Текст книги "Тени. Книга 1. Бестиарий"

Автор книги: Иван Наумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Глава 4
ВОЛКА НОГИ

Франкфурт, Германия

2 марта 1999 года

– Левицкий: шум-шурум-джум-джум.

– Разорившийся лавочник: эча-мач. Чеба-чеба-мач.

– Левицкий: шам-шам-чападапам, в ваши-то годы!

Не открывая глаз, Ян вслушивался в окружающую действительность, осторожно восстанавливая общие контуры мироздания. Получалось пока не очень.

За стеной шуршала вода – кто-то успел занять душ. В соседней комнате громогласный Вальдемар вполсилы озвучивал реплики персонажей пьесы, пока не знакомой широкой публике. Имена действующих лиц он выделял сухим тоном диктора центрального телевидения, а собственно их текст произносил высокохудожественно и с интонационным рисунком, отчего через закрытую дверь его было почти не слышно. Из этого расклада получалось, что в дýше – Грета, а Ойген попал под утреннюю читку.

– Роза (легкомысленно): так пойдёт – назад уедем!

Ян приоткрыл глаз. Угол двух стен и потолка над головой сначала сошёлся, образовав первичную координатную сетку, но тут же начал заваливаться в сторону. Ян зажмурился, останавливая вертолётное головокружение. А какое сегодня число? Вчера было двадцать восьмое… Но сегодня, кажется, уже не первое. Так. Двадцать восьмое – текила-борщ, первое – пельмени-виски. Всё сходится: второе.

Ян дотянулся до одежды, осмысленно скомканной на спинке дивана. Влез в майку и штаны, повернул тело на девяносто градусов, что привело его в сидячее положение. Снова открыл глаза и стоически дождался, пока картинка мира успокоится и замрёт в статичном положении. На журнальном столике нашёлся чей-то стакан с остатками сока. Апельсиновый, что может быть лучше? Раскладушка Вальдемара, гостеприимно уступившего Яну диван, уже сложенная, стояла в углу. Кто-то добрый и заботливый даже унёс наполненную окурками пепельницу и приоткрыл окно, что создавало хорошие шансы на меньшие последствия вчерашних посиделок. Ян сгрёб из-под себя одеяло и простыню, кое-как умял непослушную ткань и вместе с подушкой отложил на стоящий рядом с диваном стул. Из окна по полу ощутимо тянуло холодом, пришлось нашаривать спрятавшиеся под столик тапочки.

– Эй, – позвал Ян. – Живой кто есть?

Дверь спальни стремительно распахнулась. Вальдемар выглядел молодцом. Ну, разве что красноватые белки глаз и чересчур торжественное выражение лица выдавали, что всё не так просто, как кажется. В обеих руках он держал по стопке листов, и Ян задумался, чем в таких обстоятельствах переворачивают страницы.

– Всё гораздо лучше, – сказал Вальдемар, – чем, если бы нам до одиннадцати хватило пороху подорваться за пополнением этилового резерва.

– Судя по длине фразы и беглости речи, – сделал вывод Ян, – у тебя всё хорошо.

– Чего и вам желаю! – Вальдемар, пританцовывая и помахивая черновиками как крыльями, на бреющем улетел в сторону кухни.

Помятое существо, мало напоминающее прежнего Ойгена, выползло из спальни следом. Прищурившись, изучило обстановку, одобрительно кивнуло.

– Как перформанс? – спросил Ян. – Это у тебя такой новый будильник?

Ойген скорчил печальную мину:

– Изверг рода человеческого опять взялся за правку диалогов. Там у него всё по-взрослому, каждая реплика – решающая. «Кушать подано!» с утра до вечера переделывает.

Прошлёпал через комнату и как аквалангист, спиной вперёд, рядом с Яном нырнул в кожаные объятия дивана. Пошли волны.

– Уже читал, что ли, Вовкин опус?

– Смеёшься? – Ойген гневно выпучил глаза. – Я его слушал! Восемь раз, не считая декламации коротких сцен.

– И как?

– Сплошной сексизм, шовинизм и дискриминация по половому признаку. Отличная пьеса!

– Есть шансы поставить?

– Никаких!

– А что так?

