Текст книги "Русский сыщик И. Д. Путилин т. 1"

Автор книги: Иван Путилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

III

Прочел я это заявление, посмотрел составленные по этому поводу околоточным протоколы с опросом отца И. П. и покрутил головой...

– Знаете ли, ведь это все не то, – сказал я приставу.

– Как так не то? – спросил он.

– А так. Есть здесь что-то недоговоренное. Ну, посудите сами: станет ли кто давать две тысячи рублей человеку, пришедшему с улицы? Доброе сердце – дело, конечно, хорошее. Но если в таком деле руководиться только добрым сердцем, то что же и претендовать на воспользовавшегося излишней доверчивостью? Если отец Иоганн дал человеку с бухты-барахты 2000 рублей без всяких расписок, без удостоверения о личности, о кредитоспособности, единственно руководясь состраданием, то чего же он удивился, что ему не отдают деньги. Никакого такого Ельбиновича в Острове, я вперед уверен, нет, и занимайтесь дальше этим делом сами, а я отказываюсь... Так и передайте отцу И. П.

– Мне, признаться, и самому многое странно в этом деле, – сказал пристав. – Действительно, что-то странное...

Он ушел.

IV

Пристав-то ушел, но через день или два у меня на квартире уже сидел отец Иоанн. Это был очень симпатичный и представительный, весьма уже пожилой человек. Прежде чем заехать, он писал ко мне, убедительно прося назначить ему, в уважение к его положению, такое свидание и в такой час, чтобы это не было при людях и не бросалось в глаза.

Отец Иоанн был заметно взволнован и несколько бледен.

– На старости лет каяться приходится, просить совета и доброй услуги, – начал он. – Я расскажу вам сейчас со всей откровенностью случай, где я сделался жертвой самого наглого мошенничества...

– Да, пожалуйста, батюшка: именно с совершеннейшей и полнейшей откровенностью! – подтвердил я.

– Как на духу! Ну, вот, слушайте.

И отец И. П. поведал мне действительно довольно любопытную историю. Вот она. Передаю ее по возможности собственными словами рассказчика.

V

20 мая, около часу или двух пополудни, является ко мне на квартиру какой-то неизвестный мне человек, на вид лет 30—40, судя по одежде мещанин, лакей или мастеровой, и просит переговорить с ним «по секрету, как на исповеди» (это его подлинные слова) о каком-то весьма важном деле. Дело это он может открыть только мне потому, что, живя в г. Острове, он много слышал обо мне хорошего от разных лиц, духовных и светских.

А потому, никогда не бывавши, по его словам, в Петербурге, он, по совету какого-то живущего в г. Острове старца 93 лет, священника о. Александра, а также и по указанию тамошнего монаха-сборщика, бывавшего в Питере, по имени о. Рафаил, решился сесть на машину, приехать в Петербург, чтобы переговорить со мной и передать мне тайну, которая давно лежит у него на душе, а затем, через 4 часа, в тот же день возвратиться в г. Остров.

Приняв его у себя в кабинете и затворив дверь, я спросил его: – Кто же вы такой и в чем ваша тайна?

– Я, – отвечал он, – уже говорил вам, батюшка, что живу в Острове и занимаюсь теперь закупкою и продажею льна, который отправляю в Ригу. А прежде я служил в качестве управляющего в имении графа Ш. Зовут меня Василий Николаевич Ельбинович. Тайна, которую я хочу доверить вам, состоит в следующем.

Когда я жил у графа, то наложницей у него была полька по имени Антонина. Граф как-то уехал за границу и оставил все свое имущество в распоряжение Антонины. Между прочим, он передал ей шкатулку с золотыми империалами, тысяч на шестьдесят. Антонина, по отъезде графа за границу, сошлась со мной и во время пожара, который случился в доме графа в его отсутствие, она принесла эту шкатулку с золотом ко мне и сказала: «Спрячь ее подальше, после мы воспользуемся ею».

Я взял шкатулку и зарыл ее в саду, в таком месте, где отыскать ее посторонним было трудно. Графу телеграфировали о пожаре, он отвечал, что золото в огне не сгорает, а обращается в слиток, который он и велел отыскать и переслать ему. Но его люди все изрыли, а слитка не нашли.

