Текст книги "Русская Вандея"

Автор книги: Иван Калинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Больше всего об едином командовании хлопотали англичане. Свои неограниченные средства для борьбы, по вполне понятным причинам, они хотели ссудить под ответственность одной власти, а не нескольких. Притом, как люди практичные, они понимали, что пока на юге России существует разъединение, военное и политическое, успеха не будет.

Поняв невозможность объединить в руках Деникина и его правительства политическую власть, англичане настаивали на объединении командования.

В ноябре, когда Донской фронт еще держался, Краснов всячески осложнял эти переговоры. Так, он соглашался предоставить в распоряжение будущего общего командования всего лишь бригаду пехоты и дивизию конницы, т. е. не свыше 1/5 всех своих сил, под тем предлогом, что остальные силы нужны дня охраны порядка в области. Владыка Дона, видя печальный опыт кубанских самостийников, не хотел оставаться без войска, отлично зная, что в чьих руках вооруженная сила, тот и властвует.

Добровольческие представители на это предложение атамана заявили, что оно противоречит принципам военного искусства и представляет серьезный тормоз для единого фронта. Но Краснов не хотел позволить Доброволии загребать жар руками казачества, которое он сорганизовал.

В ноябре вопрос об едином командовании так и не сдвинулся с мертвой точки.

– Если бы Добровольческая армия, – говорил Краснов кубанской делегации, – в настоящее время двигалась на север, на Москву, и боролась бок-о-бок с Донской армией, тогда бы, конечно, вопрос об едином верховном командовании возник немедленно. При настоящих же условиях, к сожалению, нет оснований предполагать, что оно может принести существенную пользу. Что сейчас они могут дать нам и что мы им можем дать? Да и в будущем, – если казакам признать верховное неказачье командование, это значит в будущем освободить руками казаков Москву, а казаки останутся ни при чем и успех дела будет приписан другим.1

Неустойка на фронте заставила говорить иным языком. 26 декабря Краснов прибыл на ст. Кущевку на свидание с Деникиным.

Английский генерал Пуль и французский капитан Фукэ играли роль сватов.

Краснов и ранее, чтобы подчеркнуть свою независимость от Деникина, называл последнего в телеграммах Антоном Ивановичем. Теперь в Кущевке, на границе Дона и Кубани, занятой Доброволией, он приказал поставить свой поезд так, чтобы граница проходила по середине его вагона. Деникину давалось понять, что донской атаман не едет к нему с поклоном, а встречает его на границе своих владений. В свою очередь и деникинский вагон расположился таким же образом.

Щепетильные «спасатели отечества», с соблюдением тысячи китайских церемоний, имевших целью не уронить свое достоинство в глазах другого, наконец договорились. По этому кущевскому соглашению Донская армия в оперативном отношении подчинялась ген. Деникину. Во всем остальном – донской командарм сохранял полную самостоятельность, неся ответственность только перед Кругом и атаманом.

Деникин с этого момента начал титуловаться «главнокомандующим вооруженными силами юга России».

Марка Доброволии поднялась. Ей сопутствовало и военное счастье.

Вольная Кубань», 1918 г., № 170.

Покровский и Шкуро, командовавшие кубанцами, терцами и горцами и признававшие над собой только власть Деникина, добили советские войска на Кавказе. 28 января 1919 г. добровольческие части заняли Владикавказ.

Здесь ген. Ляхов,[49]49
  Бывший организатор персидской казачьей бригады, удаленный из Персии по настоянию Англии. В мировую войну сначала руководил боевыми операциями при занятии Трапезунда, потом командовал 1-м кав. арм. корпусом. Летом 1919 года убит в Батуме.


[Закрыть] командир одной из кубанских частей, произвел изрядное кровопускание, не разбирая большевиков, меньшевиков и эс-эров.

Между прочим, он расстрелял некоего Перримонда. Носились слухи, что это тот самый Иван Карлович Перримонд, эс-эр, который занимал должность комиссара временного правительства при Кавказской армии и не ладил с Ляховым.

Возможно и так, что расстреляли не его, а его брата, бывшего офицера, начавшего еще в 1917 году ратовать за большевизм.

