Текст книги "Кто помогал Гитлеру. Из воспоминаний советского посла"
Автор книги: Иван Майский
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
17 мая Астахов опять посетил уже известного нам Шнурре и вел с ним переговоры о статусе советского торгпредства в Праге. Затем Шнурре в своем отчете пишет:
«Во время разговора, который далее последовал, Астахов опять подробно коснулся развития германо-советских отношений».
Из формулировки Шнурре неясно, кто был инициатором разговора на данную тему, но, если им был Астахов, то, даже по записи Шнурре, все, что он по этому поводу сказал, было проникнуто большим недоверием к Германии Астахов выразил удовлетворение в связи с известной сдержанностью в отношении СССР, проявленной германской прессой за предшествующие недели, но тут же прибавил, что «Советы пока еще не могут решить, не является ли такая сдержанность временным перерывом, преследующим тактические цели» [70]70
I b id. 5
[Закрыть]. Астахов указывал на пример итало-советских отношений, как прообраз того, что возможно и в отношениях между СССР и Германией.
Во всех разговорах советских представителей в Берлине с германскими дипломатами не было решительно ничего такого, что выходило бы за рамки естественной повседневной заботы об улучшении отношений между двумя странами, находящимися в состоянии большой напряженности Никаких признаков какого-либо злокозненного «заговора» против Англии и Франции в них нельзя открыть даже под микроскопом.
20 мая произошло гораздо более важное событие: в этот день германский посол в Москве Шуленбург посетил наркома иностранных дел СССР и сделал попытку возобновить прерванные в феврале германо-советские торговые переговоры. Это было явным авансом, который Германия делала по адресу СССР. Что же он получил в ответ? Советский нарком не только не выразил по этому поводу каких-либо восторгов, но, напротив, довольно резко заявил, что вся история предшествующих переговоров между двумя странами по вопросам торговли производит на Советское правительство впечатление несерьезной игры со стороны Германии, игры, имеющей, очевидно, какие-то политические цели. Отсюда нарком делал тот естественный вывод, что, прежде чем возобновлять эти переговоры, следует создать для них необходимую «политическую базу», то есть ул5у1чшить политические отношения между обеими странами[71]71
См. «NSR», р. 6.
[Закрыть].
Донесение Шуленбурга об этом разговоре подействовало очень обескураживающе на Берлин, и 21 мая статс-секретарь Вейцзекер телеграфирует германскому послу в Москве:
Такова подлинная картина германо-советских отношений в мае 1939 года, как это явствует даже из тенденциозно подобранных документов германского министерства иностранных дел по заказу наших недругов в США. А Даладье осмеливается голословно утверждать, будто бы СССР «с мая вел двойные переговоры: одни – с Францией, другие – с Германией».
Однако тройные переговоры сильно беспокоили гитлеровскую Германию, и «молчаливого сидения» хватило ненадолго. 27 мая Вейцзекер пишет Шуленбургу: «Мы здесь (т. е. в Берлине. —И.М.) того мнения, что англорусскую комбинацию будет нелегко предупредить» [73]73
Ibid, p. 9.
[Закрыть], а 30 мая по специальному указанию Гитлера он приглашает к себе Астахова и, заявив, что статус советского торг-представа в Праге затрагивает большие принципиальные проблемы, ставит перед ним во весь рост вопрос о политических отношениях между Германией и СССР. Вейцзекер развивает при этом такую концепцию: в Берлине не любят коммунизм и покончили с ним внутри страны, в Берлине не ожидают, что в Москве любят национал-социализм, однако идеологические различия не должны мешать поддержанию между обеими странами нормальных деловых отношений.
Это был новый германский аванс по адресу СССР, но Астахов реагировал на него очень осторожно. Из записи Вейцзекера видно, что он напомнил своему собеседнику о недоверии к гитлеровской Германии, укоренившемся в Москве, но, конечно, согласился со взглядом Вейцзекера, что, несмотря на идеологические различия, обе страны вполне могут нормализовать свои отношения. Таково ведь было одно из основных положений советской внешней политики вообще.
