Текст книги "Лучший приключенческий детектив"

Автор книги: Иван Аврамов

Соавторы: В. О. Ронин,Иван Аврамов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

На звук голосов из большой палатки выскочила Громова и набросилась на загулявших рыбаков:

– Где вы пропали? Эдик с Крискою полтора часа, как вернулись, а вас всё нет и нет.

– Мы рыбу ловили, – ответила за всех Алиса.

– Кого поймали? – присела возле садка подружка. – У-у, так это же лещи! Здоровые черти. Кто поймал?

– Три штуки – она, – Филимон кивнул в сторону удачливой рыбачки, которая озабоченно трогала пылающее лицо, – и мы по одному. Но у неё, конечно, настоящие красавцы.

Даша вскинула руку в победной реляции и, обращаясь к Графину, звонко выкрикнула:

– Ха, я говорила! – Проводник озадаченно почёсывал затылок. – А вы не верили. Обычное дело, по сути. Что потеряно, Шуйская обязательно найдет, что плавает – поймает…

– …что закопано – отыщет, – поддержал сестру Эдик, который вслед за ней вылез из палатки. Последней оттуда объявилась сонная Кристина.

Голубой берет Графа сполз на затылок, примятые влажные волосёнки торчали в разные стороны, а левая бровь вопросительно поднята домиком. Алиса нашла, что проводник выглядит уморительно. Интересно, а как выглядит она? Ей бы сейчас очень не помешало зеркало.

– Шуйская, у тебя физиономия сгорела, а про остальное не знаю, – подтвердила опасения Громова. – У меня в рюкзаке мазь есть от солнечных ожогов.

– У меня тоже есть.

– Так иди в палатку и намажь им физиономию, причем толстым слоем, а то на глазах облезаешь!

– Фильм ужасов, – пропела Кристина.

– День жаркий, – оправдывалась Алиса. – Сейчас умоюсь, намажусь…

– Во-во, погуще.

– …лягу и музыку настоящую послушаю.

– Она в лодке дирижировала, – припомнил ябеда Филимон и покрутил пальцем у виска. Язык жестов избавлял жизнь туристов от недосказанности и полутонов. – Я решил, что твоя подружка свихнулась. Поймала леща в озере, обрадовалась и сошла с ума.

– Сюда бы мою скрипочку, – отмахнулась свихнувшаяся. – Сыграть для души.

Она подняла полог и нырнула в спасительную тень палатки. Евграф Силантьевич в этот момент разогнулся от сетки с лещами. И это был совсем другой человек. Взгляд у Графина стал просветлённый.

– Я вам такую уху забабахаю! Молодёжь, быстренько рыбу чистить!

Первое предложение молодежь в лице Эдика и Кристины встретила одобрительным «ух, ты!», а второе постаралась не услышать. Кто же хочет чистить рыбу?!

Данила как-то задумчиво посматривал на родственника. Мазнул взглядом по полосатой майке, оценил берет. Открыл рот, чтобы задать вопрос, но передумал.

Громова, меж тем, бродила подле байкера, раздумывая, чем бы привлечь его драгоценное внимание. Наконец, придумала.

– Добытчик, – похвалила она и ласково погладила по татуированному предплечью.

Добытчик моментально приосанился и загорелся воспоминаниями:

– Понимаешь, Дашунь, такого не бывает! В самое пекло, в полдень, лещ пошел! Ситуэйшен выше крана.

– Там заводь глубокая, – вступил Даня. – И погодка класс. Почти штиль.

Филимон достал из рюкзака самодельный кинжал с наборной ручкой и опустился на жалобно скрипнувшую колоду, выказывая явное намерение перечистить всю рыбу. Громова тотчас загорелась похвальным желанием ему помочь, для чего реквизировала нож из палатки брата.

Графин не мог оставаться в стороне от общего дела. Он взволнованной рысцой оббежал вокруг небольшой кучи хвороста и замахал руками, отдавая команды и распоряжения.