Деникин торжествовал. На Северном Кавказе больше не существовало Красной армии. Союзники убедились в стойкости, боеспособности его войска.

Впрочем, победа над неприятелем, давно уже отрезанным ото всего мира, иногда вызывала сомнение в действительной доблести победителя. Так, член Рады Белоусов однажды заметил на заседании кубанских законодателей:

– Большевистская армия пала, главным образом, от тифа, а не под ударами Добровольческой армии.

Так или иначе, первый успех окрылил победоносную Доброволию. Звезда побежденного большевиками Краснова, напротив, померкла. Его строптивость, его нежелание идти в Каноссу и просить Деникина скорее помочь Дону нажили ему много врагов среди перепуганных членов Круга.

Деникин и так должен был перекинуть свои части на Дон, во-первых, потому, что на Кавказе больше не существовало противника; во-вторых, как главнокомандующий, обязанный руководить операциями и отражать удар в слабом месте своего фронта.

Но на Дону нервничали. Против Краснова все громче и громче поднимался ропот. Деникин, напротив, приобретал симпатии. Еще бы! На него только и возлагали теперь свои надежды «хузяева».

Харламов понял, что наступил момент, когда надо разделаться с Красновым.

1 февраля открылась сессия Большого Войскового Круга. Предыдущая закрылась в сентябре, после того как расширила права атамана на время гражданской войны и забронировала власть от всякой опеки со стороны народных представителей. Теперь Круг хотел потребовать у атамана отчета в том, как он воспользовался чрезвычайными полномочиями.

За кулисами шла усиленная работа. Агенты «степных» генералов подливали масла в огонь. Обстановка теперь настолько изменилась, что все мелкотравчатые людишки, ранее дрожавшие при одном виде атамана, стали хорохориться, поднимать головы. Кругу захотелось теперь быть кругом, то-есть говорильней, а не батальоном солдат.

Тотчас же по открытии сессии законодатели избрали делегацию к ген. Деникину, чтобы униженно просить его о скорейшей помощи изнемогающему Дону.

«Единонеделимцы» захлебывались от удовольствия.

31 января Деникин издал велеречивый приказ о бессмертных подвигах Добровольческой армии, взявшей последний оплот Советской власти на Кавказе – Владикавказ, и призывал своих воинов помочь Дону. Но Круг понимал, что все-таки Деникину необходимо удаление Краснова.

2 февраля атаман явился с отчетом к державному хозяину земли донской. Вид у него был усталый, в речи не замечалось прежней живости.

Не работа утомила его. Он с ранней молодости привык работать по пятнадцать часов в сутки. Дворцовая прислуга недоумевала, когда же спит атаман, которого камердинеры оставляли поздно вечером в кабинете над кипами бумаг и встречали рано утром уже на ногах. Заваленный государственными делами, он находил время и для поэтического творчества, в котором отводил душу, забыв злобы дня.

Не работа, а провал затеянного плана сокрушил его. Он видел, что лавры Пожарского ускользают от него и что не донскому казачеству суждено сыграть роль нижегородского ополчения.

Сухо, вяло, без обычного воодушевления говорил он на этот раз в Круге. Сообщив об измене верхнедонцов, вызвавшей катастрофу, он, не утаивая более ничего, па-рисовал печальную картину действительности.

– Казаки, забыв стыд и совесть, сдаются целыми частями и выдают своих офицеров красным. Война стала перекидываться в Донецкий округ. Зашатались хоперцы, требуя, чтобы им показали союзников. А союзники, усталые от войны и не разбирающиеся в наших делах, медлили с помощью, пока датский посол не приехал из Петрограда и не разъяснил им все. Теперь они хотят помочь нам, но для северной части области уже поздно. В Новочеркасске царит гробовая тишина, обозначающая, что войска наши отступают без боя, и безнадежно было бы наше дело, если бы не шла к нам на помощь доблестная Добровольческая армия и если бы на севере, востоке и западе России большевики не сжимались в кольцо. Будем же просить помощи у Добровольческой армии, у Кубани, у союзников и пусть Круг скажет войскам, за что мы воюем и за что должны крепко биться казаки.