Еще важнее было то, что Москва никак не реагировала на новый акт германской дипломатической оффензивы. В течение июня между Германией и СССР шли очень оживленные переговоры по торговым делам, но к концу месяца они прекратились ввиду невозможности урегулировать имеющиеся между сторонами разногласия. СССР признавал немецкую позицию недостаточно благоприятной для себя.
Несмотря на эту неудачу, несмотря на то, что Советское правительство промолчало в ответ на беседу Вейцзекера с Астаховым 30 мая, Шуленбург 28 июня посетил советского наркома иностранных дел и вновь от имени своего правительства официально заявил, что Германия желает нормализации отношений между обеими странами. Шуленбург при этом указал на ряд фактов (заключение Германией пактов о ненападении с прибалтийскими странами, изменение тона германской печати в отношении СССР и т. д.), которые, по его мнению, свидетельствовали о готовности Берлина пойти навстречу Советскому Союзу.
Это шло по линии советских желаний и означало благоприятный для нас сдвиг в германской политике, однако советский нарком и тут не проявил никаких особых восторгов, а, судя по собственной записи Шуленбурга, спокойно ответил, что он принимает слова Шуленбурга «с удовлетворением и считает необходимым подчеркнуть, что внешняя политика СССР в соответствии с заявлениями его руководителей стремится поддерживать добрые отношения со всеми странами и что это относится также к Германии, разумеется при условии взаимности»[74]74
64 «NSR», pp. 26—27
[Закрыть].
Затем проходит целый месяц, злосчастный месяц июль, когда англичане и французы упорно саботировали единство пакта и военной конвенции, но цитируемый сборник не дает ни одного документа, свидетельствующего о прогрессирующем сближении между СССР и Германией в политической области. Несмотря на этот саботаж, несмотря на возрастающие сомнения Советского правительства в возможности заключить тройственный пакт, оно твердо продолжает переговоры с Англией и Францией, воздерживаясь от каких-либо авансов в сторону Германии.
Совсем иначе ведет себя Берлин. Тройные переговоры, и в частности соглашение о посылке английской и французской военных миссий в Москву, вызывают все возрастающую тревогу в кругах гитлеровского правительства. Оно лихорадочно обсуждает и пытается пустить в ход различные меры, способные, по его мнению, сорвать или по крайней мере оттянуть подписание тройственного пакта. Во второй половине июля возобновляются прерванные тремя неделями раньше торговые переговоры между Германией и СССР, и на этот раз немецкая сторона охотно идет навстречу советским пожеланиям.
26 июля уже известный нам Шнурре, по прямому указанию свыше, устраивает в Берлине обед для Астахова и советского торгпреда в Германии Бабарина. На этом обеде Шнурре усердно доказывает, что между Германией и СССР вполне возможны хорошие отношения, и даже конкретно намечает последовательные стадии их улучшения. Шнурре утверждает далее, что Германия готова пойти на далеко идущее соглашение с СССР по всем проблемам «от Балтийского моря до Черного».
Что же отвечают на это советские гости Шнурре? Цитирую собственную запись Шнурре
«Астахов, полностью поддерживаемый Бабариным, находил намеченный (Шнурре – И.М.) путь к сближению с Германией соответствующим жизненным интересам обеих стран. Однако он подчеркивал, что темп развития при этом, вероятно, должен быть очень медленный и постепенный. Национал-социалистская внешняя политика угрожает Советскому Союзу. Астахов упомянул «Ан – тикоминтерновский пакт», наши отношения с Японией, Мюнхен и полученную нами там свободу рук в Восточ – ной Европе. Политические последствия всего этого неизбежно обращаются против СССР. Москве нелегко поверить, что политика Германии в отношении Советского Союза приняла другой курс. Изменение в ее настроениях может произойти только постепенно» [75]75
«NSR», pp. 33–36,
[Закрыть].
