Текст книги "Русская Вандея"

Автор книги: Иван Калинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Мальчишка! – вспомнилось мне замечание сквозь зубы одного старого полковника давеча на параде.

Генеральша представила меня.

– Прокурор? – произнес хриплым голосом генерал, здороваясь со мной.

Последовала короткая пауза, в течение которой он успел рухнуть в кресло, закрыть глаза, затем поднять голову и обдать меня деланно-презрительным взглядом.

– Прокурор? Я и прокурора повешу.

После новой паузы я услышал продолжение приветствия:

– А знаешь, прокурор? У меня нет вашего брата юриста. У меня суд длится две минуты. Раз, два и пожалуйте бриться. А впрочем, меня самого в конце концов повесят. Ей-богу, как пить дать.

Генерал явно бравировал своей бесшабашностью. Как мне казалось, даже и опьянение он преувеличивал. Простонапросто ломался, зная, что какие бы фокусы он ни показывал, какие бы глупости ни говорил, все сойдет с рук, все примут за оригинальность милого сорви-головы. Богаевский для него был «батькой-атаманом», – он так звал главу Дона в официальных телеграммах. – «Шагай, Антон, дальше», – телеграфировал он Шифнер-Маркевичу, когда последнего Деникин произвел в генералы.

Герой ведь… спаситель отечества! Человек выше закона, выше всяких судов, для которого общественное мнение – абсолютный нуль, а сплетня – приятная забава.

– Ну, и Ростов ваш, чорт его побери! – продолжал Шкуро. – На вокзале меня какие-то подлецы качали. Качали до упаду; думал, до смерти закачают. Результаты ростовского патриотизма я почувствовал, когда сидел в автомобиле. Не нашел у себя серебряного портсигара и часов. Выкачали, подлецы, из кармана.

– К вам командир Лабинского полка, – доложил вестовой.

Старый, уже седеющий полковник по привычке вытянулся в струнку перед опереточным генералом.

– Макарони, – крикнул Шкуро своему офицеру Макарову, не дослушав доклада полковника, – дуй телеграмму Науменке, чтобы живо гнал триста человек подкрепления.

Вдруг он вперил свои глаза в Макарова.

– Макарони! Я у тебя вижу новые штаны. Ты где их, подлец, взял? Украл?

– Никак нет, ваше превосходительство. Сегодня купил на базаре.

– Врешь, подлец, украл… Знаю я тебя!

В заключение явилась депутация от какого-то городского клуба, кажется, от «Русского Собрания», и просила генерала пожаловать на почетный ужин.

– Спасибо… Я уже и так нагружен. Не в силах.

– Ничего, ваше превосходительство, – отечески-заботливым тоном ответил глава делегации, пожилой буржуй. – Вы прилягте немного бай-бай… Отдохните… Поспите… А этак через часок, другой мы заедем за вами на автомобильчике… Милости просим и с супругой.

– Ей-богу, не знаю, господа… Уж который день накачиваюсь. Впрочем, если посплю… Ладно! В десять часов шпарьте ко мне.

Генерала, действительно, клонило ко сну. Я понял, что пора уходить.

– Знаешь, прокурор… На-днях мы едем в Екатеринодар… Махнем к нам есть блины? А? Кутнем пару денечков, – предложил мне генерал на прощанье.

– Этакие отечества не спасут, – думал я, выходя из «Астории».

Я ожидал увидеть героя Майн-Рида. Увидел Макса Линдера в генеральских погонах.

Лучший деникинский генерал прекрасно воплощал в своем лице сущность белого стана: безудержный разгул, неслыханное своеволие, гомерическое презрение к закону, беспринципный авантюризм.

XI
ВЕСНОЙ НАША БЕРЕТ

Донской Войсковой Круг, в виду надвигающейся гибели государства, принял чрезвычайные меры.

Прежде всего он постановил закрыть все высшие учебные заведения и мобилизовать студентов. За отсутствием резервов отправил на фронт офицерскую школу, созданную для усовершенствования офицеров-недоучек в военном ремесле. Считая, что всякие увеселения неуместны в минуту скорби, постановил закрыть все театры и воспретил устройство танцовальных вечеров. Чтобы предохранить Новочеркасск от местного восстания (его всегда ожидали со стороны низов), было издано постановление о квартальной охране. Благонадежных граждан каждого квартала обязали составлять особые ассоциации, которые по ночам должны были нести дозорную службу, не допуская хождения по улицам без установленных пропусков. На практике деятельность этой охраны свелась к ловле и доставке в комендатуру пьяных офицеров.