– Сексизм, шовинизм, и дискриминация по половому признаку. Здесь такое не поймут. Точнее, поймут, но не так, как задумывалось автором.

– Замысел автора, – донёсся из кухни апокалипсический похмельный бас Вальдемара, – вам, смертным, понять не по силам!

– Замысел ты в суде рассказывать будешь, – громко отозвался Ойген. – В последнем слове перед оглашением приговора. Невиноватая, мол, я, оно само так написалось!

Вальдемар вернулся с кухни удручённый.

– Ну как там? – осторожно поинтересовался Ян.

– Мрачно. Но не безнадёжно. Нужна бригада добровольцев. А лучше женские руки, – Вальдемар покосился на Ойгена.

– Но-но! – воспротивился тот. – Вот со мной о посредничестве договариваться точно не стоит. Я же вхожу в круг заинтересованных лиц, моё мнение по вопросу не может быть объективным.

– С пониманием, – не стал возражать Вальдемар. – Эмоцио взяло верх над рацио. Это очень по-нашему, по-гуманитарному. Видишь, Ян, этот сухарь понемногу встаёт на путь размягчения! А то я начал впадать в отчаяние – читаю ему пьесу, практически чистовик уже, а отклика в зале – ноль. То ли слушает, то ли программу в уме пишет, то ли банально спит с открытыми глазами. Даже не понимаю, воспринял он главную идею или нет. Глянь на этого сына степей, это же истукан, а не человек. Слушай, а давай я лучше тебе почитаю?

– Мне скоро ехать пора, не успеем, – вежливо отказался Ян. – Хочешь – давай тезисно, фабулу на блюдечке. Гарантирую шквал аплодисментов и немножко здоровой критики.

– Да дело не в фабуле, – отмахнулся Вальдемар, устраиваясь поудобнее на подлокотнике дивана. – Понимаешь, я придумал пьесу с отсутствующим главным героем! Не безгероя – он как бы есть, и как бы где-то рядом, но не на сцене. Может быть, даже слышен его голос, я ещё не решил. Или кто-то с ним говорит по телефону. Однако сам он так и не появляется – и присутствует лишь как объект разговоров и мыслей остальных персонажей.

Ян старательно кивнул. Голова пока варила плохо, и он боялся отстать восприятием от разгоняющегося локомотива авторского изложения.

– К концу спектакля зритель должен сопереживать герою больше, чем любому присутствующему персонажу. И ждать до последнего, что тот всё-таки явит себя залу. Но – нет! В результате: зритель уносит моего героя с собой! Как кусочек вакуума, как отпечаток в душé. Читал наверняка: археологи иногда находят не какой-нибудь скелет или панцирь, а лишь след от него. Перламутровый оттиск на доисторическом битуме, характерные полости в известняковом массиве. Отсутствие может рассказать о предмете не меньше присутствия!

Ойген, вероятно, слышавший подобные рассуждения далеко не в первый раз, начал впадать в спячку – но всхрапнул и тут же оживлённо заозирался, демонстрируя нарочитую бодрость.

– Красиво говоришь, – подбодрил Вальдемара Ян. – Я слежу за ходом твоей мысли. В тему: знакомые свердловские пацаны решили в Екатеринбурге поставить памятник человеку-невидимке. Элементарно: постамент пустой, но на нём вмятины от подошв. Классно же! Твой непроявившийся персонаж – в том же духе.

– Тут и закрутится самое интересное: на жизнь вчерашнего зрителя начнёт оказывать воздействие мой отсутствовавший герой. Ничто, пустота – породит изменение в человеке, а значит и во всём мире. Ну что, будоражит масштаб задачи?

И строго посмотрел на полупогруженных в диван Яна и Ойгена. Грета что-то весело напевала под душем, тонкая стенка позволяла даже разобрать мелодию.

– Ну, – Ян задумчиво уставился в потолок, – думаю, что отсутствующая в конкретный исторический момент на данном диване Грета – девушка Ойгена, кстати! – оказывает на режиссёра то самое воздействие пустоты, которого он пытается добиться в постановке. Греты – нету, а ваш, Вальдемар, павлиний хвост всё равно развёрнут на сто восемьдесят воображаемых градусов. Не чудесное ли это подтверждение правильности выбранного курса?