Как видим, советские представители в Берлине с большой осторожностью относятся к речам нацистской сирены и уж во всяком случае в своих высказываниях не выходят за рамки вполне законного стремления – содействовать улучшению отношений между двумя странами.
А вот любопытная оценка общей позиции Советского правительства в отношении германских авансов, которую находим в телеграмме Вейцзекера Шуленбургу от 29 июля:
«Было бы важно выяснить, находят ли в Москве отклик заявления, сделанные Астахову и Бабарину (на обеде 28 июля. —И.М.). Если у вас будет случай вновь поговорить с Молотовым, прошу вас позондировать его в этом отношении… И если окажется, что Молотов отбросит свою сдержанность, которую он до сих пор проявлял, то вы можете сделать дальнейший шаг вперед (подчеркнуто мной. —И.М.)» [76]76
I b i d., p. 36.
[Закрыть].
Итак, по мнению германской стороны, Советское правительство в течение апреля – июля не откликалось на акты немецкой дипломатической оффензивы.
Неделю спустя со стороны Германии делается новый и очень важный шаг в сторону СССР. 3 августа, как раз в те дни, когда английская и французская военные миссии неторопливо собирались ехать в Москву, Риббентроп приглашает к себе Астахова и делает весьма важное заявление. Тот факт, что «сам» министр иностранных дел принимает у себя «поверенного в делах», на дипломатическом языке означает крайнюю срочность и важность этого демарша. Риббентроп заявляет, что возможна радикальная перестройка германо-советских отношений на базе двух основных условий: а) невмешательства во внутренние дела друг друга и б) отказа (СССР.—И.М.) от политики, направленной против германских интересов. Риббентроп заверяет Астахова в добром расположении германского правительства к «Москве» и при этом прибавляет, что если бы «Москва» пошла навстречу германскому правительству, то «не было бы проблемы от Балтийского моря до Черного, которая не могла бы быть урегулирована между ними».
Астахов, даже по записи Риббентропа, остается очень осторожен в своих ответах, никак не ангажируется и только заявляет, что, «как он думает, Советское правительство хочет проводить политику взаимопонимания с Германией». Это, конечно, не стоит в каком-либо противоречии с возможностью заключения тройственного пакта.
Сообщив о своем разговоре с Астаховым Шуленбургу, Риббентроп для сведения самого посла прибавляет:
«Поверенный в делах, который казался заинтересованным, несколько раз пытался свести разговор к более конкретным вопросам, но я дал ему понять, что буду готов стать более конкретным лишь в том случае, если Советское правительство официально заявит о том, что оно принципиально признает желательность нового характера отношений Если Астахов получит инструкции в этом духе, мы, со своей стороны, будем заинтересованы в скорейшем заключении окончательного соглашения».
На следующий день, 4 августа, Шуленбург, по предписанию Риббентропа, излагает советскому наркому иностранных дел все то, что накануне Риббентроп сказал Астахову. Как же советский нарком реагирует на слова германского посла?
Шуленбург сообщает в Берлин, что нарком заявил о положительном отношении Советского правительства к заключению экономического соглашения между обеими странами, высказал мнение, что пресса обеих сторон должна воздерживаться от выступлений, способных обострить отношения между ними, и признал желательность постепенного восстановления контактов по культурной линии. Далее Шуленбург пишет:
«Переходя к вопросу о политических отношениях, нарком сказал, что Советское правительство также желает нормализации и улучшения взаимных отношений. Н,е его вина, что отношения испортились Причину ухудшения он (нарком – И. М) видит прежде всего в заключении «Антикоминтерновского пакта» и во всем том, что в связи с этим говорилось и делалось».
Шуленбург затронул вопрос о Польше Он сказал, что Германия стремится урегулировать свои разногласия с Польшей мирным путем. Однако, если ее вынудят действовать иначе, она будет учитывать советские интересы Нарком ответил, что мирное урегулирование между Польшей и Германией прежде всего зависит от Германии. Как видно из дальнейшей записи Шуленбурга, этот ответ ему очень не понравился.
Германский посол не преминул коснуться тройных переговоров, на что советский нарком ответил, что они имеют в виду чисто оборонительные цели.