– Дров надо и воды в котелок. Мы здесь настоящую уху сварим и…

Кристина, которую удачная рыбалка Шуйской загнала в прострацию, вынырнула из неё с возмущенным криком:

– Почему здесь? Варить будем у нас! – Она повернулась к своему кемпингу, отгороженного от соседской поляны полосой высокого кустарника. – У нас костёр горит лучше!

Чтобы её слова заимели успех, упёртая девица подхватила с травы котелок, по пути разметав стопку чистых мисок, и побежала вместе с трофеем к своим палаткам. Выказывая остальным участникам искреннее сожаление, Эдик на ходу развёл руками. Покаявшись, но всецело поддерживая, он преданной тенью проследовал за беглянкой и котелком.

– Давайте тогда к нам, – пробубнил Филимон и получил одобрительный взгляд Дашуни. Она отправилась бы к чертям на кулички, лишь бы шагать плечо о плечо с этим мужчиной.

– У нас или у вас, а дрова сами из лесу не придут, – буркнул Графин, думая о том, что как замечательно, когда подбирается чисто мужской коллектив. Ему до зубовного скрежета надоели эти капризные и влюблённые женщины!

Глава девятая,
в которой носорога бьют по морде чайником

На первый взгляд соседняя поляна казалась меньше той, где обосновалась троица кладоискателей. Впечатление было обманчивым. Добрую часть поляны занимали две большие палатки, синий и оранжевый цвета которых необычайно оживляли природный фон. Позади суперсовременных палаток, как продолжение звучащему гимну совершенства, стояли два огромных японских мотоцикла. Один – чёрный Сузуки, второй – зелёная Хонда. При таком впечатляющем антураже даже трава на поляне выглядела гуще, березы кудрявее, а очаг мощнее и основательнее. Понятное дело, что огонь в кострище был высок, оранжев и необычайно-ярок.

Алиса сидела на складном стуле, принадлежащем Данилу, и задумчиво наблюдала за языками пламени. Она находила костёр восхитительным, но слишком обжигающим для её лица, а потому держалась чуть поодаль от общества. Хозяин стула с гитарой в руках полулежал на голубом коврике-каремате, извлечённому из-под спального мешка, по случаю посиделок. Обратив слегка меланхоличный взор в не продираемый кустарник, Данила рассеянно перебирал струны. Алиса находила «рояль» немного расстроенным, но звучащая мелодия была приятна уху.

Компанию гитаристу составляла Кристина. Она присела рядом с ним на матраце и, что выглядело совсем необычно, улыбалась.

Монументальный Филимон возлёг прямо на траву, чем не преминула воспользоваться Дашуня. Она как бы нечаянно уронила куртку, нагнулась подобрать и опустилась рядышком, после чего стала проказничать, щекоча сухой травинкой грудь монумента. Время от времени живая статуя похохатывала и мотала конечностями, задевая валяющиеся в траве кружки-миски. Следовавшая за непроизвольными телодвижениями какофония заставляла Алису морщиться но одухотворенная физиономия Дашуни примиряло со сложившимися обстоятельствами.

Эдик уселся неподалёку от Кристины, поблёскивая в её сторону стеклышками очков. Рыжую макушку ухажёра прикрывала эмалированная миска с голубым цветочком на боку, в зубах студент держал ложку. Сей свирепый вид адресовался Графину, со значительным видом суетившемуся возле котелка и не умолкающему ни на минуту. Сейчас он занимался просвещением темной Даши.

– …я повторяю: разделывать рыбу нужно на дубовой доске! – Он выхватил из травы деревянную доску и помахал ею над головой Громовой. – Для настоящей ухи нужна рыба, луковица и соль. Всё!

– Когда же будет эта луковица и соль? – сорвался на фальцет Эдик.

– Картошечки не хватает, – протянула сестрица, пощекотав травинкой у Филимона под носом. Тот громыхнул посудой и сладострастно чихнул. Три раза.

– Девочки, – Графин обратился к молчаливой Шуйской, – мы же не рыбный суп варим, а уху.

– Лавровый лист, – пробормотала Алиса. – Нет?

– Эти женщины… – протянул Эдик. – Но чёрного перца горошком я бы добавил.