Последние слова атаманской речи прозвучали и замолкли. Прошло пять секунд, десять. Ни одного хлопка. Не так, как прежде, когда каждая фраза родила гром аплодисментов.

Холодно, исподлобья глядели на атамана руководящие слои Круга, в сюртуках и френчах. Панургово стадо, в чекменях и рубахах, с любопытством, с которым в станице наблюдают петушиный бой, ждало, что будет дальше, кто кого?

Вдруг с внеочередным заявлением выступил ген. Эльснер, представитель Добровольческой армии в Новочеркасске.

Он приветствовал Круг от имени Деникина и сообщил, что завтра, 3 февраля, главнокомандующий сам прибудет в столицу Тихого Дона.

Буря оваций покрыла слова Эльснера.

Далее – закрытое заседание, в котором все открылось.

Харламов огласил телеграмму Деникина, объяснившего в ней, почему победоносная Добровольческая армия до сего времени оттягивала помощь Дону.

Или Краснов, или Деникин… Это поняли все окончательно и бесповоротно.

Снова открыли двери для публики.

Председатель совета управляющих отделами правительства, т. е. премьер-министр, ген. Африкан Петрович Богаевский старался несколько успокоить «хузяевов». По его словам, дело еще не так плохо; что началось формирование партизанских отрядов; что недоразумения с Добровольческой армией улажены и что положение далеко не безнадежно.

Но Круг не слушал никаких примирительных речей. Почти все ораторы обрушились на «Светика», которому при голосовании выразили недоверие.

Краснову тоже все стало ясно.

– Недоверие ген. Денисову, моему ближайшему помощнику, работавшему под моим непосредственным наблюдением, означает то же, что недоверие мне, – ответил он и заявил, что отказывается от атаманства.

На заседании 3 февраля атаманское место пустовало. Зато на почетном месте сидел небывалый гость. Пожилой, плотный, среднего роста генерал, с умным выражением лица, но без признаков несокрушимой энергии и непреклонной воли.

Это был Антон Иванович Деникин.

Его приветствовал Харламов:

– Дон имеет особые основания радоваться вашему прибытию сюда. Дон, героически державшийся десять месяцев и почти одиноко боровшийся за свою честь и свободу, сейчас ослабел, поколебался, и дух мужества сейчас отлетел от нашего фронта. Вы дадите эту живую душу нашему фронту, ваши героические полки придадут ему силу и крепость… Добро пожаловать, Антон Иванович! Господа, предлагаю избрать генерала Деникина почетным членом войска Донского.

Разумеется, возражений не последовало. Новоиспеченный донской казак отвечал Кругу:

– С волнением приехал я сюда спустя год после отъезда из Новочеркасска, где, окруженные стеной злобного непонимания Каледин, Корнилов и Алексеев начали снова строить русское государство. Я приехал поклониться праху мертвых и приветствовать живых, т. е. Войсковой Круг, разум и совесть Дона.

Далее, перейдя к вопросам военного характера, он продолжал:

– Пойдем мы вперед не для того, чтобы вернуться к старым порядкам, не для защиты сословных и классовых интересов, а чтобы создать новую, светлую жизнь всем, и правым, и левым, и казаку, и крестьянину, и рабочему.

Впоследствии Деникину пришлось еще, по крайней мере, раз тысячу говорить о всеобщем рае, который несет его армия, и всегда это у него выходило очень мило и очень искренно, даже когда он насаждал этот рай путем восстановления губернаторского и полицейского режима. Теперь это еще не была затасканная фраза. Поэтому умиленные законодатели из сил выбивались, аплодируя благодетелю человечества.

6 февраля Круг выбирал нового атамана. Краснов пал, но все еще шевелился. Не желая сдаваться до конца, он не снял своей кандидатуры, хотя провал ее был ясен, не взирая на все старания черноземной «черкасни» во главе с Жоржем Яновым.

При голосовании 239 голосов получил ген. А. П. Богаевский против 52 голосов, поданных за Краснова.

Политическая карьера последнего кончилась. Лавры князя Пожарского окончательно улыбнулись ему.

