнѣ что дали?“ И, если мы всѣ поймемъ это, если придемъ къ народу, протянемъ къ нему руку и скажемъ:
„Другъ иой, братъ мой!.. не падай душою“… – Голосъ Прохорова задрожалъ. – Тогда… тогда все измѣнится… Воскреснетъ народъ, выпрямится во весь ростъ и пойдетъ онъ шагать впередъ смѣло и твердо къ новой жизни, счастливой… Есть, Сеня, поэтъ Надсонъ… какъ-нибудь дамъ тебѣ… И вотъ этотъ поэтъ сказалъ:
„И не будетъ на свѣтѣ ни слезъ, ни вражды,
Ни безкрестныхъ могилъ, ни рабовъ,
Ни нужды, – безпросвѣтной, мертвящей нужды!..
Онъ оборвалъ. Жгучая грусть защемила сердце отъ этихъ словъ у Сени. Слезы просились изъ сердца, хотѣлось слушать, страдать и плакать.
– Понимаешь ты меня?..
– Я все понимаю, – вырвалось у Сени. Онъ плакалъ не отъ сознанiя того, что онъ смутно понялъ, а отъ охватывающаго его волненiя, котораго онъ не понималъ.
– А разъ понялъ, помни, помни всегда! Мы съ тобой изъ народа вышли, мы и не должны забывать его… Иначе мы съ тобой будемъ… подлецы!..
Въ комнату постучали, и вошелъ Кириллъ Семенычъ.
– Темъ… Хозяева дома?..
– Здѣсь, здѣсь… Идите. – Зажжемъ лампу.
– Провѣдать зашелъ…
– Кириллъ Семенычъ, возьмете меня къ себѣ? – сказалъ Сеня.
Старикъ удивился. Прохоровъ передалъ все, что случилось.
– Господи! братики вы мои!.. голуби вы мои… Да что это?. Да что я, чортъ, прости Господи?.. Да я… да я… Мѣсто я нашелъ… на 35 рублей…
Сократъ все устроилъ… Да я всѣхъ могу взять!.. Ученые люди!.. Не ученые вы, а прямо… химiя, можно сказать!.. высокая геометрiя!.. На такое дѣло идете!.. Да вѣдь это… медицина это!.. Правильные вы люди…
Онъ не могъ больше говорить, и Сеня замѣтилъ, какъ глаза Кирилла Семеныча заморгали.
Наконецъ, вернулся Семеновъ.
– А, Кириллъ Семенычъ… здравствуйте, физика, химiя и энциклопедiя!.. Мудрецу!.. – Онъ весело хлопнулъ его по рукѣ.
– Сдѣлано дѣло! То-есть, все хорошо устраивается!.. Переходишь на новое мѣсто, до нашего возвращенiя, – сказалъ онъ Сенѣ.
– Я бы его взялъ, – скзалъ Кириллъ Семенычъ.
– Нѣтъ, такъ лучше. Это чудный человѣкъ, этотъ профессоръ… Кириллъ Семенычъ!.. его за границей знаютъ!.. Сеня при лабораторiи будетъ… Онъ и жалованье ему дастъ…
– Ра… лабораторiя?.. Чего лучше!.. Нѣтъ, тебя прямо къ нему… Про-фес-соръ!.. – онъ поднялъ палецъ. – Нѣтъ, ты къ нему…
– Такъ ѣдемъ? – сказалъ Прохоровъ.
– Да. Завтра запишемся, и въ дорогу.
– Голуби вы мои, орлы!.. – восторгался Кириллъ Семенычъ… Вотъ тоже докторъ у меня есть знакомый, изъ студентовъ тоже… Ужъ и горячъ!.. и-и-и… Съ рабочаго человѣка денегъ нипочемъ не беретъ… А и вы ему не уступите… А почему? – Онъ значительно поглядѣлъ на всѣхъ. – На-у-ка!.. вотъ такъ штука!..
И Кирилъ Семенычъ залился добрымъ смѣшкомъ.
Глава XVIII. Въ лабораторiи
Новая служба у профессора Фрязина была не службой. Это былъ цѣлый рядъ новыхъ впечатлѣнiй. День за днемъ раскрывалась передъ Сеней та тайна, въ которую былъ окутанъ и самъ профессоръ, и его лабораторiя.