– Обыграть можно красиво, – перехватил инициативу Ойген. – Спектакль называем по имени героя, в афишке его указываем первым – в исполнении совсем неизвестного актёра, Глюкмана какого-нибудь. Никто этого Глюкмана в помине не знает, все морщат лбы, цокают языками, наперегонки пытаются вспомнить, кто такой, ждут его появления – первым же заявлен! И вдруг – бац! Занавес, поклоны, «кина» не будет, валите все домой. Выходит народ из зала в полных непонятках. Кто-то соображает: тут же в фойе на стене фото всех актёров – давайте искать Глюкмана! Может, мы чего не поняли! Тогда зрители, ну не все, конечно, а самые любознательные – проходят вдоль всех-всех фотографий, а театр о-очень большой и знаменитый, человек двести в рамочках на стене, и все улыбаются. Вдруг один любознательный театрал кричит: «Все сюда! Нашёл я, кажется, нашего Глюкмана!» Неуверенно как-то кричит, но все спешат к нему, любознательность – это ж страшная сила. Кресла там роняют, фикусы опрокидывают. А потом стоят напротив фотографии Глюкмана и молчат потрясённо. Потому что там в рамочке – только вырезанный силуэт человека. Понимаете, как АЧТ!

– Как что? – хором спросили Ян и Вальдемар.

– Ну, абсолютно чёрное тело. Квинтэссенция пустоты, но не пустота. То есть, тело есть, но увидеть его невозможно. Как героя Глюкмана в спектакле. Круг замкнулся!

– Женя, ты жжёшь! – мокрая Грета, частично обёрнутая полотенцем, высунулась из-за дверного косяка. – Ребят, а у вас фен есть?

– Понимаешь… – хором сказали Вальдемар и Ойген.

– Они могут подуть, – пояснил Ян. – Они ж спортсмены, лёгкие по шесть литров, им тебя высушить – раз дунуть. Тем более, с такой спиртовой отдушкой.

– Значит, нету, – опечалилась Грета. – Тогда варите кофе – на электричку я всё равно опоздала.

Она снова щёлкнула задвижкой на двери ванной. Ойген и Вальдемар молча и не сговариваясь сжали кулаки, встряхнули три раза, «ножницы» разрезали «бумагу», проигравший Вальдемар поплёлся в сторону кухни.

– Во-первых, – на пороге комнаты он полуобернулся, – для оценки вашего поведения процитирую из «Сибирского цирюльника» несравненную Надю Михалкову: «Дураки какие-то!» А во-вторых, Глюкман – хорошая фамилия. Говорящая. Забираю.

– За «спортсменов» ответишь! – вяло пригрозил Яну Ойген.

– Тетрис – тоже физкультура.

Ян размечтался, как окажется здесь вместе с Ингой. Ей бы тут было интересно. Не самая тихая, но очень дружественная гавань на Остендштрассе посреди тревожного Германского моря. Тортуга-на-Майне. Отсюда можно совершать пиратские набеги, а потом возвращаться с добычей. Греться у костра, перебирать сокровища, слагать легенды о прошедших походах… И Инга бы ребятам понравилась – она же солнечная…

Ойген уселся к компьютеру. Судя по решительному и немного зверскому выражению лица, он намеревался всерьёз пободаться с настройками провайдера, чтобы восстановить утерянное интернет-соединение.

Из кухни приплыл запах кофе, потом раздалось ядовитое шипение и невнятное чертыханье Вальдемара.

– Плиту бы тоже помыть, – флегматично заметил Ойген.

Появилась преобразившаяся офисно-деловая Грета, чмокнула его в макушку и принялась расчищать место на журнальном столике. Ян помог ей отнести на кухню стаканы и блюдца. Вальдемар прошествовал навстречу с видом дворецкого английской королевы, неся на подносе четыре наскоро ополоснутых чашки и перепачканный убежавшим содержимым медный кофейник. Хорошая чеканка, ручная работа – со слов Ойгена, одна из вещей, напоминавших ему об оставленном в Казахстане доме.

Понемножку на столике образовался вполне пристойный «похмельный завтрак», собранный из всего, что уцелело вчера – засохшего сыра, зачерствевших горбушек багета, случайной коллекции йогуртов и нескольких шоколадных конфет из привезённого Яном набора с «Красного октября». Вальдемар сообщил, что по утрам его организм пищу не принимает, и ограничился кофе. Остальные не капризничали.

