Текст книги "Сочинения"

Автор книги: Иван Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

"Больно мне! больно мне! мозг мой горит.

Счастье тому, кто в могиле лежит!

Мать моя, матушка! полно рыдать!

Долго ли нам эту жизнь коротать?

Знаешь ли? Спальню запри изнутри,

Сторожем стану я подле двери.

"Прочь! – закричу я. – Здесь мать моя

спит!..

Больно мне, больно мне! мозг мой горит!.."

Больной все слушал эти звуки,

Горел на медленном огне,

Сказать хотел он: дайте мне

Хоть умереть без слез и муки!

Ужель не мог я от судьбы

Дождаться мира в час кончины,

За годы думы и кручины,

За годы пытки и борьбы?

Иль эти пытки шуткой были?

Иль мало, среди стен родных,

Отравой зла меня поили?

Иль вместо слез из глаз моих

Текла вода на изголовье,

Когда, губя свое здоровье,

Я думал ночи безо сна

Зачем мне эта жизнь дана?

И, догорающий в постели,

Всю жизнь припомнив с колыбели,

Хотел он на свое.м пути

Хоть точку светлую найти

И не сыскал.

Так в полдень жгучий,

Спустившись с каменистой кручи,

Томимый жаждой, пешеход

Искать ключа в овраг идет.

И долго там, усталый, бродит,

И влаги капли не находит,

И падает, едва живой,

На землю с болью головной...

"Ну, отпирай! Заснули скоро!.."

Ударив в ставень кулаком,

Хозяин крикнул под окном...

Печальный дом, приют раздора!

Нет, тяжело срывать покров

С твоих таинственных углов,

Срывать покров, как уголь, черный!

Угрюм твой вид, как гроба вид,

Как место казни, где стоит

С железной цепью столб позорный

И плаха с топором лежит!..

За то, что здесь так мало света,

Что воздух солнцем не согрет,

За то, что нет на мысль ответа,

За то, что радости здесь нет,

Ни ласк, ни милого объятья,

За то, что гибнет человек,

Я шлю тебе мои проклятья,

Чужой оплакивая век!..

(9 апреля) 1861

(Н. А. МАТВЕЕВОЙ)

На лицо твое солнечный свет упадал,

Ты со взором поникшим стояла;

Крепко руку твою на прощанье я жал,

На устах моих речь замирала.

Я не мог от тебя своих глаз отвести,

Одна мысль, что нам нужно расстаться,

Поглощала меня. Повторял я: "Прости!"

И не мог от тебя оторваться.

Понимала ли ты мое горе тогда?

Или только, как ангел прекрасна,

Покидала меня без нужды и труда,

Будто камень холодный, бесстрастна?..

Вот затих стук колес средь безлюдных равнин

Улеглась за ним пыль за тобою;

И, как прежде, я снова остался один

С беспощадной, бессонной тоскою.

Догорела свеча. Бродит сумрак в углах,

Пол сияет от лунного света;

Бесконечная ночь! В этих душных стенах

Зарыдай, – не услышишь ответа...

19 апреля 1861

(Н. А. МАТВЕЕВОЙ)

Я вас не смею раздражать

И повинуюсь молчаливо,

И, хоть совсем не рад молчать,

Молчать я буду терпеливо.

"Но, ради самого Христа,

К чему вся эта пестрота,

Вся эта смесь стихов и прозы,

Все это шутки или слезы?"

Меня вы спросите. "Увы!

Отчасти плод тяжелой скуки,

Отчасти плод душевной муки

И нездоровой головы".

Притом, скажу чистосердечно,

На вас мне трудно угодить:

Едва шутить начну беспечно

Сейчас упрек: "Зачем шутить!"

Невесел я – опять укоры,

Опять нахмуренные взоры;

Но как же быть мне, мой творец!..

Assez! 1 Довольно наконец.

За то, что врал напропалую,

За то, что мучил этим вас.

Склонив колени, в этот час

Прах вашей ножки я целую.

А ручку можно ли пожать?

Нельзя? Так что и толковать!

К чему излишняя награда?

Такая милая отрада.

Меня с ума б теперь свела,

А вы... вы не творите зла.

Мне остается перед вами,

Приняв вид скромности святой,

Стоять с поникшей головой

И с потупленными глазами

Или забыть весь свет – и вдруг

Воскликнуть.........

19 апреля 1861

1 ДОВОЛЬНО! (фр.) – Ред.

ИСПОВЕДЬ

Ох, водкой зашибаюся...

Что делать! не таюсь...

И перед богом каюся,

Перед людьми винюсь.

И рукава вот прорваны,

И рожа не чиста,

И силы понадорваныг

И совесть пропита,

Как есть дошел до подлости!

Эх, крут был мой отец!

Держал меня он в строгости

Богатый был купец;

Он взял меня от азбучки

И в лавку посадил;

Проклятой этой лавочки

Теперь я не забыл.