Первое время все для Сени было непонятно и странно; все кругомъ было таинственно. Банки и стклянки, чудные приборы, жидкости въ баночкахъ съ ярлычками, порошки, вѣсы подъ стекляннымъ колпакомъ, какой-то инструментъ, съ трубочками и колесиками, на маленькомъ столикѣ противъ окна. Громадные картоны стояли одинъ надъ другимъ на полкахъ. Плита съ газовыми рожками и таганчиками занимала цѣлый уголъ. Глыбы земли лежали на стеклянныхъ тарелкахъ подъ колпаками. По стѣнамъ висѣли ящички съ сѣменами. Цѣлые ряды сосудовъ съ прорастающими зернами стояли въ особыхъ тепличкахъ. Для чего все это было нужно профессору?
Но постепенно Сеня узналъ все. Странная лабораторiя стала для него важнымъ и любимымъ мѣстомъ. Уже черезъ недѣлю, со дня появленiя въ квартирѣ одинокаго профессора, Сеня узналъ самое важное. Какъ-то въ праздникъ, когда онъ прислуживалъ профессору въ лабораторiи, тотъ сказалъ ему:
– Ты, конечно, знаешь, что такое хлѣбъ… Такъ вотъ здѣсь, все это для того, чтобы облегчить людямъ добыванiе хлѣба.
Этого Сеня совершенно не ожидалъ. Профессоръ указалъ на банку съ порошкомъ.
– Это вотъ нужно землѣ, чтобы росли въ ней хлѣбные злаки и росли, какъ слѣдуетъ. Но этого мало. Нужны вода, воздухъ… Но этого совсѣмъ мало. Самое главное нужно… – онъ указалъ на окно въ небо, – вотъ это самое… солнце!..
Солнце! Сеня смотрѣлъ на солнце, и оно показалось ему совсѣмъ особымъ… Солнце теперь вошло въ связь съ диковинной комнатой и профессоромъ, съ банками и приборами, вошло въ связь съ „Хворовкой“: точно невидимыя нити протянулись изъ этой комнаты и отъ солнца къ полямъ „Хворовки“, къ тощимъ полоскамъ ржи, къ „Сѣрому“ и дѣду Савелiю. Передъ Сеней открывалось теперь то, что Кириллъ Семенычъ опредѣлялъ фразой: „Наука, братецъ ты мой“.
Василiй Васильевичъ Фрязинъ, профессоръ ботаники, былъ знатокомъ физиологiи растенiй. Онъ посвятилъ себя изученiю условiй жизни растительнаго царства: какъ и чѣмъ питается растенiе, растетъ, размножается, какое влiянiе оказываетъ на растенiе свѣтъ, теплота, тотъ или другой составъ почвы. Его изслѣдованiя въ этой области были поразительны. И, что самое важное, онъ не довольствовался лишь накопленiемъ и лабораторнымъ изученiемъ добытыхъ результатовъ: силою своего могучаго таланта, онъ умѣлъ ознакомить съ ними самые широкiе круги общества, примѣнялъ ихъ на практикѣ.
Поднять продуктивность земли, дать громадной массѣ народа средства воспринять результаты многихъ лѣтъ кабинетной работы, заставить вѣрить въ науку – было его завѣтной мечтой. Стѣны кабинета и лабораторi не закрывали отъ его глазъ тощихъ ркестьянскихъ полей, – онъ видѣлъ ихъ, онъ зналъ ихъ. Въ громадномъ количествѣ экземпляровъ распространялись имъ доступныя народу свѣдѣнiя по сельскому хозяйству. Въ его имѣнiи, на такъ называемыхъ „опытныхъ поляхъ“, примѣнялись на практикѣ добытые упорной кабинетной работой результаты. Нѣсколько сельско-хозяйственныхъ станцiй дѣйствовало по его указанiямъ. Десятки лекцiй собирали желающихъ ознакомиться съ его работами, съ его горячей вѣрой въ славное будущее науки. Вѣдь, въ сущности, онъ служилъ важнѣйшему вопросу человѣчества – вопросу питанiя. Голодъ, этотъ страшный бичъ, губящiй сотни тысячъ людей, принижающiй ихъ, – былъ однимъ изъ ужаснѣйшихъ золъ, съ которыми призвана бороться наука.
