Текст книги "Золотая цепочка"

Автор книги: Иван Сибирцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

– Глебушка! Внучек! Какой ты большущий!

– Здравствуйте, Елена Андреевна! – сказала мама. – Вам не кажется, что вы травмируете ребенка? – И объяснила Глебу: – Это твоя бабушка – баба Лена, мама твоего первого отца.

Мама и Елена Андреевна отошли в сторону, до Глеба донеслись обрывки фраз:

– Нет, нет, Елена Андреевна, – говорила мама непреклонно. – Это невозможно. Глеб – мой любимый сын. И Владимир Прохорович так привязан к нему…

– Но Глеб для меня – единственная память о Костике. К тому же здесь юг, море.

– Конечно, юг для здоровья ребенка… – начала мама неуверенно.

Теперь Глеб жил в маленьком домике с застекленной верандой, затянутой зеленой шторой винограда. Можно было часами лежать на горячем галечнике и слушать, как шумит пляж, перекликаются огромные, будто айсберги, теплоходы, смотреть, как погружается с пустого неба в морскую пучину солнце. Море вспыхивает на мгновение и сразу же заполняется фиолетовой стынью. И в тот же миг, точно кто-то включает их, как светильники на бульваре, загораются звезды.

Однажды на берег прибежала соседка, с трудом перевела дух, крикнула:

– Пойдем, Глебушка! Бабушка умерла.

Через неделю Глеб снова был в Москве. Владимир Прохорович без улыбки оглядел его, потянулся потрепать по волосам, но раздумал:

– Большой какой стал. Хотя, само собой, под южным солнцем… У тебя здесь народилась сестренка Светланка. Станешь водиться с нею. Матери надо на работу. Нам остро не хватает денег. У каждого в доме должны быть свои обязанности…

Зачем он рассказывал все это Насте? Идиотская сентиментальность, и только. Чистенький домик под южным небом, вздохи отца о вечности моря и даже Лиза с ее хмельным шепотом по ночам и трезвым взглядом на жизнь в таком далеке, что, может, все это пригрезилось ему во сне…

4

Но что это? Тоже сон? Глеб косился по сторонам, желая убедиться в реальности происходящего.

По береговым крутоярам – непролазное чернолесье. Летное поле аэродрома – в рысьих зрачках ромашек. Небо перечеркнул крест антенны домика аэровокзала. А по ступенькам трапа отстукивала каблучками, приближалась к дорожке, на которой стояли Глеб и Настя, Елизавета Ивановна Гущина.

Бежать! Махнуть в реку. Провалиться сквозь землю! Глаза Лизы сузились, потемнели. И ее взгляд, строгий и удивленный, остановился на Глебе. А пальцы Насти, ласковые и нетерпеливые, охватили запястье Глеба и потянули вперед.

– Ну, что ты, Глеб, как вкопанный?! Нельзя быть таким робким. Отец очень простой. Я уверена, вы понравитесь друг другу.

Не выпуская руку Глеба, она другой рукой обняла отца и горячо зашептала:

– Папка! Родной, здравствуй! Это – Глеб Карасев. Понимаешь! – Настя округлила глаза и многозначительно пояснила: – Ну, он мой друг и поет в нашем клубе. – И вложила руку Глеба в руку отца.

– Глеб Карасев, говорите? – у Глеба зазвенело в ушах: таким зычным ему послышался бас Николая Аристарховича. – Рад знакомству очень. Сестра твоя, Елизавета Ивановна, всю дорогу только и рассказывала о тебе. Елизавета Ивановна, да где вы?

– Я здесь! – почти пропела Лиза, выступая из-за широкой спины Николая Аристарховича, коснулась руки Насти, ласково покивала ей, обняла Глеба, приблизила его к себе, крепко расцеловала и сказала не то наставительно, не то предостерегающе:

– Здравствуй, братец! Тебя, Глебушка, не сразу и узнаешь без бороды… Вот и я. Приехала посмотреть на твою возлюбленную… Сибирь. Значит, ты получил мою телеграмму? Я боялась, что не поспеет…

– Я не получал твоей телеграммы, Лиза. И я не встречал тебя. Я ничего не знал о твоем приезде.

