Текст книги "Агент зарубежного центра"

Автор книги: Иван Папуловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

14

В сердце эстонца Финляндия занимала особое место: родственный народ, очень близок язык, много общего в исторических судьбах, в традициях и обычаях. Калью – не исключение. Несмотря на тяжелый груз тайных задач, возложенных на него в этой туристской поездке, он с большим интересом присматривался ко всему, что показывали, прислушивался к красочным рассказам этой симпатичной, похожей на школьницу, маленькой студентки-гида в больших, с толстыми стеклами очках. Правда, в новом дворце «Финляндия», где недавно состоялось подписание Заключительного акта совещания по европейской безопасности, гидом была другая женщина.

– Мы, финны, гордимся тем, что именно в нашей столице произошло такое историческое событие, – говорила она советским туристам и смотрела на них с подчеркнутой симпатией – ведь они из Эстонии! – Мы гордимся тем, что главный документ совещания носит название «Хельсинкский»: «Хельсинкский пакт», «Хельсинкские договоренности». Открыт путь к всеобщему миру…

В Лахти туристская группа осмотрела трамплин, где соревновались олимпийцы, посетила финскую баню, устроенную на берегу озера Водяное (!), постояла в центре города перед изваянием Лесоруба. И все весело посмеялись, когда местный гид рассказала им об истории установления побратимских связей Лахти с украинским городом Запорожье – еще в 1953 году.

– Мы просили советских представителей породнить нас с городом, где много деревообработчиков, столяров. Нам назвали Запорожье. Только оказалось, что там живут не столяры, а сталевары, но дружба с запорожцами уже стала такой крепкой, приятной и заняла такое место в жизни лахтинцев, что мы решили ее продолжать. И вот уже более двадцати лет. Ездим друг к другу в гости…

После обеда Калью немного отдохнул в своем номере (сосед-журналист сразу ушел по магазинам), потом сделал зарядку, принял холодный душ, оделся, вышел из гостиницы. Погода была пасмурной, навевала какую-то неизъяснимую тоску. «Да что это я загрустил?» – подумал он и мысленно заставил себя встряхнуться. К месту встречи пошел пешком.

Евгений (или как его там в действительности зовут?) уже ждал его у дверей телеграфа. Остановили проходившее мимо такси. Мужчина на плохом немецком языке стал объяснять маршрут поездки шоферу, тот молча кивнул и повез совсем не туда. «Подстроили?» – с тревогой подумал Калью, но Евгений достал план Хельсинки, показал, куда надо ехать. Водитель опять молча, невозмутимо кивнул, и вскоре они подъехали к отелю «Хелка».

В знакомый номер Калью поднялся уже вполне спокойным, но был, что называется, начеку.

Хозяин номера откупорил бутылку «Кока-колы», предложил гостю. Калью с удовольствием выпил бокал освежающего напитка, сел в кресло.

– Я проанализировал наш вчерашний разговор, – заговорил мужчина. – Вам надо остаться жить там, где вы живете: мы не сможем возместить расходы на ваш переезд. Тем более – ведь плаваете. Во-вторых, в Эстонии действовать очень трудно…

Эти слова он произнес с большим огорчением, неудовольствием, и Калью мысленно улыбнулся.

Далее энтээсовец стал развивать мысль о том, что прибалтийские народы заняли очень плохую позицию и ждут, что в один прекрасный момент кто-то вернет им довоенные границы (Калью подумал: «У Литвы отберут Вильнюс и Клайпеду?»), а от русских потребуют возвращения в Россию… В своем довольно продолжительном монологе Евгений утверждал, что в программе «солидаристов» есть конкретное положение о малых народах, но оно осуществимо только после победы над Советами. А сейчас Калью будет вынужден действовать в одиночку, так как вербовка связана с большим риском. Одному, конечно, трудно, но помните, что сейчас в СССР много новых групп, которые ищут связи с нами – с НТС, а мы – с ними. Позднее объединим и одиночек в свои группы, из маленьких создадим большие. Тогда и Калью почувствует, что может смелее вовлекать в борьбу новых людей по программе «солидаристов».