Комментируя вышеприведенный разговор, Шуленбург пишет в Берлин, что, судя по всему, «Советское правительство сейчас более склонно к улучшению советско-германских отношений, однако застарелое недоверие к Германии остается очень сильным»[77]77
«NSR», рр. 40—41
[Закрыть].
Как видим, на протяжении весны и лета 1939 года Советское правительство соблюдало полную лояльность в отношении своих западных партнеров по переговорам. Не было никаких тайных сговоров с Германией, направленных против них. Не было с советской стороны никаких попыток за спиной Англии и Франции вступить в блок с Берлином и «предать» Лондон и Париж. Не было ничего хотя бы отдаленно напоминающего разговоры Хораса Вилсона с Вольтатом. Германо-советские отношения вплоть до августа носили характер обычных дипломатических отношений, окрашенных притом не в слишком «дружественные» цвета. И разговоры между представителями обоих правительств были обычными разговорами, какие ежедневно ведутся министрами и послами по различным текущим вопросам во всех концах земли. Об этом с несомненностью свидетельствуют те самые документы, которые собрали наши недруги в США для вящего опорочивания Советского правительства[78]78
Вот любопытное свидетельство отсутствия каких-либо нелояльных действий Советского правительства, исходящее из мало дружественных ему источников Американский посол в Париже Уильям Буллит в своем донесении 28 июня 1939 г. о беседе с французским премьером Даладье, между прочим, пишет:
«Даладье сказал, что он, конечно, не доверяет русским заявлениям (о лояльности в отношении англичан и французов – И.М.), однако до сих пор ни французские, ни британские посольства, ни разведка не могли получить какую-либо информацию, указывающую на то, что русские ведут переговоры с Германией» («Foreign Relations of the United States. 1939», vol I, Wash, 1956, p. 278) Ларчик открывался просто таких переговоров действительно не было Как согласовать эти заявления Даладье с выше цитированными (см. стр. 167) утверждениями того же Даладье, будто бы СССР «с мая 1939 года сговаривался» с Германией за спиной у Франции? Видимо, не только гоголевская унтер-офицерская вдова, но и премьер-министр Франции может сам себя высечь.
[Закрыть].
Только в августе, когда тройные переговоры благодаря англо-французскому саботажу зашли окончательно в тупик, когда полностью исчезла надежда на заключение эффективного пакта взаимопомощи между СССР, Англией и Францией, Советское правительство-вынуждено было произвести общее изменение своей политики – вещь вполне естественная и законная, если правительство находит, что не зависящие от его воли обстоятельства заставляют его сделать это. Таким образом, весной и летом 1939 года не было никакой двойной игры Советского правительства, в чем его обвиняют зарубежные недруги, а было ясное, твердое и вполне лояльное в отношении Англии и Франции стремление заключить с ними тройственный пакт против агрессоров. Если этого в конце концов не удалось достигнуть, то вина ложится во всяком случае не на СССР.
Однако даже и теперь Советское правительство не хотело сразу сжигать мосты. 3 августа Германия (именно Германия, а не Советский Союз) официально сделала Советскому правительству далеко идущие предложения, о радикальной перестройке отношений между обеими странами. Эта перестройка должна была сначала их нормализовать, а потом постепенно привести к тому, что на дипломатическом языке называется «дружбой». Такая перспектива вполне соответствовала миролюбивым стремлениям Советского правительства, и ее осуществление могло значительно укрепить безопасность Советской страны. Но «Москва» и тут не поддалась на соблазны, которые перед ней рисовал Берлин. «Москва» продолжала думать о тройственном пакте и хотела сделать еще одно, последнее, усилие для реализации оптимального варианта борьбы с агрессией. Вопреки всем и всяческим сомнениям, порожденным предшествующей историей тройных переговоров, «Москва» все еще не теряла надежды, что, может быть, правительства Англии и Франции, хотя бы за пять минут до катастрофы, одумаются и станут на правильный путь.