Народ принюхивался. Уха пахла соблазнительно. Филимон отбирал у Даши травинку, а та нипочём не отдавала. Недовольная Кристина метнула в брата половник. Попала, ясное дело, в одну из мисок. Звонкая песнь пустой посуды достигла кульминационного момента и пошла на снижение.

– Пахнет вкусно, – призналась Громова.

– Скоро уже.

Графин уселся рядом с Эдиком. Жестом фокусника извлек из-за спины архиважную в деле ухи дубовую доску и принялся кромсать на ней укроп. Народ из последних сил терпел, по состоянию духа готовый уничтожить укроп без священного варева.

– Еще чуть-чуть. – Повар высыпал зелень в побулькивающую уху, бережно прикрыл кулинарный шедевр крышкой и с помощью Данилы снял закопчённый котелок с перекладины.

– Кому налить? – спросил Графин и потянулся за половником.

Шесть железных мисок с драматическим лязгом столкнулись чуть ниже его талии. Потенциальный евнух едва успел отшатнуться.

– Э-эй, голодающие, не делайте из меня инвалида!

Миски наступали. Самая наглая чувствительно воткнулась в живот. Сообразив, что самое время сделать выбор, повар выхватил миску Громовой.

– Назад! – замахнулся он половником. – Сейчас как…всем налью.

Толпа ослабила натиск и создала подобие голодной очереди в маршрутку. В воздухе витал дух скандала.

Даша первая попробовала уху. Она блаженно помычала и выдала эмоциональный вердикт:

– Супер! – При помощи ложки послала повару воздушный поцелуй.

Остальные склонились над мисками. Возгласы восхищения окончательно примирили Графина с этой несправедливой, но такой чудесной жизнью.

– Кулинар! – одобрила уху Алиса.

– Талантище! – ухнул Филимонов и незаметно подтолкнул локтем Дашуню. – Так и будем всухую?

Та прищурилась, оценивая предложение змея-искусителя, потом поднесла палец к губам и кивнула на Алису, с наслаждением вкушавшую уху. Громова была изобретательна по части увёрток. Игра «Поймай, если сможешь» относилась к числу её любимых, но сейчас она играла против Шуйской, и следовало быть пять раз осторожной.

– Слушай, я аэрографию плохо рассмотрела. – Хитрая бестия помахала рукой в сторону мотоциклов, выглядевших черными громадами в сгустившихся сумерках.

– Давай покажу, – невозмутимо ответил Филимон и пружинисто подхватился с травы.

Лёгкий рывок, и боевая подруга стояла рядом.

– Возьмём с собой, – распорядилась любительница мотоциклов и байкеров, забирая миски с ухой.

– Что такое аэрография? – прозвучал вопрос в спину.

Даша даже не обернулась, отвергая компанию на корню.

– Это рисунок, Шуйская. Очень примитивный для тебя.

Филимон хмыкнул, освещая фонариком путь к примитиву. – Мне картошечки в супчике не хватает, – донеслось издалека заключительным пассажем.

Присутствующие, кто с пониманием, а один с тяжким вздохом проводили их взглядом, но не стали отвлекаться от божественной ухи. Филимон и Даша – они на байках повернутые – могли час обсуждать крутой мотоцикл, собранный вручную из каких-то тюнинговых запчастей, обзывая его гордо «чоппер». Потом их плавно переносило к «литрам» и «спортбайкам», упоминались «свечи» и совсем непонятные «стоппи». Эдик отчаялся переводить, а потому для половины присутствующих разговоры этих двух напоминали тарабарщину.

Бренчанье гитары и нестройное многоголосье разрывали торжественность ночи. Она была классически совершенной: многозвёздной, со сверкающей лунной дорожкой на гладком зеркале воды, с таинственным шуршанием камыша, с кляксами кустов и тревожным уханьем филина, сидящим где-то на ветке сосны рядом с предположительно-овальным дуплом.

Стоящая на мостках Алиса мотнула головой, отгоняя прочь назойливого комара, и покосилась на оранжевые всполохи костра. На поляне раздался пронзительный женский визг, аплодисменты, – она удивленно пожала плечами, – мужской хохот.