– А пока я дам тебе клише (Евгений перешел на доверительное «ты»), текст которого не устареет. Распространяй – в больших городах и в маленьких местечках.

Мужчина достал из шкафа портфель, извлек из него конверт с клише, объяснил, как им пользоваться.

– Краска обычная штемпельная. Это не потребует больших затрат, а если понадобятся деньги, то напиши нам так: «Было бы хорошо, если бы ты смог мне вернуть долг». Чтоб во фразе было слово «долг».

Евгений то нервно ходил по номеру, то усаживался напротив Калью, несколько раз дотронулся рукой до его колена, зачем-то менял одни очки на другие, при электрическом свете лицо его стало бесцветным, нижняя челюсть еще более выдавалась вперед и тогда обнажались кривые, неровные зубы.

Он доказывал, что у живущих в СССР нет полного представления о происходящем в стране, это лучше видно издалека, например, им – «солидаристам». В Таллинне ведь не знают, что в Москве продавали гнилой картофель, происходят забастовки из-за нехватки мяса, один вагоновожатый наехал трамваем на милиционера – суд признал его виновным, но по требованию народа он был освобожден… Примитивные листовки распространяют в разных городах школьники – они видят недовольство родителей существующими порядками. На многих ответственных постах сидят «дубы» с партийными билетами…

Евгений вошел в раж. Калью терпеливо слушал его горячую речь, потом все-таки сказал:

– Все это не облегчит мою работу..

– Облегчит! Именно сейчас создалась благоприятная обстановка!

– Ну, как же я подойду к первому встречному, недовольному гнилым картофелем в магазине, и предложу ему включиться в работу «солидаристов»? А недостатки вскрываются и ликвидируются – это каждый знает, об этом и в газетах пишут.

Мужчина опять сменил очки, сел напротив Калью. Сказал убежденно:

– Из хозяйственных затруднений надо делать политическое недовольство. Углублять его.

– Да, но в России сейчас такими методами уже не борются. Да и в Эстонии…

Собеседник перебил его:

– В 1917 году революция началась из-за нехватки хлеба…

– Но тогда было оружие, а сейчас откуда?

Евгений согласился, что, конечно, сейчас время другое, но мы все-таки можем многого добиться, только приходится надеяться на самих себя, на суровый дух солидаризма. Если б не мешали всякие разговоры о сосуществовании, вроде этого… Хельсинкского пакта…

Калью посмотрел на часы, твердо сказал:

– В восемнадцать двадцать пять я должен вернуться в гостиницу.

Евгений осекся, вздохнул с сожалением: он уезжает, больше поговорить не удастся. Еще раз, зажигаясь, посоветовал продолжать борьбу и переписку с центром НТС, прохождение которой вполне надежно. А Прийт пусть будет всегда готов принять курьера с литературой…

– Наших людей в стране работает много, вы не одиноки! – К этой мысли он возвращался не раз и вчера и сегодня, явно пытаясь убедить эстонского моряка в массовости представляемого им движения. Идеи солидаризма дадут хорошие всходы!

Он передал Калью шесть антисоветских брошюр, отпечатанных в издательстве «Посев» в серии «Библиотека солидариста», несколько клише для изготовления антисоветских листовок. Одна из этих листовок, набранная на четырех страницах размером в полтетрадного листа, шла за подписью:

«Группа Народно-трудового союза российских солидаристов»…

Евгений проводил Калью до выхода из отеля, на прощанье помахал рукой…

15

Вглядываясь в приближающийся берег Таллинна, Калью вспоминал своего хельсинкского собеседника из «Хелки», думал – откуда такие берутся? Лет около шестидесяти, мог быть отпрыском какого-нибудь дворянского рода, увезенным из России маленьким мальчиком. Похоже, что всерьез верит в грядущую победу над советским строем и в возвращение на родину. Или делает вид, что верит?