– А интернет-кафе где-нибудь поблизости есть? – спросил Ян.

– Я уже почти разобрался! – возмутился Ойген.

– Я так, на всякий случай.

– У югославов есть компьютер с модемом, – подсказал Вальдемар. – Тут такой душевный кафар на углу! Попросил их как-то, позарез нужно было, без проблем пустили.

– Кафар? – засмеялась Грета. – Вы знаете, что такое «кафар» вообще?

– Или не кафар, – засомневался Вальдемар, – кофейня, в общем. По-моему, они её кафаром называют.

– Кафар, – назидательно объяснила Грета, – это аффективное расстройство психики, наступающее вдали от родины. Вызывается отторжением от дома, лишением привычной деятельности, изоляцией. Ну и у кого тут кафар?

– Да ладно! – заинтересовался Ойген.

– Да не «да ладно» – у меня же экзамен через два месяца! Я тебе по психиатрии всё что хочешь расскажу – лови момент. Термин, между прочим, ввели во французском Иностранном легионе в конце Первой мировой. Вот так вот, студенты!

– Может, не «кафар», а «кафан»? – предположил Вальдемар. – Точно как-то так!

– Наверное, это у меня кафар намечается, – рассмеялся Ян. – Все предпосылки уже в наличии.

– Точно не «кафан», – опроверг вторую попытку Вальдемара Ойген. – Кафан – это типа савана у мусульман. Незачёт, думай ещё!

– Спрошу при случае.

Грета поднялась, посмотрела на часы:

– Благотворительная акция! Подтаскивайте всё, что найдёте, до поезда успею помыть.

И упорхнула на кухню.

Ойген улыбнулся, победоносно оглядев друзей. Вот так, мол.

– Русская девочка Грета в нашем кибуце живёт, – негромко, нараспев продекламировал Вальдемар. – Вкусно готовит котлеты…

– Ойген других не зовёт! – мгновенно подобрал рифму Ян и покосился на старшего арендатора жилплощади.

Ойген невозмутимо пожал плечами:

– Да, и чо?

Бай, настоящий бай.

– А ты спрашиваешь, с кого я пишу характеры! – сказал Вальдемар, хотя Ян и не спрашивал. – Далеко ходить не надо, тут полный комплект.

Утро развивалось так хорошо и спокойно. Мелькнула мысль, не поменять ли планы, не сдвинуть ли отъезд до позднего вечера, но Ян сказал решительное «нет» оппортунистским идеям и нашёл в себе силы собраться в путь. Как говорится, «Волка ноги К ^o». Сумка, ботинки, шарф, куртка…

– К ужину ждать? – крикнул Ойген, не отлипая от компьютера.

– Быстро лето пролетело! Я уже с вещами.

Вальдемар тоже выдвигался по своим делам – обулся первым, а теперь прыгал на месте, чтобы рука пролезла в запутавшийся рукав куртки. Шаркая шлёпанцами, Ойген вышел провожать.

– Если вдруг не пустят в самолёт, или ещё что – подгребай!

Обратный билет у Яна был на воскресенье, ведь понедельник – восьмое, и в этот день он планировал преодолеть злокозненные барьеры, выстроенные ингиными предками, и устроить праздник. Но теперь вылет оказался под вопросом. Если Виталий не подтвердит, что можно возвращаться, останется только предаваться кафару на Остендштрассе. На другие варианты проживания денег уже точно не хватит…

– Спасибо, старик! Если вдруг – позвоню заранее. Как пойдёт.

На улице было по-весеннему ветрено и влажно.

– Кафана! – Вальдемар торжествующе показал пальцем на увитое искусственным плющом крылечко кафе в торце жилого дома. – Хорошее место, кстати: из серии «Забудь, что ты в Германии!» – меню на сербском, вино в мензурках, сливовица привозная. Все серьёзные и с усами.

– Что ж мы туда ни разу не ходили?

– Приезжай чаще, всё поправим!

– Подожди, надоем ещё!

У входа в У-Бан попрощались.

