Текст книги "Тени. Книга 1. Бестиарий"

Автор книги: Иван Наумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Думай, не стесняйся, говорили они. Шок уже прошёл, давай, собирай нас воедино. Когда ты вышел на шоссе, то пошёл направо – почему? Куда ты идёшь? Куда хочешь попасть? Если всё делать машинально, то и результат будет непредсказуемый.

Куда я иду, подумал Огюст. Quo vadis. Надо бы вернуться домой. Не то чтобы он считал свою квартиру в захолустье у станции Сен-Фаржо настоящим домом, но… Париж – это в любом случае дом, и надо скорее оказаться там… Или поехать в Германию? Скоро он выйдет к какому-нибудь городку, а там есть автобусная станция. Можно доехать до Метца или до Люксембурга. А там уже пересесть на поезд…

Стоп-стоп-стоп! Какая Германия? Ни с того ни с сего – зачем? Почему? Идея показалась ненастоящей, подложной, и Огюст отбросил её без труда.

Ещё через час он вспомнил, что бумажник остался во внутреннем кармане пиджака. С кредитной картой, наличными, всякими страховками, ключами от квартиры – жизнь человека концентрируется в маленькой кожаной папочке, и потерять её – море хлопот! Огюст проверил карманы. Нашлась завалявшаяся двадцатка. Дебюсси не хотел смотреть Огюсту в глаза. Жаль, там оказался не мэтр Сезанн. [27]27
  Художник Поль Сезанн был изображён на купюре в сто французских франков


[Закрыть]Двадцать франков – больше чем ничего, но это совсем не билет до Парижа. Дома в секретере чековая книжка, и денег на счету теперь предостаточно – но туда ещё надо добраться. Ехать без билета – не лучшее решение, к разговору с полицией Огюст явно был не готов. А Германия куда ближе. Может, попробовать туда?

Огюст остановился у первых домов населённого пункта, название которого ему ничего не сказало. В этот раз он уже точно был уверен, что не собирался размышлять насчёт Германии. Тогда кто это подумал? Здесь кто-то есть? Он прислушался к себе. Прозрачное существо сидело внутри тихо – то ли присмирело, то ли отдыхало после неудачной попытки побега из Огюста. А что будет, если оно возьмёт верх? И не вырвется силой, а возьмёт под контроль желания и намерения?

Надо домой. Добраться туда, запереться, отдохнуть и подумать. Сейчас, здесь это просто невозможно.

В журнальном киоске на рыночной площади он купил нелинованный блокнот и самую дешёвую ручку с острым стержнем – такой можно проводить тонкие линии.

На допотопной карусели у входа в маленький парк одиноко кружился мальчик лет семи. Его мама или бабушка, нахохлившись, устроилась на скамейке неподалёку. Не самый перспективный объект, но всё же…

Стараясь не слишком приближаться к мальчику, Огюст встал в стороне и приготовил блокнот. Когда карусель сделала пару оборотов, он поймал нужный ракурс и начал рисовать. Стоило поторопиться – неизвестно, крепкий ли у мальчишки вестибулярный аппарат.

Первые линии легли неровно – сказывалось отсутствие практики. Потом дело понемножку пошло на лад. Пластмассовая морда коня, рука на холке, светлый праздничный взгляд из-под сосредоточенных детских бровей. Классический овал лица. Симпатичный малый. Хорошая натура.

Огюст был уверен, что скоро доберётся до Парижа.

Причудливо изогнутые ветки платанов за окном – когда-то они стали последним доводом в пользу покупки этой квартирки. Отвратительный грязный район, и так далеко от родного шестнадцатого округа.

Отец Огюста, респектабельный биржевой маклер, разорился в середине восьмидесятых – и это было покруче неудачного вечера за игрой в покер. Непутёвый сын, к тому времени уже плотно увязший в болоте казино, с удивлением наблюдал, как с родителя ото дня ко дню слетает благочинная позолота, как исчезают привычные детали быта: сначала «яхта» – большая парусная лодка с мотором, затем новенький «Мерседес 560SEL». Они перестали по выходным выезжать в Сержи, стало просто некуда – летний домик уплыл вслед за «яхтой» по издевательски низкой цене. На запястье отца появилась полоска незагорелой кожи – на месте крокодилового ремешка, удерживавшего элегантные «Жирар-Перго». Образ преуспевающего добропорядочного бизнесмена рассыпáлся как карточный домик. «И этот человек запрещал мне играть по-крупному!»