Калью еще не знал, что его тайные встречи в парке и у отеля «Хелка» запечатлены на фотопленку и сняты кинокамерой, что он помог собрать существенный документальный материал о методах работы «солидаристов», что Родина отметит его подвиг боевым орденом…

Нет, он сейчас думал о том, что Эстер сегодня ждет его в Таллинне – остановилась у гостеприимных Пихтов. Но встречать не должна, так они договорились. Завтра навестят детей-студентов…

Да, впервые Калью Рыым спускался по трапу лайнера в качестве туриста. Сейчас через таможню пройдут, наверное, все – кроме него. Хотя он должен еще при свидетелях изобразить искреннее возмущение тем, что таможенники так пристально обследуют его личные вещи…

Молодой сержант кавказской наружности, чернявый и черноглазый, молча и очень ловко вскрыл второе дно его изящного, желтой кожи чемодана и громко присвистнул:

– Ого! Лейтенант!

Тут же к ним подошел лейтенант. Взглянул в чемодан наметанным глазом, сказал:

– Придется задержаться, гражданин!

Сзади на Калью с любопытством напирали другие туристы. Но свою группу Калью умышленно пропустил вперед, хотя никто из ее членов не знал о нем ничего, кроме того, что он собирался кое-что купить для жены и детей…

О заторе в таможне услышали журналисты – не те, что были в одной туристской группе с Калью, а другие, оказавшиеся в порту.

И Калью сказал:

– Я хочу сделать заявление.

– Да? – насмешливо прищурился молоденький лейтенант.

– Пусть сделает, – сказал полковник Миллер, появившийся как из-под земли.

Калью так обрадовался его появлению, что чуть не забыл о заявлении, которое только что собирался сделать. Но быстро собрался с духом. Голос его обрел четкость, даже бодрость.

– Эти вещи я получил в хельсинкской гостинице «Хелка» от специально приехавшего для встречи со мной представителя антисоветского центра Народно-трудового союза российских «солидаристов», расположенного в западногерманском городе Франкфурт-на-Майне. С 1963 года я являюсь представителем НТС в Эстонии, избран заочно членом руководящего круга НТС… Книги, брошюры, листовки и клише для печатания листовок я получил вчера от представителя НТС для развертывания антисоветской деятельности. Но я не собирался ее «разворачивать»…

* * *

– Все сделал правильно, – сказал полковник Миллер в присутствии своих заместителей и майора Мялка, специально приехавшего в Таллинн. И с чувством пожал Калью Рыыму руку.

А через некоторое время в одной из популярных центральных газет появился большой очерк с разоблачениями деятельности Народно-трудового союза. Весть об атом была подхвачена многими зарубежными газетами и журналами, прозвучала в передачах телевидения и радио многих стран. При этом некоторые репортеры не удержались от выражения откровенного сочувствия «взятому чекистами с поличным» Калью Рыыму.

Откликнулся и энтээсовский листок «Посев»:

«…Захватив членов НТС, КГБ и советская пропаганда пытаются их представить чуть ли не «советскими патриотами», либо «раскаявшимися и пришедшими с повинной». Цель этого приема ясна: создавать впечатление, что стремление НТС привлекать людей в организацию – безуспешно…»

– А то – успешно? – усмехнулся Калью, уютно развалившись в кресле в гостиной квартиры Яана Пихта.

Сюда должна была подойти Эстер с Таанелем и Сигне. У Пихтов намечался праздничный ужин.

Яан заказал южноэстонский городок, где отец Калью Рыыма ждал вести о возвращении сына из его первой туристской поездки в другую страну. Разговор дали сразу, слышимость была отличной.

– Калью… – с трогательной заботой спрашивал отец: – ты для Эстер нашел в Хельсинки что-нибудь оригинальное?

– Нашел, нашел, отец! – громко отозвался сын. – Кое-что очень даже оригинальное. Приедем домой – увидишь!