– Держи. – Эдик сунул ей в руки мокрые ложки. Свесившись с мостков, он с бульканьем и хлюпаньем торопливо полоскал посуду. – Там Дашка с Филимоном отрываются, слышишь?

Алиса подала ему пару эмалированных кружек.

– Слышу. Теперь кружки прополощи, только хорошо прополощи.

– Как? Еще?! – возмутился он. – Если судить по количеству грязной посуды, нас было не семь, а двадцать семь.

– Радуйся, что нет самовара. Начищал бы песком. До блеска.

– Я вам кто? Слуга? – взвыл Эдик.

– Заканчивай с кружками, слуга, и можно идти.

Она осторожно прошла по мостку, прижимая к груди Пизанскую башню из разнокалиберных мисок. Венчик из ложек украшал верхушку почти итальянского сооружения.

– У каждого свой крест: один чистит рыбу, другой готовит, а ты моешь посуду.

– Угу. А Дашка танцует.

Эдик подхватился с деревянного настила, погремел кружками, небрежно скидывая их в котелок, и почти бегом ринулся на звуки веселья.

– Посудомоек нашли! – бурчал студент, карабкаясь по склону. – Меня уже бомбит от всего…

Торопливость его подвела: он споткнулся о коварно торчащий ивовый корень и растянулся во весь рост. Фонарик и котелок разлетелись в противоположные стороны, продолжив спуск самостоятельно. В частности, нагруженный кухонной мелочью чугунок сварливо громыхнул и скользнул вниз по траве, едва не сшибив с ног Алису.

Она устояла, однако Пизанская башня рухнула, осыпав этажами обеих посудомоек.

Повторный штурм обрыва состоялся минут через двадцать и оказался более удачным. На этот раз им удалось забраться по склону без потерь. Но перед этим они с удовольствием бродили по берегу и собирали рассыпавшиеся кружки, ложки и миски. Кое-что застряло в иловатом песке, продолжив славную традицию начищенного самовара. После обнаружения и подсчёта Эдик орлом завис на мостках. Он столь эмоционально выполаскивал посуду, что едва сам не кувыркнулся в воду. Алиса взяла дело под строгий контроль и не позволила младшему Громову утопиться.

Тем временем, буйство песни и пляски у костра достигло апогея: Данила с надрывом рвал гитарные струны, Филимон подыгрывал ему на ударных, роль которых исполняли поварёшка и крышка от котелка, Кристина и Даша скакали вокруг музыкантов в танцевальном угаре.

– У носорога шея толстая, – радостно пели-выкрикивали девицы, – у носорога шея толстая, у носорога шея толстая, он не умеет целова-аать!

К их нестройному хору присоединился воинствующий Графин с его дребезжащим тенорком:

– Его по морде били чайником, его по морде били чайником, его по морде били чайником и научили целовать!

Голубой берет показал кулаками и ногами, как били толстого носорога, под занавес спектакля пикантно крутанув седалищем,…и Алиса решила не присоединяться к безумцам. Она опустила посуду в траву, отделила три миски, три ложки, забрала у Эдика три кружки.

– Устала, – объяснила она приплясывающему студенту. – Пойду спать.

Из кармана куртки достала плеер с наушниками, распутала провод и вставила в уши.

– Иди, – согласился Эдик, нетерпеливо подёргивая головой в унисон грохоту и выкрикам. – Завтра вставать рано. Мы еще немножко посидим. – Он вручил ей фонарик.

– Так я и поверила. За сестрой пригляди.

– А у жирафа шея длинная, а у жирафа шея длинная… – певцы принялись за новый зубодробительный куплет. – Его по морде били чайником, его по морде били чайником…

Шуйская страдальчески поморщилась и включила плеер, сбежав в мир оркестровой музыки. Нагрузившись чистой посудой, она медленно двинулась к живой изгороди, глухой стеной разделяющие соседствующие поляны.