Огюст был не слишком шокирован, когда вскоре судебные исполнители прервали его утреннее чаепитие и долгих сорок минут задавали неудобные и бессмысленные вопросы о местонахождении отца – отбывший накануне вечером папаша не затруднился известить сына о маршруте своего путешествия. Может быть, это даже был его прощальный подарок – спокойствие через незнание. Огюсту нечего было ответить служителям беспощадной и туповатой Фемиды. Конечно, он предполагал, что следовало бы поворошить курорты Дом-Тома, [28]28
  DOM-TOM (аббревиатура от Départements d'outre-mer/territoires d'outremer) – обобщающее название для Заморских владений Франции


[Закрыть]но не считал нужным исполнять роль бесплатной гадалки для этих недружелюбных чинуш.

Не прошло и месяца, как его попросили покинуть фамильное гнездо на Рю де ля Тур – маховик судопроизводства набрал рабочие обороты, и дело пошло. Не дали даже забрать библиотеку, и что гораздо обиднее – подборку альбомов по искусству, в которую беглый папá не вложил ни сантима. Припрятанной на чёрный день наличности и средств на персональных счетах Огюста, не заблокированных дотошной прокуратурой, едва хватило на первичный взнос за студио на восточной окраине цивилизованного мира, в трёх минутах ходьбы от бульвара Периферик, [29]29
  Кольцевая автодорога, отделяющая собственно Париж от «Большого Парижа» – многочисленных пригородов, формально включенных в границу города


[Закрыть]в унылом многоквартирном доме между автомойкой и похоронным бюро.

Благодаря одному из знакомых отца удалось оформить кредит по самой щадящей ставке на продолжительный срок: почти до конца света, обещанного пресловутыми майя на далёкий две тысячи двенадцатый год. «Расплачусь за квартиру, и можно сразу к соседям!» – шутил Огюст при каждом подходящем случае, описывая случайным знакомым обстоятельства своей нынешней жизни.

А теперь он смотрел в зеркало на своё неживое тело, и размышлял о том, как относиться к происходящему. Мысли путались, проскальзывали, не хотели строиться в ряд, и сосредоточиться на какой-то одной никак не получалось – словно идёшь по ночной дороге, подсвеченной фонариком из чужой руки, или заглядываешь в книгу через чьё-то плечо в переполненном вагоне метрополитена.

Единственным чётким устремлением оказалось одно: как можно скорее выйти из дома, вернуться на вокзал и сесть на поезд до Франкфурта или Саарбрюккена. Огюст заторопился – вышел в комнату и начал топтаться, озираясь. Что нужно мертвецу в дороге? Смена белья? Зубная щётка? В конечном итоге, он пришёл к выводу, что достаточно только запастись деньгами и надписать несколько карточек для разных бытовых ситуаций.

Но как только он вынул из запылённой эскизной папки листок плотного картона и сел к кухонному столику, его приковала к месту вторая за сегодняшний день ясная мысль. Формулировалась она предельно просто: Огюст, а какого хрена ты забыл в этой чёртовой Германии? Даже оторопь взяла, до чего просто.

А вот дальше пришлось двигаться на ощупь, увязывать хвостики непослушных мыслей один к другому, ощущая нарастающее сопротивление… Чего? Нет, не так. Кого! Тебя, мой прозрачный гость. Ведь это ты так настойчиво подбиваешь меня умчаться во Франкфурт! Ты влез в моё продырявленное тело как в подержанный битый «Ситроен» и ждёшь, что машина повезёт туда, куда тебя влекут твои прозрачные дела! И когда мы окажемся там, где-то между Франкфуртом и Саарбрюккеном, ты просто выйдешь из этой машины, хлопнув дверцей, так? А ты подумал, что при этом случится с «Ситроеном»? Брошенный, он долго не протянет. Закоротит аккумулятор, встанут клином поршни, лопнет приводной ремень, слезет с кресел синтетическая кожа, ржа проест пороги и днище – эта машина вряд ли долго протянет без пассажира!