Бывало, кровь бросается

В лицо мне от стыда:

Все плутовством кончается...

А не сплутуй – беда!

"Нет, ты пойми учение,

Накинется отец,

Ты будь – мое почтение!

По правилам купец..."

Что слово – брань обидная.

Стоишь, в углах звонит,

И в сердце злость постыдная

Против отца кипит.

Сказал бы слово смелое,

Молчишь, – хоть тяжело...

И черное за белое

Идет тебе назло.

Привычка – вещь мудреная,

Привык я ко всему;

Решил, что доля темная,

Так нужно быть тому.

Оплеванный, обруганный,

Я злился на себя;

Людей, как зверь напуганный,

Боялся, не любя.

Привык я к послушанию,

Но раз не умолчал!

Отцу по приказанию

Я Библию читал.

Горела свечка сальная,

В углу мурлыкал кот,

И пелась песнь печальная

Бог весть кем у ворот.

Отец ходил нахмуренный,

И пол под ним скрипел;

С стены оштукатуренной

Портрет его глядел.

Читал я, – что за чтение!

Учен я плохо был

И как-то ударение

Не там постановил.

Отец мой плеть ременную

Снял молча со стены

И... в эту ночь бессонную

Я видел въяве сны,

Сны страшные!.. Покойником

Я будто бы лежал,

Зарезанный разбойником,

И кровью подплывал...

Эх, молодость беспечная!

Ничто ей не беда!

Выносит все, сердечная,

Как полая вода...

Я вырос. Что печалиться!

Я думал наконец:

Пора уж мне оправиться...

"Женись!" – сказал отец.

Я спорить. "Врешь! Приказано!

Не то – всего лишу.

Вот так и будет сказано!

В духовной напишу".

Подумал я с подушкою,

Подумал, – как тут быть?

Как за чужой краюшкою

В чужом углу мне жить?

Огласка, порицание,

Попрек со всех сторон...

А где образование?

Чему я обучен?

Я прав, мол, дело честное.

Поверит ли народ?

Уж что за мненье лестное

С отцом-де не живет.

Молчи, душа свободная!

На всё один ответ...

Жена моя дородная,

Лицо что маков цвет,

Жила в семействе, стряпала

И стряпать замуж шла,

Перед венцом поплакала

И... и приют нашла.

Приду домой – молчание.

Сидим мы. Как тут быть?

Ну просто наказание!

О чем с ней говорить?

Скажу: "Погода скверная!"

Ответит: "Да, дурна".

А вижу: баба верная,

Степенная жена.

Сидим мы. Мне зевается,

Зевнет она в ответ.

Тут ужин начинается

И сон, а там – рассвет.

Без грусти с ней прощаемся,

Приду, – молчим опять,

За стол опять сбираемся...

Хоть петлю надевать!

Пошлешь тоске проклятие

И марш с двора чуть евет,

На рынке есть занятие,

И дружба, и совет.

Гуляй, душа родимая!

Зальешь глаза вином,

И грязь непроходимая,.

И пропасть – нипочем.

1861

ПОРЫВЫ

Людскую скорбь, вопросы века

Я знаю всё... Как друг и брат,

На скорбный голос человека

Всегда откликнуться я рад.

И только. Многое я вижу,

Но воля у меня слаба,

И всей душой я ненавижу

Себя как подлого раба,

Как я неправду презираю,.

Какой я человек прямой,

Покуда жизни не встречаю

Лицом к лицу, – о боже мой!

И если б в жизнь переходили

Мои слова, – враги мои

Меня давно– б благословили

За сердце, полное любви.

Погас порыв мой благородный.

И что же? Тешится над ним

Какой-нибудь глупец холодный

Безумным хохотом своим.

"Так вот-с как было это дело,

Мне говорит степняк-сосед:

– Себя ов вел уж очень смело,

Сказать бы: да, он скажет: нет.

Упрямство... вот и судит криво:

За правду схой, да как стоять!

Ну, перенес бы молчаливо,

Коли приказано молчать.

Вот и погиб. Лишился места,

Притих и плачет, как дитя,

Детишек куча, дочь невеста,

И в доме хлеба -ни ломтя..."

– "Как вам не совестно, не стыдно!

Как повернулся ваш язык!

Мне просто слушать вас обидно!.."

Я поднимаю громкий крик.

И весь дрожу. Лицо пылает,

Как лев пораненный, я зол.

Сигара в угол отлетает,

Нога отталкивает стол.

Сосед смеется: "Что вы! что вы!

Обидел, что ли, я кого?

Уж вы на нож теперь готовы,

Ха-ха, ну стоит ли того?"

И в самом деле, я решаю:

Что портить кровь из пустяков!

Махну рукой и умолкаю:

Не переучишь дураков.

Берусь за книгу ради скуки8

И желчь кипит во мне опять:

Расчет, обманы, слезы, муки,

Насилье... не могу читать!

Подлец на добром возит воду,.

Ум отупел, заглох от сна...