– А тебя вчера здорово приплющило, – заметил Вальдемар напоследок. – Я думал, с текилы – лучшие глюки, а выходит, и вискарь не уступает! Когда ты стал про стеклянных людей рассказывать, Грета едва конспектировать не начала!

Посмеялись. Разбежались. Только было совсем не смешно. Что же я вчера им наболтал, попытался вспомнить Ян. Что я вообще вчера делал? Нельзя же так расслабляться. Даже для профилактики кафара, ха-ха.

Ян дождался поезда в сторону Зюдбанхофа, зашёл в вагон. Сел, расставив коленки, сверху плюхнул бесформенную дорожную сумку. Сколько он ни откладывал этот момент, но пора было поразмыслить о том, как выпутаться из создавшегося положения.

Жизнь Яна в последние год-полтора приобрела устойчивые очертания. Он не «работал», если говорить о регулярном присутствии в каком-то месте и исполнении заранее известных функций. Второй родной язык, доставшийся ему от дедушки, диплом о высшем техническом, плюс хорошая обучаемость, плюс прочный сплав интеллигентности и дворовой закалки – с таким набором стартовых навыков он легко пустился в свободное плавание со стапелей института. Слово тут, слово там, и цепочка знакомых привела его в туристическое агентство «Эйртранс», где холерический импульсивный директор – «просто Виталий, и на «ты», в нашем цейтноте отчества и «тéканье» – излишняя роскошь!» – предложил ему свозить важных клиентов на выставку в Дюссельдорф.

Стояло душное лето, мухи промахивались мимо окон, девочки-менеджеры, обложенные глянцевыми каталогами, полными пальм и прибоев, млели от жары и украдкой промокали лбы платочками. Вентилятор гонял по офису пласты концентрированного тепла.

– А тебе не проще будет найти человека на месте? – спросил Ян, прекрасно понимая, что рискует: ему хотелось сбежать из плавящейся Москвы хоть куда-нибудь, тем более, если это позволит ещё и подзаработать. – В Германии пять миллионов русских – ну, в смысле, русскоязычных. Зачем тратиться на лишнюю визу с билетом?

Виталий выслушал эти альтруистические рассуждения, чуть приподняв брови.

– Мне понравился твой вопрос, – сказал он, – а тебе должен понравиться мой ответ. «Кадры решают всё», слышал такую максиму?

Ян не был уверен, что изречение подходило под определение максимы, но кивнул.

– Когда эти туристы вернутся в Москву, то придут ко мне и либо скажут «спасибо» за оказанный сервис, либо выклюют мой размягчённый жарой мозг. Я стараюсь управлять процессами, которые запускаю, а учить жизни какого-нибудь расслабленного эмигранта, тем более по телефону, мне совсем не улыбается. Ехать же туда, чтоб его вдохновить на производительный труд – да лучше я тебя отправлю, правда?

Ян не возражал. Накануне первой поездки Виталий лично натаскивал его, обучая простейшим – но ведь фиг сам догадаешься! – приёмам манипулирования клиентом и обеспечением тому качественного и дружелюбного сервиса.

– Вы – как нитка с иголкой, – говорил он. – Иголка, разумеется, это ты. Старайся не отпускать его от себя. Не прячься от него, не бросай на произвол судьбы в чужой стране. Клиент аморфен, о собственных нуждах и желаниях он догадывается только в общих чертах. Иногда он заранее видит ясную картинку того, что ему требуется, но практика показывает, что это не совсем так. Сколько бы у него не было пунктов обязательной программы, всё равно остаётся здоровенный кусок свободного времени, об использовании которого клиент не задумывался. И здесь от тебя должна исходить мягкая ненавязчивая инициатива. Конечно, он может ответить, что предпочтёт поваляться в номере под кондиционером или зависнуть в торговом центре, но чаще почти любое неожиданное предложение интригует. Сделай крюк и покажи ему красивый вид с перевала, затащи его на какое-нибудь «этно»-мероприятие, дай растряси жиры на дискотеке, своди в бассейн. От чего-то он откажется, с чем-то согласится, но по итогу он будет благодарен тебе за инициативу, и, возможно, какое-то ваше совместное похождение останется самым ярким воспоминанием обо всей поездке.