Поэтому «Москва» ждала еще десять дней. Берлину тем временем не терпелось, и он старался как-либо подхлестнуть ход событий. Неделю спустя после разговора Риббентропа с Астаховым, 10 августа, Шнурре в беседе с Астаховым настаивает на скорейшем уточнении позиции СССР в отношении сделанных ему немецкой стороной предложений.
Но «Москва» и здесь продолжает воздерживаться от принятия окончательного решения, как делала это все время после беседы Риббентропа с Астаховым 3 августа. «Москва» ждала, пока английская и французская военные миссии плыли на товаро-пассажирском пароходе от Лондона до Ленинграда. Она ждала, пока шли первые совещания с военными миссиями в советской столице, но, когда в ходе этих совещаний встал вопрос о пропуске советских войск через территории Польши и Румынии (центральный вопрос всего военного соглашения), когда выяснилось, что ни у английской и французской военных миссий, ни у английского и французского правительств нет ответа на этот вопрос, когда на посланные по данному поводу телеграммы Лондон и Париж реагируют лишь длительным молчанием, – советское долготерпение пришло к концу. Стало совершенно ясно, что Чемберлен и Даладье неисправимы и что с ними никакой коллективной безопасности для миролюбивых держав не создашь.
Наилучший метод борьбы с фашистской агрессией исключительно по вине Чемберлена и Даладье провалился. Настал момент, когда надо было переходить к единственно еще оставшемуся выходу.
Положение Советского правительства входе тройных переговоров можно было уподобить положению человека, которого все выше захлестывает морской прилив: вот вода дошла ему до колен, вот она дошла до пояса, потом до груди, потом до шеи… Еще мгновение, и вода скроет голову, если человек не сделает какого-либо быстрого, решительного скачка, который вынесет его на скалу, недоступную для прибоя.
В самом деле, опасность второй мировой войны придвигалась все ближе: в марте – апреле она только намечалась, в мае – июне она стала принимать более конкретные очертания, в июле ее грозное дыхание начало отравлять всю атмосферу Европы, а в середине августа никто уже больше не сомневался, что спустя немного дней заговорят пушки и бомбы будут падать с самолетов.
Ждать больше было нельзя. Только теперь, в середине августа, Советское правительство вынуждено было окончательно решить, что же делать. Стоявшая раньше перед ним дилемма превратилась в горькую необходимость заключить соглашение с Германией. Пятимесячный саботаж тройных переговоров правительствами Англии и Франции, при поддержке США, не оставлял для СССР иного выхода.
14 августа Шнурре телеграфировал Шуленбургу, что его посетил Астахов и сообщил о готовности Советского правительства к «дискуссии по отдельным группам вопросов» в области германо-советских отношений Советское правительство предлагало вести переговоры в Москве.
В тот же день, 14 августа, сразу после сообщения Астахова, Риббентроп отправил Шуленбургу срочную директиву посетить советского наркома иностранных дел и от имени германского правительства заявить, что «нет противоречия интересов между Германией и СССР», что «отсутствуют всякие причины для агрессивного отношения одной стороны к другой» и что, по мнению германского правительства, «нет вопроса между Балтийским морем и Черным, который не мог бы быть разрешен к полному удовлетворению обеих стран»; Риббентроп подчеркивал возможность расширения германо-советских экономических отношений во всех направлениях. Риббентроп заявлял также, что «в целях скорейшего урегулирования германо-советских отношений он сам готов приехать в Москву, но при условии, что будет принят Сталиным»[79]79
I b i d., pp. 50—52
[Закрыть].
Итак, германское правительство еще раз проявило инициативу и сделало уже вполне официально решительный шаг. 15 августа Шуленбург выполнил полученное из Берлина поручение. Советский нарком, как передавал германский посол в Берлин, «приветствовал германские намерения по улучшению отношений с Советским Союзом», но высказал мнение, что визит Риббентропа в Москву «требует надлежащей подготовки», а также поинтересовался, согласно ли германское правительство заключить с СССР пакт о ненападении, подписать сов: местную с СССР гарантию прибалтийских государств и повлиять на Японию в целях улучшения советско-японских отношений.