И эта наука имѣла въ Василiи Васильевичѣ одного изъ славныхъ своихъ представителей.
Профессоръ вставалъ въ семь часовъ и около часу проводилъ въ лабораторiи, готовясь къ лекцiи. Сенѣ рѣдко приходилось въ это время прислуживать ему. Обыкновенно работа происходила по вечерамъ.
– Вотъ кусокъ земли, – сказалъ какъ-то профессоръ. – Онъ присланъ съ простого крестьянскаго поля. Сейчасъ мы будемъ имѣть съ нимъ дѣло.
И Сеня видѣлъ, какъ этот кусокъ взвѣшивался, прокаливался на огнѣ, взвѣшивался снова, попадалъ въ цѣлый рядъ стакановъ, обрабатывался какими-то жидкостями, промывался, проходилъ длинный рядъ превращенiй. Сеня подавалъ пузырьки, прокаливалъ, сушилъ и съ удивленiемъ наблюдалъ, какъ кусокъ разлагался на составныя части, какъ все это взвѣшивалось, измѣрялось, записывалось. Онъ узналъ, что все это дѣлалось для того, чтобы узнать составъ почвы, ея недостатки…
– Эта почва бѣдна тѣмъ-то, – говорилъ профессоръ.
День за днемъ узнавалъ Сеня „тайны“ профессора. Онъ узналъ, что хлѣбъ, тѣ колосья, что шуршали подъ вѣтромъ на скудныхъ поляхъ „Хворовки“, – нуждаются въ пищѣ, свѣтѣ и воздухѣ. Онъ узналъ, что землю можно заставить давать больше, чѣмъ она даетъ, что можно высчитать урожай въ полной увѣренности, что онъ будетъ. И какимъ жалкимъ представился ему дѣдъ Савелiй, ходившiй на откосъ слушать землю!.. Если бы дѣдъ Савелiй зналъ все это! Онъ не ушелъ бы съ такой грустью отъ земли, не болѣлъ за нее, не отчаивался. Но онъ не зналъ этого. Не знаютъ этого и тѣ, что живутъ въ „Хворовкѣ“.
И еще болѣе величавымъ всталъ передъ Сеней Кириллъ Семенычъ съ своей глубокой вѣрой въ „науку“, которой не зналъ, а только „чуялъ“. А профессоръ!
Сколько разъ замѣчалъ Сеня глубокой ночью огонь въ кабинетѣ Василiя Васильевича. Профессоръ работалъ даже ночью, когда всѣ кругомъ спятъ, и только одна луна ходитъ въ небѣ.
„Ученый-то, братъ… Онъ себѣ сидитъ, и не видать его… Анъ, смотришь, и изобрѣлъ что“…
Эти слова Кирилла Семеныча нашли подтвержденiе.
Сеня быстро освоился съ новымъ дѣломъ, изучилъ всѣ предметы, быстро приглядѣлся къ прiемамъ профессора, и тотъ иногда останавливалъ на немъ свой вдумчивый взглядъ.
– Интересно здѣсь, а? – спросилъ онъ какъ-то Сеню. – Да, отъ всего этого зависитъ счастливое будущее человѣчества. А знаютъ это очень немногiе. Узнавай! Можетъ быть, тебѣ кое-что и пригодится.
Прошло мѣсяца два, какъ уѣхали студенты. Раза два за это время заходилъ провѣдать Сеню Кириллъ Семнычъ и, конечно, добрался до лабораторiи. Пораженный всѣмъ видѣннымъ, онъ ходилъ молча, боялся трогать руками и говорить сталъ, только выйдя изъ лабораторiи.
– Та-акъ… – только и сказалъ онъ, и, встрѣтивъ профессора, отвѣсилъ такой низкiй поклонъ, что профессору стало смѣшно.
– Прямо, чудотворцы они, – шепталъ онъ, смотря, на экземпляры хлѣбныхъ злаковъ, росшихъ безъ земли въ водныхъ растворахъ. – Въ водѣ хлѣбъ растетъ!.. И что только будетъ!.. Дай имъ Богъ здоровья… Ты понимай, Сенька, свое счастье!.. Вѣдь ты при комъ состоишь-то!.. Вѣдь онъ… генiй!.. ну, прямо… Ломоносовъ!..