На ряду с новым нашествием большевиков на Дон надвинулась и другая напасть. Это – эпидемия тифа.

Тиф одинаково косил как бойцов на фронте, так и тыловых крыс, так и простых обывателей. В лазаретах не хватало места. При разгрузке поездов с больными и ранеными фронтовиками иногда чуть не третью часть отправляли прямо в покойницкие.

Однажды в марте мне пришлось присутствовать в областной больнице при вскрытии трупа. Когда в мертвецкой зажгли свет, я онемел. Небольшая комната была переполнена трупами. На столах, на окнах, под столами, у самых дверей, всюду вздувшиеся, посиневшие оболочки человека. Желтолицые калмычата, черноволосые кавказцы, белобрысые кубанцы, мужчины и женщины, – кто только не глядел на меня своими страшными, провалившимися глазами.

– Почему такое стечение трупов? – спросил я врача.

– Не успеваем хоронить. Сначала для всех мастерили гробы. Посмотрели бы, что тогда здесь происходило. На дворе, подле мертвецкой, стояли целые штабеля гробов. Теперь от нас увозят в дежурных гробах. На кладбище покойников вываливают в ямы, а гробы возвращают обратно, чтобы тотчас же забрать новую партию мертвецов.

Офицеров хоронили, по обыкновению, с церемонией. Ежедневно по Новочеркасску тянулось, в направлении кладбища, восемь-десять погребальных дрог, в сопровождении жидкого почетного караула и совсем слабого оркестра музыки.

Над стольным городом витала смерть. Сам новый глава Дона едва вырвался из ее когтей. Сначала, когда он заболел, думали, что симулирует. Потом оказалось, что такие толки несправедливы. Их породил малодушный отъезд заболевшего атамана из Новочеркасска. Болеть можно было и не уезжая за тридевять земель от своих верноподданных.

В бесчисленных лечебных заведениях не хватало низшего персонала, а главное – белья. Круг постановил сформировать ученические дружины для обслуживания лазаретов. Гимназисток на-спех обучили обязанностям сестер милосердия. Произвели реквизицию белья с каждого обывателя, военного или статского безразлично, по две смены.

Одновременно с этими мерами было приступлено к формированию партизанских отрядов.

Вооруженный казачий народ уже не мог спасти своей государственности. Восставая, казаки менее всего думали об устройстве своего государства. Восставая, ни на минуту не забывали того, что можно и помириться, коль скоро Советская власть согласится не нарушать их станичного быта. Разочаровавшись в бесконечной войне, вполне равнодушный к затеям верхов и совершенно не помышляя кого-то от кого-то спасать внутри России, казак-хлебороб все более и более склонялся на мировую с большевиками.

– Только партизаны спасут Дон! – прозвучал лозунг.

Опять выплыли на авансцену имена Чернецова, Семилетова, Дудакова. Первый погиб год тому назад. Но вновь появились чернецовцы, на ряду с семилетовцами и дудаковцами.

«Ректор партизанского университета» ген. Семиле-тов встал во главе партизанской бригады. В газетах замелькали объявления:

«Партизаны Хопра, Бузулука, Кумылги, Медведицы и Верхнего Дона! Слетайтесь немедленно! Вы сами знаете в чем дело и лишь ждете призыва и указаний».

Партизаны слетались вяло. В партизанские отряды влили мобилизованную городскую молодежь, детей мещан и чиновников, как более надежный элемент. Сюда же направили и мобилизованных студентов и учащихся старших классов.

Семилетов преподавал партизанскую науку. Его правильнее было бы назвать не ректором партизанского университета, а палачом вифлеемских младенцев. Несчастная зеленая молодежь, еще не сформировавшаяся, бесславно гибла в его отрядах. Кто от красной пули, кто от сыпного тифа, кто превращался в нравственного калеку.