В своем прощальном приказе он писал, что чувствует себя утомленным, но будет и впредь служить донскому казачеству и надеется когда-нибудь еще раз выкупать своего коня и свое стремя в водах Тихого Дона.

В воздаяние его заслуг по организации Донского государства Круг назначил ему пожизненную пенсию в размере атаманского жалованья. Прихватив с собой ген. Денисова и начальника войскового штаба ген. Полякова, он уехал за границу, не к союзникам, а в Берлин. «Честных» немцев этот бесспорно неглупый и талантливый человек ставил куда выше, чем французов и англичан.

В 1921 году бывший донской атаман прославился в эмиграции своим трактатом «Задачи российской армии», «напечатанным» в Берлине, в черносотенном сборнике «Детинец». Тут Краснов расшифровал, что такое в его понимании «национальная Россия», которую белые генералы противопоставляли рабоче-крестьянской.

«Национальная Россия» – это самодержавный строй. Российская армия должна быть армией «императорской»! и состоять из дворян, детей буржуазии и наемников. Цель ее – восстановление старых порядков и «внутренняя чистка» т. е. истребление коммунистов и всех инакомыслящих.[50]50
  Об этом более подробно в моей статье «Ценные признания атамана Краснова», журн. «Военный Вестник», г. Москва, 1923 г., № 29.


[Закрыть]

Вот какие судьбы готовил России глава демократического казачества П. Н. Краснов, так страстно стремившийся первым к первопрестольной. Колесо истории, которое не движется вспять, смело его с политического горизонта.

На сцену выступили новые лица.

«Степным» генералам теперь открылась дорога на Дон. Ген. Петр Харитонович Попов занял пост главы правительства, ген. Владимир Ильич Сидорин вступил в командование Донской армией, ген. Э. Ф. Семилетов занялся формированием партизанских отрядов или, как писал про него В. Севский, стал «ректором партизанского университета».

Атаманский пернач не достался никому из них. Деникин и «единонеделимцы» опасались ставить во главе войска Донского сподвижников Каледина, игравших в демократизм, и притом людей, опытных в деле интриг.

Новый атаман, родной брат «донского баяна», бывший «свиты его величества генерал-майор», обладал симпатичными свойствами, которые удовлетворяли в равной мере и Деникина и Харламова: полной бездарностью и уменьем никому не противоречить.

Участник Ледяного похода, во время которого командовал бригадой, А. П. Богаевский давно уже привык беспрекословно подчиняться главе Добровольческой армии. Принимая пернач, он сказал Кругу:

– Я истинный сторонник народоправства. И сколько хватит сил моих, верьте мне, не допущу восстановления тяжелого прошлого.

А в приказе всевеликому войску Донскому он писал:

– С согласия ген. Деникина я принял должность атамана.

Сторонник народоправства, верховный глава демократического казачьего государства открыто признавал себя подданным главы реакционных «единонеделимцев»!

Круг этого не заметил, так как сам лизал пятки Деникину. Кроме того, новый глава не подавлял своей личностью сборище «хузяевов».

А. П. Богаевский по складу своего характера вообще никого не мог давить. Сидорин прозвал его «божьей коровкой».

Бывало, какое-нибудь должностное лицо, с которым Краснов говорил по телефону, стояло на вытяжку перед аппаратом и то и дело почтительнейше отвечало в трубку:

– Слушаю-с, ваше высокопревосходительство. Теперь говорили по телефону, сидя где-нибудь на

окошке и заложив нога на ногу.

– А! Это вы, Африкан Петрович? Так… так… Значит, завтра я пришлю вам бумагу на подпись. А где курьер может вас поймать?

Круг поспешил отменить чрезвычайные полномочия, предоставленные главе государства на время гражданской войны.

«Божья коровка» не протестовала, вполне довольная и счастливая, что попала на обильный подножный корм.

X
ГЕНЕРАЛ ШКУРО

5 февраля, в заседании Войскового Круга, делегаты Кубанской Рады сообщили, что помощь Дону живой силой организована, что кубанские части, входящие в состав Добровольческой армии, двигаются на Донской фронт.