Это была наивысшая похвала.
Сеня сообщилъ Кириллу Семенычу, что въ слѣдующее воскресенье профессоръ будетъ показывать что-то публикѣ.
– Гдѣ? въ Историческомъ музеѣ?.. Это лекцiя будетъ… Приду!.. и Сократу скажу… Вотъ и пойдешь ты теперь… Что тебѣ теперь и деревня, а?.. А помнишь, все въ деревню собирался?
– Я теперь учиться буду, какъ студенты прiѣдутъ. А когда выучусь… пойду къ себѣ въ деревню и тамъ хозяйство поведу… Я ужъ и теперь кой-что знаю…
– О! ну-ну… улита ѣдетъ… Тоже, братъ, безъ гроша не заведешь. Вотъ тогда мы вмѣстѣ поѣдемъ… Я деньжонокъ прикоплю. И такую, братъ, тамъ штуку заведемъ, страсть… – шутилъ Кириллъ Семенычъ. – А ужъ на лекцiи обязательно буду.
Глава ХIХ. Лекцiя
Громадный залъ, съ расположенными амфитеатромъ скамьями, былъ переполненъ. Плата была доступная, день праздничный; стояли даже въ проходахъ. Было, много студентовъ и гимназистовъ; въ заднихъ рядахъ было много слушателей изъ народа, привлеченныхъ интересной лекцiей: „Наука и хлѣбъ“. Внизу, на эстрадѣ, стоялъ длинный столъ съ приборами для опытовъ, съ банками, наполненными водянымъ питательнымъ растворомъ, въ которомъ развивались растенiя. На задней стѣнѣ помѣщался экранъ для волшебнаго фонаря. Залъ былъ залитъ электрическимъ свѣтомъ. Аудиторiя аплодировала, выражая нетерпѣнiе. Изъ маленькой боковой двери появилась, наконецъ, стройная, худощавая фигура профессора. Громъ аплодисментовъ встрѣтилъ его. Въ черномъ фракѣ и бѣломъ галстукѣ, профессоръ сталъ за маленькiй столикъ, оправилъ абажуръ на кабинетномъ подсвѣчникѣ, выпилъ воды и сдѣлалъ плавный жестъ рукой. Все разомъ стихло.
– „Милостивыя государыни и милостивые государи“… Двѣ пары глазъ были устремлены на него, слѣдили за каждымъ его движенiемъ. Это были Сеня и Кириллъ Семенычъ.
Что это была за лекцiя! Сеня не забудетъ ея никогда. Въ затихшей аудиторiи профессоръ заговорилъ о хлѣбѣ, безъ чего не можетъ обойтись человѣкъ, о великой затратѣ труда для отысканiя этого хлѣба, часто тщетной. „Ищутъ не такъ, какъ нужно, и не тамъ, гдѣ его легче добыть… Многаго мы не знаемъ, не понимаемъ и не представляемъ себѣ… Знаемъ ли мы, кто главный творецъ нашей пищи, кто великiй источникъ производительныхъ силъ земли? могучiй двигатель жизни?… Солнце!..“
И полился грудной голосъ, сильная, убѣдительная рѣчь, прерываемая волшебными картинами фонаря. Отъ солнца профессоръ перешелъ къ великому слугѣ человѣчества и всего живого – къ растенiю, тѣмъ зеленымъ листьямъ, что видитъ глазъ на поляхъ, лугахъ и въ лѣсахъ. Солнце бросаетъ миллiарды лучей на землю, и эти лучи не пропадаютъ въ пространствѣ: они творятъ. Зеленые листья принимаютъ ихъ на себя, и тутъ-то эти лучи совершаютъ гигантскую работу: претворяютъ добытый листьями изъ воздуха газъ въ питательное вещество, составляющее тѣло растенiя. Онъ говорилъ далѣе, что растенiя составляютъ „мiровую пищу“, и, если бы не было растенiй, не было бы и жизни.