Изобрели партизанский значок. Он представлял золотое поле, знаменующее, по мысли авторов, порядок, знание, изобилие, плодородие, а на нем красный горящий факел – символ порыва, вдохновения.

Виктор Севский из сил выбивался, прославляя в бесчисленных фельетонах будущие подвиги чернецовцев, семилетовцев и дудаковцев. Военные следователи старались увековечить в своих протоколах настоящие, – то погромчик в станице Аксайской, то открытое неповиновение приказу выступить на фронт.

Партизаны далеко не горели порывом. Но их муштровали. В смятенном Новочеркасске лихие юношеские песни несколько сдабривали подавленное настроение. За последнее время новочеркассцы привыкли видеть войска только сзади вереницы «дежурных» гробов. Теперь стали появляться батальоны партизан.

Случалось, на окраине плавали в воздухе жалобные аккорды похоронного марша, а в центре забубённая молодежь, сменившая карандаши и ручки на винтовки, горланила в такт шагу:

 
Как на горке на крутой
Семилетовцы стоят.
Ой-ли! браво! да люли!
Семилетовцы стоят.
Семилетовцы стоят,
В красну гвардию палят.
Ой-ли! браво! да люли!
В красну гвардию палят.
 

Чтобы поддержать воинственный пыл партизан, а равно и облагоразумить казаков, разбежавшихся по домам, Круг издал закон, по которому за дезертирство полагался расстрел, при смягчающих же вину обстоятельствах – простым казакам пятьдесят ударов плетью или розгами, офицерам – разжалование в рядовые.

Отряды особого назначения, куда охотников нашлось очень много (ведь не боевая работа!), под командою бывших жандармских офицеров, рассыпались по немногим станицам, еще не занятым неприятелем. Плач и рыдания сопровождали их движение, и кровавый след они оставляли повсюду. Пулей и нагайкой отрезвляли казаков от красного тумана.

Союзники, не спешившие помогать белым, не взирая на уверения сначала Краснова, потом Деникина, теперь, с прорывом Донского фронта, тоже расшевелились.

Главнокомандующий союзническими силами на ближнем Востоке ген. Франше-Д'Еспере спешно командировал на Кубань английского генерала Бригса, который 2 февраля прибыл на транспорте «Екатеринослав» в Новороссийск. Здесь его встретил французский представитель при Добровольческой армии капитан Фукэ, тот самый, который, вместе с Пулем, добился соглашения Краснова с Деникиным об общем командовании.

Неустойка донцов до того растревожила союзников, что в тот же день, 2 февраля, у Бригса состоялось совещание, на котором, кроме Фукэ, участвовали английский консул в Новороссийске Гильдмайлен и французский Дю-Мортье.

Я довольно хорошо знал этих консулов, крупных коммерсантов. С Дю-Мортье, имевшим свои конторы и в Новороссийске, и в Ростове, я встречался еще в 1907 году у черноморского губернатора камергера A.A. Березникова.

Оба эти иностранца, призванные решать важный политический вопрос, касающийся России, были торгаши до мозга костей и наше отечество рассматривали только как объект эксплуатации. Занятие Кубани и Черноморья большевиками грозило им полным разорением. Поэтому можно догадаться, с каким усердием доказывали они ген. Бригсу необходимость спешной поддержки сторонникам единой и великой.

На совещании было решено создать в Новороссийске союзническую базу. Предполагалось привезти сюда вооружение, снаряжение и прочие необходимые военные припасы для 300-тысячной армии. Два купца и два военных нашли, что этой силы достаточно для сокрушения большевизма.

Результаты этого совещания не замедлили облечься в реальную форму. 9 марта транспорт «Святой Михаил», под английским флагом, привез танки: шесть больших и шесть малых.

Их видели в России впервые.

Еще в мировую войну очень много кричали об этих орудиях истребления. Русские журналисты рассказывали о них чудеса. Писали, что танки валят так же легко деревья, как стебли злаков; шутя переходят рвы и овраги и по дну реки или озера могут перекатиться на другой берег. Танкам приписывали даже окончательный успех союзников в мировой войне.