Слышишь, ты, тень! Я уже умер, и мне не о чем с тобой договариваться. Я не знаю правил игры, и, может быть, уже через секунду ты выскочишь из моего простреленного горла как джинн из лампы – ну, значит, так тому и быть! Только что-то мне подсказывает, что пока мы слились в одно, никуда ты не денешься. Я твой заложник, а ты мой пленник. Тебе нужна Свинья? Она – отсутствующий ключик к твоей свободе? Извини, но я не на твоей стороне.

Огюст прислонился спиной к стене, посмотрел на свои руки. Авторучка улетела в угол, листок скользнул со стола на пол задумчивым парусом. Пальцы правой руки свело судорогой, но Огюст её не почувствовал и торжествующе засмеялся. Воздуха в лёгких не было, поэтому вместо смеха получился лишь статичный оскал, маска пирровой победы на лице трупа.

То, что сидело у него внутри, дёрнулось, рванулось, прямо сквозь одежду вытянулось из груди наружу прозрачным желеобразным щупальцем, дотянулось почти до окна – и сжалось как растянутая пружина – и опять растеклось по клетке, ограниченной пределами человеческого тела.

«Держу тебя!» – произнёс Огюст одними губами. – «Ещё поживём!»

* * *

В одном из узких извилистых переулков Латинского квартала пряталась «Лавка мастера» – тесный магазинчик, заполненный стеллажами как библиотека. В бесчисленных ящиках и ящичках хранились настоящие сокровища – всё, что может потребоваться для работы художнику, скульптору, декоратору, оформителю. Кисти, скребки, резаки, бумага, картон, пергамент, тушь, гуашь, масляные и акварельные краски – бесчисленных марок, типов, модификаций. У дверей подсобки громоздились мешки с гипсом. Над стойкой продавца дрожал огромный пук павлиньих и страусиных перьев. Вместо обычного кассового аппарата чеки пробивались на воронёном металлическом чудище с механической ручкой на боку, вращающейся со скрежетом и звоном.

– Месье?

Пожилой хозяин – по выходным он отпускал продавцов, экономя по мелочи, а заодно заполняя работой одинокие дни, – давно приметил загадочного посетителя в надвинутой на глаза шляпе, замотанным до подбородка шарфом и солнцезащитных очках-хамелеонах. На полицейского, вроде, не похож, но держится странно – бродит по лавке с блокнотом и всё что-то строчит. Ещё от посетителя исходил резкий душный запах незнакомого одеколона. Впрочем, у всех свои чудачества – лишь бы чего не спёр.

Огюст переоделся дома в лёгкий осенний плащ. Пальто, в котором его убили, без сожаления выбросил около дома в мусорный бак. Тепло и холод из важных факторов превратились в справочную информацию – Огюсту не было ни холодно, ни жарко, он различал внешнюю температуру, и только.

На вопросительный оклик хозяина Огюст вернулся из глубины магазина к прилавку и протянул длинный рукописный перечень необходимого. Ровные строчки заполняли почти весь блокнотный лист. По мере чтения брови хозяина приподнимались всё выше – удивлённо и уважительно.

– Старая школа, – сказал он вглядываясь в лицо посетителя. – Мы не встречались? Такой подход к выбору красок я видел только у учеников мэтра Бризеля, если слышали о таком. А старик, надо сказать, брал под крыло немногих!

Ответом послужил картонный квадратик. «Простите, я немой, из-за чего не смогу поддержать беседу».

– О, месье… – хозяин нахмурился. – Понадобится время, чтоб всё собрать. Подождёте вон там, в кресле? Может быть, чашечку кофе?

Посетитель отрицательно покачал головой.

Хотя воспоминание о глотке душистого напитка было весьма приятным, что-то подсказывало Огюсту, что экспериментировать с жидкостями больше не стоит.

И так хотелось расспросить продавца про Бризеля! Откуда знает старого мастера, не учился ли у него, и жив ли ещё тот, лучший из лучших, фанатик, помешанный на смешении цвета и света…

Огюст резко и болезненно ощутил, как много он пропустил, подменив искусство азартом, забросив данное судьбой умение ради мельтешения фишек и купюр. Кисть, перо, пастель, простой карандаш, даже никчёмный фломастер – все инструменты художника так легко и послушно ложились ему в руку. Так почему же он не ответил им взаимностью? Миллионоцветную радугу отгородил красно-чёрный забор, пика к бубне, цифры в ряд… но даже сейчас – особенно сейчас! – ещё можно кое-что исправить.

