Текст книги "Дочь солдата"

Автор книги: Иван Полуянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Глава XX. Плотина

Начавшийся сенокос прервали обложные дожди. Дороги стали реками жидкой грязи, в них вяз председательский мотоцикл, и Родион Иванович пересел на Орлика. Метался по бригадам, распекал бригадиров:

– Сколько раз предупреждал: стогуйте сено, пока погода стоит. Так нет, гнались за гектарами! – Он вздыхал, глядя в хмурое низкое небо. – Чтоб ему пусто, путает небесная канцелярия наши планы. Не дожди – сущие сеногной!

Утром Верке неохота покидать постель и подушку, в которой оставались недосмотренные сны.

– Пора, детка, – виновато будила тетя.

– Сейча-а-с… – Верка зевала и сладко чмокала губами. – Только у меня один глаз открывается, другой закрывается.

Отошла тетя, оба глаза закрылись. На подушке слюнка. В дождь спится.

– Тетя! – вдруг вскочила Верка. Нет тети. По окнам дождь струится. Серо в избе, потемки по углам. На печи охает бабка Домна.

– Ушла твоя тетя-то. К телятам, куда боле? Ох, спину напополам переломило! Ох, непутевая погодка: собаку из избы не прогонишь…

Брезентовый дядин плащ Верке до пят. Он пахнет кирпичами, как только пахнет вещь, долго лежавшая на горячей деревенской печи.

Дождь и ветер встретили Верку на улице. Полы плаща гремели одна о другую, точно жестяные.

А Талица-то! Переполненная ливнями, она словно встала на дыбы! Крутая мутная волна доплескивает до мостика, и это несмотря на то, что ворота плотины разобраны. Щепа, комья дерна, подмытые потоком кусты – чего только ни несет ярая, вышедшая из берегов река!

Тетя стояла у закутка. Насквозь промокшая, с зонтиком над головой, она показалась Верке очень маленькой, и у Верки сжалось сердце от жалости к ней. И Верка закусила губу.

Губе было очень больно.

* * *

Накатывает полосами дождь, ветер трясет оконные рамы. Звенят капли воды, обрываясь с потолка в медный таз.

Верка сонно почмокала губами, потерла кулачком глаза и зевнула, не понимая, отчего она проснулась.

– Бум! Бум-м… бу-м-м!..

Бьют в лемех. Лемех подвешен к березе, в него подают сигналы о выходе на работу по утрам и после обеда. Но сейчас-то ночь!

Мимо избы пролетели телеги с народом. Возница задней телеги стоя нахлестывал лошадь, относя кнут в сторону, чтобы сильнее ударить.

Тревога! Что-то случилось…

Из домов, на ходу одеваясь, выбегали люди и спешили куда-то в дождь.

Верка отпрянула от окна. Ботик вроде бы не на ту ногу. Платье, кажется, надела шиворот-навыворот…

Впопыхах опрокинув таз, загремевший на всю избу, Верка выбежала в сени, кубарем скатилась с крыльца. Ноги разъезжались в грязи, и она падала, поднималась и летела, не чуя ног, на тревожный зов лемеха, прикрываясь от дождя и ветра локотком.

Тревога!

Веню она не узнала, и он Верку – тоже, мокрую, залепленную с ног до головы грязью, в стеганке с болтающимися рукавами. Стеганка вроде бабкина… Э, да не все ли равно! Веня в трусах и майке, посинел от холода.

– Ничего, не размокну, не сахарный! Как что случилось? Плотина! Батя едва ума не решился…

Веня с плеча колотил обухом топора по лемеху. Неужели плотину снесло? Верка ахнула.

С топорами, лопатами сновал народ у бревенчатого домика ГЭС.

– Ворота корягами забило, оттого и поднялась вода. Как комиссара тут не вспомнишь – бешеная река!

– Сено с пожен несет. Стога смыло.

– Глянь… Плечи подмывает! Сюда, мужики-и!

Крики людей, скрежет лопат о песок, ржанье коней – все словно тонет в гуле реки и шуме дождя.

Потапов мечется в толпе, расставляя народ по местам: кого возить камень и щебенку из карьера, кого укреплять плечи – береговые упоры плотины.

– Без паники, товарищи! – зычно командует он. – Навалимся дружно, совладаем и со стихией.