– Ну, хорошо, хорошо, сынок, молодец…

А жена Яана, услышав звонок в передней, уже впускала в квартиру Эстер, сына и дочь Рыымов…

ТАЙНЫЕ ИГРЫ ЧЕРЕЗ МОРЕ

1

Взяв на борт шведского лоцмана, эстонский сухогруз четыре часа пробирался через шхеры к Свободной гавани Стокгольмского морского порта. Вечерело, над морем стлался туман, в прибрежных водах многочисленных островов кричали чайки. Все было знакомо, привычно – рейсы из Таллинна в Стокгольм повторялись по строго заведенному графику каждую неделю. Но этот рейс для начальника судовой радиостанции Вольдемара Хольма должен стать особым, и он не без волнения вглядывался в приближавшийся причал, в подступившие к нему складские помещения, различил даже синюю будку грузчиков, стоявшую несколько особняком. Из этой синей будки завтра утром он позвонит человеку, который давно и очень хотел бы с ним встретиться…

За полтора десятка лет работы в Эстонском морском пароходстве Волли много раз бывал в шведской столице, как-то незаметно, само собой завелось у него знакомство с некоторыми портовыми рабочими. Среди докеров встречал и земляков – эмигрантов из Эстонии. С одним из них он, можно сказать, подружился. Долговязый, с длинными руками, тот мужчина вел себя простецки, разговоры затевал о делах житейских, откровенно радовался каждой встрече с моряком.

Волли часто задумывался над судьбами людей, оторванных от родины. Знал, что в Швеции проживает немало потомков «старых» эмигрантов, покинувших Эстонию еще в период между двумя мировыми войнами, а из «новых» – большинство бежали в сорок четвертом от наступавшей Красной Армии. Одни спешили тогда уйти из страха перед возмездием за сотрудничество с фашистскими оккупантами и совершенные преступления, другие поверили геббелевской пропаганде о том, что Советы накажут, сошлют в Сибирь всех, кто оставался на занятой врагом территории, а третьи вспоминали высылку тысяч эстонских семей за неделю до начала войны…

В общем, эмигрантов из Эстонии собралось на шведской земле достаточно, чтобы иметь свои организации, открыть в Стокгольме Эстонский дом, издавать газеты.

Вольдемар Хольм за годы морских странствий по зарубежью научился отличать бывших фашистских пособников от честных людей. Те говорливы, нахальны, ехидны, готовы высмеять все советское по поводу и без повода. Правда, в таких случаях и Волли не лез за словом в карман – и иногда напускал такого туману, что иной «земляк» терялся в догадках, на чьей стороне этот широкоплечий моряк с могучим торсом, крупной головой и мягкими русыми волосами, зачесанными направо над большим открытым лбом. Светло-синие глубокие глаза его смотрят на всех с любопытством, в разговоре проявляет прямоту и независимость, не подстраивается под собеседника. Это сразу заметил долговязый докер-земляк, но прошло не менее года, пока он решился высказаться отрицательно о своей бывшей родине, закабаленной коммунистами, пожалеть «бедных несчастных эстонцев», вынужденных гнуть спину на русских.

Вольдемар понял, что разубеждать долговязого бесполезно. И, пожалуй, впервые смолчал, поняв, с кем имеет дело. Ведь он и раньше в разных странах повидал немало всяких «доброжелателей», интересовавшихся его настроением, пытавшихся прощупать на прочность. В Бремене, Антверпене, Лондоне подбирали к нему ключики радетели за свободу эстонцев, лезли в душу, даже предлагали остаться в «свободном мире», да вынуждены были отстать, встретив насмешливый взгляд эстонского моряка. Но долговязый не отставал, а Вольдемар долго не отзывался на его откровенные притязания на дружбу и «деловое» сотрудничество. Впрочем, и не дал обычного резкого отпора. Что-то остановило его. Любопытство – как пойдет разговор дальше? Ведь долговязый как-то проговорился, что оставаться в Эстонии при красных он не мог – намекал на определенные свои «заслуги». Теперь он раскрылся окончательно, и моряку стало действительно интересно, что он скажет или что предложит ему дальше.