Теперь, когда Огюст «разобрался в себе» и в какой-то мере взял ситуацию под контроль, он чувствовал себя небывало легко. Словно Фрэнк Бигелоу наоборот [30]30
  Фрэнк Бигелоу – главный герой фильма «Мёртв по прибытии» (D. О. А., 1949, римейк 1988). По сюжету герой узнаёт, что отравлен медленно действующим ядом и обречён на смерть через 24 часа


[Закрыть]он с каждой минутой удалялся от трагического момента своей внезапной насильственной смерти. Освобождённый от быта, обязанностей, планов и любых других атрибутов долгого предсказуемого будущего, Огюст беспечным воздушным шариком летел над смешной примитивной действительностью.

То, что Прозрачный, как он постепенно привык звать застрявшую в нём сущность, рано или поздно вырвется наружу, почти не волновало Огюста. Существование личности может прерваться в любую секунду, не так ли? Никто не застрахован от нежданной опасности. Высказывание верно как для нормальной жизни, так и для экстраординарного посмертного бытия, в котором Огюсту только предстояло обжиться.

Забрав полный пакет покупок, повесив на плечо мольберт, благодарно кивнув хозяину лавки, он вышел на улицу. Нужно было спешить на вокзал. Нет, Прозрачный, не на Гар дё ль'Эст, [31]31
  Восточный вокзал


[Закрыть]даже и не надейся. В прошлой жизни Огюст не был храбрецом, совсем не был. Он любил острые ощущения, но только когда сам устремлялся за ними. Он прятался от маломальских проблем, не желая ни с кем конфликтовать или спорить, никогда не шёл на принцип – тот Огюст из прошлой бессмысленно растраченной жизни. Но теперь ему стало нечего опасаться. Он хотел парить в восходящих потоках, жаждал впитывать мир – и творить, отдавая впитанное. Закованное в нём прозрачное существо никак не могло этому помешать.

Светлая полоска над головой, пресно-пасмурная, без облаков, была равномерно затянута дымкой, словно строительной сеткой. Будет ли солнце, спросил себя Огюст. Там, куда он намеревался попасть, ему очень пригодилось бы хорошее закатное солнце…

Медленным шагом, боясь упасть и что-нибудь ещё повредить в организме, и без того ставшем непослушным и хрупким, он выбрался из переулков к Люксембургскому саду. Свернул на хрустящие гаревые дорожки, остановился передохнуть – и полюбоваться спящими статуями и пляской отражений в подёрнутом рябью пруду.

Прощаясь с каждым деревом, каждым зданием, каждым видом – ведь нужно всё-таки быть реалистом: вряд ли ему удастся оказаться здесь ещё раз! – Огюст шёл по любимому городу. Шёл через Распай, и через Дю Мэн, а там уже показались вдалеке стрельчатые окна вокзала Монпарнас.

В отделении банка на углу он обналичил выписанный заранее чек, обнулив счёт без остатка.

Для железнодорожной кассы был заготовлен свой листок с надписью: «Пожалуйста, один сидячий билет до Бордо на ближайший поезд. Место у окна, если Вас не затруднит». Кассирша смущённо и озадаченно улыбнулась, бросив взгляд на необычного пассажира. Запел матричный принтер.

– Двадцать минут до отправления, месье. Поторопитесь!

Обязательно, подумал Огюст. Мне теперь нельзя не торопиться! Мольберт немилосердно гнул плечо к земле – окаменевшие мышцы почти не оказывали сопротивления.

Мёртвый человек доковылял до нужного перрона. Красная туша поезда показалась ему вытянутой в бесконечность. Третий вагон – а он только у двенадцатого. Чёрная резная стрелка вокзальных часов отщёлкнула ещё минуту. Время уходит, Огюст!

Он как мог быстро переставлял ноги, уже не заботясь о том, как это выглядит со стороны. Инвалиды тоже ездят на поездах. И частичный паралич – не повод отложить путешествие. Только бы, только бы в Бордо было солнечно…

Состав глухо лязгнул сочленениями и плавно набрал ход, оставив позади пустой перрон. В одном из окошек третьего вагона промелькнуло осунувшееся мужское лицо. Широко раскрытые восторженные глаза вбирали в себя всё, что успевали поймать. Огюст выбрался на пленэр.