Ужели грешному народу

Такая участь суждена?

"Ты дома?" – двери отворяя,

Чудак знакомый говорит

И входит, тяжело ступая.

Он неуклюж, угрюм на вид.

Взгляд ледяной, косые плечи,

Какой-то шрам между бровей.

Умен, как бес, но скуп на речи.

Трудолюбив, как муравей.

"Угодно ли? Была б охота,

Есть случай бедняку помочь

Без платы... нелегка работа:

Сидеть придется день и ночь,

Писать, читать, в архиве рыться

И жертва будет спасена".

– "А ты?" – "Без платы что трудиться!"

– "Изволь! мне плата не нужна".

И вот к труду я приступаю,

И горячусь, и невпопад

Особу с весом задеваю;

Я рвусь из сил, меня бранят.

Тут остановка, там помеха;

Я рад бы жертве, рад помочь,

Но вдруг!.. Мне тошно ждать успеха,

Мне эта медленность невмочь.

И все с досадой я бросаю,

И после (жалкий человек)

Над бедной жертвой я рыдаю,

Кляну свой бесполезный век.

Нет, труд упорный – груз свинцовый.

Я друг добра, я гражданин,

Я мученик, на все готовый,

Но мученик на миг один.

1861

КУЛАК

Все благо и прекрасно на земле,

Когда живет в своем определенье;

Добро везде, добро найдешь

и в зле.

Когда ж предмет пойдет

по направленно,

Противному его предназначенью,

По сущности добро, он станет

злом.

Так человек: что добродетель

в нем,

То может быть пороком.

Шекспир ("Ромео и Юлия")

1

День гаснет. Облаков громада

Покрыта краской золотой;

От луга влажною струей

Плывет душистая прохлада;

Над алым озером тростник

Сквозной оградою поник.

Порой куда-то пронесется

Со свистом стая куликов,

И снова тишь. В тени кустов

Рыбачий челн не покачнется.

Вдоль гати тянется обоз;

Скрипят колеса. За волами

Шагают чумаки с кнутами;

Кипит народом перевоз.

Паром отчалили лениво,

Ушами лошади пугливо

Прядут; рабочие кричат,

И плещет по воде канат.

Шлагбаум, с образом часовня,.

Избушки, бани, колокольня

С крестом и галкой на кресте,

И на прибрежной высоте

Плетни, поникнувшие ивы

Все опрокинуто в реке.

Белеют мойки вдалеке,

Луками выгнулись заливы;

А там – кусты, деревня, нивы

Да чуть приметный сквозь туман

Средь поля чистого курган.

Тому давно, в глуши суровой,

Шумел тут грозно лес дубовый,

С пустынным ветром речи вел,

И плавал в облаках орел;

Синела степь безгранной далью,

И, притаясь за вал с пищальк,

Зажечь готовый свой маяк,

Татар выглядывал казак.

Но вдруг все жизнью закипело,

В лесу железо зазвенело

И падал дуб; он отжил век...

И вместо зверя человек

В пустыне воцарился смело.

Проснулись воды, и росли,

Гроза Азова, корабли.

Те дни прошли. Уединенно

Теперь под кровлей обновленной

Стоит на острове нагом

Безмолвный прадедовский дом,

Цейхгауз старый. Тихи воды.

Где был Петра приют простой,

Купец усердною рукой

Один почтил былые годы

Часовню выстроил и в ней

Затеплил набожно елей.

Но город вырос. В изголовье

Он положил полей приволье,

Плечами горы придавил,

Болота камнями покрыл.

Одно пятно: в семье громадной

Высоко поднятых домов,

Как нищие в толпе нарядной,

Торчат избенки бедняков;

В дырявых шапках, с костылями,

Они ползут по крутизнам

И смотрят тусклыми очами

На богачей по сторонам;

Того и жди – гроза подует,

И полетят они в овраг...

Таков домишко, где горюет

С женой и дочерью кулак:

На крыше старые заплаты,

Приют крикливых воробьев,

Карниз обрушиться готов;

Стена крива; забор дощатый

Подперт осиновым колом;

Двор тесный смотрит пустырем;

Растет трава вокруг крылечка;

Но сад... В сад после завернем;

Теперь мы в горенку войдем.

Она светла. Икона, печка,

С посудой шкап, сосновый стол,

Скамейка, красный стул без спинки,

Комод пузатый под замком

Всё старина, зато соринки

Тут не заметишь ни на чем.

2

Хозяйка добрая, здорово!

Ты вечно с варежкой в руке,

И в этом белом колпаке,

И все молчишь! Порою слово

Промолвишь с дочерью родной,

И вновь разбитый голос твой

Умолкнет. Бедная Арина!

Повысушили до поры

Нужда да тяжкая кручина

Тебя, как травушку жары;

Поникла голова, что колос,

И поседел твой русый волос;

Одна незлобная душа

Осталась в rape хороша.

И ты, красавица, с работой

Сидишь в раздумье под окном;

Одной привычною заботой

Всю жизнь вы заняты вдвоем...