На следующий день, 16 августа, Риббентроп в телеграмме Шуленбургу просил его срочно передать советскому наркому, что Германия согласна заключить с СССР пакт о ненападении, гарантировать вместе с СССР прибалтийские государства и оказать влияние на Японию в смысле улучшения японо-советских отношений. Одновременно он настойчиво повторял о необходимости его приезда в Москву и сообщал, что готов предпринять такое путешествие в «любое время после пятницы, 18 августа».
18 августа Шуленбург довел все это до сведения Советского правительства и одновременно получил от последнего ответ на германские предложения 14 августа. Что же представлял собой этот ответ?
Он носил строго деловой характер, перечислял причины, которые до сих пор заставляли Советское правительство относиться подозрительно к намерениям Германии и принимать меры к укреплению обороны СССР, а также участвовать в создании объединенного фронта против агрессии.
В ответе Советского правительства далее говорилось, что, если германское правительство искренне намеревается улучшить свои политические отношения с СССР, Советское правительство может лишь приветствовать такое изменение и, со своей стороны, готово изменить советскую политику в направлении серьезного улучшения отношений с Германией.
Ответ заявлял, что считает улучшение советско-германских отношений вполне возможным, ибо принцип мирного сосуществования бок о бок различных политических систем представляет давно установившийся принцип внешней политики СССР.
Переходя, наконец, к области практических мероприятий, ответ предлагал прежде всего заключить торгово-финансовое соглашение, а затем через короткий промежуток времени подписать пакт о ненападении. Что касается приезда в Москву германского министра иностранных дел, то ответ заявлял, что Советское правительство приветствует его, как свидетельство серьезности намерений германского правительства, но полагает, что такой приезд требует хорошей предварительной подготовки и что он должен быть осуществлен с минимумом публичного шума и газетной сенсации.
Как видим, Советское правительство, вынужденное Чемберленом и Даладье к изменению своего внешнеполитического курса, подходило к неизбежному повороту спокойно, трезво, хладнокровно, без всякой излишней поспешности. Напротив, германское правительство крайне нервничало и торопилось. В телеграмме Шуленбургу от 18 августа Риббентроп давал своему послу такие указания:
«На этот раз ведите разговор (с советским наркомом иностранных дел.—И.М.)… решительно настаивая… на срочнейшей реализации моей поездки (в Москву.—И.М.) и в соответственной форме отводя какие-либо новые возражения со стороны русских».
Шуленбург исполнил приказ своего министра, но 19 августа должен был сообщить Риббентропу, что Советское правительство соглашается на приезд Риббентропа лишь через неделю после опубликования сообщения о подписании торгово-финансового соглашения.
Теперь Германия пустила в ход свое самое тяжелое орудие. 20 августа Гитлер обратился с посланием к Сталину Он сообщал в нем, что накануне подписано торгово-финансовое соглашение[80]80
19 августа в Берлине было подписано торгово-кредитное соглашение между СССР и Германией, предусматривавшее предоставление Германией СССР кредита в размере 200 млн. германских марок сроком на семь лет из 5 % годовых. Закупка германских товаров в счет этого кредита была рассчитана на два года. СССР в тот же срок должен был поставить Германии товаров на сумму в 180 млн. марок («Известия», 21 августа 1939 г.). Как видим, объем соглашения был довольно скромный и не шел ни в какое сравнение с теми суммами (500—1000 млн. ф. ст), которые фигурировали в качестве возможного займа при переговорах в Лондоне Вольтата с Хадсоном и Хорасом Вилсоном.
[Закрыть], и настойчиво просит принять Риббентропа в Москве не позже 22–23 августа[81]81
См. «NSR», pp. 66–67.
[Закрыть].