Глава 11
БИТВА ТЕНЕЙ

Юго-запад Германии, области сна и покоя

6 марта 1999 года

Камень, много камня, твёрдого гранита и мягких осадочных пород, лучистого кварца и рудных жил – многослойный пирог, испечённый миллионы лет назад.

Скальная толща. Не проскочить насквозь, не протолкнуться, не пробить – завязнешь, влипнешь, пропадёшь.

Приходится следовать чужой тропой, идти человечьими путями, по выгрызенным в скале тоннелям. Но как не стремиться сюда? Мыслимо ли? Ведь здесь сокровищница, здесь сила, здесь будущее. Здесь царят покой и безвременье.

Сюда не приходят люди – а много ли на Земле таких спокойных мест?

Есть исключение – Заключивший Договор. Он один, всего один, и появляется здесь не так уж часто. Это можно стерпеть.

Особенно если твой предмет на месте. В каменной нише, на широком уступе, в обтянутой кожей прямоугольной коробке, разделённой внутри на двенадцать секций. Двенадцать! У Заключившего Договор грандиозные планы!

Половина ячеек свободна и только ждёт наполнения. Три дня как нет на месте Летучей Мыши. А вчера опустели ложа Пса и Быка. Лишь три ячейки заняты. Спят металлические звери, и где-то поблизости отдыхают те, кто привязан к ним невидимой нитью.

Стражу Крота не сидится на месте. Он исследует окрестности: кружит по закольцованным тоннелям, проверяет бесконечные тупики, опускается в бездонные колодцы и волчьи ямы, рассматривает ложные стены, проникает в потайные убежища. Он шагает двуного и ползёт четырёхлапо, плывёт облаком и скользит змеёй, распадается на туманные клочья и стекает лужей.

Иногда он возвращается назад и ненадолго замирает рядом с нишей, чувствуя, как фигурка Крота наполняет его новыми силами. Сладкое, невесомое, искристое благодарно поглощается его прозрачным телом.

В ближнем правом углу коробки совсем недавно появилась Свинья. Все ждали, что сразу и объявится её Страж, но идут дни, а фигурка так и остаётся как будто ничья.

Может быть, Страж Свиньи заблудился? Может быть, где-то отстал от фигурки, а теперь тыкается в лесистые склоны горы – там, снаружи, и не может найти ни скрытых в толще камня извилистых лазов, ни искусно замаскированных Заключившим Договор входов? Страж Крота разведал здесь всё и знает, что проходов к пещере только два, с противоположных склонов – со второго этажа офиса компании «Аллес Гут Логистик» и из «Музея волшебных фигур Гюнтера Фальца». Достаточно ли умён Страж Свиньи, чтобы найти вход и пробраться сюда через рукотворный лабиринт?

Стражу неизвестна «скука» – выдумка смертных, жадно считающих каждый миг своего скоропортящегося времени и боящихся истратить этот миг без смысла. Стражу смешны их смыслы, ограниченные семью-восемью десятками лет существования в белковой оболочке.

И, конечно же, он не в обиде на Стража Неназываемого, застывшего под сводами пещеры неподвижным коконом, прозрачным сгустком много лет назад. Страж Крота с удовольствием обсудил бы с ним что-нибудь, и тому наверняка нашлось бы, что поведать остальным Стражам. Но тот, кто охраняет Неназываемого, не снисходит до общения.

Тянется время – бесконечная лента, раскрашенная узором секунд, минут, часов, дней… Когда Страж Крота чувствует насыщение, он расплывается в нечто шестикрылое и снова улетает прочь – из абсолютной темноты пещеры в абсолютную темноту лабиринта.

Как кошка с привязанной к хвосту консервной банкой, Ян бежал и бежал – без всякой цели и смысла, не отдавая себе отчёт, где он находится и куда направляется. Он сел в Майнце в какой-то поезд, занял место у окна и, нахохлившись, смотрел за окно в ночь.

Очень важно было вернуть контроль – если не над реальностью, то хотя бы над своим спокойствием. Пока мысли мечутся в голове серпантином, нет шансов придумать что-то толковое.

Стук колёс и мерное покачивание вагона постепенно помогли унять внутреннюю трясучку. Подобное подобным… Давай, парень, соберись! Это не так уж сложно! Для начала – сухой отстранённый взгляд. Факт первый: с тобой что-то не так. Факт второй: с остальными всё в порядке. Вывод: не стесняйся попросить помощи.