Скоро стало известно, что эту передовую рать ведет, грозя очами, генерал не только не седой, а даже с необсохшим молоком на губах, – молодой, но из ранних, Андрей Григорьевич Шкуро, недавно произведенный Деникиным в генерал-майоры и полгода тому назад отрекшийся от неблагозвучной отцовской фамилии.

Шкуро в это время гремел в белом стане.

К нему, в его корпус, стекались все, кто не дорожил жизнью, но кому хотелось крови, вина и наживы. Слагались легенды об его лихих налетах, с улыбкой рассказывали об его безумных кутежах, с затаенным сладострастием – об его кровавых расправах с коммунистами.

«В ауле Тамбиевском, в семнадцати верстах от Кисловодска, Шкуро повесил восемьдесят комиссаров, в том числе и начальника штаба северно-кавказской Красной армии – Кноппе», – сообщала однажды «Вольная Кубань».[51]51
  № 119 от 2 ноября 1918 г.


[Закрыть]

«Имя, уходящее в историю», – писала про него «Донская Волна», журнал В. Севского, воспевавший героев белого стана.

Но с какой славой уходило это имя в историю?

Генштабисты, вроде ген. Шифнер-Маркевича, создавали ему славу полководца. Его знаменитые «волки» – славу грабителя.

Имя Андрея Шкуро выплыло из мрака неизвестности летом 1918 года. До этого времени оно блистало только в высочайших приказах о наградах и в реестрах военных следователей.

В № 1 журн. «Донская Волна», на 1919 год, была помещена статья Ник. Туземцева[52]52
  Штаб-ротмистр Никита Титович Добровольский, редактор донской «Народной Газеты». Туземцев – псевдоним. В начале 1920 года редактировал в г. Екатеринодаре «Вестник Верховного Круга» вместе с полк. Гнилорыбовым.


[Закрыть] под заглавием «Ген. Шкуро». Ее правильнее всего следовало бы озаглавить: «Шкуро о самом себе».

В виду чрезвычайного интереса ее следует прочесть полностью.

«Его знамя – большое черное полотнище, середину которого занимает серая волчья голова с оскаленными страшными клыками и высунутым красным языком. Под рисунком головы белые слова «вперед за единую, великую Россию».

«Его лучшая сотня, «волчья сотня», так же, как и он сам, в огромных серых папахах из волчьего меха. Страничка из Майн-Рида или Луи Буссенара!

«Сам генерал молод, подвижен и жизнерадостен, и, кажется, что свое большое дело он творит шутя, играя, и, наблюдая его, хочется назвать молодого, веселого героя именем одного из действующих лиц романов Майн-Рида, ну хотя бы «Волчьим Клыком».

Как-то невольно тянет к генералу всякого, кто его видит. Простотой, молодостью и бесшабашной удалью веет от его небольшой, но стройной и крепкой фигуры.

«Ваше превосходительство, разрешите с вами поговорить».

«Дуйте, и если вам интересно, то давайте за чаем».

«Окончил 3-й московский кадетский корпус, николаевское кавалерийское училище в 1917 году и вышел в 1-й Екатеринодарский полк, а на войну ушел сотником с 3-м Хоперским полком.

– Не выношу рамок. Они меня душат. Представьте себе, что мне говорят «отсюда досюда», а я хочу как-раз оттуда. Скандал! У меня руки связаны, а я по натуре бродяга, самый настоящий.

– Но, видно, бог надо мной сжалился и в 1915 году был сформирован кубанский партизанский отряд. Вот тут-то я и увидел божий свет. Вы понимаете, полная свобода действий, в моих руках инициатива. Я подобрал себе лихих ребят и то-то уж и выкрутасы заворачивал, любо-дорого. Не мало крови было испорчено австриякам.

– После переворота и прочих неприятностей мне пришлось самоопределяться на Кубань, а оттуда опять Гнилорыбовым… потянуло на волюшку-вольную. Отправился в Персию, к генералу Чернозубову, и не пожалел. Там поле деятельности для меня представилось самое широкое, но скоро и в Персии похужело. В моем отряде осталось всего восемьдесят человек из тысячи.