Для Советского правительства настал час важного решения. До сих пор происходил лишь обмен мнениями между Москвой и Берлином, взаимный зондаж, ознакомление с настроениями друг друга, теперь на очередь встал вопрос о заключении самого пакта о ненападении. Приходилось еще раз оценить ситуацию, сложившуюся в области тройных переговоров. Здесь все было по-прежнему очень мрачно. 16 августа К. Е. Ворошилов в ответ на предложение генерала Думенка приступить к составлению проекта военной конвенции категорически заявил:
«…Еще не наступил момент для редактирования какого-либо документа. Мы не разрешили кардинального, вопроса для советской стороны, а именно – вопроса о пропуске вооруженных сил Советского Союза на территорию Польши и Румынии для совместных действий вооруженных сил договаривающихся сторон против общего противника»[82]82
«Переговоры военных миссий СССР, Англии и Франции в Москве в августе 1939 г.», «Международная жизнь», 1959 г., № 3, стр 148.
[Закрыть].
Запрос военных миссий в Лондон и Париж относительно пропуска советских войск через Польшу и Румынию был сделан 14 августа. Наступило 21 августа. Прошло семь дней, а от британского и французского правительств не было никакого ответа. В лихорадочной атмосфере момента это длительное молчание само по себе уже было ответом. Одновременно из Варшавы доходили самые обескураживающие сведения: «правительство полковников» ни за что не хотело разрешить проход советских войск через свою территорию.
В такой обстановке Советскому правительству не оставалось ничего больше, как сделать последний, решительный шаг.
В тот самый день, 21 августа, когда было констатировано, что Лондон и Париж уже целую неделю не отвечают на запрос военных миссий о пропуске советских войск через Польшу и Румынию и когда вследствие этого К. Е. Ворошилов сделал предложение о перерыве заседаний военных миссий, И. В. Сталин дал ответ на послание Гитлера: он выражал надежду, что германо-советский пакт о ненападении явится поворотом к лучшему в политических отношениях между обеими странами, и соглашался на приезд Риббентропа в Москву 23 августа.
Как свидетельствуют документы, опубликованные британским правительством после войны, этот шаг Советского правительства был более чем обоснован, ибо из названных документов вытекает, что Лондон даже и не собирался давать ответ на запрос своей военной миссии о пропуске советских войск через Польшу и Румынию. Саботаж переговоров о тройственном пакте даже на этой стадии продолжался.
В назначенный день Риббентроп в сопровождении соответствующей свиты прилетел в Москву В столице СССР он имел две встречи со Сталиным. К концу того же дня СССР и Германией был подписан пакт о ненападении на десять лет. В силу он вступал немедленно по подписании, хотя в дальнейшем предусматривалась его ратификация. Содержание пакта мало отличалось от аналогичных пактов, которые СССР заключал в предшествующие годы со многими другими державами. Это была традиционная политика Советского Союза, стремившегося проводить на практике ленинский принцип мирного сосуществования. Обе стороны обязывались воздерживаться от всякой агрессии друг против друга (ст. 1), разрешать возникающие между ними споры только мирными средствами (ст. 5), не участвовать в каких-либо враждебных другой стороне группировках (ст. 4) и не поддерживать третью державу, если одна из сторон окажется объектом военных действий со стороны этой третьей державы (ст. 2). Статья 3 предусматривала, что Германия и СССР «останутся в будущем в контакте друг с другом для консультации, чтобы информировать друг друга о вопросах, затрагивающих их общие интересы»[83]83
«Известия», 24 августа 1939 г.
[Закрыть].
Обращаю внимание на подчеркнутые мной слова «консультация» и «информировать». Они, как и все вообще содержание пакта, с несомненностью свидетельствуют, что документ, подписанный 23 августа 1939 г., был только пактом о ненападении. Он ни в какой мере не был чем-то вроде военного союза между двумя странами, как это неоднократно старались изобразить западные политики и журналисты; он не обязывал СССР оказывать какую-либо помощь Германии. Подписывая пакт, Советское правительство не предавалось никаким иллюзиям и полагало, что рано или поздно Гитлер нарушит содержащиеся в пакте обязательства, однако оно считало, что пакт даст СССР известную отсрочку, которая откроет перед ним возможность лучше подготовиться к будущей войне. Как известно, эта отсрочка обеспечила Советской стране еще почти два года мира.