«Танки» – такие заголовки, напечатанные громадными буквами, скоро запестрели во всех газетах. Теперь о них врали еще больше, чем в мировую войну. Одни с деловым видом расписывали их изумительные боевые качества. Другие, ударившись в лирику, воспевали их, как Петрарка Лауру.

Малые танки звали любовно, ласкательно:

– Беби-танк.[56]56
  «Вольная Кубань», № 75.


[Закрыть]

О больших говорили с непокрытыми головами.

От танков ждали гибели большевиков.

Те, кто обладал пылкой фантазией, уже рисовали красочную картину, как серая красноармейская масса, завидев стальные чудовища, изрыгающие снопы снарядов, бросит оружие и в панике ринется в глубь страны, сея повсюду устрашающие рассказы.

Так или иначе, Добровольческая армия вооружилась с помощью союзников. Сверх того, она пополнилась многочисленными пришельцами из Закавказья, офицерами прежней Кавказской армии.

Началась переброска почти всех добровольческих частей на Дон. Шкуро в это время уже орудовал в каменноугольном районе. Покровский – в царицынском направлении.

Оба «героя» изредка наведывались в Новочеркасск и Ростов, чтобы поднять настроение тыла.

В начале февраля, после панической речи Краснова на Круге, донское правительство объявило было о предстоящей эвакуации всех казенных учреждений из Новочеркасска на Кубань. Паникеры, особенно спекулянты, спешно собрали свои чемоданы и первыми удрали с Дона.

Прибытие частей Шкуро и Покровского приостановило эвакуацию, но не уничтожило тревоги. Кубанские «герои» поспешили заняться успокоением институток.

В Новочеркасске нашли себе приют смольнянки, эвакуированные сюда в 1917 году. Теперь их питомник превратился в штаб петроградского пролетариата. Бедные тепличные растения невской столицы и без того с жутью на душе переносили нудное прозябание в захудалой столице Дона. А тут еще невоспитанные мужланы-большевики стремились лишить их и этого убежища.

«Народный герой», вместе с Покровским и Богаевским явился в институт утешать благородных девиц. Атаман объявил им, что эвакуация отменяется. Шкуро же, благосклонно выслушивая льстивые приветствия смольнянок душке-генералу, писал им стихи в альбом или оставлял на память свои автографы. И тут же давал слово водворить их в самом непродолжительном времени в насиженное гнездо – Смольный.

Союзники не помогли Деникину живой силой иностранного происхождения. Зато они сформировали из остатков русских частей, посланных в мировую войну во Францию, «легион чести», великолепно одели его, вооружили, снарядили и привезли в Добровольческую армию.

– Сердечный привет вам на русской земле, – сказал легионерам Деникин 21 марта на смотру. – В то время, когда русские солдаты на фронте воткнули свои штыки в землю, когда армия развалилась, из всех русских частей, дравшихся на чужбине, единственно вы до конца остались верными долгу и вместе с союзниками разделили славу и радость победы над нашими врагами. Вы прибыли в край, освобожденный Добровольческой армией от большевиков. Прибыв сюда, вы услышите, вы увидите сами, что сделало с нашей родиной сидящее в сердце России, в Москве, в ее Кремле, собачье правительство. Везде нищета, голод, страшная разруха, озверение. Вы увидите и услышите, что сделала и делает Добровольческая армия. В страшной борьбе с многочисленным врагом армия несет тяжкие жертвы: погиб ее вождь ген. Корнилов, умер от тяжести трудов ген. Алексеев, убит доблестный ген. Марков. Вы войдете в ряды Добровольческой армии, которая борется не за восстановление старых порядков, а за восстановление русской армии, за светлое будущее трудящихся масс, когда будет хорошо житься без различия всем честным людям и когда государственный строй будет соответствовать воле народной.

По странной случайности, в том же номере «Вольной Кубани», где описывался смотр «легиона чести» и приводилась эта речь Деникина,[57]57
  «Вольная Кубань», 1919 г., № 68.