Глядишь на улицу тоскливо,

Румянец на лице поблек,

И спицы движутся лениво,

Лениво вяжется чулок.

О чем тоска? откуда скука?

Коса, что черная смола,

Как белый воск, рука бела...

Душа болит? неволя-мука?..

Что делать! подожди, пока

Прогонит ветер облака.

"Ох, Саша! полно сокрушаться!

Вот ты закашляешь опять...

Промолвила старушка мать.

Ну, в сад пошла бы прогуляться,

Вишь, вечер чудо!"

– "Все равно!

И тут не дурно: вот в окно

Свет божий виден – и довольно!"

– "Глядеть-то на тебя мне больно!

Бледна, вот точно полотно..."

И мать качала головою

И с Саши не сводила глаз.

"Поди ты! сокрушает нас

Старик! над дочерью родною

Смеется... Чем бы не жених

Столяр-сосед? Умен и тих.

Три раза сваха приходила,

Уж как ведь старика просила!

Один ответ: на днях приди...

Подумать надо... погоди...

Ты вот что, Саша: попытайся,

С отцом сама поговори,

Чуть будет весел".

– "Дожидайся!

Я думаю, в ногах умри,

Откажет..."

Мать не отвечала,

Поникнув грустно головой.

?Чуть будет весел... Боже мой!

3" что же я-то потеряла

Веселье? Ведь к чужим придешь,

Там свет иной, там отдохнешь;

А при отце язык и руки

Всё связано! когда со скуки

В окно глядишь, и тут запрет!

Уж и глазам-то воли нет!"

– "Все осуждать его не надо.

Известно – стар, кругом нуждах

На рынке хлопоты всегда,

Вот и берет его досада.

Он ничего... ведь он не зол:

На час вспылит, и гнев прошел",

– "Я так... я разве осуждаю?

И день – печаль, и ночь – тоска,

Тут поневоле с языка

Сорвется слово".

– "Знаю, знаю!

Как быть? Живи, как бог велел...

Знатьх положен таков предел".

Заря погасла. Месяц всходит,

На стекла бледный свет наводит;

За лес свалились облака;

В тумане город и река;

Не шевельнет листом осина;

Лишь где-то колесо гремит

Да соловей в саду свистит.

Молчат и Саша, и Арина,

Их спицы бедные одна

Не умолкают в тишине.

Как хорошо лицо больное

Старушки сгорбленной! Оно,

Как изваяние живое,

Все месяцем освещено.

В руках на миг уснули спицы,

Глаза на дочь устремлены,

И неподвижные ресницы

Слезой докучной смочены.

Сверкает небо огоньками,

Не видно тучки в синеве,

А у старушки облачками

Проходят думы в голове:

"Без деток грусть, с детьми не радость!

Сынок в земле давно лежит,

Осталась дочь одна под старость

И эту горе иссушит.

Ну что ей делать, если свахе

Старик откажет? Как тут быть?

Я чаю, легче бы на плахе

Бедняжке голову сложить!

И без того уж ей не сладко:

Работа, скука, нищета...

Всю жизнь свою, моя касатка,

Что в клетке птица, заперта.

Когда и выйти доведется,

Домой придет – печальней дом...

Глядишь, на грех старик напьется,

О-ох, беда мне с стариком!

Ну, та ль она была сызмала?

Бывало, пела и плясала,

На месте часу не сидит,

Вот, словно колокольчик звонкий,

Веселый смех и голос тонкий

В саду иль в горенке звенит!

Бывало, чуть с постельки встанет,

Посмотришь – куколки достанет,

Толкует с ними: "Ты вот так

Сиди, ты глупая девчонка...

Вот и братишка твой дурак,

Вам надо няню..." И ручонкой

Начнет их эдак тормошить...

Возьмет подаст им на бумажках

Водицы в желудевых чашках.

"Ну вот, мол, чай, извольте пить!"

Уймися, говорю, вострушка.

Отец прикрикнет: "Посеку!"

Бедняжка сядет в уголку,

Наморщит лобик, как старушка,

И хмурится. Отец с двора

Опять потешная игра".

И мать работу положила,

Печной заслон впотьмах открыла,

Достала щепкой уголек

И стала дуть. Вдруг огонек

Блеснул – и снова замирает.

Вот щепка вспыхнула едва,

Из мрака смутно выступает

Старушки бледной голова.

3

Уж стол накрыт, и скудный ужин

Готов. Покой старушке нужен,

Заснуть бы время, – мужа ждет;

Скрипит крылечко, – он идет.

Сюртук до пят, в плечах просторен,

Картуз в пыли, ни рыж, ни черен,

Спокоен строгий, хитрый взгляд,

Густые брови вниз висят,

Угрюмо супясь. Лоб широкий

Изрыт морщинами глубоко,

И темен волос, но седа

Подстриженная борода.

"Устал, Лукич? – жена спросила,

Легко ль, чуть свет ушел с двора!

