Текст книги "Тени. Книга 1. Бестиарий"

Автор книги: Иван Наумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Глава 3
ФЛЭШ-РОЯЛЬ

Довиль, Франция

2 февраля 1999 года

А не слишком ли ты заигрался, Огюст? Не слишком ли доверился золотозубому доброхоту непонятного роду-племени? Пить и гулять задарма – это, конечно, дело прекрасное, но на сколько хватит терпения попутчиков?

Немолодой человек слегка потрёпанной наружности, каковую приобретают одинокие европейские интеллектуалы на подходе к полувековой отметке персонального календаря, покачивался туда-сюда с пяток на носки – словно повторяя мерное движение плещущейся под пирсом воды. Нужно было идти внутрь – по шаткому корабельному трапу, в мертвящую кондиционированную свежесть «оффшорного» казино. Но лишний глоток целебного морского воздуха никому не повредит, и минута-другая ничего не решит. Если Везунчик там – значит, там. Если нет, вечер пройдёт как обычно, пика к бубне, цифры в ряд. Коли пойдёт масть – то промелькнёт в лихорадке ставок и блефа, а не заладится… нечего думать про «не заладится», сегодня должно повезти.

Огюст оглянулся на берег. Солнце уже село. В сиренево-фиолетовом небе меркли последние кружева багровой облачной бахромы. На тонких мачтах фонарей покачивались гроздья света. Цепочка огней бежала по набережной в туман горизонта, повторяя плавный контур залива. Огюст втянул носом стылую солёную морось. Когда он в последний раз рисовал с натуры? И не вспомнить.

Деревянные плашки вместо ступеней, всхлип воды откуда-то снизу, набалдашник поручня. Пригибайте головы, господа, а то расшибёте свои плешивые макушки. Мазутный запашок грохочущих трапов, втиснутый в простенок гардероб, белые перчатки выхватили пальто из рук, номерок – сорок шесть, бесхребетное числишко! – нырнул в карман.

Игровой зал обернул Огюста мягким ватным шумом, ярким, но нежным освещением, отголосками сигарного дыма и дорогих духов. Лампы дробились на искры в украшениях дам, зелёные поля столов казались аэродромами фортуны. Откуда-то в руке возник бокал шампанского. Сухопарый бретонец за стеклом кассы паучьими лапками сплёл из ничего лоток с разноцветными фишками. Приятного вечера, месье!

В зале было на удивление многолюдно для середины недели и мёртвого сезона. Наверное, эти люди просто не знали, куда спрятаться от бесконечной непогоды – а потому нарядно оделись и отправились греться азартом.

Два стола с рулеткой – врата этого мира. Узкий салон, не обойдёшь ни на входе, ни на выходе. За одним, как и положено, – Пьер, лениво ставит на чёт-нечет. Уж точно не святой с ключами, да, вероятно, и не Пьер – скорее уж, Ибрагим, или какие там ещё могут быть имена?.. Поэтому – просто Пьер. Рослый, самоуверенный и, что немаловажно, способный носить костюм и галстук так, чтобы не походить на телохранителя или страхового агента. Главное, не улыбайся, Пьер – блеск золота во рту затмит твой лоск в один момент.

Огюст прошёл мимо. Короткий кивок в никуда – здравствуйте, господин наниматель, ваш специалист прибыл на рабочее место. Шампанское в правой, фишки в левой – весь инвентарь тут как тут. Рокочущий шарик, отплясав последние па, упокоился в лунке. Девятнадцать, чёрное. Никакое число, если задуматься. Не даёт подсказок. Увидит ли сегодня публика неуловимого гастролёра Везунчика, мастера большой торговли и хладнокровного блефа?

Пока что Везунчика не наблюдалось. В дальнем углу зала на блэк-джеке пустовало несколько мест, и Огюст занял свободное – лицом к залу. Приступим! Фишки пощёлкивали в лотке как спящие кастаньеты. Первая пара карт прилетела из рук крупье, клетчатые паруса фортуны.

