Текст книги "Корделия"
Автор книги: Иван Леонтьев-Щеглов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)
– Неказисто пою, а?.. Что делать, совсем голос пропал, потеряла… Это еще с прошлой весны, как я больна была… Да что голос, бог с ним – веру потеряла… в жизнь веру потеряла!.. А раз вера подорвана – все равно куда идти… с кем… вся жизнь начинает казаться какой-то сумасбродной сказкой!
Все это Марта, проговорила точно в бреду, скороговоркой, с глазами, устремленными в одну точку, куда-то в угол. Она машинально налила себе третий стакан, выпила и продолжала вполголоса, видимо утомленная:
– Разрыв произошел в Киеве… Он уехал, а я осталась одна, без всяких средств, не имея никого знакомых… Вот тут-то у меня и явилась мысль об оперетке… а с ней и другие проклятые мысли… Вы знаете, когда maman передали афишу с моим именем, так она, говорят, всю ночь проплакала. Бог знает, впрочем, кого она оплакивала – меня или свое генеральство… вернее всего, что последнее! Так или иначе, но я сделалась опереточной певицей… Сначала пела в Киеве, – потом перешла в Москву… была одно время звездой в некотором роде… Имела толпу поклонников и, среди нее, знакомого вам московского доктора.
Я почувствовал, что кровь бросилась мне в голову.
– Неужели, же доктор оказался таким же негодяем, как этот ваш… Мальчевский?
– Нет, доктор был хороший человек, только ужасно мнительный и ревнивый… Этим за кулисами воспользовались и стали бомбардировать его анонимными письмами…
– И он поверил?
– Отчего же было ему и не поверить, если я уже раз оступилась!.. Не он первый, не он последний… Хуже всего было то, что я вскоре затем захворала. Антрепренеру это было, разумеется, не на руку и меня рассчитали… ну, вот как прислугу рассчитывают… когда она более не нужна… Куда мне было деться. Maman умерла, среди «театральных» я не сумела найти себе друзей, прежние светские знакомые давно от меня отвернулись… Пришлось волей-неволей попытать счастья в кафе-шантане… «А затем, тем… тем…» – затянула она, но оборвалась и опять закашлялась… – Что это я все пою? Это все оперетка заела… Жизнь мою заела…
Марта отпила из стакана несколько глотков, думая тем облегчить кашель, но долго не могла успокоиться.
Я смотрел почти сквозь слезы на эту некогда столь цветущую и блестящую красавицу – теперь жалкую и полубольную, в потасканном люстриновом платье, с мишурной брошкой у ворота…
– Ах, Корделия, Корделия!.. Что вы с собой сделали! А какой у вас был талант, какая искра – настоящая, святая искра, затепленная самим богом. Что бы вы ни говорили, а так прочесть, как вы прочли в школе тот монолог, и потом у себя в девятой линии – гейневскую легенду – нельзя без наития свыше, без вдохновения, без живого дара… нельзя, нельзя. Это были истинно гениальные минуты, и они никогда не изгладятся из моей памяти!!
Марта глубоко вздохнула и на ее губах скользнула ироническая усмешка.
– Вдохновение… наитие свыше… гениальные минуты… Ах, какие все это возвышенные и обманчивые слова!.. Верьте, Сакердончик, верьте моему театральному и житейскому опыту, что в жизни каждого человека могут быть гениальные минуты – минуты, не забудьте, – и только!.. И у меня они были, и их яркость меня обманула. Про монолог Корделии и говорить нечего: это была не моя нота… не собственная. – это я у ней подслушала… там, во Флоренции, у той итальянки, что с Росси играла. Не знаю почему – прямо в душу мне перелилась тогда ее речь… Стойте, не перебивайте… Вы хотите возразить: отчего же я чудесно прочла гейневскую легенду?.. Ну, уж тут другое было… Тут просто сила красоты сказалась… Я была здорова, полна надежд, кровь во мне заговорила – и сама чувствовала себя тогда этой самой сказочной повелительницей! -
Она оживилась, и глаза ее вдруг вспыхнули, точно загоревшиеся маяки.