Садись-ко ужинать: пора!"

– "Не каплет сверху... заспешила!

Ответил муж. – Успеешь, друг!

И, сняв поношенный сюртук,

На гвоздь повесил осторожно,

Рубашки ворот распустил,

Лицо и руки освежил

Водою. – Ну, теперь вот можно

За щи приняться".

– "Вишь, родной!

Старушка молвила. – Не спится!

Всю ноченьку провеселится,

Поди, как свищет!"

– "Кто такой?"

Ответил муж скороговоркой,

Ломая хлеб с сухою коркой.

"Соловьюшек у нас в саду".

– "Сыт, стало. Коли б знал нужду,

Не пел бы. Мне вот не поется,

Как хлеб-ат потом достается...

Ты, Саша, ужинала, что ль?"

– "Мы ждали вас".

– "Подай мне соль".

Дочь подала.

"За ужин села,

Так ешь! ты что невесела?"

– "Я ничего".

– "Гм... дурь нашла!

Так, так!"

Старушка поглядела

На Сашу. Саша поняла

И ложку нехотя взяла.

"Ох, эта девичья кручина!

Отец, нахмурясь, продолжал

И мокрой ложкой постучал

Об стол. – Все блажь! Подбавь, Арина,

Мне каши... да, все блажь одна!

Я знаю, отчего она,

Смотри!"

– "Опять не угодила!

За смех – упрек, за грусть – упрек...

Ну, грустно, – что ж тут за порок?

Что за беда?"

– "Заговорила!

Язык прикусишь! берегись!

Вишь ты!.." И жилы напряглись

На лбу отца. Гроза сбиралась.

Но Саша знала старика,

Словам дать волю удержалась,

И пронеслися облака

Без грома.

Чашка опустела.

Лукич усы свои утер

И, помолившись, кинул взор

На Сашин хлеб. "Ломтя не съела...

Сердита, значит... Прибирай!

Есть квас-то на ночь?"

– "Есть немного".

– "Ну, принеси. Сейчас ступай!"

– "Куда ж идти? Теиерь nopsora

Не сыщешь в погребе: не день..."

– "Ну-ну! пошевельнуться лень!"

Дочь вышла. На лице Арины

Слегка разгладились морщины.

Старик, мол, трезв... Иль он любви

Не знает к детищу родному?

Скажу про Сашу... не чужому...

Что ж! Господа благослови!

И подле мужа робко села.

"Лукич!"

– "Ну, что там?"

– "Я хотела...

Того... с тобой поговорать...

Не станешь ты меня бранить?.."

– "За что?"

– "Начать-то я не смею".

– "Ну" ладно, ладно! говори".

– "Вишь, мы вот стары, я болею,

Совсем свалюсь, того смотри,

Обрадуй ты меня под старость

Отдай ты дочь за столяра!"

– "Обрадуй... что же тут за радость?

Вот ты, к примеру, и стара,

А дура!., стало, есть причина,

Зачем я медлю... Эх, Арина!

Пора бы, кажется, умнеть!"

– "Как мне на Сашу-то глядеть?

Она час от часу худеет.

Ведь я ей мать!"

– "Повеселеет!

Ты знаешь, девичья слеза

Что утром на траве роса:

Пригреет солнце – и пропала".

– "Пуеть я отрады не ведала,

Хоть ей-то, дочери, добра

Ты пожелай!"

– "В постель пора!

Оставь, пока не рассердился!"

Старушка в спальню побрела.

Там перед образом светился

Огонь. В углу кровать била

Без полога. Подушек тени

Как будто спали на стене.

Арина стала на колени,

И долго, в чуткой тишине,

Перед иконою святою

Слеза катилась за слезою.

Меж тем Лукич окно открыл

И трубку медленно курил;

Сквозь дым глаза его без цели

На кудри яблоней глядели.

"Ну, завтра ярмарка. Авось

На хлеб добуду. Плохо стало!

Ходьбы и хлопотни немало,

А прибыли от них – хоть брось!

Другим, к примеру, удается:

Казна валится, точно клад;

Ты, право, грошу был бы рад,

Так нет! Где тонко, тут и рвется.

Порой что в дом и попадет,

Нужда метлою подметет.

Вот дочь невеста... все забота!

И сватают, да нет расчета:

Сосед наш честен, всем хорош,

Да голь большая – вот причина!

Что честь-то? коли нет алтына,

Далеко с нею не уйдешь.

Без денег честь – плохая доля!

Согнешься нехотя кольцом

Перед зажиточным плутом:

Нужда – тяжелая неволя!

Мне дочь и жаль! я человек,

Отец, к примеру... да не век

Мне мыкать горе. Я не молод,

"Лукич – кулак!" – кричит весь город.

Кулак... Душа-то не сосед,

Сплутуешь, коли хлеба нет.

Будь зять богатый, будь помога,

Не выйди я из-за порога,

На месте дай бог мне пропасть,

Коли подумаю украсть!