В стародавние времена, когда Алжир уже перестал быть Францией, но Франция ещё не стала Алжиром, когда Сорбонна строила баррикады, а не бизнес-планы, когда любовь висела в воздухе сочными прозрачными пластами – режь от души, когда казалось, что острый карандаш в точной руке – это пропуск в мир волшебства и чудес, Огюст рисовал всё, что успевал поймать взглядом. Семнадцатилетний, дерзкий, самоуверенный – теперь таких и не делают, наверное… Сколько он тут нахватал бы картин! Даже в этой дурацкой кают-компании, раскрашенной под фешенебельность, обшитой кожей поверх кованых заклёпок, сплюснутой зашторенными иллюминаторами и навесным потолком. В тесной железной коробке тоже полно интересного – для опытного наблюдателя.

Вот соседка напротив – отшатывается от каждой приходящей карты: руки кольцом, приподнимает лист, заглядывает под низ, и тут же пытается отстраниться, отодвинуться от собственных рук, ключицы над щедрым вырезом открытого платья проступают на секунду и тотчас тонут вновь под тонкой кожей. Крупье: в начале каждой раздачи чуть сутулится – словно принимая боксёрскую стойку – и полетели-полетели, неслышно ложась на сукно, тузы-короли. Краснолицый толстяк за соседним столом, молитвенно сложив ладони, разговаривает с кубиками – такими лёгкими, маленькими, непоседливыми – тянет губы трубочкой, от непослушных костяшек можно чего-то добиться только лаской и уговором. За рулеткой шум и ажиотаж – золотозубый Пьер, оскалив-таки своё богатство, по-хозяйски подгребает к себе разноцветье выигрыша.

Дега задохнулся бы от зависти вместе со своими балеринами, сделай Огюст дюжину эскизов из того, что проистекало вокруг. Нервы, алчность, безрассудство, ирония, расчёт верный и расчёт ошибочный, флюиды игры, всплывающие к потолку как пузырьки шампанского – бери эту экспрессию голыми руками и клади на холст или на картон…

Но семнадцатилетнего мальчика здесь и в помине не было, а тот Огюст, что только что прикупил к семнадцати восемь, уже не очень годился для подобных грандиозных планов. Жизнь кипела вокруг – кипела и выкипала. Никем не пойманная и не запечатлённая.

Огюст пододвинул к крупье фишку на размен, и в этот момент у окошка кассы мелькнуло лицо. Неприметное, глазу зацепиться не за что: узкий подбородок, неубедительная седоватая бородка, очки без оправы на маленьком прямом носу. За годы игры Огюст перевидал столько народу, такой бесконечной карнавальной лентой мелькали перед ним игроки всех возрастов и цветов кожи, что в первые секунды он даже не осознал, что искомый объект перед ним. Клерк-госслужащий или не слишком даровитый бухгалтер, винтик мирового человекооборота без особых примет. Везунчик.

Ну, полный флэш-рояль! До сих пор Огюст оценивал вероятность данного события как микроскопическую – сколько казино от Гибралтара до Праги? От Генуи до Копенгагена? Застать гастролёра в довильской дыре – это как пятой картой получить туза в масть!

Это как ночной стук в дверь номера дрянного гаагского клоповника, а ты выхолощен и выжат, весь вечер не шла карта, в карманах одна паутина, и вообще непонятно, стоит ли в таком гадюшнике открывать невесть кому, потому что кроме шлюхи или пушера стучаться сюда решительно некому, но ты плетёшься вокруг несвежей постели, шаркая бумажными тапками, и предусмотрительно накидываешь цепочку, а из тёмной щели тебе в руку вползает пыльная радуга – тонкая стопка купюр по десять и двадцать пять гульденов…

И вот ты уже цедишь кюрасо в задрипанном баре отеля, кресельная пружина норовит ввинтиться тебе в задницу, и так трудно понять, что говорит развалившийся напротив качек с бульдожьей челюстью и соответствующим бульдожьим акцентом. Не потому, что в телевизоре над стойкой громко плещется дешёвый германский силикон – «ахт, ахт, зибен, драй», позвони мне, тебе одиноко, сколько там пфеннигов в минуту? – ага, «фир унд цванцихь», и без налогов, какая щедрость – и не потому, что ночной гость путает французские и немецкие слова, и даже не потому, что хруст купюр за пазухой отвлекает от разговора – нет, всё дело в абсурдности излагаемого предложения.

Да, Огюст был в предрождественскую ночь на Мирадо в частном покер-клубе. Да, такой проигрыш быстро не забывается.