– Я в один день изменила свои планы отдыха и решила погостить у тебя. Ты не рад моему приезду, мой милый двоюродный братишка? Ты же давно приглашал меня, не так ли?

– Так, – обреченно подтвердил Глеб.

– Телеграмма не телеграмма. Встречал не встречал, – весело сказал Аксенов. – Важно, что встретились и все вместе… – И, взяв Настю и Лизу под руки, повлек их за собой к выходу.

«Милый двоюродный братишка!..» Зачем понадобилась ей эта комедия? – недоумевал Глеб, шагая следом. Он был зол на Лизу за ее ложь и благодарен ей за нее: эта ложь оказалась спасительной. А что, если взять билет до Краснокаменска, и пусть все останется за бортом. И угрозы Шилова, и нелепое это пение, и выламывание перед Настей, и эта пикантная Лиза, невесть зачем свалившаяся как снег на голову…

Нет, к черту камень на шею, к черту побег. Глеб не предаст Настю, тем более сейчас, когда рядом с нею выстукивает каблучками не меньший, может быть, враг, чем Аркашка Шилов, Лиза не пощадит Настю. Ведь она явилась сюда, чтобы утвердить свои права на него, доказать ему свою любовь и потребовать платы за нее.

Это она, Елизавета Ивановна Гущина, благословила его поездку в эти гибельные места. Узнав правду, напустила на себя вид, что не поняла ее, восхищалась щедростью Глеба, ввела в круг своих друзей. Они пили в ресторанах на деньги Глеба, не спрашивая – откуда у него столько денег? Наверное, они правы: интеллигентные люди, как пробросила однажды Лиза, не спрашивают, откуда у человека деньги. Ради Лизы Гущиной он вновь явился сюда ловить жар-птицу удачи. А поймали его, Глеба. Поймал Аркадий Шилов. Да на такую блесну, что и выпустить жаль, и заглотнуть боязно…

Глава двенадцатая

1

Улицы поселка медленно погрузились во мглу, и молодой месяц в черном небе не высветлил дорогу. Где-то вдалеке всхлипнул и сразу умолк баян. Поселок Октябрьский отходил ко сну.

В доме подполковника Лазебникова стояла тишина.

Он собрался лечь спать, но во дворе скрипнула калитка, предостерегающе зарычал Туман.

Лазебников нахмурился: с приятными вестями в полночь к начальнику райотдела внутренних дел не пойдут.

– Сидеть, Туман! – скомандовал Лазебников и пригласил: – Кто там, проходите. Собака не тронет.

К Лазебникову быстро подошел высокий мужчина.

– Василий Васильевич? – спросил он. – Я – Эдуард Бочарников, спецкор областной газеты.

– Прошу, прошу. С утра поджидаю вас.

Лазебников с любопытством оглядел гостя. Темные глаза Бочарникова из-под щеточек бровей словно бы приценивались к собеседнику.

– Мы с вами незнакомы, Василий Васильевич. Так что позвольте представиться по всей форме. – Он подал Лазебникову удостоверение в красной обложке.

– С Петровки, значит, Эдуард Борисович, – сказал Лазебников не без ревности. – Прибыли показать нам, грешным, столичный класс работы. Ну-с, какие новости?

– Новости обнадеживающие. Желтов возвратился с Кубы, бандероль из Сибири от Григория Смородина получил. Хотя и не был с ним знаком. Познакомились позднее, когда Смородин – и снова не с пустыми руками – прилетел в отпуск в Москву. Желтов не прикасался ни к бандероли, ни к «гостинцам» из тайги, ожидал, пока явится хозяин. Хозяин – Глеб Карасев, его сосед и в прошлом одноклассник. О том, что пришлет посылки, Карасев предупреждал Желтова перед отъездом.

– Все-таки Карасев! Мы-то думали на Варварина. – Лазебников, давая выход возбуждению, заходил по комнате. – На Карасева, правда, сразу обратили внимание, но отзывы о нем самые лестные, и вообще у нас пока нет доказательств, что он крадет золото…

– Это и сейчас пока не доказано, – подчеркнул Бочарников. – Я случайно видел Карасева на аэродроме. Он производит благоприятное впечатление. Попробую завязать с ним контакты, мы ведь с Карасевым соседи по общежитию. Ваша первая задача найти Смородина.