А есть жених, наверно знаю...

Богат, не должен никому,

И Саша нравится ему.

Давно я сваху поджидаю".

Так думал он. А ветерок

Его волос едва касался,

И в трубке красный огонек

Под серым пеплом раздувался.

Порой катилася звезда,

По небу искры рассыпала

И гасла. Ночь благоухала,

И белых облаков гряда

Плыла на север. Жадно пили

Росу поникшие листы

И звуки смутные ловили.

При свете месяца кусты,

Бросая трепетные тени,

Казалось, в царство сновидений

Перенеслись. Меж их ветвей

В потемках щелкал соловей.

Быть может, с детства взятый в руки

Разумной матерью, отцом,

Лукич избег бы жалкой муки

Как ныне, не был кулаком.

Велик, кто взрос среди порока,

Невежества и нищеты

И остается без упрека

Жрецом добра и правоты;

Кто видит горе, знает голод,

Усталый, чахнет за трудом

И, крепкой волей вечно молод,

Всегда идет прямым путем!

Но пусть, как мученик сквозь пламень,

Прошел ты, полный чистоты,

Остановись, поднявши камень

На жертву зла и нищеты!

Корою грубою закрытый,

Быть может, в грязной нищете

Добра зародыш неразвитый

Горит, как свечка в темноте!

4

Быть может, жертве заблужденья

Доступны редкие мгновенья,

Когда казнит она свой век

И плачет, сердце надрывая,

Как плакал перед дверью рая

Впервые падший человек!

Еще ребенком, не стесненный

В привычках жизни обыденной,

Лукич безделье полюбил.

Своим Карпушкой занят был

Торгаш, отец его, не много,

Хоть и твердил сынишке строго:

"А вот, господь даст, доживем,

Мы поглядим, каким добром

Воздашь отцу за попеченье.

Тут можно человеком быть:

Сызмала началось ученье

Псалтырь и все... тут можно жить!

Я и читать вот не учился,

Да вышел в люди: сыт, обут..."

И под хмельком всегда бранился:

"Ты, дескать, баловень1 ты плут1.."

И сына за вихор поймает,

Так, ни за что... Ну вот, мол, знай!

Дерет, дерет – до слез таскает

И молвит: "Ну, ступай, играй!"

А мать свое хозяйство знала,

В печи дрова со счетом жгла,

Горшки да чашки берегла.

И ей заботы было мало,

Когда зимой, по целым дням,

Забросив книжку и указку,

Сынок катался по горам.

Раздолье!.. Легкие салазки

Со скрипом по снегу летят,

На них бубенчики звенят.

"Как смел ты утром не являться?"

Ему учитель говорил.

"У нас молебен в доме был,

Мне батюшка велел остаться".

– "Ты до обеда где ходил?

Кричал отец.

Час целый ждали".

– "Учитель не нускал домой:

Зады сидели повторяли..."

Бывало, летнею порой

Тайком залезет в сад чужой,

Румяных яблок наворует,

Тащйт их к матери. "Где взял?"

– "А это мне Сенютка дал,

Вот ешь!" – И мать его целует:

Поди, мол, родила сынка,

Не съест без матери куска!

Порой грачей в гнезде поймает:

"Эй, Сенька, у меня грачи!

Давай менять на калачи!"

– "Не надо!" – Сенька отвечает.

"Ну, и не надо... вот им! вот!"

И головы грачам свернет,

Парнишку больно оттаскает

И прибежит домой, ревет.

"О чем ты?" – мать в испуге спросит.

"Да вот Сенютка, – сын голосит,

Моих грачей закинул в ров

И надавал мне тумаков".

Карпушка на поги поднялся

И все без дела оставался,

Покамест вздумалось отцу

В науку мудрую к купцу

Его отдать. Тут все расчеты

Торговых плутней извороты

Он изучил и кошелек

Казной хозяйскою, как мог,

Наполнил. Годы шли. Скончался

Его отец; угасла мать.

Невесту долго ли сыскать?

И сын женился. Распрощался

С купцом; заторговал мукой;

И как по маслу год-другой

Все шло. Но вдруг за пень задело:

Тут неудача, там сплошал...

Спустил, как воду, капитал

И запил: горе одолело!

Искать местечка – стыд большой;

Искать решился – отказали.

А ремеслу не обучали;

Подумал – и махнул рукой:

"Тьфу, черт возьми, да что за горе!

Пойду на рынок поутру,

Так вот и деньги! Рынок – море1

Там рыба есть, умей ловить!

Достанет как-нибудь прожить!"

И с той поры, лет тридцать сряду,

Он всякой дрянью промышлял,

И Лукича весь город знал

По разным плутням, по наряду,

По вечной худобе сапог

И по загару смуглых щек.

5

Флаг поднят. Ярмарка открыта.

Народом площадь вся покрыта.

На море пестрое голов

Громада белая домов

Глядит стеклянными очами;

Недвижная, затоплена

Вся солнца золотом она.