Будто на четвереньках ползёшь против хода на детскую горку, и вот уже остаётся только ухватиться за поручень —

а значит, встать из-за стола и сгрести фишки, —

но тут что-то щёлкает в голове, ты забываешь о гравитации, отпускаешь сразу обе руки —

пожалуй, ещё пару раздач, господа! —

и подошвы начинают скользить по холодному, накатанному детскими штанами металлу, у-ух! —

неуверенно поднимаешь ставку, у тебя каре на девятках, а делаешь вид, что от силы две пары, и сразу трое втягиваются в торговлю, ты ведёшь их вверх и вверх, сдвигая к центру стола разноцветные башенки из кружков, —

а на самом деле уже катишься с горы на пузе, башмаками вперёд, не уцепиться! —

и пора вскрыть неопределённость, вас осталось двое, он буравит тебя взглядом через стол, но вместо глаз – отблески чуть затемнённых стёкол, два светящихся штриха, и ты выкладываешь своих красоток, четыре буквы «Н», составленные из волшебных фруктов, красно-чёрное совершенство… —

и вылетаешь коленками в пыль и мелкий гравий у подножия горки. Нервно усмехаешься – вот надо было лезть, а? —

потому что соперник поправляет очки и начинает выкладывать по одной. Первой идёт десятка, за ней валет, дальше только хуже, ты уже знаешь это, дама прячется под королём, и конец! – жирная точка туза. Флэш-рояль!

Вы когда-нибудь вскрывались с флэш-роялем на руке, Пьер? Что? Как вы сказали? Лицо? Его лицо? Да, конечно. В общих чертах, но в целом – да. Хотя больше запомнились очки. А он сам как-то потерялся за ними, что ли.

Визитёр неожиданно нагнулся вперёд и вдруг улыбнулся, испустив зубами пару золотых бликов. Не желает ли херр Огюст… Не желает ли месье Огюст покататься по игровым заведениям? Не в смысле – сейчас, сегодня и здесь, а, скажем, начиная с завтрашнего вечера? Это как будто прямо работа такая – покататься. Поиграть за счёт нанимателя. В разумных пределах, конечно. Просто чтобы не выделяться. И выигрыш, если таковой случится, можно оставлять себе, возвращать деньги не нужно. Дорожные расходы, еда, питьё, ночлег – об этом не надо беспокоиться, всё будет включено. Цель одна – найти того самого, в очках. Для начала – узнать и показать, вот и вся работа.

Тут-то и показалось непонятно. Когда один человек хочет найти другого человека до такой степени, что готов платить за это деньги, то не стоит вставать между ними. Огюст прислушивался к себе, разглядывая нежданного работодателя: что у того на руках? В какую игру предстоит играть? Огюст блефовал почти инстинктивно: он мог бы за пять минут сделать по памяти карандашный набросок, изобразив потерявшегося обладателя флэш-рояля с фотографической точностью. Высшая школа изящных искусств, diploma cum laude.

Но пора было выбираться – и из Гааги и вообще из этого гнилого года, с самого начала пошедшего не в масть, из громоздящихся друг на друга долгов за парижскую ипотечную клетушку, разбитый «пежо», просроченную медицинскую страховку, напоминающую о себе острым покалыванием в правом боку…

Огюсту очень хотелось задать неудобный, но такой естественный вопрос: а зачем вам сдался этот тип? Но внешность потенциального работодателя начисто отбивала желание что-либо спрашивать. Ведь чтоб изображать из себя крутого парня, начинать стоило чуть раньше: вот он говорит на своём неподражаемом бульдожьем французском: «Зовите меня Пьером», – а тут бы в ответ: «Что, мама так же звала?» – или: «А что у вас за акцент такой необычный?» – или: «Да как вы вообще узнали, что я в тот чёртов день играл за этим столом?» – но ведь не спросил же! Да и не притворялся Огюст героем никогда, даже наедине с собой перед зеркалом. Хочет зваться Пьером – пусть будет Пьер. Жаждет найти Везунчика – видно, есть на то свои причины. Уж лучше обсудить детали договора. Ну да, устного, разумеется.