– И вы были бы ею… и не сказочной, а действительной повелительницей живой толпы, если б…
– Если б… работала над собой, – досказала за меня Марта. – Легко сказать: работать над собой!.. Когда кругом – блеск, радость жизни, столько всяких обольстительных призраков… Где уж тут учиться и, ждать, когда кровь своевольничает и голова пьянеет от вихря жизни… Полноте, кто теперь ждет и учится? Все мечутся, как оглашенные, жить хотят и упиваться… ловят миг блеска с лихорадочной ненасытностью… воруют жизнь, если она не дается… топятся и отравляются, если она насмеется над ними… Ах, зачем я тогда не утопилась или не отравилась – право, было бы лучше… в сто раз!..
– Бог с вами, что вы говорите… как вам не грех!..
Мне становилось просто жутко от ее безнадежного тона.
– Я говорю совершенно серьезно… А у меня был один такой момент, когда я была совсем на волоске от этого…
Марта полузакрыла глаза и продолжала глухим голосом:
– Это было в Ялте. Я играла Катерину в «Грозе». Не смейтесь – настоящую Катерину – Островского… разумеется, в любительском спектакле. Я тогда уже чувствовала подлость моего кабальеро, и сердце мое обливалось кровью… Вот это все я тогда и выразила в последней сцене… в сцене прощания с Борисом. Разумеется, я не с Борисом тогда прощалась, а с моей загубленной молодостью, оплакивала свою обиду и свое первое разочарование… Эта сцена произвела просто фурор… По первым актам никто и думать не мог, что я способна на такую вспышку… Это была моя третья гениальная минута… и последняя… После этого все внутри меня как-то потухло, и жизнь покатилась под гору, как ненужная тяжесть…
Марта допила свой стакан и шумно его отодвинула.
– Ну, теперь вы все знаете… даже больше, чем бы следовало… Поэтому расплачивайтесь – и гайда!.. – она решительно поднялась с места. – Меня ждет он… Не спрашивайте, кто. От этого вам не будет легче… Он ждет и потребует отчета… и сегодняшнего заработка… Человек! – крикнула она раздражительно. – Идемте же, ради самого бога… Мне серьезно пора!
Я сунул встрепенувшемуся лакею трехрублевку и молча последовал за Мартой к выходу.
Пройдя несколько пьяных стойл, мы очутились в водовороте оглушительного и безудержного пляса. Под наитием крикливой польки в чадной зале кружилось до пятидесяти пар, и нам пришлось с трудом проталкиваться… Одни выплясывали совершенно серьезно, точно в тонном журфиксе, видимо, желая дать понять, что они видали виды; другие, напротив, распотевшие, как от бани, работали каблуками с молчаливой свирепостью людей, желающих выработать во что бы то ни стало свои входные тридцать копеек; третьи же вертелись как сумасшедшие, от всей души, выделывая настоящие козлиные па, хохоча и отругиваясь, как на ярмарке. На губах Марты скользнула знакомая ироническая улыбка:
– Voici les embetements de l'existence humaine! [9]9
Вот неприятности человеческого существования! (фр.).
[Закрыть] – сострила она и тотчас же добавила: – Впрочем, я думаю, на журфиксах у генеральши Побидаш если не скучнее было, то во всяком случае, не умнее… Увы, мне теперь закрыты двери к этим превосходительным журфиксам… Malheur des malheurs! [10]10
Вот несчастье-то! (фр.).
[Закрыть] – комически вздохнула Нейгоф и прижалась ко мне от какого-то пьяного нахала… Мы протиснулись в театральный зал, и она продолжала:
– Не правда ли, как я еще хорошо говорю по-французски? Только это теперь ни к чему… Здесь французских proverbes [11]11
Живые картины на темы пословиц.