Люд божий движется волнами...

И кички с острыми углами,

Подолы красные рубах,

На черных шляпах позументы

И ветром в девичьих косах

Едва колеблемые ленты

Вся деревенская краса

Вот так и мечется в глаза!

Из лавок, хитрая приманка,

Высматривают кушаки,

И разноцветные платки,

И разноцветная серпянка.

Тут груды чашек и горшков,

Корчаг, бочонков, кувшинов;

Там – лыки, ведра и ушаты,

Лотки, подойники, лопаты,

Колеса... "Где? Какая дрянь?

Ты вот на ступицу-то глянь!"

Торгаш плечистый повторяет

И бойко колесом вертит.

А парень крендель доедает,

"Сложи полтину, – говорит,

Возьму и дегтю, вот мазницы..."

"Нет, врешь! отдай за рукавицы!

Ты гаманок-то свой не прячь!"

Кричит налево бородач.

Здесь давка: спорят с мужиками

За клячу пегую купцы,

И Лазаря поют слепцы,

Сбирая медными грошами

Дань с сострадательных зевак.

Набит битком толпой гуляк

Приют разгула и кручины

Под кровлею из парусины.

"Ох, православные! я пьян!"

В бумажном колпаке и в блестках,

Кривляясь с бубном на подмостках,

Народ дурачит шарлатан

И корчит рожу... "Как обман!

Повертывая головою,

Цыган проносится с божбою.

Коню не двадцать лет, а пять.

Жены, детей мне не видать!"

Веселый говор, крик торговли,

Писк дудок, песни мужичков

И ранний звон колоколов

Все в гул слилось. Меж тем оглобли

Приподнялись поверх возов,

Как лес без веток и листов.

Лукич на ярмарке с рассвета;

Успел уж выпить, закусить,

Купить два старых пистолета

И с барышом кому-то сбыть.

Теперь он с бабою хлопочет,

Руками уперся в бока,

Лицо горит, чуть не соскочит

Картуз с затылка, – речь бойка.

"Ты вот что, умная молодка,

По сторонам-то не смотри,

Твой холст, к примеру, не находка...

Почем аршин-то? – говори".

– "По гривне, я тебе сказала;

Вон и другие так берут".

– "Не ври! куда ты указала!

Там по три гроша отдают!"

– "И, що ты! аль я одурела!

Поди-ко цену объявил!

Купец четыре мне сулил,

Да я отдать не захотела...

Вон он стоит..."

– "Ха-ха! ну так1;

Отдай! и ты не догадалась!

Эх, дура! с кулаком связалась!

Ведь он обмеряет! кулак!

А я на совесть покупаю...

Эй, голова! почем пенька?"

Остановивши мужика,

Он закричал.

"Спасибо! знаю!.."

"Должно, наш брат учил тебя!"

Лукич подумал про себя

И снова с бабою заспорил,

Голубушкою называл,

Раз десять к черту посылал

И напоследок урезонил.

Из-под полы аршин достал,

Раз!., раз!., и смерена холстина.

"Гляди вот: двадцать три аршина".

– "Охма! тут двадцать семь как раз!"

– "Что, у тебя иль нету глаз?

Аршин казенный, понимаешь!

Вот на... не видишь, два клейма!"

– "Да как же так!"

– "Не доверяешь?"

– "Я дома мерила сама".

– "Тьфу! провались ты! я сумею

Без краденой холстины жить!

Глаза, что ль, ею мне накрыть?

Так я, к примеру, крест имею!"

И кошелек он развязал,

На гривну бабу обсчитал

И торопливо отвернулся:

Прощай, мел! верно!., недосуг!

Пошел было в толпу – и вдруг

С помещиком в очках столкнулся.

"Мое почтенье, Клим Кузьмич!

Не купите ли, сударь, бричку?

Отличный сорт!"

– "Ба, ба! Лукич!

Ты не забыл свою привычку

Прислуживаешь, братец, всем?"

– "Что делать! сами посудите,

Я тоже хлеб, к примеру, ем...

А бричка дешева-с! купите!"

– "Нет, я на бричку не купец.

Не попадется ль жеребец?

Вот не найду никак, мученье!

А нужен к пристяжным под шерсть

Караковый".

– "Есть, сударь, есть!

Рысак! А бег – мое почтенье!"

И он прищелкнул языком:

Да-с! одолжу, мол, рысаком!

"Ты плут естественный, я знаю;

Смотри, Лукич! не обмани!"

– "Ну вот-с, помилуйте! ни-ни!

Я вас с другими не сравняю.

Тут... Вам Скобеев незнаком?"

– "Нисколько".

– "Он, сударь, кругом

В долгах: весь в карты проигрался,

Теперь рысак один остался...

Ну конь! Глазами, ваша честь,

Вот так, к примеру, хочет съесть!

Черт знает, просто загляденье!"

– "Да правда ль?"