[Закрыть] красовалась также телеграмма из Армавира, рисовавшая «новые порядки» того края, где властвовала Добровольческая армия:

«Прожигание жизни, выбрасывание тысяч рублей на кутежи, спекуляция и шантаж приняли в нашем городе грозные размеры. Родственники арестованных открыто говорят, что они вошли в соглашение с судебными властями…»

Рисуя мрачные стороны большевистского царства, вождь не подумал о том, все ли у него самого обстоит благополучно и может ли он убедить легионеров в том, что его порядки лучше большевистских и что он сумеет насадить светлое царство во всей России, в то время как его крохотный удел в данное время страдает тяжкими язвами.

Легионеры, дети трудового народа, понятия не имели о тех разноречиях, какие существовали между красным и белым станами, но инстинкт подсказал им, что их место во всяком случае не на стороне генералов. В бою на реке Маныче они выкинули белый флаг, не желая сражаться с братьями. Заметив это, ген. Покровский приказал своим кубанцам загнать в тыл хотя бы часть легионеров и не допустить перехода к неприятелю. Казаки в точности исполнили это приказание, отбив около семидесяти человек от остальной массы, братавшейся с красными. Загнанные в клуни, несчастные легионеры были живьем сожжены на потеху Покровского.

Наступила весна.

Красные стояли под Новочеркасском, на левом берегу Дона. Станица Богаевская, расположенная как-раз против стольного города, переходила из рук в руки. Широко разлившийся Дон мешал красным захватить «змеиное гнездо». Так, говорят, они звали Новочеркасск.

Почти целый месяц, если не больше, беспрерывная канонада оглашала степь, превратившуюся теперь в море, к востоку от Новочеркасска. Красные летчики каждое утро кружились над городом, сбрасывая бомбы на склады оружия и снарядов.

Но в городе, с переброской Добровольческой армии, словно все оцепенело. Панический элемент давно уже покинул город. Остались те, у кого были крепкие нервы. Молодежь в виде развлечения, отправлялась в Александровский сад на вышку, где стояло орудие для обстреливания аэропланов, и рассматривала в бинокли, далекий теперь, противоположный берег, на котором развевались красные знамена.

В «змеином гнезде» царило спокойствие могилы.

В многолюдном Ростове волновались более, приходя в неописуемый трепет при всякой нерадостной вести с ближайшего фронта. Разлившийся Маныч, левый приток Дона, преграждал красным путь к Ростову.

Чем теплее становилась погода, тем более ободрялись добровольцы и казаки. Весной ведь наша берет!

Шкуро перешел в наступление в каменноугольном районе. Тут же действовали «цветные войска» ген. Кутепова, – лучшая добровольческая пехота. Всеми операциями на украинском фронте начал руководить генерал генерального штаба Май-Маевский. Его войска составляли просто Добровольческую армию.

В направлении Царицына двигались кубанцы Покровского, горские и терские отряды, астраханские калмыки и бригада ген. Тимановского, прибывшая из Одессы, занятой большевиками. Эти войска составили Кавказскую Добровольческую армию, которой командовал ген. барон П. Н. Врангель.

Красные, выдохшись за время зимнего наступления, не получая подкреплений и очутившись среди неустойчивого казачества, которое с большим трудом свыкалось с советскими порядками, поневоле начали отступать. Антисоветские элементы в станицах подняли голову. Казачество «выздоравливало» от большевизма.

В мае состоялся поместный собор южно-русского духовенства, под председательством донского архиепископа Митрофания.[58]58
  Товарищами председателя были Арсений, епископ ростовский и таганрогский, и протопресвитер Шавельский.


[Закрыть]

– В эти страшные дни, – приветствовал архипастырей Деникин, – одновременно под напором большевизма, разрушающего государство и культуру, идет планомерная борьба извне и изнутри против христовой церкви. Храмы осквернены, рушатся устои веры, расстроена церковная жизнь, погасли светильники паствы. Во тьме бродит русская душа, опустошенная, оплеванная, охваченная смертельной тоской или тупым равнодушием. Раньше церковь была в плену у приказных, теперь – у большевиков, и тихий голос ее тонет в дикой свистопляске вокруг еле живого тела нашей родины. Необходима борьба. Поэтому я от души приветствую поместный собор юга России, поднимающий духовный меч против врагов родины и церкви.

Смиренные владыки, забыв проповедь Христа о любви и милосердии и хорошо помня свои доходы, которых их хотят лишить большевики, разразились рядом воинственных призывов.