Лазебников усмехнулся:

– Наш лейтенант Локтев отыскал его на прииске Сосновском. – И не удержался, похвастал:– Это только так говорится скромно – район. А район-то по территории обширнее иной области в Центральной России. Да еще бездорожье и не очень надежная телефонная связь… Но как бы там ни было – нашли. Завтра пошлем Смородину повестку.

– Не надо повестки. Прилетит сюда майор Зубцов, съездит к нему. А пока условимся: для всех, в том числе и для ваших сотрудников, я – корреспондент областной газеты, приехал писать очерки о старателях…

2

По травянистому взвозу улица спускалась к реке. В зеленоватой воде раскачивались и морщились плоские отражения домиков. А на другом берегу тайга спускалась к реке, будто искала брод. Клинышек неба над котловиной был пустым и бесцветным. Край света…

«Хвастают еще сибирским простором, а ровного места не сыскали для поселка, – подумал Зубцов и вспомнил дорогу в Сосновский – крутые подъемы на взгорья, обвальные спуски в разломы и усмехнулся, – впрочем, где оно тут есть, ровное место?»

Природа словно с умыслом, чтобы взвинтить цену на золото, а может быть, прозорливо, чтобы уберечь людей от соблазнов «желтого дьявола», расшвыряла, рассыпала крупицы драгоценного металла в самых гиблых краях. Захоронила золото в ледяных подземельях Аляски и Колымы, погребла в раскаленном чреве африканских и азиатских песков, утопила на дне гремучих речек, укутала сумраком таежных урочищ.

Но человек, движимый то вдохновением рудознатца, то неуемной алчностью и слепой верою в шальной фарт, пешим и конным, на собаках и на верблюдах дотянулся до заповедных мест…

Смородин вошел без стука, окинул взглядом Зубцова, потом щербатые стены кабинетика участкового инспектора, письменный стол с продранным зеленым сукном, немытый графин на облезлом сейфе и слегка скривил губы.

«А ведь прав он, черт возьми, – с досадой подумал Зубцов. – Когда только покончим с таким убожеством? Уважение к милиции – понятие многозначное».

– Смородин Григорий Кириллович?

– Да, – парень наклонил голову. – Участковый сказал, что меня приглашает офицер из военкомата.

Говор у него был певучий, с мягкими протяжными «а». Говор потомственного москвича.

– Да, я поджидаю вас. Садитесь, пожалуйста.

Смородин расстегнул клетчатый пиджак, не спеша сел. Теплым глянцем отливали его желтые летние туфли и медные пуговицы на пиджаке.

«Силой ты не отличаешься, – глядя на его запавшую грудь и узкие плечи, отметил Зубцов. – Но, конечно же, слывешь среди сосновской молодежи законодателем мод. И пиджак-то у тебя в „оксфордскую клетку“, и в парикмахерскую ты не считаешь за труд съездить за сто километров в Октябрьский. Здешний цирюльник тебе так локоны не накрутит. А может быть, парикмахерская, ателье, магазин – всего лишь повод?»

– Вы, кажется, москвич? Не скучаете по Москве? Край здесь довольно суровый.

– Скучаю? – переспросил Смородин небрежно. – Я мечтал о такой жизни. Суровая природа, здоровый труд на свежем воздухе. Простые, естественные отношения.

– Разве естественность отношений – это географический фактор?

– Но, согласитесь, в Москве – тьма условностей. Прав был старик Руссо, когда призывал к простоте, к чистоте и ясности нравов. – Он сделал паузу, давая возможность оценить оригинальность и благородство своих суждений. – А что вы агитируете за Москву? Предложите поступить в одно из московских военных училищ?

– Я не из райвоенкомата. Я – старший инспектор министерства внутренних дел майор Зубцов Анатолий Владимирович. Приехал из Москвы для того, чтобы встретиться с вами.

Смородин сел прямее, скривил губы, как тогда, когда осматривал комнату, и сказал с колючей усмешкой:

– Чем же это я так знаменит, что для встречи со мной надо лететь двумя самолетами и выдавать себя за работника военкомата?

– Вы тоже летали в Москву двумя самолетами…

– А что здесь криминального? Домой ведь. А не за тридевять земель… Летал навестить больную мать.