Темень. Ветер. Дождь. И гул реки – свирепый, бунтующий…

Где реку преграждала плотина, там оглушительно ревет водопад, весь в пене и брызгах.

С берега с плеском рухнул оползень: водой подмывало берега, рыло в них норы и пещеры. Ну и течение… ну и взыграла Талица! Новый оползень. Взметнулся фонтан, как от удара снаряда. Упала с берега подмытая сосна, – когда-то возле нее строители ГЭС жгли костры для обогрева, и ствол сосны черен от копоти. Течение понесло сосну комлем вперед.

Подхватив багор, Родион Иванович взбежал на зыбкие, ходившие ходуном стлани подтопленного моста. Изготовился, держа багор наперевес. Напрягаясь, принял на себя таранный удар сосны. Древко багра треснуло, разлетаясь пополам, и Потапова, не удержавшегося на ногах, с силой швырнуло с моста в тугой ревущий поток, бивший из проема плотины.

– А-ах! – одной грудью выдохнул берег.

Затрещали бревна, люди кинулись с моста. Еще мгновение, и мост не выдержал, под напором течения рассыпался. Сосна застряла между быками, к ней набивало пену, мусор, ошметья сена…

Потапова вынесло на отмель. Его подняли. Он обвисал на плечах поддерживающих его мужиков, хрипел, мотая головой:

– Одолеть надо… Пропадем!

Бабка Домна мелко крестилась:

– Охтимнеченьки да тошнехонько… Господи, что будет-то? Что будет-т? Вот тебе и из воды керосин, вот тебе и свет! Лихо-то какое… ой-е-ей!

Лютует Талица – бешеная река. Вышла из берегов. Плотина преграждает ей путь – так прочь и плотину!

Прибывает вода на глазах. Прибывает, потому что забиты ворота для ее прохода. Растет залом: еще бревен нанесло, подмытых кустов, дерна с оползней…

Кабы залом в воротах разобрать! Но как это сделать, коль подхода нет – мост-то своротило!

Потапов отлеживался на чьей-то фуфайке. Поднялся. У него подергивалась щека, оцарапанная и залитая кровью. Он видел, что у людей опускались руки: ясно, недолго стоять плотине, выдерживая напор реки…

– Кто багор даст? Свой я утопил.

Ему подали багор. На него смотрели с надеждой: кому, как не председателю, и искать, и найти выход из создавшегося положения? Неровной походкой, пошатываясь, Родион Иванович направился к бревну, темневшему на берегу. Бревно длинное, очищено от коры: наверно, от стройки осталось.

– Ты что? – шагнул наперерез Потапову дядя Паша. – Жить надоело? Не видишь, что к реке не подступиться?

– Пусти… с дороги… ты-и! – прохрипел Потапов, задыхаясь и раздувая ноздри. Он был страшен – в прилипшей к телу рваной рубахе, с лицом в кровоподтеках.

– Не дури, – нагнул Павел голову, за ремнем у него поблескивал топор.

– Ах вот как? – ощерив зубы, Потапов взмахнул багром – острие багра вонзилось у босых ног дяди Паши. Древко багра затрепетало, как у копья.

Сжав кулаки, они стояли друг против друга – дядя Паша с топором за поясом и всклокоченный, страшный, в белой рубахе, липнувшей к телу, Родион Иванович.

– А ведь ты чуть не промахнулся, – сказал дядя Паша и вырвал багор из земли.

Бревно он скатил в воду. Прыгнул на него– как-то по-кошачьи мягко. Оттолкнулся от берега. Течение подхватило, понесло. Бревно ныряло в волнах, дядя Паша чудом держался на нем, балансируя багром.

Мятежный гул реки пронзило криком:

– Пашуня, воротись!

– На прямую погибель…

– Ой, что будет… что делает-то!

То балансируя багром, то загребая им справа и слева, дядя Паша направил бревно как раз в проем плотины.

Верка зажмурилась. Не успеет дядя Паша соскочить с бревна возле ворот – и косточек ему тогда не собрать!

Он успел…

– Это еще что! – Леню трясло от возбуждения и пережитого за отца страха. – Батя на сплаве леса и не такие номера показывал. Раз побился об заклад, что прямо на бревне разуется – это на бревне, посередь реки! И ты думаешь, не выиграл заклад? Батя у нас лихой, у кого хочешь спроси, скажут, боевее его на сплаве никого не бывало.