[Закрыть] не дают, – кивнула она на опущенный полутемный занавес, – здесь все больше:
Уж я пила, пила, пила,
И до того теперь дошла…
С чего это опять?.. Неужели так запьянела?.. – она остановилась и резким вызывающим жестом оправила прическу. – А ведь не правда ли, какая у нас дружная парочка? Отставной Гамлет… и заштатная театральная принцесса. Умора, ей-богу, как мы, бывало, волновались, при виде этой глупой занавеси!.. Мечты, слезы – куда теперь все делось?.. Помните это… ну, из «Короля Лира»:
Я знаю, в чем вина моя, я знаю,
Нет у меня просящих вечно взглядов.
Нет льстивой речи и, хоть я лишаюсь…
Дальше не помню. Хоть убей – не помню! Чего лишаюсь?.. Лишаюсь…
Она не договорила и вдруг тихо вскрикнула. Я быстро ее подхватил, а то бы она упала.
– Родная… что с вами?
– Нет, так… мне почудилось, что в дверях стоит он… Он ведь всюду за мной следует, всюду – стоит мне опоздать, пустяки… О, наверное, он!
– Тогда уедемте отсюда скорей… я вас умоляю… Ну, подарите мне хоть час… один час!..
Марта склонилась ко мне, глаза ее разгорелись и губы страстно прошептали:
– Ах, как бы это было хорошо – уехать… далеко, далеко… туда, wo die Zitronen bluhen!..
Этот взгляд опьянил меня и я почти силой увлек ее на площадку лестницы – на наше счастье – временно опустевшую. Но тут она вдруг высвободилась из моих рук и испуганно метнулась в сторону…
– Что это я… словно в бреду! Разве я могу ехать, когда он здесь… мой строгий кабальеро… Я его не видела, но я чую, что он здесь и выслеживает. О, негодяй, как я его ненавижу в эту минуту! Как власть его над собой ненавижу!.. А вы… что же вы все стоите передо мной, точно совесть? Уходите же, наконец… если не хотите моего несчастья!..
Она говорила, точно сумасшедшая, почти не глядя на меня, и тихо вздрагивала всем телом.
– Отчего же вы не хотите со мной… отчего?
Марта выпрямилась, и глаза ее заискрились детской нежностью:
– Оттого, что хочу… чтобы все, что было дорого и свято… не осквернялось ничем, ничем… осталось так, на всю жизнь!..
– Милая, дорогая моя…
Я не в силах был договорить и чувствовал, как слезы текут по моим щекам…
– Не утешайте и… уходите… Уходите отсюда и пусть нога ваша никогда не касается этого гнусного порога!..
Она тихо наклонилась и поцеловала меня в лоб, как сына.
Я хотел ей что-то сказать… что-то очень нужное и важное, без чего, казалось, нам никак нельзя было расстаться, но не мог от душивших меня слез и, совсем потерянный от горя, бросился вниз по лестнице!.. Но когда я очутился на последних ступенях, какая-то непреодолимая сила толкнула меня – обернуться вверх, на площадку…
Она стояла все на том же месте – бледная, как изваяние, с разметавшимися волосами, с повисшими беспомощно руками, с страдальческим, устремленным вперед взглядом, напоминая собой в облекавшей ее черной одежде развенчанную богиню искусства – невыразимо прекрасную в своей величественной скорби.
– Корделия! – крикнул я умоляюще…
Она шелохнулась, зашевелила беззвучно губами, как бы посылая мне свой последний привет – и исчезла… Исчезла – навсегда.
1889
Комментарии
КОРДЕЛИЯ
(Страничка жизни)
Впервые – «Артист», 1889, № 2–4 (октябрь-декабрь); вместо подзаголовка – «Повесть»; подпись: Иван Щеглов. Печатается по тексту сб. «Корделия» [12]12
и другие повести и рассказы
[Закрыть].
Журнальный текст повести отличается от окончательного варианта. Так, Леонтьев (Щеглов) сократил несколько абзацев в начале и в конце повести. В начале, после эпиграфа, было: «…Зачем я ее опять встретил? Зачем?.. И при каких обстоятельствах… Боже мой! Сердце сжимается, если вспомню! Отверженная, осужденная насмарку, страничка прошлого опять назойливо лезет в глаза, и зажившая рана снова растревожена и мучительно ноет, – и милый, с летами потускневший образ неотступно оживает в моей душе во всей своей первоначальной, неотразимой красоте… Как сегодня вижу…» (далее как в окончательном тексте).