Но тот разговор закончился скромной просьбой взять в Эстонию письмо долговязого его старым друзьям.

– Могу, конечно, бросить в почтовый ящик, но ты довезешь быстрее. Советская почта, сам знаешь, работает не на мировом уровне…

Что верно – то верно. Письма из-за рубежа или в другие страны из Советского Союза идут так долго, что это уже давно стало предметом злых шуток.

– Письмо лирическое, не бойся! И можешь прочесть – не запечатано! – с обезоруживающей улыбкой сказал «земляк».

– Ладно, возьму!

Через неделю, появившись снова в Стокгольме, Хольм сказал долговязому, что его просьбу выполнил – бросил письмо в ящик на Таллинском почтамте.

– Спасибо, друг.

Стояли возле синей будки. Судно Хольма разгружалось, две группы членов экипажа ушли в город. Над гаванью собирались тяжелые октябрьские тучи, с моря тянуло прохладой.

– Знаешь, Волли, – сказал вдруг «земляк». – Я рассказывал про тебя одному человеку. Скажу тебе, это действительно большой человек. В сорок четвертом на лодке ушел из Эстонии, а сейчас – важная персона. Заправлял в ПЭШе, – знаешь, что это такое? Представительство эстонцев в Швеции. А потом организовал такое дело, что стоит сейчас выше ПЭШа, выше Национального совета и всех комитетов, потому что оказывает конкретную помощь борцам за свободу Эстонии, а не занимается пустопорожней болтовней. В общем, этот человек хочет познакомиться с тобой, моряк. Очень хочет.

Волли отвернулся, будто разглядывая, что там делается на его судне. Лихорадочно соображал, что ответить. А потом глянул в маленькие глазки долговязого:

– А зачем я ему? – сказал беспечно. – Он важная персона, я – скромный моряк со скромным валютным доходом…

– Волли, он очень желает с тобой встретиться, – настойчиво повторил собеседник и как-то смешно взмахнул своей длинной рукой. – Давай, в следующий заход…

– Хорошо, я подумаю, – сказал моряк не очень определенно.

– Конечно, подумай, – согласился долговязый. – И запомни: этот человек, который хочет с тобой встретиться, больше всех нас думает о нашей бедной маленькой родине.

Хольм хорошо понял, куда его тянут. Сомнений не оставалось. Но надо было решить, как поступить дальше.

Даже сыновья и дочь заметили, что из последнего рейса в Швецию их отец вернулся более озабоченным, замкнутым.

«Что делать? – подумал он. – Рассказать жене? Перепугается, будет волноваться. Нет, пусть живет спокойно, не надо валить на нее лишний груз забот. Жаль, не дожила до этих дней мама – вот с кем можно было бы посоветоваться!..»

Свою необыкновенную маму, Лейду Хольм, Вольдемар вспоминал довольно часто. Нетипично, как сказали бы литераторы и социологи, сложилась судьба этой женщины. Отец ее, а значит – дед Вольдемара и его брата, Виллем Ольм, был человеком неспокойным, чутким к любой несправедливости. И уже в годы первой русской революции пришел к большевикам. «Удостоился» особого внимания царских властей – в 1908 году его как организатора уездной ярвамааской партийной ячейки выслали в Финляндию. Дочь Лейда родилась в 1910 году там, в Гельсингфорсе. Через три года вернулся в Таллинн, а в переломном семнадцатом вместе с семьей уехал в революционный Петроград, служил и даже жил в Смольном и погиб под Нарвой в бою с кайзеровским войском.