И ещё одну вещь Огюст, безусловно, упустил. Узнать и показать – для начала. Так сказал Пьер, а подобные ему ребята лишними дополнениями и обстоятельствами не разбрасываются, их ораторские способности и так всегда на пределе. Обрисовано начало – должно быть и продолжение. И конец, кстати. Стоило бы сразу этот смысловой заусенец устранить. Но когда пружина колет в мягкое, кюрасо вдруг будит изжогу, а нумерологические стенания заэкранных блудниц смешиваются с цифрами возможного гонорара – как тут всё упомнишь?

Много позже, то ли в Мадриде, то ли в Лиссабоне, под чёрно-белым ночным небом Иберии, Пьер разоткровенничался. Даже стал похож на человека – обычно это случалось после трудных разговоров с неведомым боссом. В те короткие минуты перед обратным превращением в боевого робота Пьер успел устранить хотя бы один из имевшихся у Огюста вопросов. Девка, сказал он грустно. Все палятся на девках. Везунчик твой таскал её за собой почти неделю, а тебя она видела в Мирадо и раньше, вот и запомнила. Огюст, говорила, – вот кого мы в тот вечер «расчекрыжили».

Южный ветер сирокко принёс ледяной холод из далёкой зимней Сахары. Конец января – «дни ворона», самое промозглое время. Огюст поёжился: просто представил себе, как вкрадчивый распорядитель зала Мирадо кивает и хмурит брови в ответ на вопросы простодушного Пьера. И вместо того, чтобы послать того прочь, прислушивается к аргументам – веским, видимо. Иначе чем объяснить, что этот Пьер потом нарисовался в Гааге?

А неделей позже, в тёплом и уютном Висбадене, где летом всходит пристойный виноград, а зелёные попугаи распугали всех ворон у казино, шофёр Лека приоткрыл Огюсту ещё один уголок мозаики.

Мы так думаем, присоединил себя к руководителям поиска шофёр Лека, что у твоего Везунчика есть приборчик какой-то. Жулик твой Везунчик, точно тебе говорю. Шулер, нечестный игрок. Лека был парнем попроще, с жилистыми цепкими руками, обветренной рожей, и ещё более жёстким акцентом, усугублённым дырой на месте передних зубов. Огюст предполагал, что если Везунчика удастся найти, то хотя бы на железные зубы шофёру премиальных хватит.

Их маленькая компания колесила по Европе на стареньком минивэне с немецкими номерами. Лека прямо в нём и жил – гостеприимство Пьера на помощника не распространялось. Шофёр курил дрянные папиросы, периодически медитировал над раскрытым капотом, иногда что-то бормотал на незнакомом языке. Сколько Огюст ни вслушивался, знакомых созвучий не попадалось: не арабский, не турецкий, то какая-то адская каша из звукосочетаний – то вдруг промелькнёт знакомое латинское слово…

На границах их тормозили крайне редко, немецкие паспорта работодателей у полиции интереса не вызывали. Маршрут прокладывал Пьер, основываясь на ему одному известных расчётах. Видимо, что-то та девка рассказала ему – помимо эпической истории о том, как «расчекрыжили» Огюста.

Каждый вечер перед игрой Огюсту выдавалась на руки сумма – полторы тысячи франков в местной валюте. Иногда к рассвету не оставалось ничего, но порой удавалось сохранить больше половины. А в Генте и Марселе повезло по-крупному. Пьер на выигрыш прав не предъявлял. Когда представилась свободная минутка, Огюст нашёл отделение «Сосьете Женераль» и положил на счёт почти тридцать тысяч франков. Сразу стало спокойнее, а то деньги жгли карман.

Надолго ли хватит радушия нанимателя, спрашивал себя Огюст каждую ночь, выходя из казино или клуба. Но сегодня и этот вопрос отпал. Привет, Везунчик!

Огюст бросил карты и направился через зал к Пьеру. Тот оторвал взгляд от вращающихся лопастей рулетки – и сразу всё понял.

Везунчик прошёл к покерным столам. Уселся, поёрзал, огляделся. Перекинулся с соседями парой слов. За столом пустовало одно место, игра пока не начиналась.

– Вон тот? – спросил Пьер, оказавшись у Огюста за спиной. – Подойди, сядь рядышком и шепни тихонько: «Я всё знаю!» – С везением у него всё в порядке – посмотрим, как с нервами.