В Дюссельдорфе, куда они прилетели вместе с клиентами – двумя мрачными типами из известной сталелитейной корпорации, их встретил водитель-сопровождающий со сказочным именем Римус, оказавшийся впоследствии сказочным разгильдяем.

Первый блин испёкся с комками, но провала не случилось. Римус терялся – Ян его находил. Туристы путались во времени – Ян помогал нагнать упущенное. Переговоры на металлургическом комбинате прошли без задоринки – ценой бессонной ночи накануне со словарём и кратким справочником инженера-литейщика. Ежедневно Ян исправлял огрехи нерадивого Римуса, поражаясь, какой разрушительный эффект может оказать присутствие в рабочей схеме всего одного лентяя. Потом он научился играть на упреждение, и к концу поездки управление процессом оказалось в руках Яна. Всё это напоминало объездку дикой лошади – по крайней мере, как Ян себе это представлял по фильмам про ковбоев. Причём объезжать пришлось и Римуса и туристов.

Вернувшись в Москву, Ян попросил Виталия в другой раз не давать ему в нагрузку водителя – если что, права есть, можно обойтись без шофёра. Директор был только рад, разом сократив целую статью расходов. Ян не попросил за это дополнительных денег, что укрепило его рейтинг ещё на пару пунктов.

Ближе к осени вдруг позвонил один из сталелитейных туристов. Был дружелюбен, попросил об одолжении: при случае заехать в антикварный магазин рядом с тем отелем, где они жили летом, и купить макет дирижабля, если тот ещё чудесным образом остался среди выставленных в витрине экспонатов. У шефа намечался юбилей, он угорал по цеппелинам, а в России такую красивую штуку вряд ли найдёшь. Ян согласился, предупредив, что не так уж часто бывает в тех краях. Но звёзды встали в счастливую конфигурацию: не прошло и недели, как Виталий известил его о новом выезде в Дюссель.

Купить дирижабль труда не составило – убедившись, что тот не продан, Ян просто позвонил заказчику, а на следующее утро ему на карточку упала крупная сумма, существенно превышающая цену товара. Ян уточнил, нет ли ошибки, на что ему ответили: ещё же до Москвы довезти! – это на возможные расходы, сдачи не надо.

Дирижабль был нереально красив, хотя и вряд ли взлетел бы в такой комплектации. Гондола из тиснёной кожи, деревянная оснастка, позолоченные украшения по корпусу, парусиновая сигара баллона, натянутая на проволочный каркас. Почти метр в длину – и пятнадцать килограммов весом с учётом мраморной подставки. Цена перевалила за четыре тысячи долларов. Ян задумался, а не будет ли проблем на таможне, и как он вообще повезёт такую громоздкую и хрупкую штуку. Очень вовремя задумался – когда вот она, растопырилась на весь стол гостиничного номера!

Упаковка из антикварного не выдерживала критики. Странно, что по дороге до отеля не развалилась – однослойный картон весь перекосился и надорвался по углам под весом «лед-зеппелина». В последний день Ян нашёл на задворках «Сатурна» [13]13
  Сеть супермаркетов бытовой техники


[Закрыть]огромную коробку из-под телевизора. Преодолев сопротивление возмущённого портье, затащил её в номер и адаптировал под груз. Опустив дирижабль на дно коробки, подрезал её по высоте, закрепил подставку как мог с помощью пары стоптанных кроссовок и излишков картона, неплотно обложил хрупкую сигару ношеной одеждой, убедился, что ничего никуда не сползает, заклеил верх скотчем, им же укрепил углы, сделал удобную ручку. Пририсовал предусмотрительно купленным маркером стрелки ориентации и разбитую рюмку, по длинным бортам написал «Fragile!» – теперь он, по крайней мере, сделал всё, что мог. Думать о последствиях повреждения дирижабля совсем не хотелось – лично для Яна это было бы равносильно крушению «Гинденбурга».

В аэропорту пришлось применить все запасы красноречия, убеждая толстого недружелюбного хмыря на стойке регистрации, что, несмотря на размер, коробку никак нельзя сдавать в багаж. Кажется, пришлось цитировать Шиллера, группу «Чингисхан» и ссылаться на Варшавскую конвенцию.