– "Недалёко дом,

Коли угодно, завернем,

Посмотрим".

– "Сделай одолженье!

А помнит, ли, купил ты мне

Собаку как-то по весне?"

– "Плохонька разве?"

– "Околела,

Не взял бы черт зндет чего!"

– "Охотиться не захотела...

Поможем, сударь, ничего!..

Ах! тут вот есть у офицера

Собака... кличку-то забыл,

Вчера денщик и говорил...

Ну и животное, к примеру:

Брось в воду гривенник – найдет!

Вот вам купить бы".

– "Рад душою!

Но для чего ж он продает?"

– "Что делать станете с нуждою!

Наследство дядя обещал,

А при смерти не завещал,

Есть нечего... семья большая..."

– "А, вот что!" – барин отвечал

И, гибкой тросточкой играя,

Поглядывал по сторонам

И напевал: "тири-та-рам..."

6

"Вот-с, двухэтажный, с мезонином..."

Лукич помещику сказал

И дом Скобеева, аршином

Махнув направо, показал.

"Эй, кучер! соня!"

Кучер плотный,

Бессмысленно разинув рот,

Дремал на камне у ворот.

"Иль ночь-то не спал, беззаботный?"

Лукич у кучера спросил.

Тот вздрогнул и глаза открыл,

Достал тавлинку из кармана

И сильно в ноздри потянул.

"Где барин?"

– "Ась? А... чхи! Татьяна

Мне говорила... чхи!.. пьет чай".

– "Потише рот-то разевай!

Вишь, зачихал. Эх ты, приятель!

На рысака вот покупатель..."

– "Ну, что же, стало, показать?"

– "Ведь не заочно покупать".

– "А барин?"

– "Выводи, он знает".

И кучер скрылся. "Клим Кузьмич!

Сказал вполголоса Лукич.

Сноровка делу не мешает

Ему на водку надо дать..."

– "Ну, дураку-то!"

– "Как узнать!

Бывает, и дурак годится.

Он, рыжий черт, не постыдится

И господину понаврет,

Что наш-де конь нам не подходит

И корм-де впрок ему нейдет.

Ей-богу-с! Этот хамский род

Господ частенько за нос водит!"

Помещик смехом отвечал

И два четвертака достал.

Лукич в конюшню торопливо

Вошел и молвил: "Живо! живо!"

В карман свой деньги опустил

И кнут у кучера спросил.

"Вон на стене... не тут... правее.

Статья-то, слышь, не подойдет:

Ведь конь с запалом – заревет".

"Ты не крути, держи умнее.

А ну-ка, дорогой рысак,

Подставь бока... Вот так! Вот так!

Прр! Прр! На двор его скорее!.."

И бедный конь через порог

Вдруг сделал бешеный скачок,

Глазами дико покосился

И начал землю рыть ногой.

Лукич, смеясь, посторонился,

Вишь, дескать, бойкий стал какой!

Помещик подошел. Рукою

Коня по шее потрепал

И с лоском гривою густою

Полюбовался. Холку взял,

Поправил набок. Осторожно

Ощупал ноги, мышки, грудь

И молвил: "Надобно взглянуть

На зубы". – "Оченно возможно",

Кудрявый кучер отвечал

И зубы рысаку разжал.

"Э! Конь-то молодой! три года...

Лишь стал окраины ронять...

А ну, нельзя ли пробежать?

Стой, стой! Да, недурна порода!"

"А бег-то, бег-то, Клим Кузьмич!

А шея! – говорил Лукич.

Позвольте-с, вот и сам хозяин".

Хозяин был румяный барин,

С усами, с трубкою в руке,

В фуражке, в черном сюртуке,

Со знаком службы беспорочной,

Обрит отлично, сложен прочно,

Взгляд строг, навыкате глаза

И под гребенку волоса.

"Скобеев, сударь. Честь имею...

А вы-с? коли спросить я смею..."

Он покупателю сказал.

"Долбин, помещик. Я узнал,

Что рысака вы продаете..."

– "Так точно".

– "Дорого ль возьмете?"

– "Позвольте в дом вас попросить".

– "Зачем же? можно тут решить".

– "Четыреста. Коню три года".

– "Я видел. А чьего завода?"

– "Орловой".

– "Дорого-с. Не дам.

А вот за триста – по рукам".

– "Я не торгаш, предупреждаю.

Три с половиною дают,

Прийти хотели – и придут".

– "Все врет! – Лукич подумал. – Знаю..."

И молвил: "Я и приводил".

– "Ну, ну!" – Скобеев перебил.

– "Я не обидел вас словами;

Что ж! наше дело сторона.

Не дорогая, мол, цена,

Я вот что..." – и старик руками

Развел.

Хозяин был упрям,

И плохо подвигалась сделка.

"Ударьте, сударь, по рукам!

Лукич, как бес, шептал украдкой

Помещику. – Ведь дело гадко!

Скобеев спятится рот-вот...

Кончайте! сотня не расчет!"