Подозрение пало на Антонину, стали ее допрашивать, но она никому тайны не открыла. Вскоре, однако, она заболела и, видя приближение смерти, открылась ксендзу, что шкатулку с золотом передала мне.

Антонина умерла. Когда граф приехал, ксендз, желая ему угодить, передал ему тайну исповеди Антонины. Началось следствие. Меня долго судили, но при помощи адвоката, которому я заплатил до 10 тысяч, дело решилось так: меня, Ельбиновича, оставить в подозрении и следить, не окажется ли у меня больших денег, о чем дать знать суду, а ксендза за то, что он открыл тайну исповеди, лишить сана и сослать в Сибирь.

Вот теперь, батюшка, – продолжал мнимый Ельбинович, – я не знаю, что и делать с зарытыми в саду червонцами! Совесть меня замучила... Открыть правду на суде – боюсь Сибири. И подумал я: зачем попутал меня лукавый затаить столько денег, когда я, слава Богу, и своими проживу. Я человек вдовый, у меня только один маленький сын. Если буду тратить золото в своем городе, сейчас меня заподозрят. Как человек православный, я советовался на исповеди с нашими островскими духовниками, предлагая им пожертвовать это золото на бедных и на церкви, но они тоже побоялись принять столько золота. Вот тогда старец о. Александр и посоветовал мне ехать в Петербург и там через какого-нибудь священника передать эти деньги на благотворительные заведения золотом же или разменять его на процентные бумаги.

А отец-то Рафаил, когда я собирался ехать в Питер, попался мне на станции и спрашивает: «Ты куда, Василий Николаевич?» – «В Петербург, – отвечаю, – по делам. Надо мне посоветоваться с каким-нибудь умным священником, только никогда я там не бывал и никого не знаю». – «А ты вот как приедешь на Варшавскую станцию, – говорит он мне, – спроси любого извозчика: где тут Общество, в котором живет о. И. П.? Тебе всякий укажет его».

Я так и сделал, прямо с машины да к вам. Я слышал, батюшка, что вы во многих благотворительных делах принимаете участие, так не угодно ли, я 29-го мая в 10 часов утра привезу вам шкатулку с сорока или больше тысячами золотом. Вы можете его разменять или так передать его на богоугодные дела, иначе деньги мои даром пропадут. А мне достаньте к понедельнику только 2000 рублей бумагами.

Встретьте меня на вокзале, мы с вами вместе повезем шкатулку к вам на дом, тут вы мне передадите 2000 рублей, и я сейчас же отправлюсь обратно...

Здесь отец Иоанн несколько времени помолчал. Затем вздохнул и продолжал:

– Да!.. Вот что рассказал мне этот плут. И если кого Бог захочет наказать, то разум отымет... Представьте: я ему поверил! Мысль, что такие большие деньги, зря пропадающие, можно употребить на дела богоугодные и благотворительные, смутила меня.

Я подумал, обсудил обстоятельства дела, подверг мнимого Ельбиновича некоторому допросу и еще более уверился в истине его слов. Да! Я согласился...

Старик покачал головой и опять помолчал.

– Итак, 29 мая к 10 часам утра, – продолжал он, – приехал я на Варшавский вокзал. Смотрю, действительно идет ко мне навстречу Ельбинович со шкатулкою и тихо говорит: «Вот здесь ровно 30 тысяч, а вы привезли мне 2 тысячи?» – «Поедемте, – говорю, – со мной, я посмотрю, что вы привезли, и тогда дам вам две тысячи». – «Ах, батюшка, ужели вы такой, что, получая 30 тысяч, мне не доверяете и двух? Мне сейчас же нужно ехать обратно, боюсь, за мной, кажется, следят. Я приеду к вам 10 июня непременно и тогда узнаю, как вы распорядились с моими деньгами».

По своему простодушию, – закончил отец Иоанн, – я доверился мнимому благодетелю бедных, вручил ему пакет с двумя тысячами, простился с ним и приехал домой.