Давъ полную и блестящую картину жизни растенiя, ознакомивъ аудиторiю съ послѣдними данными науки, профессоръ снова заговорилъ о хлѣбѣ, источникѣ жизни миллiардовъ людей. Онъ говорилъ о десяткахъ миллiоновъ крестьянъ, добывающихъ этотъ хлѣбъ для цѣлой страны, льющихъ потъ на свои, часто безплодныя поля, нивы, теперь покорно умирающихъ съ голода. Онъ бросилъ вопросъ:
– Но почему это такъ?.. Почему этотъ страшный гость, голодъ, стучится настойчиво къ намъ, въ Россiю?…
Молчала аудиторiя; только слышно было тяжелое дыханiе тысячи жадно слушающихъ людей.
– Темнота!.. – вотъ врагъ народа, причина его нищеты, голода, страданiй. Какъ солнечный лучъ питаетъ растенiе, даетъ ему жизнь, тянетъ его изъ черной земли, – такъ и народу нуженъ лучъ просвѣшенiя!.. Съ нимъ народъ одолѣетъ невзгоды, сознаетъ себя, добудетъ жизнь свободную и прекрасную.
Громъ апплодисментовъ покрылъ слова профессора.
– Наша наука уже теперь разрѣшила много великихъ задачъ, уже теперь можно увеличить въ нѣсколько разъ продуктивность земли… Конечно, не только обилiе хлѣба даетъ счастье: многое другое нужно народу… Но задача нашей науки – дать хлѣбъ, и мы дадимъ этотъ хлѣбъ!.. Пусть же идутъ къ народу и несутъ къ нему знанiя, строятъ школы, заводятъ образцовыя хозяйства, примѣромъ покажутъ то новое, что открыла наша наука, – и, главное, – пусть вложатъ въ простыя сердца вѣру въ науку, и тогда… тогда не будутъ наши поля обжигаться солнцемъ, и пахарь не будетъ уныло глядѣть на свое пустынное поле. Земля и солнце вернутъ ему силу, пышно раскинутся нивы, – и проклятiе – „тернiи и волчцы да произраститъ земля тебѣ“… – исчезнетъ! Наука украситъ унылую жизнь, какъ яркiй лучъ солнца. Мы въ своихъ лабораторiяхъ и кабинетахъ будемъ биться съ суровой природой, раскрываетъ ея тайны, а вы, вы, кто въ силахъ, идите къ народу и стройте его счастье, какъ велятъ вамъ совѣсть и умъ… И тогда позоръ человѣчества, – бѣдность и тьма пропадутъ, и встанетъ надъ нами солнце свободы и счастья!..
Залъ гремѣлъ. Тысячи глазъ были устремлены на профессора, вознагражденнаго за свои труды и безсонныя ночи. Бодрое слово, полное вѣры въ торжество знанiя, заронило не въ одну душу великiя надежды.
Сеня не могъ оторвать глазъ отъ профессора, не узнавалъ его. Всегда спокойный, скупой на слова, – этотъ человѣкъ преобразился. Его близорукiе глаза блестѣли, всегда ровный голосъ дрожалъ, прiобрѣлъ силу и звучность и впивался въ душу. Въ эти минуты Сеня, казалось, вполнѣ постигъ тайну лабораторiи, безсонныхъ ночей, человѣческаго труда. Наука и ея носитель выросли въ его глазахъ неизмѣримо. Цѣли науки были такъ понятны и такъ величавы: служить человѣчеству, поднять его, создать будущую счастливую жизнь. Бѣдная „Хворовка“, бѣдные родные!.. Они ничего не знаютъ, не знаютъ, что за нихъ люди просиживаютъ ночи, ихъ помнятъ, о нихъ болѣютъ, не высказывая этого, не трубя, не восхваляя себя. О, теперь понятны стали и студенты со своими спорами, пѣснями и даже слезами, понятенъ и профессоръ, со своимъ озабоченнымъ лицомъ, нагнувшiйся надъ микроскопомъ, понятны вѣра и слова Кирилла Семеныча. Многое перечувствовалъ Сеня въ эти минуты, и это перечувствованное прочно осѣло въ душѣ: онъ понялъ, что нужно, и жизнь открывалась ему не въ терзанiяхъ и хаосѣ, а въ стройной сознательной работѣ, въ единственной цѣли – создавать будущее счастье.
Около профессора толпились, многiе жали его руку, спрашивали о чемъ-то. Среди нихъ Сеня замѣтилъ, къ своему удивленiю, фигурку Кирилла Семеныча, а за нимъ лысую голову и широкiя плечи Сократа Иваныча. Съ одухотвореннымъ лицомъ протискивался Кириллъ Семенычъ, въ потертомъ пиджачкѣ, изъ-подъ котораго виднѣлась синяя блуза.