А вот в Шереметьево всё прошло на удивление гладко. Ян нервничал, даже заболела голова: пытался заранее выстроить разговор с таможенником. Взяток Яну давать ещё не приходилось, и он предпочёл бы отодвинуть первый прецедент в неопределённо далёкое будущее. В аэропорту шло очередное усиление борьбы с челноками, хищники в зелёной форме заранее выглядывали в толпе потенциальных жертв, но всех без разбора гнали с чемоданами на «просветку».

У входа в «зелёный коридор» собралась толпа. Ян в медленно ползущем потоке по шажочку придвигался к зеву рентгеновского аппарата, который, сомневаться не стоило, покажет и золочёные завитушки на корме гондолы, и серебряные нити такелажа… Когда очередь Яна приблизилась, он едва сдерживался – голову словно залили свинцом. Уже стало всё равно, чем кончится дело, лишь бы выйти из этой толчеи, вдохнуть свежего уличного воздуха. Ну, кому он тут нужен? Подумаешь, дирижабль…

Шедшая перед Яном пергидролевая тётка затеяла бесперспективный спор с молоденьким лейтенантом. На противоположной стойке капитан погрузился в чтение целого пучка чеков, предъявленного хозяином безразмерного клетчатого баула. Толпа встала.

А почему я, собственно, должен ждать? – мысль была абсурдная, но простая. Ян закинул сумку на плечо, поднял коробку, свободной рукой стиснул в кармане ключи с брелком, и пошёл вперёд. Вряд ли я кому-то нужен. Миллион человек, одним больше – одним меньше… Как в каком-то фантастическом фильме – или в финальной сцене «Ревизора»: все вокруг замерли, и только Ян как ни в чём не бывало прошёл между Сциллой-капитаном и Харибдой-лейтенантом.

Просочившись в зал прилёта сквозь строй приставучих как репей таксистов, он осознал, что приключение позади – и остаётся только сдать трофей. Из кордона встречающих протолкался шустрый плюгавый водитель заказчика. Неприятно лебезя, попытался помочь в переноске вещей, но Ян не хотел никому доверять дирижабль раньше времени, доволок до стоянки сам. В багажнике машины он вскрыл коробку и под удивлёнными взглядами шофёра извлёк прокладочный материал – кроссовки, футболки, джинсы, носки, снова забив свою дорожную сумку. Его подбросили до метро. Заказчик утром сбросил короткую благодарственную эсэмэску. Mission accomplished.

Постепенно заработало сарафанное радио. Круг лиц, заинтересованных в услугах «парня, который найдёт и привезёт», постепенно расширялся. Теперь, собираясь в командировку, Ян составлял коротенькие списки – откуда, кому, что. Почтовые марки. Ноты с автографом никому не известного пианиста. Мейсеновский чайный сервиз. Офицерская каска кайзеровской армии со шпилем как от новогодней ёлки. Шестьдесят бритвенных лезвий «Матадор», каждое в своей обёртке – и ни одной повторяющейся.

Сколько же всего есть на свете! Чем только люди не увлекаются! Яну нравилось рассматривать попадающие ему в руки диковины, но начать что-то собирать самому – даже не приходило в голову. Вещи проходили через его руки мимолётно – от точки икс в Германии до «шереметьевского» зала прилёта или московского адреса.

Заказчики встречались разовые и постоянные, на первые роли как-то незаметно выдвинулся некий Арсен Давидович, немолодой коллекционер, сосредоточившийся на первом десятилетии уходящего века. Он жил в Доме на Набережной, окнами на Москву-реку. Из московских адресов заказчиков этот стал для Яна самым привычным.

Иногда к нему обращались с предложениями криминального свойства, но быстро понимали, что с таким – не сюда.

Когда побочные занятия стали мешать основному, Ян приехал к Виталию и изложил ситуацию. Предложил взять на себя часть расходов на перелёт, проживание, прокат машины, бензин. Виталий не возражал – туристы ценили Яна, и некоторые уже начали заранее запрашивать именно его сопровождение.

Отныне билеты покупались по согласованию с Яном на более долгий срок: с запасом в два-три дня, чтобы он успевал провести сбор заказов.