То есть, так? Вассалы с трещотками и хлопушками ломятся развёрнутой цепью в дикую чащу, а по другую сторону – рыцарь Пьер с опущенным забралом и нацеленным копьём? Старая добрая охота на Везунчика? Где же их-то дорожки пересеклись? Зачем им сдался этот канцелярский червь? Пора спросить, пора, другого случая уже не будет…

– Да не волнуйся, – добавил Пьер, видя, как Огюст переминается с ноги на ногу. – Просто вспомни, как он раздел тебя в Мирадо. Сколько там было? Полста? А теперь ты начинаешь догадываться, почему так получилось. Пойди и скажи ему об этом.

Непослушные ноги превратились в вялые пружины, проседающие на каждом ходу. Огюст доковылял до свободного места рядом с Везунчиком, приветственно кивнул присутствующим, опустился на стул. Сухопарая крашеная старуха в тяжёлом бархатном пиджаке словно из панциря тянула маленькую остроклювую голову на черепашьей шее. Широколобый мужчина средних лет энергично потёр руки и придвинулся ближе к столу.

– Добрый вечер, – сказал Огюст Везунчику.

– Начнём, пожалуй? – ответил тот, придвигая к себе колоду.

– Я всё знаю, – замогильным голосом произнёс Огюст.

Везунчик удивлённо шевельнул бровями, чуть сощурился, разглядывая нового соседа:

– А, так это вы, голубчик! – блекло улыбнулся, и мелкие, будто молочные, зубы повторили дугу улыбки. – Раз вы теперь всё знаете, то, может, отыграетесь слегка, а? И игра поживей пойдёт. Знание – оно штука полезная! – Теперь он уже обращался к остальным. – Люблю, представьте, играть со знакомыми. Меньше случайности, больше психологии. Вообразите, уважаемые, мы с господином… э-э… – пауза повисла и разрослась, потому что Огюст не собирался представляться – ведь и он не знал имени Везунчика, – э-э… мы с коллегой имели отличную торговлю прямо под Рождество. Каре против флэш-рояля, не чудо ли, а?

И игриво ткнул Огюста кулаком в локоть.

Пятьдесят тысяч франков – вот столько и ушло в ту последнюю раздачу. «Полста», как говорят у нас в минивэне. Огюст никогда не сокрушался по игровым деньгам – пришли-ушли, дело случая. Но не в тот раз.

Везунчик продолжал доброжелательно и снисходительно скалиться. За чуть затемнёнными стёклами лишь угадывались глаза. Наглые, холодные кружочки. Цифры в таксометре, а не глаза.

Те пятьдесят тысяч Огюст уже успел пристроить – минут за пять, прямо перед тем, как покатился с горки азарта к своему закономерному фиаско. В полукруглую сумму смогли уместиться: лисьи, колонковые и барсучьи кисти двенадцати типов; акварель, гуашь, пастель, масло – на Монмартре таких не найдёшь, не фабричная дешёвка, надо ехать в Руан в мастерские Бризеля; мольберт ручной работы, беззаботный двадцать пятый год, – из антикварной лавки у моста Севр; бумага и холст – от самого мэтра Манси из Академии, на такой каждая капля подкрашенной воды разбежится тысячами смыслов и образов, на такой нужно рисовать туман, и ветер, и зарницы ночной грозы… И даже после подобных внушительных трат ещё оставалось сполна на комнатку в деревушке под Бордо – целый месяц в частном пансионе вдали от городской суеты и пыли. Туда ездят только за вином и покоем, а как там ложится свет… И всё это, всё без остатка подгрёб к своему брюху крысолицый фигляр!

Огюст зажмурился на секунду – и увидел фейерверки, бензиновые пятна на воде, цветные хула-хупы, флюоресцирующие и тающие в полутьме. Нет, он не опустится до того, чтобы пугать Везунчика Пьером. Это дело их двоих, личная раздача, бульдогам здесь места нет.

А когда Огюст открыл глаза, что-то изменилось.

– Только дотронься до карт, – совсем тихо сказал он, – и охрана уволочёт тебя в служебное помещение. Если будет надо – разденет донага, но найдёт твой мудрёный приборчик. Не сомневайся, я здесь тридцать лет играю. Пшёл вон из-за стола, шулер!

Самоуверенность Везунчика дала такую трещину, от которой вековые дубы разваливаются пополам. Улыбка слезла с губ прошлогодней рекламой. Взгляд потерял хамский лоск.