Но легко сказать – не стесняйся! Бюджет Яна получил пробоину ниже ватерлинии, почти все свободные средства он истратил на отправку посылок, а начиная искать дипломированного специалиста по предчувствиям, навязчивым мыслям и общению с эфирными телами, надо чётко представлять, сколько их успокоительный трёп может стоить.

Ян вспомнил про Грету, без пяти минут психиатра, которой, по слухам, уже начинал излагать суть имеющихся проблем. Позвонить Ойгену, узнать её координаты… Она жила в Бремене? Нет, в Ганновере, кажется.

Поезд въезжал в какой-то город, постепенно сбавляя ход. За окном светился редкими окнами аккуратный и симпатичный квартал – трёх-четырёхэтажные дома, балконы с цветочными ящиками, аккуратные столбики вдоль тротуаров, в стык припаркованные машины. Пусто, совсем пусто – всё-таки за пределами крупных городов жизнь совсем деревенская…

Ярким пятном мимо проплывал рекламный плакат, растянутый во весь торец дома: миска отвратительной на вид собачьей еды, а над ней – весёлый ирландский сеттер, жизнерадостно приоткрывший пасть. Сбоку надпись: «Поиграй со мной!» – и логотип фирмы-производителя.

Ян из всех собак выделял сеттеров – быстрых красавцев и умниц. Может быть, даже завёл бы такого когда-нибудь, но держать в городе охотничью собаку – только мучить, так что дальше абстрактного «вот бы» никогда не заходило.

Но сейчас ухмылка пса показалась Яну особенной, адресованной лично ему. Поиграй со мной! Ян посмотрел псу в глаза – они были чуть-чуть разного оттенка, один ближе к зелёному, другой – в голубизну. Как у меня, подумал Ян. Он отвернулся от окна…

А пёс как будто продолжал смотреть на него хищным взглядом охотника. Чувствуя, как на затылке встают дыбом волосы, Ян откинулся к спинке сиденья, чтобы не видеть страшного оскала сеттера, но это не помогло – Яна опять накрыло волной паники.

Он рванулся с места, побежал по вагонам вперёд, к головному вагону поезда. Заныли виски, на глаза опустилась розовая пелена. Вывернуться, отклониться, спрятаться от прикосновения холодного собачьего взгляда – ни о чём в своей жизни Ян ещё не мечтал так сильно!

Он спрыгнул через ступеньку на ночной перрон, по подземному переходу выскочил в город, дёрнулся налево и направо, а потом увидел освещённый салон двухэтажного «Мерседеса», медленно отъезжающего от «причалов» автовокзала. Ян замахал руками и бросился автобусу наперерез. В голове бултыхался расплавленный свинец.

Седой усатый водитель неслышно пошевелил губами, но затормозил и дверь всё-таки открыл.

– Ти що робишь, скаженна дытына! – в сердцах крикнул он.

А потом добавил уже спокойно и по-немецки:

– Если билета нет, оплата только наличными.

Ян вцепился в поручень, шагнул на подножку автобуса и неожиданно для себя попросил по-русски:

– Дяденька, увезите меня отсюда, а?

Двадцатью минутами позже на площадь перед вокзалом выехал белый фургон. Надпись «Аллес Гут!» красовалась над его лобовым стеклом.

– Приехали, – сказал Петер, глуша мотор и дёргая ручной тормоз.

– И что тут? – спросил Энвер.

– Поезд, – сказал Петер уверенно. – Ждём поезда.

– Так где ждём-то? Сидим? Выходим?

– Нормально, – кивнул Петер. – Поезд будет.

– Ну-ка, посмотри-ка на меня!

Петер невозмутимо повернул голову к пассажиру. Энвер без размаха залепил ему пощёчину. Не рассчитал немного, не сделал поправку на Быка, и затылок Петера едва не свернул подголовник.

– Эй, ты что? – Петер встряхнул головой, перед глазами разбегались круги.

– Мы зачем сюда приехали, Гончий?

– Поезд, – уже не так безапелляционно повторил Петер. – Поезд встречаем.

– А кто в поезде? – Энвер разговаривал с ним как с ребёнком, это начинало раздражать.

– Ну как кто?! – воскликнул Петер и замолк.