Казалось, ожили времена средневековья. Казалось, это папский легат отправляет крестоносное ополчение уничтожать огнем и мечом ересь альбигойцев.

Вот, например, послание поместного собора донскому казачеству:

«Все воинства, сражающиеся с большевиками, в частности войско Донское, – орудие в руках божиих. Вспомните, донские казаки, как безоружные и малые числом вы одолевали многочисленного и прекрасно вооруженного врага. Ведь это явный знак божественной вам помощи. Запомните, донские казаки, на веки вечные, что ваше победоносное продвижение вперед на север Дона для освобождения его от ига насильников началось со дня всенародного моления в городе Новочеркасске перед чудотворной аксайской иконой божией матери, покровительницы и заступницы славного войска Донского. Мужайтесь, христолюбивые воины! Да укрепит же и да ниспошлет господь вседержитель доблестному войску Донскому силы на предстоящий бранный подвиг по освобождению не только родного края, но и московских кремлевских святынь, где безбожные правители, слуги антихриста, на месте святе создали сейчас мерзость и запустение».

Против большевиков, насевших зимою на Дон, теперь ополчились все, – донские партизаны, «волки» Шкуро, вся Добровольческая армия, «легион чести», английские танки, аксайская богородица. Вдобавок в тылу у них началось страшное восстание. Восстали те самые верхнедонские станицы, которые в январе помирились с Советской властью. Мигулинцы, вешенцы, казанцы и ряд соседних станиц, предав белую армию Краснова, теперь нанесли предательский удар в спину красной.

Донские летчики Бессонов и Веселовский слетали к инсургентам и забрали с собой в Новочеркасск одного повстанческого делегата.

Восстание в тылу у красных окрылило тех, кто в станицах до конца оставался верен донскому правительству. Отважный донской генерал Александр Степанович Секретев[59]59
  В конце 1922 года этот генерал, живя в Болгарии, открыто отрекся от своей связи с белым станом, получил амнистию и возвратился в Россию.


[Закрыть] двинулся на соединение с восставшими.

Мамонтов, кое-как пополнив свой корпус, пошел вдоль левого берега Дона. Легкая донская флотилия облегчала его операции. Имя этого генерала теперь начало греметь. Счастье неизменно сопутствовало ему в эти веселые майские дни. Казаки освобожденных станиц охотно становились под его знамена. К лету у него образовалась недурная конница, с которой он под осень совершил свой знаменитый рейд.

Красные уходили. Уходили очень быстро, почти нигде не задерживаясь на Дону. Мамонтов составил расписание своих побед чуть ли не на месяц вперед.

«Такого-то числа займу Калач, такого-то Усть-Медведицкую, такого-то Урюпинскую», – телеграфировал он атаману.

Усть-Медведицу он занял 2 июня, даже на двое суток раньше, чем предполагал.

Трофеи, разумеется, были огромны. Красные оставляли на месте все то, что зимой захватили у белых. В эту войну, когда удачный налет провозглашался крупной победой, военная добыча – снаряды, патроны, повозки, хлеб – просто-напросто переходила из рук в руки.

На станции Морозовской Мамонтов захватил вагоны с хлебом и, не подсчитав добычи, телеграфировал, что она составляет около миллиона пудов. Донское правительство пришло в неописуемый восторг от такого богатства. Круг даже назначил особую комиссию для наблюдения за тем, чтобы не произошло утечки хлеба. Велико было изумление, когда при поверке оказалось, что в мамонтовской добыче на ст. Морозовской нет и 10000 пудов и что пылкий генерал более чем в сто раз увеличил свои трофеи.[60]60
  «Вольная Кубань», № 123, от 7 июня 1919 г. Статья: «Беседа с В. А. Харломовым на Кубани».


[Закрыть]

Поэты ликовали. Скорбные мотивы их музы сменились бодрящими, жизнерадостными. «Донские Ведомости» отметили перелом в настроении общества следующим стихотворением:

 
Довольно панихид!
Мы долго их служили
И траур скорби в сердце сжавшемся несли,
Довольно мы мишенью для ударов были
И счастье видели лишь сквозь туман вдали.
Вставай день радостный!
Пусть яркого светила
Лучи весенние побеги золотят,
Да сгинет пусть от них вся вражья сила
И обезвредится ее тлетворный яд.[61]61
  «Донские Ведомости», № 134, от 16 июня.