Зубцов вздохнул и сказал:

– Правильно, мать болела. Но ведь вы не только ухаживали за ней, вы встречались с приятелями, заводили новые знакомства.

– Следили, что ли, за мной? Или кто из моих друзей привлек ваше внимание?..

– Человек, которому вы позвонили с аэродрома, назначили свидание и условились, что он узнает вас по цветной косынке на шее. А за три недели до встречи, когда он и не подозревал о вашем существовании, вы отправили ему посылку с довольно ценным подарком…

– Ах, вы о Желтове. А я-то слушаю, слушаю… – Смородин засмеялся и, нанизывая подробности, стал рассказывать, как еще в школе мечтал о мотоцикле с коляской. Но не было денег. А теперь, когда появились, не вдруг достанешь мотоцикл. В прошлом году в Сосновской чайной он познакомился со студентом Павлом из строительного отряда, тот вызвался помочь. В Москве у Павла есть друг, Михаил Желтов, который может достать мотоцикл. Павел собирался в Москву, однако у него на Дальнем Востоке умер отец. Павел улетел на похороны и не успел отправить Желтову купленный для него транзистор. А Григорий как раз ехал в Октябрьский к зубному врачу, вот и вызвался отправить приемник. Вскоре Григорию сообщили о болезни матери, и пришлось срочно вылететь в Москву. Он позвонил из Домодедово Желтову, договорился о свидании. При встрече подарил Желтову кедровые шишки. Потом посидели в ресторане, обмыли знакомство…

– Фамилию и адрес Павла позабыли, конечно?

– Не знал никогда. Я ему – Гриша, он мне – Павел, и точка. Не заполнять же анкеты. Не принято это в нашем возрасте. Верим в человека и ценим таким, каков он есть…

– Очень похвальное качество. – Зубцов усмехнулся. – Мне, к сожалению, придется выяснять у Желтова, есть ли у него приятель Павел. Если окажется, что действительно есть, искать Павла, который в прошлом году вылетел из строительного отряда на похороны отца на Дальний Восток. Искать и проверять ваши показания…

– Пожалуйста, – чуть помедлив, сказал Смородин.

– А к зубному врачу, наверное, так и не успели попасть в тот день, задержались на почте?

– Отчего же? Запломбировали зуб в районной поликлинике. И даже в карточку записали об этом.

«А ты совсем не наивен, Григорий Смородин, – думал Зубцов. Гвоздили, видно, тебя крепко эти посылочки. Грыз тебя страх. Вот и насочинял версию. Совсем не исключено, что вы договорились с Желтовым пустить нас по следу мнимого Павла. Заранее ясно – никакого Павла нет, но пока изобличишь их во лжи, сколько времени утечет. И о Карасеве ловко умолчал, даже намека на него не бросил…»

Смородин вольготнее откинулся на спинку стула:

– Надеюсь, исчерпали свои вопросы?

– Нет, осталось еще несколько, – простецки возразил Зубцов. – Транзистор на почте вы отправляли один или с кем-нибудь из приятелей?

– Мрачная у вас профессия, – Смородин осуждающе покачал головой.

– Что поделаешь? – кротко сказал Зубцов. – Работа, конечно, не из приятных. Но общественно нужная. На то и щука в море, чтобы… Карасев не дремал.

Смородин выпрямился, рука метнулась в карман, извлекла носовой платок. Не разворачивая платка, он потыкал в щеки, в лоб.

– Почему Карасев? Причем здесь Карасев?

– Просто к слову пришлось, – отозвался Зубцов весело и прихлопнул ладонью по столу, будто точку поставил. – Но вы отвлеклись от вопроса: не был ли с вами на почте кто-либо из ваших приятелей? Бандероль отправлена пятого августа прошлого года.

Жидкие, светлые ресницы Смородина дрогнули, словно ему соринки попали в глаза. Но он холодно улыбнулся и сказал осуждающе:

– Далась вам эта бандероль… Ни соболя, ни норку я не отправлял. Отправил транзистор, они пылятся на полках здешнего раймага, а в Москве их нет. Если бы знал, что попаду под следствие, я бы запасся свидетелями. Но у меня их нет. Мне кажется, это говорит в мою пользу так же, как то, что обратный адрес я указал свой.

– Значит, кроме приемщицы, не было никого?