Протискиваясь боком через просвет между двумя кустами, она видела, как младший Громов задержался возле Данилы – тот явно что-то спросил, и Эдик взмахнул рукой в её сторону. Филимон и Графин тоже развернулись ей вслед, но выражение их лиц скрыла густая тень. Она решила, что день был долгим, общество шумным, а вечер совсем не томным. И всё-таки кататься на лодке, ловить рыбу и есть уху – это сплошное удовольствие, после которого невозможно воспринимать поход, пусть даже в горы, как трагедию.

Алиса нырнула в кустарник, навязчивые звуки стали глуше, их место занял концерт ре-минор Шумана, где партию скрипки играл великолепный Гидон Кремер, а дирижировал… вот о дирижёре не стоило вспоминать.

Оставшиеся два дня перед отъездом превратились в пытку. Телефонные атаки не прекращались: мама и папа, язвительный Виктор и не вполне здоровая Софья Эдуардовна уговаривали, ругались, обвиняли и давили. Рано утром тетя лично приехала посмотреть на бедлам в квартире невесты и дать оценку её дееспособности. Строптивица получила достойную выволочку, после чего тетушка утомилась, отложив воспитательный момент на вечер. Это было ошибкой. Второго шанса непокорная родственница не дала: собрала вещи, отключила мобильник и сбежала из квартиры. Согласно разведданным, которые приносил Эдик, обозленный Виктор проведывал захваченный плацдарм каждые три часа, а Софья Эдуардовна утром и вечером прогуливалась близ её дома, проняв жалобами на здоровье всех местных пенсионеров.

К вечеру второго дня, дальняя родня уже осаждала квартиру Громовых, но Алиса дочитала «Искусство выживания», окрепла духовно и покинула убежище через окно первого этажа. Лишь в аэропорту она собралась с силами, набрала телефон матери и пробормотала:

– Не сердитесь. Я вас с папой люблю. Через девять дней вернусь.

– Неблагодарная! – оскорбилась родительница и разразилась пословицей: – На свете все найдешь, кроме отца и матери. А ближе матери друга нет! – Она всхлипнула.

Ручеёк народной мудрости грозил превратиться в поток слёз и смести плотину выдержки.

– Мамочка, дитя хоть и криво, да отцу, матери мило, – зачастила Алиса. – Я знаю, что вы меня любите. Целую вас и отключаю телефон.

Наступили долгожданные «покой и воля», которые через пень колоду продолжались на новом месте.

Глава десятая,
в которой паршивцы натворят дел и – в кусты

Свет фонаря успешно боролся с ночью, пронизывая темноту ярко-белым лучом. Алиса повела в сторону потухшего костра, задержалась на углях, охватила сучковатую корягу, скользнула по влажной траве, и уперлась кружком света в брезентовое крыло палатки. Она обрадовалась, завидев временное пристанище, и автоматически выключила плеер.

На соседней полянке заключительным аккордом простонали гитарные струны. Наступила тишина. По верхушкам сосен пронёсся ветер, умиротворяюще пошелестел листвой берёз и улетел на противоположный берег озера. Алиса почти блаженствовала, но разгулявшаяся Кристина разразилась демоническим хохотом, который подобострастно подхватил дребезжащий Графин.

Откинув полог, Алиса подвесила фонарик так, чтобы он освещал внутреннее убранство палатки, которое, по всей видимости, подверглось нашествию потомственной татаро-монголки. Кочевница Громова, по обычаю, выпотрошила любимый рюкзак, раскидав личные вещи в художественном беспорядке.

Алиса поморщилась, сняла кроссовки и влезла в палатку. Не сетуя, свернула Дашин свитер, куртку и джинсы, выставила за порог пыльные берцы, после чего добралась до своего рюкзака. Она воздала хвалу небесам за то, что подружка не заинтересовалась ее багажом, и вещи остались на прежнем месте. Вооружившись зубной пастой и щеткой, она еще раз сходила на озеро, после чего переоделась в спортивный костюм и занялась вынужденной уборкой. Аккуратно сложенные вещи Громовой возвратились в рюкзак хозяйки.

Справившись с хозяйством, Алиса выключила фонарь. Она залезла в спальный мешок и с удовольствием потянулась. Уютная темнота накрыла её с головой, обволакивала и убаюкивала. На соседней поляне, вероятно, объявили антракт, и она целую минуту радовалась благословенной тишине, пока совсем рядом не раздался отчетливый хруст ветки. Потом еще один.