Энвер хлопнул его по нагрудному карману, двумя пальцами выудил оттуда пакетик с визитной карточной Яна Вана.

– На-ка, Гончий, понюхай.

Петер ошалело посмотрел на спутника. Приоткрыл пакет, поднёс к носу. Зажмурился. Дёрнул во тьме за светящуюся нить, подтянул другой её конец к себе.

Автохимия, какой-то нерезкий, достаточно приятный запах. «Wunderbaum». [32]32
  Популярный автомобильный освежитель воздуха, выпускается обычно в виде плоской ёлочки-подвески


[Закрыть]Запах никотина откуда-то со стороны, может быть, от собеседника. А вот и сам мальчишка. От него кисло и резко шибает потом, но глубже, от шеи и груди, тянется остаточный эфемерный запах женских духов, неуловимый и чувственный. Так ты неплохо провёл вечер, Ван! Тут же – тонкая нотка крови: кажется, он обкусал губу – или та просто треснула на холоде. Но поверх всего – запах болезненного страха, сильнее с каждой секундой, ни с чем не перепутаешь.

– Он в автобусе, – сказал Петер, поворачивая ключ зажигания. – И он меня чует.

Ночной разговор с водителем помогал гасить тревогу. Автобус шёл аж из Мюнхена, и старый шофёр с удовольствием рассказал, как там обустроились украинцы, и сколько открыли всяких предприятий, и что одного запорожца даже в ландтаг продвинули. Хороша ли жизнь? А что ж плохого-то? Львов с Харьковом, правда, и в Мюнхене не особо дружат, западенцы всё больше сами по себе, хата с краю…

Раза три на Яна накатывало чувство, что кто-то смотрит ему в затылок, но быстро проходило. Он тоже рассказывал как смог про Франкфурт, про Ойгеновых и Вальдемаровых друзей, про ганноверскую Грету и дюссельдорфскую Наташу.

Тут же, конечно, вспомнил про оставленную в Майнце Наталью Андреевну, но этот запутанный клубок эмоций сейчас уж точно не стоило ворошить – вон, сразу и сердце застучало чаще, и ладони вспотели…

– Мне в Ганновер надо, – сказал Ян водителю.

– К Грете! – сделал вывод памятливый дедушка, довольно покачивая головой. – Давай, что же, дело молодое!

Знал бы ты, дед, о каких делах речь, так помолчал бы, наверное, подумал Ян беззлобно. Шофёрская жизнь представилась ему оазисом реальной жизни и бытового благополучия, абсолютом спокойствия и обыденности.

Очередная остановка, очередной вокзал. Здесь шёл снег пополам с дождём, прощальное послание от уходящей зимы. Ян выпрыгнул из уютного автобусного тепла в мокрую темноту незнакомого города.

В зальчике ожидания он изучил табло. Проходящих было немало, но до нужного поезда оставалось почти два часа. Длинная лавка состояла из отдельных пластмассовых сидений, собранных на общую раму. Ян сначала сел, но потом, почувствовав, что всё равно засыпает, поставил на мобильном будильник, завалился набок, интеллигентно высунул ботинки за пределы лавки, чтоб не испачкать сиденья – и провалился в никуда.

Сквозь летящую с неба влагу «аллес-гутовский» фургон пролетает мимо спящих деревень и городков. Фары рвут темноту, на них плавится мокрый снег, шины с глубоким протектором выплёвывают в стороны жидкую кашу.

– Им его не поймать, – говорит Страж Пса. – Стоит им только приблизиться, и он обдурит обоих.

– И что ты предлагаешь? – Страж Быка ленив, и нужны веские доводы, чтобы его на что-то подвигнуть.

Два невидимых веретена висят над крышей несущегося по пустому автобану. Если бы они были хоть чуть-чуть видны, машина стала бы похожа на ракетную установку.

– Такая охота нечасто случается, – говорит Страж Пса. – Весело.

– Ты слишком увлёкся людьми.

– Я чаще бываю среди них.

– Разве это хорошо?

Стража Быка начинают раздражать пролетающие сквозь него капли, он сокращается, утолщаясь до шара, и просачивается сквозь крышу машины в багажник. Там он выпускает заготовки рук, ног, головы, становится более плотным. В молочно-голубой пене проступает костяк, обрастает тканями, сосудами, полупрозрачной кожей, подходящей по сезону одеждой. Страж Пса, оставаясь почти невидимым, парит под потолком как слой смога. Обычным прозрачным такие метаморфозы недоступны, но здесь «обычных» нет.