Но Советскому правительству удалось добиться не только отсрочки. Оно получило также от германского правительства заверение, что военные действия не будут переноситься в Прибалтику. В той ситуации, которая создалась вследствие саботажа, с одной стороны, Чемберлена и Даладье, а с другой – «правительства полковников» в Варшаве, Советское правительство было не в состоянии оказать помощь Польше, столь категорически отвергнутую «полковниками». Единственно, что еще можно было сделать, это спасти от германского нашествия Западную Украину и Западную Белоруссию. Так советское правительство и поступило.
В конечном итоге СССР получал от соглашения с Германией следующие плюсы.
Во-первых, была предотвращена возможность создания единого капиталистического фронта против Советской страны; более того, были созданы предпосылки для образования впоследствии антигитлеровской коалиции, о чем западные державы в тот момент и не помышляли.
Единственное, о чем помышляли тогда Чемберлен и Даладье, это во что бы то ни стало толкнуть гитлеровскую Германию на войну с Советским Союзом.
Пакт о ненападении сделал невозможным развязать вторую мировую войну нападением на Советский Союз.
Заключение пакта означало полный крах этой позорной мюнхенской стратегии.
Этот факт несомненно сыграл важную роль в судьбах Советской страны, больше того, в судьбах всего человечества.
Во-вторых, благодаря договору с Германией отпадала угроза нападения на СССР со стороны Японии, союзника Германии по антисоветскому блоку. Не будь пакта о ненападении с Германией, Советский Союз мог оказаться в трудном положении, когда ему пришлось бы вести войну на два фронта, так как в тот момент нападение Германии на СССР с запада означало бы нападение Японии с востока. Именно в августе 1939 года бои у реки Халхин-Гол достигли наивысшего напряжения и правительство Хиранума упорно отказывалось мирно урегулировать конфликт. Напротив, оно стягивало войска к советской границе, ожидая выступления Германии. Едва, однако, германо-советский пакт о ненападении был подписан (23 августа), правительство Хиранума пало (28 августа), а пришедшее ему на смену правительство Абэ поспешило согласиться на мирное урегулирование военного конфликта. Таким образом, немедленным следствием подписания договора с Германией была ликвидация разгоравшегося военного костра на дальневосточных границах СССР.
Конечно, Советскому правительству приходилось учитывать, что его соглашение с Германией может быть использовано (и действительно было использовано) для раздувания антисоветских чувств в «демократических странах»; что в зарубежном мире найдутся люди, даже не враждебные СССР, которые не поймут правильно его действий (так оно на самом деле и случилось). И все-таки, взвесив все плюсы и минусы, Советское правительство пришло к выводу, что плюсы, безусловно, перевешивают минусы. В результате соглашение с Германией было заключено. То был единственный выход, навязанный нам глупо преступной политикой Чемберлена и Даладье.
Есть еще одно обвинение, которое любят выдвигать против СССР его недруги за рубежом: «Соглашением с Германией, – говорят они, – вы развязали вторую мировую войну». Жалкие и слепые клеветники! Как видно из всего предыдущего изложения, действительная ответственность за развязывание второй мировой войны лежит, с одной стороны, на Гитлере, а с другой – на Чемберлене и Даладье (я беру эти имена как символические). Да, да, тяжелая ответственность за все бедствия, которые принесла вторая мировая война, ложится на те политические группировки, которые во второй половине 30-х годов стояли у власти в Англии и Франции; на те группировки, которые в близоруком классовом ослеплении проводили политику «умиротворения» агрессоров и надеялись на развязывание взаимоистребительной войны между Германией и СССР. Именно эти группировки ставили Советской стране капкан, в который, однако, они сами попались, ибо первый удар гитлеровской агрессии во второй мировой войне обрушился не на Москву, а на Лондон и Париж. Так получилось потому, что советская дипломатия оказалась умнее англо-французской.