[Закрыть]
 

Тогда же блеснуло молнией имя генерала Врангеля. Деникин поручил ему ведение операций против Царицына.

Это был крайне важный пункт по своему стратегическому значению. Север Дона соединяется с югом железной дорогой, которая идет через этот город, находящийся вне пределов Донской области.

Благодаря тому, что красные прочно засели в Царицыне, донское правительство не могло считать себя прочным обладателем северных округов. Снаряды и другие боевые припасы приходилось отправлять гужом за сотни верст. Даже простая почта, например, в Урюпинскую (центр Хоперского округа) шла неделями.

Для Дона обладание Царицыном всегда стояло на очереди дня. Еще при Краснове казачьи полки неоднократно подступали под этот город, но безуспешно.

Грозный атаман, чтобы напугать защитников Царицына, 6 ноября 1918 года обратился к ним с таким воззванием:

«Граждане города Царицына и вы, заблудшие сыны российской армии! К вам обращаюсь я с последним предложением мирной и спокойной жизни в единой и великой России, России православной, России, в бога верующей. Близок ваш час и близко возмездие божие за все ваши кровавые преступления. Наши силы растут. Уже не одна Донская армия борется за свободу своих станиц и хуторов, но и грозная российская армия – Южная, ведомая маститым полководцем, героем Львова и Перемышля, бывшим главнокомандующим юго-западного фронта, генералом от артиллерии Н.И. Ивановым, неудержимо наступает на Воронеж. Союзники высаживаются в Новороссийске и Одессе, чтобы итти на Москву. С ними идет к нам множество танков, сотни аэропланов и тяжелые дальнобойные орудия. Царицын будет сметен с лица земли взрывами страшных снарядов.

Скажите, за что погибнете вы, за что погибнут ваши жены и дети, и богатый город обратится в пустыню и развалины? Вот раньше люди умирали за веру, царя и отечество; мы умираем за веру и свою родину, за свободу и счастье своих станиц и хуторов, и нам легко умирать. За что вы умираете? За те триста рублей в месяц, фальшивых, ничего не стоящих керенок? Но что вы едите? У вас даже хлеба не хватает!

У нас на Дону нет помещиков и капиталистов, но все мы люди равные и живем не бедно. Наши воины и рабочие получают в день 2 1/2 фунта хлеба и 1 фунт мяса, и нам есть во что обуться и одеться.

Именем бога живого заклинаю вас. Вспомните, что вы русские люди, и перестаньте проливать братскую кровь русских людей. Я предлагаю вам не позже 15 ноября сдаться и сдать ваш город нашим донским войскам. Если вы сдадитесь без кровопролития и выдадите мне ваше оружие и военные припасы, я обещаю сохранить вам жизнь. У вас два исхода: свободная, счастливая жизнь гражданина свободной России или смерть, смерть позорная. Спешите избрать исход своему теперешнему ужасному положению. Я жду до 15 ноября. После пощады не будет».[62]62
  Замечательно в этом воззвании то, что Краснов, упоминая об Южной армии и союзниках, ни словом не упоминает об армии Добровольческой, точно ее не существовало.


[Закрыть]

Воззвание не помогло.

Город не только не сдался, не только отбил нападение, но даже вскоре его гарнизон сам перешел в наступление. Казаки поспешно бежали, при чем сам начальник отряда ген. Постовский едва не попал в плен.

Тогда выступил публицист Виктор Севский. В подражание Краснову, он разразился в своей «Донской Волне» грозной филиппикой по адресу непокорного города:

«Казачий Карфаген, – покончить с которым давно думал не один казачий Катилина.[63]63
  Намек на Краснова, который, подобно Катилине в Риме, таил план сокрушения республиканского строя на Дону.


[Закрыть] Карфаген для казаков, – Царицын и в семье российских городов был уродом. Пыль и опилки, – это из этнографии Царицына. Улицы – резервуары пыли. На бесчисленных лесопильных заводах пилили лес. Летели опилки и стружки. Отсюда и жители Царицына – пыль людская, опилки российского человека.