Алиса села в спальном мешке. Около палатки кто-то ходил!

– Дашуня? – тоненьким голосом позвала она, нащупывая впотьмах электрошокер. Пластмассовой палкой он торчал из кармана рюкзака и выглядел обычным фонариком.

Никто не отозвался, отчего ноги противно задрожали. Темнота в палатке казалась не уютной, а угрожающей. Посидев еще минутку во мраке, Алиса включила фонарь-шокер и полезла наружу. Следующие пять минут она медленно водила лучом по поляне, вглядываясь в каждое подозрительное очертание. Ничего страшного обнаружено не было, но она всё-таки решила установить на поляне контрольное освещение.

– Когда же вы придёте? – бормотала она, включая и устанавливая фонарик Эдика. Луч света, направленный на корягу возле костра, стал чётким ориентиром для отдельных загулявшихся личностей.

Ворочаясь в спальном мешке, Алиса слушала, как у соседей начался очередной виток веселья: у многострадальной гитары лопнула струна, Графин нещадно фальшивил, Громова хохотала. Наушники и плеер решили проблему с нежелательными звуками. Уснула она под скрипичный концерт Брамса, и привиделся ей чудесный сон.

Если у Шуйская наслаждалась чудесным сном, то Громова – всей жизнью. Люди вокруг нее – во, какие суперские! Даша допела бредовый куплет и танцующей походкой отправилась за палатки. Несколькими минутами раньше, подмигнув на прощанье, за палатки удалился искуситель Филимон. Намёк она поняла, о чём просигналила налобным фонариком.

Ноги несли послушное тело, а про порхающую душу-бабочку и говорить нечего. В дебрях соснового бора бабочка нашла свое счастье. Это пьяное счастье полулежало за мотоциклами и потягивало из фляги живительный нектар.

– Сколько тебя ждать?! – возмутился Филимон и потянул Дашу за руку. – Садись, давай.

Она упала рядом с ним в траву и сфокусировала взгляд.

– За тюнинг и аэрографию!

Он чокнулся с картинкой на мотоцикле, сделал хороший глоток и замычал от удовольствия.

– Пятый раз одно и то же, – фыркнула Даша – Напряг у тебя с креативом.

– Двигай тост, – разрешил Филимон.

– Ветра в спину!

– А чо? Нормально. Давай.

Она как раз приложилась губами к фляжке, когда из темноты вынырнул Эдик. Пойманная с поличным, сестрица поперхнулась и глухо закашлялась.

– Может, не стоит пить? – вежливо поинтересовался брат. Склонившись, он постучал преступницу по спине.

Даша вытерла выступившие слёзы. Ткнула фляжкой в грудь Филимонову.

– Ты у нас, оказывается, еще маленькая, – насмешливо протянул тот, поднося флягу к губам. – Под присмотром.

Маленькая раздражённо отмахнулась и поднялась с травы.

– Не проболтайся Алиске, – приказала она Эдику.

– Не проболтаюсь. Да, только запах. Наверняка задаст вопрос, а ты соврёшь. Или правду скажешь? В любом случае, обещание ты нарушила.

– Я же держусь, не курю.

– Давай закурим! – обрадовался Филимонов.

– …она залупится, вещи утром соберёт и уедет. Графин с огромным удовольствием проводит ее до автобуса.

– Сильно пахнет?

– Как от бочки.

– Трындец. Что делать?!

– Окуни башку в озеро, покушай зубной пасты.

Проштрафившаяся топнула ногой и ударила себя по щеке.

– Чо психуешь? – Филимона корчило от смеха. – Подружка сильно правильная? Так мы можем…

Громова опустила голову. Её весёлый напарник заёрзал по траве, прикрывая лицо ладонью.

– Не твое дело, клубень хренов, кого я испугалась. Я титановый болт…

– Балин! – Свет фонаря беспощадно слепил глаза. – Прикрути прожектор. Если надо, для таких случаев у меня есть «Антиполицай».