– Прошу извинения! – Везунчик поднялся и примирительно поднял руки в сторону онемевших соседей по столу. – Некоторым любителям покера… как вы сами видите… старые проигрыши не дают приступить к новой партии. Был бы рад разделить с вами удовольствие, господа, но, увы! Возможно, в другой раз и в другой компании. Мадам… Месье…

Обходя Огюста, он чуть пригнулся и язвительно добавил:

– Тридцать лет! Ах-ах!

И неспешно направился к кассе.

Черепаха и головастик молча смотрели на Огюста – безо всяких эмоций, как на полено. Он встал и, ни слова не говоря, просто отошёл от стола.

На чуть вогнутой стене через каждые два шага висели крошечные пурпурные шторки, закрывающие иллюминаторы. Огюст отодвинул ткань в сторону. Смежил пылающие веки, прижался лбом к ледяной черноте ночи.

Дурак! Простак! Неумёха! Вместо того, чтобы забить мерзавца в пол по самую шляпку, только выставил себя на посмешище. Да, он впервые в этом эрзац-казино, и Везунчик походя ткнул его носом в собственное враньё. Ведь раскрытый блеф – просто враньё и ничего больше!

Огюст открыл глаза – и отшатнулся. По ту сторону мутноватого иллюминаторного стекла словно зависло прозрачное отражение его самого – карикатурно вытянутое лицо, болтающиеся в воздухе ноги, парящее над волнами тело. Секунда, и блики луны развеяли морок без следа. Теперь в окне отражались фишки на ближайшем столе, чья-то рука и стакан виски.

Везунчик в пальто нараспашку уже выбрался из гроба гардероба, пошарил взглядом по залу, и, – Огюст готов был в этом поклясться! – отыскал не его, а Пьера! Клерк тут же опустил глаза, ссутулился и быстро вышел на палубу. Пружинистой походкой рыцарь с копьём поспешил следом. В дверях обернулся – и безо всякой конспирации показал Огюсту пальцами: тип-топ! Уходим!

Предусмотрительный и закалённый Пьер пришёл в казино налегке, а Огюсту пришлось потоптаться в ожидании пальто, и потом он трижды промахнулся мимо рукава, и сунул монетку мимо пальцев белой перчатки, и больно стукнулся коленом, споткнувшись о ступеньку, и прищемил кожу на указательном пальце, открывая непослушную дверь на палубу, и каждая такая мелочь отдаляла его и от Пьера, и от Везунчика, словно от чего-то самого главного в жизни – но почему-то Огюсту не пришло в голову потратить ещё одну секунду и спокойно подумать: а куда это он так спешит?

Нет, иррациональная жажда мщения, возбуждённое любопытство зеваки, столь легко выработавшаяся привычка всегда возвращаться к минивэну – всё это гнало его вперёд куда эффективнее любого приказа.

Когда Огюст шагнул на пирс, ни Пьера ни Везунчика не было видно. Только трое забулдыг брели далеко впереди – самый пьяный обхватил за плечи двух приятелей, и так, втроём, пошатываясь, они перемещались в сторону парковки.

Да это же они, понял вдруг Огюст. Элегантный костюм Пьера, безвкусный меховой воротник Леки, болтающаяся голова Везунчика… Огюсту расхотелось, совсем расхотелось воссоединяться с коллективом, но ноги сегодня весь день подчинялись кому-то постороннему – и тащили его следом за нелепой троицей.

Уже садясь в минивэн, – не на задний ряд, где кособоко привалился к окну спящий клерк, а в середину – дверь, Огюст! Неужели так сложно чуть сильнее хлопнуть дверью! – он неожиданно понял одну важную, но очень сложную для усвоения вещь.