Илиодор. Сколько столбов пыли поднял в хронике российских дней инок с душою – помесью религиозных опилков с пылью царицынской улицы. Несколько лет в Царицыне клубилась илиодоровская пыль.

В августе 1917 года Царицын объявляет войну Дону, берет в плен казаков и даже назначает своего атамана на Дон. Казачество возвысило свой голос, Царицын затих. Но едва подул ветер с севера, вся пыль, все стружки и опилки полетели на Дон. Из Царицына организуются экспедиции на Серебряково, на Иловайскую, на Арчеду, на Чир.[64]64
  Станции по Грязе-Царицынской железной дороге, в Донской области.


[Закрыть]

– Авангард российской пыли.

– Надо разрушить Карфаген!

– Карфаген должен быть разрушен!»[65]65
  «Донская Волна», 1919 г., № 6.


[Закрыть]

Лавры Сципиона выпали на долю генерала Врангеля. Правда, он не стер с лица земли казачий Карфаген, как того хотелось монархисту Краснову и демократу Севскому, но все же занял его после длительного штурма.

Барон Петр Николаевич Врангель, сравнительно молодой образованный кавалерийский генерал, сначала командовал всей конницей Добровольческой армии. После окончательного освобождения Северного Кавказа от советских войск благодарная Кубанская Рада, куда он прибыл для чествования, под неумолкаемые аплодисменты наградила его в изъятие от закона «Крестом Спасения Кубани» прямо первой степени.[66]66
  20 февраля 1919 года Законодательная Рада учредила орден «Спасения Кубани» 1 и 2 степени и медаль «За спасение Кубани» для награждения участников борьбы за Кубань. Начало борьбы – 29 ноября 1917 г., когда Рада назначила шт. – кап. Покровского командующим войсками Кубанского края; конец – 28 января 1919 г., когда был взят Владикавказ («Вольная Кубань», 1919 г., № 61, от 16 марта.) В Добровольческой армии был учрежден особый орден для участников Ледяного похода, на Дону, после Краснова, и за степной поход.


[Закрыть]

Дельный, образованный генерал производил приятное впечатление не только на станичную простоту, но и на просвещенных кубанских законодателей. Ему были чужды балаганные выходки Шкуро и хамство Покровского. В то же время его начальнический голос звучал твердо, как подобает настоящему полководцу. Самое же главное, говоря о великой и единой, он расшаркивался перед кубанским представительным учреждением.

Рада искренно жалела, что этот генерал не природный кубанец, а остзейский барон. Кубанские законодатели все время вздыхали по хорошем атамане, как Данте по Беатриче. Филимонова, слабовольного человека, без собственного я, держали только потому, что не находили более лучшего преемника.

Раде казалось, будь Врангель атаманом, он сумел бы поддержать достоинство кубанского государства и обеспечить говорильне спокойное существование. По своей провинциальной простоте недальновидные законодатели не разгадали в бароне своего будущего палача.

Для действия против «Казачьего Карфагена» Деникин придал Кавказской Добровольческой армии английский танковый дивизион, тяжелую артиллерию, эскадрилью аэропланов. На этот раз исполнились слова Краснова: против Царицына ополчилась техническая мощь союзников.

15 апреля Врангель издал следующий приказ:

«Выздоровев после трехмесячной болезни, я снова появлюсь среди вас. Вперед же, орлы! Пусть от гор Кавказа слава о вашей доблести докатится до сердца России – Москвы».[67]67
  № 105.


[Закрыть]

Генерал поскромничал в своем пожелании. Слава о его «орлах» спустя три года докатилась до отдаленных углов Европы, а на Балканах она и посейчас гремит иерихонской трубой. Но какая слава, – это другой вопрос.

Рада напутствовала Врангеля зачислением его в кубанские казаки.[68]68
  В конце апреля.


[Закрыть]

В царицынском походе сказался настоящий характер барона – «моей баронской фантазии не препятствуй». 8 мая он занял станицу Великокняжескую, центр Сальского округа, и вывесил воззвание о необходимости беспощадной борьбы с большевиками. К утру от расклеенного по улицам воззвания не осталось и следа. Неизвестные содрали со столбов все экземпляры.