Он приподнялся и опёрся спиной о колесо мотоцикла, похлопал себя по бокам и достал из джинсового кармана пачку леденцов.

– Гони свой «Антиполицай»! – Громова вырвала упаковку из подающих пальцев, чем слегка обидела спасителя:

– Я здесь при чём? Сама согласилась.

Эдик издал стон разочарования: на подобные фразы у сестрицы выработался условный рефлекс. Будет просто замечательно, если она всего лишь припомнит услужливый титановый болт, а не врежет ему с носка между ног.

Взбешенная Громова толкнула незадачливое счастье обеими руками – он так и прилёг в траву – и проорала на весь лес:

– Во-от! Натворите дел, паршивцы, и в кусты!

– Каких дел?! – испугался паршивец.

– Таких! – прорычала фурия и обернулась к брату. – Пошли к озеру. Макнешь меня.

Обиженный Филимон еще некоторое время лежал возле мотоцикла в одиночестве. Потом поднялся с травы, хлебнул из фляги, пробормотал нечто обидное про всех контуженных баб и, слегка покачиваясь, отправился в лес.

Поляна медленно погружалась в полумрак: огонь уже не был высоким и оранжевым. Насупленная Кристина сидела с гитарой в руках возле догорающего костра. Она неумело терзала струны, извлекая тоскливое «дзын-нь». Графин страдальчески держался за щёку, мечтая об окончании банкета. Данила с полотенцем в руках вернулся от озера, присел на стульчик и подбросил в огонь хвороста. Казалось, он не замечал экспериментов с расстроенной гитарой.

– С утра искупаемся, – повернулась к нему Кристина. – Потом можно устроить покатушки на мотоциклах.

– Без меня, – мотнул головой Данила. – Ребята просили дорогу показать.

– Куда это? – ревниво откликнулся Графин.

– В одно бывшее село сходим.

Следующие два вопроса прозвучали одновременно:

– Чего меня не попросили?

– С ними? – Кристина изменилась в лице, потом перевела взгляд на кусты, которые разделяли две полянки, и сильно дёрнула за струну, извлекая пронзительно-высокий звук. – Это неправильно! Ты – наш проводник.

– Я привёл вас к озеру.

Она ударила кулаком по деревянной деке. Инструмент возмущенно загудел.

– Пусть Граф идет!

– Плакида? Я знаю дорогу в это село, – с готовностью согласился тот. – Оно уже лет пятьдесят, как заброшено.

Данила потянул гитару к себе. Кристина упрямо цеплялась за гриф, не желая сдаваться. Эти двое будто занимались перетягиванием каната.

– Отпусти, – попросил он. – Я давно не был в тех местах. Самому интересно.

Кристина вырвала гитару у него из рук, швырнула инструмент в траву и вскочила. Данила не мог разобрать выражение её лица: она и не дала такой возможности, скрывшись в темноте через пару секунд.

– Всё из-за царевны! – неожиданно обозлился Графин. – Меня даже не попросили.

Недовольно бормоча, он поднялся с коврика и поплелся вслед за Кристиной.

Полночь – зыбкое время суток, магическая граница. Один день уже закончился, а второй еще не начался, время будущего. Говорят, что в полночь рождаются дети-философы, но тогда же являются самые сильные страхи и задумываются страшные преступления. Время разгула тёмных сил.

За четверть часа до полуночи на полянке кладоискателей объявился Неизвестный в ветровке с капюшоном. Для начала он провёл несколько минут в палатке у Эдика, потом подошёл к холодному кострищу и застыл, остановленный светом дежурного фонаря. Яркий луч до мелочей освещал узкий сектор, захватывал белесую колоду и выделял в траве что-то бесхозное, лежащее подле коряги чёрным камнем.

Неизвестный подошел к коряге с неосвещенной стороны, потянул «камень» за ремешок. Бесхозным оказался фотоаппарат в футляре. В темноте было слышно, как расстегнули кнопку, шорох, щелчок крышки, шелест плёнки. Футляр и фотоаппарат друг за другом мягко упали на землю и зарылись в траве. Человек перешагнул через них и направился к палатке девушек, стараясь держаться подальше от всепроникающего луча.