– Ген. Баратов отдал приказ расформировать отряд, но мои ребята не согласились расходиться и пошли вместе со мной бродяжничать по обходным путям. Через весь Терек прошел с боем, а около Минеральных Вод пришлось распустить отряд да и самому уехать в Кисловодск.

– Жил себе там тихо и мирно, но с апреля меня стали навещать казаки, а это повело к моему аресту. Посадили в тюрьму и, по слухам, спустили бы там с меня шкуру, да фамилия спасла. Был у большевиков матрос Шкура, тоже сидевший в это время в тюрьме, и вот через несколько дней после моего ареста вышел приказ освободить Шкуру. Я отозвался, меня и выпустили. Понятно, что в ту же ночь я драпанул в горы. На другой день меня, говорят, искали и телеграфировали во все концы, да как же, ищи ветра в поле.

– Добрался до леса около Бекешевской станицы и почти моментально набрал отряд – пять офицеров и шесть казаков. На отряд четыре винтовки. Стал делать налеты на хутора и станицы, а попросту грабил их, главным образом, конечно, оружие, а в конце мая объявил в станице Суворовской мобилизацию. Когда у меня набралось сотни две, я наскочил на Кисловодск. Вот-то мы поживились и оружием, и снаряжением, и прочим добром.

– Через некоторое время ко мне присоединился Лабинский отряд подъесаула Солодкого и скоро у меня получился отряд в десять тысяч человек. Тут уж я обнаглел и решил прорваться к Добровольческой армии через Ставропольскую губернию.

– Подошел к Ставрополю и послал телеграмму, чтобы город сдался, иначе разгромлю. Оборонял Ставрополь месяц, а потом, передав оборону его полк. Упадаю, с четырьмя сотнями прорвался в Баталпашинский отдел и вскоре там сформировал семь казачьих полков, четыре горских и бригаду пластунов, и тут уже у меня получился фронт на 220 верст, который держал два с половиной месяца, т. е. до соединения с Добровольческой армией.

– Патроны сами набивали, действовали все больше шашками. Большевики, по правде говоря, бояться меня стали, а бабы так прямо чудеса стали рассказывать обо мне. «Расстегнул это, – говорят, – Шкуро черкеску, а пули из-под нее так и посыпались. Не берет его пуля, потому он слово такое знает».

– Понятно, я не стал разуверять их. Да-с, повоевали. Всю Кубань, можно сказать, на брюхе исползали.

«Все это Андрей Григорьевич рассказывает спокойно и просто, без всякой-рисовки. К нашему столу подходит какой-то молодой офицер. – «Ваше превосходительство, примите меня к себе в дивизию!» – «А в бога веруете?» – «Верую». – «И в церковь ходите?» – «Хожу». – «Дуйте, в какой хотите полк и сотню, там запишут, а потом я оформлю».

Из этого очерка достаточно полно обрисовываются все характерные черты героя недавнего времени.

Не во имя какой-нибудь определенной идеи, по собственным же его словам, начал Шкуро гражданскую войну на Северном Кавказе, а отчасти из инстинкта самосохранения, отчасти из врожденной склонности к авантюрам.

«Единая, великая Россия» – лишь позднейший привесок к черному бандитскому знамени, на котором первоначально изображалась только волчья пасть с высунутым языком и оскаленными зубами – символ звериной алчности крови. «Рви, где что можно» – был первый, подлинный девиз этой волчьей организации.

Мне очень хотелось познакомиться с этим партизаном, майн-ридовским типом, как уверял Туземцев в «Донской Волне». Я знал семью этого героя; знал о нем кое-что и из судебных дел, особенно рз проделок в Персии.

Русские войска хозяйничали в этой стране и до мировой войны, под начальством ген. Воропанова и Чернозубова, из которых первого «Новое Время» восторженно называло «Русским Альбой». Северные персидские провинции, Азербейджан, Маку и др. подверглись потоку и разграблению со стороны христолюбивого воинства, введенного сюда для охраны русских интересов в виду внутренних смут. Сказочная страна Востока стонала от русской оккупации, а тут еще, с началом мировой войны, нахлынули турки. Персия превратилась в театр военных действий. Это похмелье в чужом пиру дорого обошлось ей.