Дяде Паше вода на плотине доходила до колен, сильное течение сбивало с ног. А ведь ему и работать надо, разбирать залом…

Леня нет-нет и бросал на отца быстрые взгляды. С Веркой он разгружал от песка телегу.

– Чего я придумал! – Леня воткнул лопату. – Голова у меня не шапку носить!

Вдвоем они приволокли с конюшни вожжи – все, сколько нашлось. Связали их. Конец получившейся длиннющей веревки Леня обмотал вокруг столба. Затянул и подергал узел: кажись, прочно! Но Леня все делал основательно, поэтому добавил узлов. Потом не спеша разулся. Пиджак и брючишки свернул аккуратно и камень сверху положил.

– Похрани…

– Зачем ты раздеваешься? – спросила Верка.

– Экая ты, – покачал Леня головой. – Соображай: а вдруг тонуть буду? Ты в одеже тонула?

– Я и без одежды не хочу!

Лене на Талице каждый уголок известен: он же рыбачок, понимать надо. Леня убежал и немного спустя, как и обещал, подплыл к Верке на плоскодонке.

– На старом месте стояла, – сообщил он. – Законно была привязана, не унесло. Беда, что весел нет. Брось мне какую ни есть доску.

Назло, доски не нашлось.

Леня торопился, поглядывая на отца, и решил обойтись длинным колом.

– Ты веревку послабляй, слышишь? – кричал он Верке.

– Слышу! Давай поплывем вместе?

– Ну да, лодка-то щелявая, эвона сколь воды набралось…

Как ни выгребал Леня колом, сносило его течением здорово, замелькала плоскодонка в волнах поплавком, зачерпывала низкими бортами. Леня выбивался из сил и причалил к противоположному берегу только у самой плотины.

Выскочил на сушу. Не рассчитал – оттолкнул от берега плоскодонку, когда выпрыгивал.

Течение подхватило утлую посудину. Плоскодонка вылетела стрелой на гребень водопада и упала вниз…

– Как он обратно вернется? – переживала Верка.

Но над водопадом, скрывавшим плотину, протянулась веревка: Леня на том берегу, конечно, нашел, за что ее привязать, может быть, привязал за столб электропередачи. Он же все делает обстоятельно, на него можно положиться.

Дядя Паша для страховки привязался к веревке поясным ремнем.

К нему на подмогу по скользким, скрытым под водою бревнам плотины, держась за веревку, добралось человек пять мужиков. Они работали топорами, освобождали ворота от наносного лома, выталкивали перерубленную сосну, и древка багров выгибались в их руках.

– Наша берет! – Потапов облегченно провел рукавом по лицу. Увидел кровь: она темнела, расплываясь по сырому полотну рубахи.

– М-м? – пробормотал Родион Иванович. – Где это меня угораздило?

* * *

Утро наступило при влажно-лиловом небе. Лохмотья разорванных ветром туч убегали за горизонт, скопляясь рыхлой бурой массой. Дождь иссяк. Взошло солнце – багровое, хмурое, как бы недовольное тем, что долго скрывали его облака.

Угроза плотине миновала. Река медленно начала сбывать…

Потапов присел на камень. Делал пометки в записной книжке, прикидывал, кого поставить на ремонт плотины и сколько это заберет сил и времени. Мужики возвращались с плотины. Подошел дядя Паша. Родион Иванович поотодвинулся, дал ему место рядом с собой.

Вдвоем на камне было им тесно, однако они сидели и курили молча.

Глава XXI. Трудовая книжка

– Попробуйте у меня не поздороветь, – грозилась Верка. – На хорошую жизнь тогда не надейтесь!

Она беспощадно гоняла телят хворостиной – иначе, чего доброго, не нагуляют аппетита.

Веня свидетель, как Верка носилась с телятами.