Подойдя с тыла, Неизвестный протянул руку и отвернул фонарь в сторону, прислушался. Шелест и кваканье лягушек вполне сочеталась с сонным дыханием внутри палатки, негромким смехом Даши, приглушённым баском Эдика и плеском воды на озере. Глупые! Человек присел на колени возле палатки и принялся быстро завязывать шнурки полога на узлы, оставив справа небольшую щель. Быстро справившись, порылся в кармане и достал маленький продолговатый предмет. Раздался щелчок, и оранжево-синий язычок огня лизнул свободный конец плёнки: она мгновенно загорелась. Горящая спираль упала в траву. Неизвестный затоптал огонь и поддал пленку ногой, пропихнув дымовуху через щель внутрь палатки.

Сдавленный смешок, и Неизвестный погасил фонарь, после чего уверенно пошел за палатку. Однако везение изменило ему. В кромешной темноте он споткнулся о растяжку, зацепил колышек и упал рядом с крылом палатки.

– Кто? – раздался сонный голос. – Что случилось?

Алиса закашлялась, послышался звук расстёгиваемой молнии. Неизвестный торопливо поднялся, шагнул прочь и снова налетел на колышек. Уже не соблюдая тишину, практически на четвереньках, он уползал в тень деревьев.

Всё это время Алиса надрывно кашляла, в дыму и темноте мечась по палатке. Куда бы она ни бросалась, везде натыкалась на сплошную брезентовую стену.

– А-аа! Помогите!

Дым раздирал лёгкие, дышать было нечем, а в голове мутилось. Спросонья трудно было сообразить, где находится выход.

Громовы медленно поднимались от озера по коварному склону. Теперь уже Эдик стал хозяином щедро озаряющего путь налобного фонарика. Даша шла следом, яростно отмахиваясь от дивизиона комаров. Её выпады и телодвижения напоминали мудрёную китайскую борьбу.

– Птицы, а не комары. Факел бы вам в рожу, чтобы клюв прижечь.

Брат не отвечал, сосредоточенно одолевая склон.

– Эдик, не злись. Я практически не пила, больше прикидывалась пьяной. У меня есть особый интерес к Филимону, позже объясню. Война или мир?

Дашуня запрыгала мячиком вокруг брата: теперь она изображала боксёра, нокаутирующего комаров. Досталось, понятное дело, брату.

– Только Шуйской ничего не говори! Кофейку бы сейчас. Гор-ряченького!

Эдик морщился и принюхивался.

– Запах знакомый.

– Вот я – лохушка! Чуть не забыла. У меня «Антиполицай» есть!

– Пластмассу в детстве палили.

Даша выскочила вперед и вдохнула воздух.

– Я думала, ты про меня. Да-а, воняет. Слышишь, кашляют?

– Помогите! Кх! Выпустите…кх, кх, меня!

Эдик замер, вытянув шею.

– Алиска кричит.

– Шуйская!

Они бежали вперёд, не разбирая дороги. Луч фонарика, словно обезумевший, плясал по палатке.

– Трындец! Оттуда дым валит! – крикнула Даша и упала, зацепившись за лямку футляра. Мгновенно подхватившись, с грузом на ноге нырнула в светлую пелену дыма.

– Выпустите…кх! Пожалу… кх, кх.

Мечущийся внутри человек выглядел сущим кошмаром: эти пальцы, выпирающие через брезентовые стены палатки, эта голова, конвульсивно бьющаяся в гулкий потолок. Эдик вытер со лба испарину ужаса, рванул за брезент и не сумел откинуть полог: луч фонаря прошелся по тугим завязкам.

– Узлы, блин! Дашка, тут узлы!

Сестра упала на колени рядом с ним.

– Ты с ума сошла, кх-кх, Шуйская, – бормотала-кашляла она, теребя затянутые узлы. – Если зубами…

Из щели между полом и пологом высунулась скрюченная рука и схватила Дашу за голое колено.

– А-аа! – истошно заорала Громова и повалилась набок, сбив с ног перепуганного Эдика.