Раскрываю шкатулку, крепко окованную жестью, и что же в ней нахожу? Какую-то гарь вроде коксовой пыли, а внутри кирпич, на котором надпись: «Соболев» – очевидно, фамилия кирпичного заводчика... И затем в сердце упрек за доверие к мошеннику.

Скажите, ради Бога: есть ли какая-нибудь возможность отыскать мошенника при помощи тех билетов, какие я ему передал и номера которых перечислены в протоколе? Что вообще мне делать?

VI

Выслушал я повествование почтенного батюшки, развел руками и невольно спросил:

– Неужели же вам, отец протоиерей, не пришло ни разу в голову, что человек вам врет в глаза, и врет притом так, что все его вранье, как говорится, белыми нитками шито?

Отец Иоанн сокрушенно вздохнул.

– Что поделаете!.. Сам теперь вижу. Но уже верно, как я говорил, если Бог захочет кого наказать, то прежде разум отымет... Представьте себе: я как-то сразу всему поверил! Мысль за 2000 рублей иметь чуть ли не 50 тысяч на дела благотворительности меня ослепила...

– Уж не знаю, что удастся с этим делом, – сказал я. – Прежде всего, конечно, вы подадите мне об этом всем форменное заявление и приложите опись процентных бумаг, врученных вами мошеннику.

Отец Иоанн беспокойно заерзал на месте.

– Все будет держаться в надлежащем секрете, – сказал я.

Батюшка просветлел.

– У меня, признаться, есть и то и другое, – сказал он, вытаскивая бумаги. – Только, пожалуйста, секретно. Вы сами понимаете...

– Понимаю, понимаю. Будьте покойны. Тем не менее, – продолжал я, – скажу вам откровенно: трудное это дело! Разве что мошенник будет настолько неопытен, что теперь начнет разменивать процентные бумаги, если только он не разменял их в день получения же... Особых, разительных примет у мошенника вы не заметили?

– Нет! Лицо самое обыкновенное, незначительное. Жиденькая бородка, усики... Носит фуражку с козырьком... с виду похож и на лакея, и на мещанина, и на мастерового... среднего роста...

– Ну, вот видите... Да таких тысячи ежедневно вы встретите на улице!

Отец протоиерей сокрушенно вздохнул.

– Да, правда! – произнес он уныло. – Но... Ельбинович? В Острове? – полувопросительно сказал он.

– А я уверяю вас, что никакого Ельбиновича в Острове нет. Впрочем, наведем справки... Постараемся. Приложим все усилия, чтобы найти этого благотворителя.

– Да! Благотворитель! – произнес батюшка.

На этом мы расстались.

VII

Послал я на всякий случай в полицию города Острова запрос, нет ли у них такого мещанина Ельбиновича, сообщил банкам и конторам номера попавших в руки мошенника серий и билетов... Но дело на этом пока остановилось.

Из Острова, как я и думал, получилось известие, что никакого Ельбиновича у них нет, и я ломал себе голову, как напасть на следы этого искусного мошенника. Не прошло и нескольких дней, как новая проделка этого мошенника убедила меня, что он здесь, живет и здравствует в Петербурге или около него.

Оказалось, что приблизительно в те же дни, когда он оборудовал «дельце» с отцом Иоанном П., точь-в-точь такую же мошенническую штуку он проделал с архимандритом Чер-го монастыря Мелетием. Дело было так.

Монах Чер-го монастыря встретил на Сенной площади неизвестного ему человека, который вступил с ним в разговор и сказал между прочим, что он желает сделать большое пожертвование на монастырь, но предварительно хотел бы переговорить с настоятелем монастыря архимандритом Мелетием. Монах сообщил незнакомцу, что архимандрита можно видеть в такой-то день и час в часовне Иоанна Богослова, на углу Моховой и Пантелеймонской улиц. Неизвестный явился в назначенное время к архимандриту и рассказал ему следующую историю.