– Ты же видел Урода, – говорит Страж Пса. – Таким нет места.

– Где?

– Нигде. Поймаем человека – Урод окажется поблизости. Только в этом смысл охоты. До людей мне дела нет.

– И как ты будешь его ловить? – Страж Быка всё ещё сомневается. – Побежишь за ним с криком «Молодой человек, постойте!»?

– Я думаю, что могу хотя бы изредка не прикидываться человеком, – говорит Страж Пса.

Он медленно оседает на пол и начинает меняться.

Плитку в подземном переходе не перекладывали очень давно. На том месте, где кафельные квадратики выпали, бетон почернел, и теперь стена напоминала огромную перфокарту. Стук каблуков в пустом коридоре должен был отдаваться многократным эхом, но звука не было. Во сне опять не было звука.

Ян-не-Ян опаздывал. Он бросил взгляд на часы – в кадре мелькнуло запястье, светлая ткань плаща, тёмная кайма рукава пиджака, белый циферблат, золотистые стрелки, строгий офисный стиль. Без десяти два.

Ступеньки вверх, красноватая плитка железнодорожной платформы, косой дождь вперемешку со снегом, сноп прожектора, подползающий поезд. Ян-не-Ян пошёл вперёд вслед за сбавляющими ход вагонами. Теперь по левую руку тянулось скромное здание вокзала. Дверь вагона замерла метрах в десяти.

Проходя мимо широкого вокзального окна, Ян-не-Ян мельком заглянул в него, задержав взгляд на каком-то бродяге, завалившемся в зале ожидания на лавку с ногами. Лицо полуприкрыто капюшоном, куртка перекошена и распахнута на груди, рубашка как будто застёгнута не на ту пуговицу. Бледно-синие джинсы. Ботинки на толстой подошве торчат из-под подлокотника.

Ян-не-Ян подошёл к двери, с силой нажал на светящийся кружок, створки разъехались, и он шагнул в вагон.

Ян поднялся так медленно и осторожно, словно у него в руках была хрустальная ваза с нитроглицерином. Протёр глаза. Посмотрел за окно. Там мелькали вагоны уходящего поезда.

Ян взглянул на табло. Поезд Штутгарт – Кёльн. Похоже, поспать удалось не больше десяти минут. Ян встал на ноги и двинулся к выходу на платформу. Толкнул распашную дверь, шквал холодного воздуха приятно остудил лицо и шею.

Сделав несколько шагов по платформе, Ян заглянул в вокзальное окно. Лавка была пуста, никакого бродяги на ней не было. Потому что бродяга стоял тут, на залитой дождём платформе, и смотрел то сквозь мокрое стекло в пустой зал ожидания, то в конец перрона, где покачивались красные точки – фонари уходящего поезда. На часах над платформой прыгнула стрелка, и стало без семи два.

Ян перестегнул пуговицы на рубашке так, как надо. Молнию куртки защёлкнул до подбородка. Сил бояться больше не осталось.

Он спустился в переход, и сначала пошёл, а потом побежал в обратную сторону сна.

Пройдя под железнодорожными путями, он вышел в пустынные улицы старого города. Нарядные двухэтажные домики казались декорацией. Кособокие булыжники под ногами, никаких тротуаров, только выступающие крылечки в одну-две ступеньки. Нигде ни огонька в окнах, лишь горит неуместным здесь белёсым дневным светом один фонарь из трёх.

И снова – холодный мокрый язык чужого внимания облизал его от пяток до затылка. Ян шарахнулся в сторону, обернулся – но здесь никого не было и не могло быть. Наверное, так начинается паранойя.

Но сколько бы успокаивающих слов он себе не говорил, ноги сами понесли вперёд, словно только в движении было спасение, быстрее, быстрее!

Спотыкаясь и поскальзываясь, Ян нёсся по спящей бюргерской улочке.

–  Мы бы стали счастливее всех, – задыхаясь, запел он, и мысленно зажал гитарный аккорд.

–  Если б мы смогли найти, – Е-Эм – A-Семь, Е-Эм – А-Семь, всё просто!

–  Великий корень зла в пустых колодцах любви… – впереди улица расширялась, постепенно превращаясь в площадь.