Бабушка с детьми вернулась на родину, но не прижилась в буржуазной Эстонии – не нашлось для нее подходящего дела, и в 1923 году с немалыми трудностями и оравой маленьких детей, оставшихся от красного эстонского стрелка Виллема Ольма, она окончательно переселилась в Советскую Россию – в Питер. Правда, болезни еще в раннем детстве скосили многих братьев и сестер Лейды Хольм, в тридцатых годах один ее брат погиб в Испании, второй – в годы Великой Отечественной, а трое пали жертвами сталинских репрессий – как «враги народа». Лейда была определена в Эстонский интернациональный детский дом и никогда не верила в то, что ее братья предали святые для них и для нее идеалы социализма, считала, что произошло роковое стечение неясных ей обстоятельств, какая-то кошмарная несправедливость. И в искрением патриотическом порыве пошла на войну, заставшую ее в белорусском городе Барановичах – была медсестрой, партизанила.

После освобождения восточных районов Белоруссии ее выдвинули на партийную работу, а в сорок четвертом как эстонку по национальности направили в распоряжение ЦК Компартии Эстонии, была парторгом волости, а потом обосновалась Лейда Хольм в славном городке Вильянди, где была избрана на немалый пост секретаря уездного комитета партии.

Возникли, было, трудности с языком – все-таки подзабыла за долгие годы жизни в Ленинграде, на Сахалине и в Белоруссии, но это был язык ее матери и отца, себя она всегда считала эстонкой, гордилась этим, и через год владела эстонским в совершенстве.

Она успевала многое – их хлопотливая, прямолинейная и категоричная мама: вести большую общественную работу и рассказывать подрастающим сыновьям о красном деде и бабушке, фотография которых с перегибом посередине сохранилась у Волли по сей день. Дед Виллем сидит на стуле, положив большие трудовые руки на колени, под носом – усики, взгляд прямой – в фотообъектив, а молодая и красивая их будущая бабушка стоит рядом в длинном темном платье, левую руку положила на спинку дедова стула, глаза тоже смотрят в объектив, маленькие губки плотно сжаты, свидетельствуя о волевом характере этой женщины…

В молодости мама тоже походила на бабушку, только прическа другая…

Запомнилось Вольдемару Хольму, родившемуся в 1947 году, как после какого-то собрания мать усадила их на военный грузовик, и они поехали лесной дорогой. Вдруг сидевший рядом с мальчиком солдат резко нагнул его голову вниз и нагнулся сам – по кабине прошлась автоматная очередь. Стреляли из ближайшей рощи…

Потом узнал Волли, что после печально известного восьмого пленума ЦК Компартии Эстонии в апреле 1950 года сталинское руководство выразило недоверие высшим руководителям молодой Советской республики, во всех смертных грехах был обвинен тогдашний первый секретарь ЦК Николай Каротамм – от поощрения националистически настроенных деятелей эстонской науки и культуры до извращения в сталинском понимании принципов колхозного строительства, попустительства кулакам. Лейду Хольм тогда тоже сместили с должности секретаря укома партии под предлогом отправки на учебу в Таллинн. А после учебы в республиканской партийной школе стала она председателем колхоза. Эпизод с обстрелом их машины был первым покушением на его мать и произошел уже после новой «передвижки» принципиальной, неуступчивой женщины – семья в который раз меняла место жительства.

Она до самой кончины, в 1975 году, оставалась такой – принципиальной, боевитой, бескомпромиссной, даже будучи уже в скромных должностях на Маардуском химкомбинате, расположенном в десяти километрах от эстонской столицы. Последние годы заведовала базой отдыха на прилегающем к Таллиннскому заливу полуэкзотическом лесистом острове Аэгна. Даже квартиру Лейда Хольм получила за полтора года до кончины…

Шестой год уже нет ее в живых. Но Волли четко представил – заведи он с мамой разговор о деле, в которое втягивают его эстонские эмигранты в Швеции, она бы не замедлила с ответом. Он будто наяву увидел взгляд маминых глаз, услышал ее голос:

– И ты, сынок, не знаешь, как поступить? Внук члена партии с 1906 года, сын бывшего партийного работника?

Нет, Волли знал, что надо делать. Знал!

Эстонский сухогруз не спешно приближался к причалу Свободной гавани в Стокгольме. Вольдемар смотрел на приближающийся берег. Он был спокоен, не позволял нервам разыграться.