Вокругъ профессора образовали группу студенты, курсистки, знакомые. А Кириллъ семенычъ все шелъ, безцеремонно протискиваясь. Какой-то студентъ вдругъ отошелъ отъ профессора, и старый мастеръ очутился противъ Василiя Васильевича и остановился. Профессоръ вопросительно посмотрѣлъ на него. Тутъ случилось то, о чемъ говорили долго спустя, о чемъ писали въ газетахъ.
Кириллъ Семенычъ посмотрѣлъ ан профессора. Блѣдное, взволнованное лицо его подергивалось, рѣденькая бородка дрожала.
– Ваше превосходительство!
Всѣ, бывшiе около, оглянулись и посмотрѣли на сухенькую фигурку Кирилла Семеныча.
– Вы мнѣ?.. Что такое? – вѣжливо спросилъ профессоръ.
Кириллъ Семенычъ смутился и съежился.
– Вы хотѣли что-то спросить?
– Точно-съ… Какъ мы понимаемъ… я, то-ись… можно сказать, труда много положилъ на такое дѣло, которое… потому какъ я мало ученъ… но я понимаю… Хочу сказать такъ… ото всего сердца поблагодарить… рабочiй я человѣкъ, но науку понимаю… вотъ и все… покорно благодаримъ…
Профессоръ засмѣялся, взялъ обѣими руками дрожащую руку Кирилла Семеныча и ласково потрясъ.
– Очень радъ, очень… спасибо… – сказалъ онъ.
Окружающiе поняли, въ чѣмъ дѣло, и стали аплодировать.
Вдругъ профессоръ сдѣлалъ знакъ, и все стихло.
– Господа! – взволнованно сказалъ онъ. – Сейчасъ я испыталъ величайшее удовольствiе. Въ моемъ скромномъ лицѣ наука получила оцѣнку… привѣтъ отъ простого человѣка, человѣка съ трудовыми руками… Это – знаменательный фактъ. Это – залогъ будущаго слiянiя науки и труда, знанiя и жизни.
Произошелъ фуроръ: аплодировали, студенты вскакивали на стулья, дамы махали платками. Кириллъ Семенычъ былъ сконфуженъ.
Въ дверяхъ аудиторiи встрѣтилъ Сеня Кирилла Семеныча и Сократа Иваныча.
Шли молча. Фонари не горѣли. Теплая ночь купалась въ лунномъ свѣтѣ.
Весна, даже въ городѣ, опьянела ароматнымъ тепломъ. Проходили въ переулку мимо уцѣлѣвшаго еще барскаго сада. Кисти черемухи, облитыя луннымъ свѣтомъ, глядѣли изъ-за рѣшетки.
– На Волгѣ теперь хорошо, въ лугахъ… – сказалъ, глубоко вздохнувъ, литейщикъ.
– Хорошо, – вздохнулъ и Кириллъ Семенычъ. – Соловьи поютъ… вишенье цвѣтетъ по садамъ… э-эхъ… жи-изнь!..
– А завтра свои соловьи… литейные… Такъ и сдохнешь на камняхъ проклятыхъ… Тьфу ты, окаянный… ногу зашибъ…
– А ты не отчаивайся… тону-то на себя не напускай…
На перекресткѣ простились. Одинъ возвращался Сеня. Ночь глядѣла на него, ароматная ночь въ небѣ, душная въ городѣ. Но онъ не видалъ этой ночи. Его захватило то, что онъ только что видѣлъ, слышалъ и переживалъ въ ярко освѣщенной, шумной аудиторiи. Прекрасное открылось передъ нимъ, звало, закрывало всю пережитую, такую тяжелую и скучную, полосу жизни. И кто же принесъ это прекрасное? Та одушевленная, наполнявшая аудиторiю толпа, съ которой онъ чувствовалъ свою связь, тотъ необыкновенный человѣкъ, которому онъ служитъ.
Въ эти минуты онъ безсознательно чувствовалъ, какъ хорошо жить; въ эту ночь онъ уснулъ счастливымъ, какъ никогда.