Пока ты кружишься в рулеточном колесе жизни, жужжишь, катишься, подставляешь блестящие стальные бока взглядам извне, красуешься своими безупречными формами, перед тобой открыт весь мир – ну, в разумных пределах весь, от нуля и до тридцати шести, прочее – несбыточные фантазии. Но в какой-то момент время начинает замедляться, весь мир вокруг тебя притормаживает, и тебя начинает бросать из стороны в сторону, лупить о борта, переворачивать с ног на голову, скидывать с привычного маршрута – «Тридцать лет! Ах-ах!» – и вот ты уже растерял скорость, еле вихляешь по дороге. И рано или поздно бьёшься о выступ – клапс! – и в последнем судорожном прыжке всё ещё пытаешься доказать себе, что выбор есть, что он существует, что за твоим передвижением не следило бы столько алчных взоров, если б можно было заранее предугадать, в какую лунку ведёт тебя неумолимая механика рулеточного колеса… Но фокус в том, что как раз к этому-то времени весь якобы твой выбор сводится всего к паре-другой лунок. Из которых ты по итогу оказываешься лишь в какой-то одной. И почему-то это не уютная веранда в Бордо с видом на закат, а потёртое промятое кресло минивэна с немецкими номерами, и за твоей спиной подозрительно крепко спит человек, излучавший энергию и деловитость ещё пять минут назад, а посмотреть на пять минут вперёд не хочется и страшно.

– Что приуныл, дружище? – вполоборота, бульдожий оскал и бульдожий акцент. – Работка, считай, сделана. Осталось съесть вишенку с торта. Ты же поможешь нам закончить эту историю, Огюст?

Минивэн бодро взбирался в долгие подъёмы и весело скатывался по извилистым спускам – автострада давно осталась позади, и на пустынной двухполосной дороге, вьющейся по склонам дряхлых Юрских гор, почти не попадалось машин – ни попутных, ни встречных. Где-то по левую руку пряталась за хребтом граница Люксембурга. Неряшливые окраинные посёлки досыпали последний час перед рассветом. Лесопилки, цементные заводики, ремонтные мастерские – всё здесь носило отпечаток заброшенности, ненужности, необязательности.

Огюст то дремал как снулая рыба, то вглядывался в заоконную муть. Кое-где белел снег – длинными полосками вдоль обочин, круглыми пятнами на заледеневших лужах, рассыпанной мукой на пожухшей траве. Везунчик совсем сполз на сиденье, запрокинул голову и резкими всхрапами заглушал шум мотора.

Лека сбавил ход, пригнулся к рулю, включил дальний свет фар. Между двумя ржавыми ельниками нашёлся съезд на грунтовку. Мелькнул жёлтый указатель, но фары засветили его, и Огюст не смог разобрать ни буквы. Минивэн закачало на ухабах, цепкие лапы деревьев заскребли по крыше и стёклам, скидывая иссохшую хвою.

Машина упёрлась в гофрированные ворота, разрывающие бесконечный забор из толстой сетки с колючей проволокой поверху. Сигналить не пришлось – одна створка сразу подалась внутрь. Кто-то из темноты махнул рукой.

Минивэн втиснулся в приоткрывшуюся брешь. Фары выхватили большую изрытую траками грузовиков площадку, стенки нескольких сорокафутовых морских контейнеров с выцветшими знаками опасности, остов грейдера. Лека объехал первый контейнер. Взгляду открылась целая улица из таких же железных коробок, уходящая вперёд на несколько сот метров и упирающаяся в отвесную скалу. Железные двери закрыты тяжёлыми скобами, вместо табличек с фамилиями жильцов – ромбики с оскаленными черепами и переплетёнными серпами биологической опасности.

Створки одного контейнера были открыты. Из стального чрева лился белёсый электрический свет.

– Приехали, – удовлетворённо сообщил Пьер.

Вслед за ним Огюст вылез из уютного тепла машины в предутренний холод. Лека забрался на заднее сиденье и склонился над Везунчиком. С далёких холмов донёсся тоскливый собачий вой.

– Проходи, Огюст, – крепкие пальцы чуть подтолкнули Огюста в спину, он шагнул вперёд и замер напротив входа в контейнер. – Оцени! Постарались всё устроить, как положено.

– А ты, красавчик, вообще когда-нибудь слышал про дантистов?.. – послышалась из минивэна чуть заплетающаяся речь Везунчика.

В ярком свете двух промышленных ламп посреди контейнера стоял белый пластиковый стол и четыре стула, обычная уличная мебель из дешёвого кафе. Стол покрывала зелёная скатерть из толстой ворсистой ткани. На ней цветными столбиками выстроились фишки: чёрные, красные, синие, зелёные. Рядом лежало несколько нераспечатанных колод.

Огюст хотел промолчать, но вырвалось само:

– Ну, полный флэш-рояль!