Спроси кто-нибудь Яна, есть ли во всей этой деятельности какая-то перспектива, возможность развития, расширения, постановки процесса на более серьёзную основу, он бы, наверное, просто пожал плечами. Дела шли в гору, с каждым месяцем заказов прирастало, но времени пока хватало, да и сил было хоть отбавляй – если бы только не головные боли, которые сопровождали каждое возвращение.

Ни разу за полтора года его багаж не был проверен таможней. Ни разу он не испортил вещь, попавшую ему в руки для перевозки. Ни разу, приняв предоплату, не срывал поставку. Хотелось надеяться, что так будет и дальше.

На эту поездку заказов было совсем немного, не то что перед Новым годом, когда пришлось даже платить за сверхнормативный багаж. Но конверт с наличными деньгами глупо остался в реквизированной милицией папке. Удастся ли Виталию спасти его – самый животрепещущий вопрос, но звонить директору турагентства Ян пока не решался.

На сбор всяких мелочей Яну хватало собственных средств, какой-никакой остаток на карточке имелся. А вот на основной, самый важный заказ – некий медальон для Арсена Давидовича, – денег не было категорически!

Память ленилась и не спешила делиться информацией о вчерашнем дне. Нужно было от чего-то оттолкнуться. Точкой опоры стали пельмени. Анонсированная Ойгеном в воскресенье лепка состоялась в понедельник в строгом соответствии с планом.

И случилась она часа в четыре. Что же было до?

Вальдемар с утра умотал на прогон, Ойген вообще ни свет, ни заря уехал на «паучий промысел» – прокладывать переехавшему заказчику сети в новом офисе. Боялся застрять надолго и пропустить приезд Греты. А Ян отсыпался…

Ему показалось, что он и теперь задремал – буквально на секунду, и сразу же вскинулся, но за кратчайший отрезок времени успел увидеть за окном поезда на фоне тёмной стены тоннеля… Что это было? Ряды светлых пятен, уходящие вдаль. Как будто картинку не навели на резкость. Ян зажмурился, размял пальцами виски. Так совсем можно с катушек съехать! Осмотрелся. Скучные лица пассажиров, каждый замкнулся в себе. Кто с газетой, кто с плеером, кто так.

Бесконечные кабели за окном змеятся вслед поезду. Окно… Окно – стекло – пыль. Вот оно! Пыльное стекло витрины, а за ним – серебристые фигурки на стеклянных полках. Что это? Где я это видел? Я ли это видел? Сон, снова сон глазами чужака – забытый вчера, всплыл сегодня, сейчас!

В отличие от видéния о прогулке и телефонном звонке, чётком и ярком, это новое воспоминание едва удавалось ухватить за самый кончик, оно выскальзывало, терялось, растворялось в действительности плывущего по тоннелю У-Бана поезда. Ян смог восстановить только этот отрывок: несколько шагов и короткий взгляд – на фигурки за стеклом. Всё.

Вот отчего он вчера проснулся. Проснулся – и не вспомнил. Выбрался в зябкое пространство чересчур проветренной комнаты, торопливо оделся, чтобы не растерять остатки тепла, сориентировался, что дома никого. Умылся, дождался, пока нагреется вода, влез под душ.

Первым вернулся Вальдемар, Ойген сразу за ним – но это было уже ближе к четырём, а поднялся Ян без чего-то два. Осталось реконструировать относительно небольшой двухчасовой отрезок времени. Завтракал? Да. Что ел? Там было нечего есть. Нашёл просроченный йогурт, пакетик чая, а в хлебнице – сухарь. Домашнего приготовления, делается из куска обычного хлеба по рецепту: забыть на столе.

Я, наверное, должен был вчера кому-то звонить, сообразил Ян. И едва не хлопнул себя по лбу – вот идиот: в памяти есть все набранные номера. Вытащил телефон, открыл меню.

Пять звонков. Два франкфуртских номера. Да, помню, понимаю, куда. Остальное – разочарование. Сохранились только цифры скидочной карты для международных звонков: набираешь местный номер, вводишь пароль, потом конечный номер телефона, тебя соединяют, а платишь раз в пять меньше, чем если бы звонил напрямую. То есть, звонил я наверняка в Москву, но кому? Арсену Давидовичу? Да? Нет? Виталию? Инге? Кому-то из заказчиков? Что же со мной творится?