Смородин снова потыкал платком в лоб.

– Подходил ко мне какой-то бородач, включал приемник, проверял, что он берет здесь. Это может подтвердить приемщица.

– Она уже подтвердила. Почему же вы упорно молчали о бородаче?

– Не хотел навлечь подозрения на человека, которого не знаю и которого вам невозможно найти. Изменчивая примета. Побрился и уже не бородач.

– Верно. Тем более, что он действительно побрился.

– Кто он? – Смородин зашелся кашлем.

– Он – это Карасев.

Смородин, еще не унявший кашля, замахал руками, как бы отшвыривая слова Зубцова, сказал сердито:

– Что вы пристаете ко мне с каким-то Карасевым? Пусть он хоть… оскопится. В чем меня обвиняют, гражданин следователь? Так вас, кажется, положено называть? Или гражданин начальник?

– Так сразу и гражданин, – Зубцов покачал головой. – Нервничаете излишне. Я приехал сюда потому, что здесь совершено преступление. И вы имеете к нему касательство.

– Какое преступление? Какое касательство? – голос Смородина сорвался на фальцет.

– Не надо, Смородин! – Зубцов чуть возвысил голос. – Пощадите свое человеческое достоинство. Вы прекрасно понимаете, о чем идет речь. Прекрасно знаете Карасева. Но молчите о нем. Придумываете мнимого Павла и молчите о том, что Карасев не просто присутствовал на почте, а контролировал отправку приемника, который принадлежит ему. И кедровые шишки, которые вы отвезли в подарок Желтову, дал вам тоже Карасев. И с Желтовым вы познакомились потому, что так надо было Карасеву. Они с Желтовым соседи и одноклассники. Между ними была договоренность об этих посылках. Забрал он у Желтова и транзистор, и шишки. Желтов подтвердил, что получил посылки и не от какого-то студента Павла, а именно от Карасева через вас. Дело тут вовсе не в приемнике и шишках, а в том, что они скрывали в себе, в начинке…

– На какую начинку вы намекаете? – спросил Смородин с усилием.

– Самородки. Золотые самородки, – Зубцов рисковал: не исключено, что самородков все-таки не было или что Смородин впервые слышит о них.

Но Смородин сидел, зябко съежившись, локти упирались в колени, ладони прикрывали веки.

«Попал точно в десятку!» – с облегчением отметил Зубцов и сказал убежденно:

– Я хочу понять: почему вы стали курьером Карасева, прикрытием для него. Я не верю в то, что вы – закоренелый преступник, но не могу поверить и в то, что вы – лишь слепое орудие в руках Карасева.

Смородин тяжело, будто спросонок, зашевелился:

– Правильно. Я не слепое орудие. Но и не предатель. Я не хочу быть виновником несчастий для Глеба, а возможно, и его гибели. Это ведь не моя тайна…

«Все-таки я не ошибся в тебе. Был бы ты вором, не ломал бы голову над этическими проблемами, об одном бы заботился – спасти свою шкуру», – одобрил Зубцов и, переходя на доверительное «ты» возразил:

– А Карасев тебя сколько раз предал, когда втянул в свою авантюру?! А себя, самого себя, будущее свое, Карасев не предал?! Ты говоришь: не хочешь предавать его, но ты уже предал. Когда узнал о его секретном промысле и не схватил за руку, не пришел к нам за помощью, а стал помогать ему. В чем помогать-то? В преступлении! В позоре! Эх, Смородин! А считаешь себя другом Карасева и порядочным человеком…

3

В июне прошлого года Григорий Смородин отпраздновал два радостных события: получение аттестата зрелости и свое восемнадцатилетие. Дедовской постройки, дом в Филях едва вместил родичей и знакомых. Наутро Григорий проснулся поздно, прошел на кухню к матери и, как, бывало, отец в такие минуты, потребовал:

– Налей-ка, мать, солененького чего-нибудь… – Он жадно выпил кружку огуречного рассола, крякнул и сказал: – Да собери чемодан в дорогу. Уезжаю.

– Далеко ли собрался, сынок?

– В Сибирь, – ответил он небрежно. – Есть там такой Северотайгинский район. Золота в нем, говорят, видимо-невидимо. Подработать хочу до призыва в армию.