Свояченица его жила на содержании у графа Ш. Соблазнившись его состоянием, она украла у него шкатулку, в которой находилось золота на шестьдесят тысяч рублей. Золото это она передала ему. Вскоре в доме графа случился пожар. Когда выбрасывали вещи из окон, свояченицу его ударили нечаянно утюгом и убили на месте. Утайка шкатулки была обнаружена, и его судили, но «оставили в подозрении» и уже много лет следят за ним, не окажется ли у него большой суммы денег, почему он желает пожертвовать их на монастырь. Ему же просит дать только три тысячи рублей наличными кредитными билетами...

В назначенный день и час он и доставил свою шкатулку с кирпичом, получил 3000 рублей. Словом, разыграл ту же историю, что и с отцом Иоанном П.

Подумал, подумал отец архимандрит... и дело очутилось у меня.

Но мошенника и след простыл. Видно, это был уже тертый калач. А главное – это не была какая-либо шайка. Действовал он сам, единолично и на струнке благотворительности недурно разыгрывал свои дела.

Дал я соответственные указания агентам, но ясное дело, что рассчитывать на скорый успех было трудно. Оставалось ждать, что мошенник не удовольствуется только этими проделками и примется за них опять, или же ожидать «случая» – этого могущественного пособника сыска.

На всякий случай я, однако, решил через своих агентов пустить среди петербургского духовенства слух, что вот, мол, есть такие люди, которые являются к духовным лицам с целью такого-то и такого обмана. Необходимо поэтому задерживать таких и представлять куда следует. Но время шло, и мнимый Ельбинович как в воду канул...

Отец П. и архимандрит М. не раз уже справлялись: не слышно ли чего?

Но ничего не было «слышно», как ни хотелось мне помочь духовным отцам.

VIII

В это самое время я имел некоторые неприятности – небольшие, положим, но все-таки неприятности.

Прокурорский надзор жаловался градоначальнику на то, что петербургское управление сыскной полиции тормозит дело с крестьянином Себежского уезда Витебской губернии, деревни Ново-Козлова, Иваном Москаленко. Несмотря на многократные напоминания, Петербургская сыскная полиция, мол, не дает о Москаленко справок, не принимает меры к его задержанию, хотя есть данные предполагать, что он скрылся именно в Петербург.

В бумаге прокурора сообщалось, что чинам Себежской уездной полиции еще в марте 1884 года показалось подозрительным поведение крестьянина Москаленко, который внезапно разбогател после кратковременного пребывания в Петербурге в январе 1884 года, откуда он на имя жены прислал 500 рублей, а по приезде проявлял большую расточительность.

У него был сделан обыск, причем были найдены деньги и разные ценные вещи, что еще более утвердило полицию в убеждении, что Москаленко разбогател путем преступления. Москаленко, однако, дав сбивчивые показания, скрылся. И вот теперь Петербургская сыскная полиция запрашивалась, не было ли в январе таких преступлений, в которых были бы похищены найденные у Москаленко вещи, и не находится ли Москаленко в Петербурге.

Неудивительно, правду говоря, что на многие запросы Себежской полиции у нас не отвечали. Запросы были составлены так неопределенно, показания Москаленко так изложены, что ничего никто не мог понять. Мало ли преступлений и воровства было в Петербурге в январе 1884 года!

Тем не менее, когда на медленность и проволочки по этому делу начал жаловаться прокурорский надзор и господин градоначальник с неудовольствием передал мне эту жалобу, я взял дело под свое личное наблюдение.

Пробежал бумаги и велел составить Себежской полиции, а также и представителям суда ясные, толковые бумаги с вопросами, ответы на которые нам нужно было знать, потребованы были копии всех полицейских протоколов и подробные сведения о личности Москаленко.

IX

Случай, все случай! – приходится воскликнуть.

Пришли ответы на запросы о Москаленко, и, просматривая их, я убеждался, что он, несомненно, в период 1884 года занимался в Петербурге кражами. Впрочем, это легко было проверить, так как были данные в показаниях Москаленко, позволяющие установить, где он жил, служил и т. д. Но вдруг глаза мои упали еще на протокол, где было занесено показание одного из священников Себежского уезда. Узнав об обыске у Москаленко и бегстве последнего, он явился и заявил полиции следующее.