В Персии, вдали от культурных центров, вдали от надзора высшего начальства и прессы, русские генералы, действительно, безобразничали ничуть не менее, как некогда Альба в Нидерландах. Персам искать управы было негде и не у кого. Их грабили все кому не лень. Особенно охотились за знаменитыми персидскими коврами.

Сюда-то и попал в 1917 году Шкуро, или, по-тогдашнему, еще Шкура. Здесь ему, действительно, открылось широкое поле деятельности.

Шум брани затих. Выдохшиеся турки не тревожили разложившиеся русские войска. Офицерство, словно чуя близкий конец вольготному житью, пело свою лебединую песнь. Картежная игра сменила бранные потехи. Казенные деньги прожигались так же легко, как собственные.

Военные следователи едва успевали писать приемные постановления по делам о растратах. В одном из них фигурировало имя Шкуро.

При таком безобразии денег присылаемых в отряд из Тифлиса, не хватало. Ген. H.H. Баратов выпустил даже свои особые боны. Персы брали их под угрозой оружием, расценивая рубль в пятачок серебра. После ревизии хозяйства персидского отряда главнокомандующий Кавказского фронта возбудил судебное дело о безумных хозяйственных аферах должностных лиц.

Шкуро, разумеется, стоял не на последнем месте.

В виду грандиозности дела сформировали целую судебную следственную комиссию под председательством военного судьи полк. Гладкова. Я был назначен членом-делопроизводителем. Из-за разрухи комиссия не могла даже приступить к работе.

Настала уже другая эра. Имя Шкуро выплыло в новой роли спасателя отечества, сподвижника ген. Деникина.

Теперь уже по другой причине интересовала меня эта восходящая звезда первой величины. Познакомиться с ней представился случай, когда герой привел свою дивизию на помощь Дону.

Числа 7 или 8 февраля на шумных улицах Ростова чувствовался какой-то прилив оживления. Больше суеты, громче разговоры. Среди разношерстной толпы на Садовой то и дело мелькали длинноусые кубанцы и жгучие брюнеты горцы.

Папахи, кинжалы, кривые шашки… Точно Кавказ перекочевал на Дон.

Неистовый крик газетчиков разъяснил в чем дело.

– Приезд генерала Шкуро! Приезд генерала Шкуро! – вопили они, на бегу распродавая свой товар.

В Ростов прибыли знаменитые «волки».

Когда осенью 1918 года партизанский отряд Шкуро разросся до крупных размеров, он выделил из него нечто в роде своей гвардии – «волчью сотню», назначив в нее своих бывших сподвижников и тех, кто грабил с ним терские станицы летом 1918 года.

Это была довольно дружная шайка, спаянная общей судьбой, общей казной, общими преступлениями.

Непосредственный командир сотни (впоследствии – дивизиона) есаул Георгий Иванович Колков так описывал нравы и порядки своей части в беседе с корреспондентом «Вольной Кубани»:

«В сотне царит всегда братство, дружба и железная дисциплина. Для «волков» не существует невозможного: раз приказано, значит, должно быть сделано. А вне службы – мы все братья и друзья без различия положения и занимаемой должности. При нужде мы делимся всем до последней рубашки включительно. Не могу умолчать о том, что в сотне имеется свой денежный фонд, составленный из добровольных приношений казаков и который с общего согласия назначен специально для выдачи пособий семьям убитых казаков».[53]53
  «Вольная Кубань», 1919 г., № 107.


[Закрыть]

«Благодарное» население тоже делало свои вольные или невольные приношения в общую «волчью» казну. Так, тотчас же по прибытии кубанцев на Дон, в Александровско-Грушевский район, углепромышленники пожертвовали 100000 рублей на «нужды отряда ген. Шкуро».[54]54
  «Вольная Кубань», 1919 г., № 61.


[Закрыть] Капиталисты – церберам капитала.

Не знаю, бросали ли здешние, ростовские тузы какую-либо подачку жадным «волкам». Но самого генерала чествовали с помпой.

Через день или два после прибытия его пригласили в донскую запасную бригаду.