Мать, разом обессилев, запричитала:

– С похмелья говоришь невесть что! Гляди-ка ты на него, приискатель! В Сибирь собрался. В этакую-то даль. Обморозишься, чахотку наживешь.

Григорий приосанился и возразил с важностью:

– Я совершеннолетний. В Сибири сейчас лето, обморозиться мудрено. Географию надо знать, темнота, или хотя бы по телевизору слушать сводки погоды. В общем, собирай пожитки – и послезавтра в дорогу.

В аэропорту, у стойки, где регистрировали билеты, Григорий оказался в очереди позади рослого парня. Не мог отвести глаз от его шкиперской бородки, могучих плеч, сразу видно, настоящий сибиряк. «В тайге займусь атлетикой, чтобы развить бицепсы», – пообещал себе.

В самолете, подойдя к своему месту, Григорий глазам не поверил: в соседнем кресле сидит чернобородый. Они уже подлетали к Уралу, когда сосед обернулся к Григорию и даже слегка улыбнулся ему:

– Вздремнул немного, – сказал он, позевывая. – Проводы, то да се… Голова, понимаешь, побаливает.

– У меня есть таблетки, – встрепенулся Григорий.

– От такой боли другие снадобья придуманы. – Окинул Григория насмешливым взглядом. – Домой возвращаешься, к маме?

– Наоборот. От матери. – И опасаясь, что соседу наскучит слушать его, Григорий стал рассказывать, что окончил школу и решил стать золотоискателем.

Сосед перестал улыбаться, пододвинулся к нему:

– Я тоже лечу в Северотайгинский…

– Вы инженер? – преданно взирая на него, спросил Григорий и рисовал в воображении, как станет работать под его началом и переймет чуть ленивую манеру разговора, скучающую улыбку и бороду отпустит такую же. Жаль только, он, Григорий, белесый…

– Инженер? Не совсем, – бородач уловил восхищение и робость, какие внушал Григорию, улыбнулся и сказал ласково: – Почему ты обращаешься ко мне на «вы»? Никакой я не инженер. И лечу туда впервые. Такой же, как ты, искатель счастья, Глеб Карасев.

– Давай в тайге всегда будем вместе, – горячо предложил Григорий.

Однако Карасева в старатели взяли охотно, а у Григория вышла осечка. Председатель артели критически оглядел его и сказал:

– Каши ты ел маловато. Ступай-ка на промышленную добычу. Там по твоей силе да по ухватке поставят на должность с повременной оплатой. А у нас артель тебя обрабатывать не поспеет.

Пока Григорий оформлялся и получал подъемные, жил с Глебом в маленькой комнатке на окраине поселка Октябрьского. Сколько наслушался от Глеба о службе в армии, а еще больше о любви к удивительной женщине Лизе Гущиной. Григорий уезжал в Сосновский счастливым: судьба послала ему редкостного друга…

Смородин привыкал к таежной жизни, приноравливался к работе, набирал силу, мечтал в будущем сезоне попасть к старателям, быть вместе с Глебом. Но встретились они неожиданно скоро. У Григория разболелся зуб. Пришлось ехать в Октябрьский к стоматологу. Из поликлиники зашел к Глебу.

Тот встретил радушно, выставил вино, редкие для этих мест яблоки. Снисходительно слушал излияния захмелевшего гостя. Потом сказал печально:

– Завидую я тебе, Гриша. Веселый, общительный, с людьми сходишься легко. А я, наверное, мрачный тип. Не получается скорой дружбы. И мысли там, в Москве…

Преданно заглядывая в глаза к Глебу, Гриша спросил:

– Лиза, да?..

Глеб грустно кивнул, молчал, улыбался, вспоминал о чем-то очень своем, потом сказал оживленно:

– Ты как нельзя кстати. Я приготовил ей подарок, но не хочу, чтобы знала мать… Давай отправим от твоего имени моему школьному другу, – подмигнул он Григорию.

– Давай, – с восторгом подхватил Григорий.

Они отправились к поселковой почте…

А недели через две Григорий получил телеграмму: серьезно заболела мать. Он взял отпуск и в тот же день был в Октябрьском.

– Поездка у тебя нерадостная, – сочувственно заметил Глеб, – но все-таки, прости, мне завидно. – Завтра в Москве, под одним небом с нею…

– Передать ей что-нибудь?