К нему явился неизвестный человек и рассказал, что служил управляющим в имении графа К., у которого нажил большой капитал, что граф судился с ним из-за этих денег, просудил все свое состояние, но спорный капитал остался у него и хранится в По-лоцке. Средств ехать в Полоцк у него нет, почему он просит небольшую сумму на поездку, обещая за эту услугу вознаградить с лихвой. Священник поверил, дал пятьдесят рублей и, конечно, после того с должником своим не встречался.

– Те-те-те! – невольно вырвалось у меня. – Вот он где, Ельбинович-то наш! Значит, практиковаться-то он начал с 50 рублей в провинции, а потом дошел до «благотворительности»... Постой же, голубчик, уж теперь-то ты у меня в руках.

Я более не сомневался, что Москаленко, как опытный уже вор, находится под чужим именем, конечно, в Петербурге и тотчас направил сыск для проверки, где он жил в 1884 году, какие у кого были тогда совершены кражи, с кем он вообще знался и был знаком.

X

Все пошло как по маслу. Выяснилось, между прочим, что у Москаленко была любовница, вдова Антипова, с которой он жил. Естественно было предположить, что и теперь они продолжают знакомство. И я распорядился об отыскании этой Антиповой.

Оказалось, что живет она по Старо-Петербургскому проспекту в доме № 59 и что проживает с ней мещанин Васильев, который и оказался, конечно, при задержании Москаленко... он же и Ельбинович.

Особо больших денег в квартире у них не нашли, не нашли и ничего подозрительного...

В обнаружении своей личности Москаленко, как человек не глупый, не запирался, а историям с отцом И. П. и архимандритом М. придал совсем-таки для них нежелательный характер.

Дело, по его словам, заключалось в том, что он действительно «поддел» батюшек, но и они его, мол, надули! Один сунул в газетной бумаге вместо 2000 рублей всего 50, и то старыми бумажками, а другой вместо 3000 рублей всего 40 рублей...

– Какие там 5000 рублей! Я и в глаза таких денег не видал! – уверял мошенник и начинал рассказывать с явной целью осрамить и выставить в смешном виде П. и М.

Не поздоровилось бы этим последним на суде от таких показаний. На это мошенник, очевидно, и бил.

Я решил во что бы то ни стало отыскать деньги.

– Врать ты можешь сколько угодно, – сказал я. – Но деньги ты передал Антиповой! Она созналась.

– Ну, если созналась, так пусть их покажет и отдаст вам, – сказал он.

Очевидно, с этой стороны ничего нельзя было поделать.

Но ведь и он, и Антипова знали же, где деньги!

Эта последняя была видная, рослая и дебелая баба, тоже видавшая виды.

– Послушай, матушка! Деньги ведь Москаленко передал тебе. Он сознался. Где они? Сознайся и ты, лучше будет.

– Пусть врет больше! Если передал, то куда бы я их дела? Не в банк же понесу! – бойко ответила Антипова. Оба уперлись, и все тут.

Три дня держал я Антипову в камере участка... Авось одумается... Наконец опять вызвал.

– Ну, что, надумалась сказать, где деньги?

– Ни о каких таких деньгах я не знаю...

Я вздумал пригрозить.

– Ой, баба! Не шути... Год будешь в остроге сидеть, пока не сознаешься. Гляди!

– Воля ваша!

Оставалось устроить одно: побег Антиповой из участка и проследить, что она будет делать на свободе.

Я приказал ослабить по внешности надзор за камерой. Выбрав надежных городовых, я объяснил им, в чем дело, и приказал притворяться пьяными, засыпать будто бы у дверей, не запирая их, и т. д. А сам, помимо того, пустил в дело одну из своих опытных агентш, жену городового Федосову.

XI

И вот в один прекрасный день камера Антиповой отворилась и представляющийся пьяным городовой с бранью и проклятиями втолкнул туда упирающуюся и кричащую новую «арестантку». Это была моя агентша Федосова.