В конце, после «Исчезла – навсегда» было: «Сколько я потом ни метался по разным садам и театрам, сколько ни обрыскивал весь загульный ночной Петербург – я нигде не мог ее более найти…
И теперь, когда я перебираю в своей памяти все прошедшее, мне грезится она как в голубом тумане, точно сказочная шекспировская Корделия, сошедшая на землю, чтобы затеплить в людях потухающую святую искру, – и, под наитием этой причудливой грезы, во мне невольно оживают потускневшие идеалы юности и разбуженная душа вновь наполняется сладостной мукой…
Зачем я ее опять встретил? Зачем?!»
Были изменены также имена некоторых второстепенных действующих лиц: Добродеев – вместо Подгорбунского, Меморандов – вместо Меридианова и др.
…монолог Иоанны д'Арк… – из трагедии Ф. Шиллера «Орлеанская дева».
Гликерия Николаевна Федотова (1846–1925), Мария Николаевна Ермолова (1853–1928) – актрисы московского Малого театра.
«Нищие духом» – мелодрама Н. А. Потехина.
Норма, Динора, Травиата – героини опер В. Беллини «Норма» (1831), Дж. Мейербера «Плоэрмельское прощение» («Динора») (1859), Дж. Верди «Травиата» (1853).
Булотта, Маскотта – героини оперетт Ж. Оффенбаха «Синяя борода» (1886) и Э. Одрана «Маскотта» (1880).
«Мотя» – водевиль Э. М. Лабиша и М. Мишеля, переделка с французского К. А. Тарновского (1853).
Коклэн-младший (1848–1909) – французский актер-комик, гастролировавший в России.
Василий Игнатьевич Живокини (1807–1874) – актер московского Малого театра, водевильный комик.
Карл Моор, Фердинанд – герои трагедий Ф. Шиллера «Разбойники», «Коварство и любовь».
Эрнесто Росси (1827–1896) – итальянский актер-трагик, гастролировал в Петербурге в 1877 и 1878 годах.
Мария Гавриловна Савина (1854–1915) – актриса Александрийского театра.
«Вспышка у домашнего очага» – водевиль П.-А.-О. Ламбера-Тиду и Т. Баррьера, переделка с французского М. П. Федорова (1870).
Фру-Фру, Перикола – героиня комедии А. Мельяка и Л. Галеви «Фру-Фру» (1869) и оперетты Ж. Оффенбаха «Перикола» (1868).
«Пахита» – балет Э. Дельдевеза и А. Минкуса (1846), в Петербурге поставлен в 1881 году.
«Злись, ветер, дуй, пока твои не лопнут щеки!!» – Шекспир У. Король Лир, д. III (из монолога короля Лира).
«Боккаччо» – оперетта Ф. Зуппе (1879).
…грезовская головка… – От имени французского художника Ж.-Б. Греза (1725–1805), автора картин «Балованное дитя», «Девочка с куклой», «Голова ребенка» и др.
Михаил Валентинович. Лентовский (1843–1906) – антрепренер-режиссер, с 1876 года арендовал театр «Эрмитаж» в Москве, где создал первый в России театр оперетты.
Не очень много шили там,
И не в шитье была там сила – Некрасов Н. А. Убогая и нарядная.
Wo die Zitronen bluhen… – строка из песни Миньоны (роман И. В. Гёте «Годы учения Вильгельма Мейстера», кн. III, гл. I).
Ах, тот скажи любви конец, кто на три года вдаль уедет – Грибоедов А. С. Горе от ума, д. II, явл. 4.
Женпремьерского – от jeune premier – амплуа первого любовника (фр.).
«Со ступеньки на ступеньку» – комедия А. А. Соколова и Г. Н. Жулева (1873).
Биргальная – от Bierhalle – пивная (нем.)
«Скандал в благородном семействе» – шутка в 3-х действиях Н. И. Куликова (1879).