Глеб пожал плечами, долго расхаживал по комнате, все убыстряя шаг, остужая, оспаривая в чем то себя, то и дело вскидывал глаза на Григория. Наконец остановился, напряженно улыбнулся и сказал:

– Ей ничего не надо передавать. А вот для нее…

Он подлил в стакан Грише вина, налил себе, но отошел от стола, извлек из-под кровати чемодан, бережно достал пакет с крупными кедровыми шишками, положил на стол и сказал просительно:

– Если можно, свези вот это…

И стал дотошно растолковывать, что шишки нужно из рук в руки передать Михаилу Желтову. Назвал номер его телефона, но записывать не позволил, велел договориться по телефону о встрече в людном месте и об условном знаке, чтобы узнать друг друга в толпе.

– Ничего не понимаю, – удивленно сказал Григорий. – Столько шума об обыкновенных шишках. Почему надо отдать их Михаилу, да еще таким хитрым способом. Или снова из-за твоей матери, да?

В глазах Глеба на миг, всего лишь на один миг, проскользнуло смятение. Но вот взгляд его отяжелел, а голос зазвучал незнакомо жестко:

– Шишки только упаковка. – Глеб придавливал Григория взглядом к стулу. – Понимаешь?

– Н-нет…

– Ты знаешь, что значит для меня Лиза… Ради нее – к черту в пекло. Звезды смахнуть с неба! А не только это… – Он так стиснул пакет, что побелели пальцы.

– Уж не хочешь ли ты сказать… – начал Григорий, еле ворочая отяжелевшим вдруг языком…

– Вот именно. Под чешуйками шишек – самородки, – Глеб смахнул со лба испарину, залпом опорожнил стакан с вином и договорил устало: – Теперь ты знаешь все решай: повезешь или нет. Друг ты мне или так… сосед в самолете.

– И ты решил доказать, что ты – настоящий мужчина. Таким-то способом, – сказал Зубцов печально.

– Но ведь Глеб… – вяло возразил Григорий.

– Понятно. Шкиперская бородка… Манеры лорда и… волчья хватка…

– Ну какая там волчья, – почти взмолился Григорий. – Дело ведь не только в нем, но и во мне… – Он заволновался, щеки разрумянились, ярче проступила цыплячья желтизна белесых бакенбардов. – Должен был я себе-то самому доказать, что могу что-то. Не трус, не маменькин сынок, понимаете?

– А если бы твой кумир тебя на убийство послал, тоже поплелся бы, чтобы только не пасть в его глазах?

– А кроме тебя и Желтова, у Карасева есть близкие друзья?

– Он упоминал какого-то Аркадия Шилова. Говорил по-разному: то с восхищением, то как о подонке.

Зубцов внимательно смотрел на Смородина, что-то взвешивая в уме, потом сказал:

– У меня, Гриша, к тебе большая просьба. Повстречайся с Карасевым, скажи, что снова собираешься в Москву. Разговор с ним подробно передашь мне.

Смородин сидел, заслонив ладонями глаза: не то плакал бесслезно, не то прощался с прошлым, не то не мог собраться с мыслями. С усилием отвел руки, медленно провел пальцами по лицу, с неприязнью посмотрел на Зубцова и проговорил устало:

– Придется. Куда же теперь скроешься от вас?

– Да не от нас, – успокаивающе сказал Зубцов. – Просто надо когда-то искупать свою вину. Помоги мне узнать правду о Карасеве. Надо, Гриша, когда-то действительно становиться мужчиной…

– Надо, – Смородин улыбнулся грустно. – Честно-то вам сказать: я после той поездки с шишками спать отвык нормально. Вздрагиваю от каждого стука.

– Про студента Павла байку придумал сам?

– Сам, – Григорий вздохнул.

Когда Зубцов возвратился в Октябрьский, в райотделе внутренних дел ему передали записку. Зубцов узнал почерк Федорина: «Вчера вместе с Аксеновым в Октябрьский прилетела Елизавета Ивановна Гущина, она объявила Глеба Карасева своим двоюродным братом. Судя по реакции Карасева, ее приезд был неожиданным. Аксенов оказывает Гущиной знаки внимания».