Оставшись наедине с Антиповой, после того как городовой, как настоящую арестантку, водворил ее в камеру, Федосова начала громко плакать и проклинать полицию, чем, естественно, возбудила сочувствие Антиповой.

Слово за слово, и к вечеру между двумя женщинами установились самые дружеские отношения.

Так прошел весь день и ночь.

На следующий день на смену для караула арестантов вошел городовой Федосов (муж агентши), сильно пошатываясь и бормоча что-то невнятное.

При виде этого стража Федосова на ухо сообщила своей соседке, что как только этот проклятый городовой уляжется на деревянную скамейку и захрапит, она, Федосова, намерена бежать.

– Я знаю здесь все входы и выходы, а этот пьяница будет лежать как колода, – добавила Федосова.

– И я с тобой, – проговорила Антипова, соблазняясь намереньем Федосовой.

– Как хочешь! – безразличным тоном сказала последняя.

Городовой начал похрапывать, а Федосова и не думала приводить в исполнение свое намерение.

Она о чем-то задумалась.

– Ну что же ты?

– Да вот думаю, что убежать-то мы убежим, а куда я затем денусь? Полиция начнет разыскивать, надо на первых порах уехать из Питера, а потом, когда горячка пройдет, можно и воротиться. Беда только в том, что уехать из города и прожить на стороне – на все это надо деньги, а у меня медный пятак за душой. С ним далече не уйдешь!

– Ну, об этом не сомневайся! – с самодовольствием проговорила Антипова. – Деньги у нас будут. Правда, у меня с собой в чулке всего двугривенный, но нам только дойти до Смоленского кладбища, и у нас тысячи будут. На все хватит...

– Ну, тогда медлить нечего, иди тихонько к двери, а я за тобой. Надо наблюдать за солдатом. Ишь как, собака, храпит!

Антипова начала медленно, на цыпочках, приближаться к заветной двери, за ней следовала в трех шагах Федосова, не спуская глаз с городового.

Когда Антипова приотворила дверь из камеры, Федосова, проходя мимо мужа, успела шепнуть: «На Смоленское кладбище» – и тотчас догнала Антипову, которая ничего этого не заметила.

Нечего и говорить, что беглянки без всяких препятствий выбрались на свободу из полицейской части и после двухчасовой ходьбы достигли Смоленского кладбища.

У ворот кладбища уже стояли сторож и какой-то молодой малый, одетый в большие сапоги и пиджак.

Проходя ворота, Федосова мигнула этому незнакомцу, зорко смотрящему на Антипову.

Тот же в свою очередь сделал знак рукой, как бы говоря: «Будь покойна, все наготове».

Антипова скорым шагом шла вперед по мосткам кладбища.

Вот пятый, шестой и седьмой разряды пройдены, а Антипова все идет вперед, ища глазами на заборе какого-то известного ей одной знака. Федосовой начало овладевать беспокойство.

Пройдя мимо седьмого разряда, Антипова на мгновение остановилась, подошла близко к забору и, увидев на последнем мелкую надпись красным карандашом: «лево», свернула с мостков в левую сторону и сказала следующей за ней по пятам Федосовой: «Теперь и конец близок».

Уже вечерело. Кладбище погружалось во мрак, когда обе женщины подошли к могиле с покосившимся крестом.

– Муженек мой покойный здесь лежит, – сказала Антипова, – денежки-то стережет!..

Она нагнулась и начала разрывать могилу в известном ей месте.

– Мы эту работу мигом за вас окончить могим-с... – сказал вдруг как из-под земли выросший парень, которого они встретили у ворот кладбища. С ним было еще два человека.

– Сыщики!.. Бежим! – с деланным испугом проговорила Федосова.

– Ну, зачем же бежать, – усмехнулся парень.

Женщин задержали, а из могилы вырыли пакет, завернутый в газетную бумагу, с четырьмя тысячами рублей с лишком... Процентные бумаги отца П. здесь были все до единой.

– Ну, что, матушка? – сказал я Антиповой, когда ее привели. – Не уберег муж-покойничек денег-то? А?

Антипова угрюмо промолчала...

Москаленко пошел в арестантские роты.