Устроили парад. Для встречи «героя» полки выстроились вдоль Таганрогского проспекта, перед офицерским собранием, с музыкой и знаменами.

Я, с группой приглашенных на обед, наблюдал церемонию с балкона собрания.

Вдали, со стороны Садовой, показалась кавалькада. Это была «волчья сотня». Впереди ее развевалось черное знамя. За знаменосцем гарцовал на горячем скакуне молодой казачий офицер, в шинели с красным генеральским отворотом и с красным же кавказским башлыком, с ухарски надетой набекрень папахой, – сам препрославленный генерал Шкуро.

Командир бригады, довольно почтенный генерал Попов, рапортовал ему пеший, затем почтительно сопровождал высокого гостя, когда последний объезжал фронт бригады и говорил речь.

К моему удивлению, на парад прибыла, в автомобиле мужа, супруга генерала, Татьяна Сергеевна Шкуро. Долгое время все считали ее погибшей в Кисловодске. В действительности она ухитрилась скрыться из этого города в какой-то горский аул и жила там, пока ее муж не выбил Красные войска с Терека.

Обед в собрании предполагался походный, с большой выпивкой, но без дам. Поэтому после парада генеральша пригласила меня отобедать с нею в гостинице «Астория», где они с супругом остановились.

Два черкеса, с шашками наголо, стояли в коридоре, у дверей генеральского номера, в качестве почетного караула. Мирные обитатели гостиницы – торгаши, спекулянты и пр. – со страхом проходили мимо часовых и предпочитали вытирать стену спиною, лишь бы не задеть свирепых абреков.

Молодая женщина, превратившаяся с головокружительной быстротой из скромной офицерши в жену «героя», пока еще не вошла в роль генеральши. Что меня более всего поразило в ней, это большой пессимизм, полное отсутствие веры в успех всего белогвардейского предприятия. Старорежимные замашки господ из особого совещания, на ее взгляд, не обещали ничего доброго.

– Если пойдем вперед и будем восстанавливать помещичье землевладение, далеко не уйдем, – говорила она.

В этих суждениях нельзя было ие видеть несомненного отражения затаенных мыслей супруга. Шкуро, официальный деникинский генерал, должен был послать атаману Богаевскому бодрящую телеграмму в роде следующей:

«Глубоко верю, что близок день, когда всевеликое казачество под звон колоколов церквей Кремля вступит в первопрестольную, освободив Россию от гнета, смрада и насилия. Ура освобождаемой России».[55]55
  «Вольная Кубань», 1919 г., номер от 14 февраля.


[Закрыть]

Шкуро же в домашней обстановке мог говорить иное. При всей своей безалаберности он не мог не видеть и не понимать слабых сторон белого стана.

О ген. Покровском, другом enfant terrible той эпохи, m-me Шкуро отозвалась как о несомненном садисте.

– В Кисловодске, – рассказывала она, – Покровский соорудил такой частокол виселиц, что даже Андрюша ахнул. Я, живя некоторое время при большевиках в этом городе, знала, что иные совершенно не заслуживали смерти. Зачем он повесил члена центрального комитета Ге? Это была большая ошибка и ненужная жестокость. Муж по моей просьбе ходил упрашивать Покровского. «Охота тебе, Андрюша, ссориться со мной из-за этой сволочи!» – ответил вешатель. Одного еврея мужу удалось спасти. Его уже привели к виселице. Когда объявили, что Покровский его помиловал, он долго ничего понять не мог. Потом упал на колени, поднял руки к небу и истерично воскликнул: «Теперь я верю, что есть бог».

В беседе время шло незаметно.

Вдруг в коридоре раздался шум, хриплые голоса, лязг оружия.

– Здравиэм жилаэм, ваше превасходытелство! – прокричали часовые.

В номер ввалилась толпа. Впереди шел, покачиваясь, Шкуро.

Я увидел перед собой низенького, крепкого кубанца, с грубым, нервным, уже изборожденным морщинами лицом. На голове торчала копна волос, закинутых назад. Ничего страшного, грозного, свирепого не было в его фигуре. Тем более – ничего величественного.