Веня принес груду новостей. Во-первых, привезены электрические моторы, и в колхозе скоро выйдет на работу, как сказал батя, «новая бригада». Ведь каждый киловатт электроэнергии с Талицкой ГЭС может управиться с делом за двадцать человек! Ага, батя высчитал! Электромоторы установят в новом скотнике, на кормокухне, где они будут резать солому, турнепс, потом поставят на гумнах, на мельнице. Дойка коров, молотьба хлебов, помол муки – всюду электричество! Хоть в монтеры или электротехники иди от трактора, право слово… А в-третьих, испытан водопровод-самотек. Сперва с ним не клеилось, пришлось еще трубы закупать, но теперь! Действует исправно. Ткнешь кнопку – вода прыснет, аж захлебнешься. Леня пробовал, пробовал новый водопой-самотек и до того допробовался, животом мается.

Верка по-прежнему скакала с телятами. В одних трусиках. Круг за кругом, круг за кругом – конца не видать. Телята глупые, слушаются ее.

– Гы-гы… – захохотал Веня. – Ты что, Америку так догоняешь?

Это ему повезло, что успел отвернуться, а то получил бы хворостиной по лбу.

– Тю, дурная! Пошутить нельзя?

Почесывая спину, Веня поплелся с территории телячьего санатория, А Верке не до шуток.

У Наташи телята – один к одному, любо-дорого посмотреть. Примутся бодаться – треск стоит!

По десять раз на день, как выпадала свободная минута, наведывалась Верка на поскотину – лесные поляны, где паслось Наташино стадо.

Наташиных телят пас Волчок, юркий и злой песик– уши торчком, хвост крючком, нос бирюлькой. Чуть потянет в лес какая телка, он ее – цап! Зубами за ногу: «Ну-ка, возвращайся на место!» И брызгает слюной, лает, пока не воротит телку, не собьет стадо в кучу.

Наташа зубрит учебники. Готовится к экзаменам в техникум.

– Ой, провалюсь! Ой, ничего у меня не выйдет!

– Раз провалитесь, так бросьте книжки в кусты. Идемте купаться, – говорила Верка.

Наташа впрямь пугалась:

– Я мало занимаюсь? Ты считаешь, да?

Она, вздохнув, затыкала уши пальцами и пуще того бубнила:

– «А» плюс «б» в квадрате равно…

Чему «а» плюс «б» в квадрате равно, Верка и то теперь знает!

Она совала Крокету в рот кусок сахару, потом без помех измеряла бычка вдоль и поперек веревочкой. И с веревочкой бежала в свое хозяйство.

– Марш на обмер! – командовала телятам. – Вон Крокет как толстеет: вдоль и поперек. А вы? Ни капельки не поздоровели, огорчение с вами да и только.

Обмер ничего не дал. Точно – не поздоровели.

Верка забросила с горя веревочку за изгородь.

У нее своя тропа с выгона.

Быстро-быстро шмыгают Веркины босые ноги по траве. Ветер треплет подол сарафана, развевает кудерки. Они порыжели, кудерки, опаленные солнцем. Пошвыряла камешки в воду, попрыгала через траншею водопровода. Нет, ничто сегодня не веселит!

Деревня. Верка идет серединой улицы. У нее ж на руках телячье стадо в шесть голов, она уж не уронит авторитета!

Тетя гладила белье после стирки. Утюг старый, с углями и дымит. Наверно, от того глаза тети слезятся.

Нет, пожалуй, другое…

– Тетя, тетечка, вы плачете? Без меня!

– Ну, с чего ты взяла, что я плачу? – Голос у тети оборвался. Она обняла льнувшую к ней девочку. – Как мы с тобой жить будем без Николая Ивановича? Нет у нас Николая Ивановича… нет.

И, словно опомнившись, вытерла глаза, отстранила от себя Верку.

– Ох, где ты опять подол разодрала? На тебе, детка, все, как на огне, горит. До чего крутое ты колесо…

Подобного перехода Верка никак не ожидала. Ничуть она не крутое колесо: вот села на лавку, вот сидит смирно, как мышка.

Тетя, склонившись над шитьем, сказала, что на днях она поедет в город.

– Да? – вскинулась Верка.

– Ненадолго… Куда я от Николая Ивановича уеду?

Тетя перекусила нитку, подала платье.

– Иди, иди, Верочка. Телята без тебя избалуются.

– У телят сейчас отдых, тетя. Я все по часам делаю. То есть часов нет, так по солнцу. Я думаю, что я заведующая телячьим санаторием!

Верка покрутилась на пятке, заглядывая на заплату.

– Так я пойду? Можно?

– Постой. – Тетя из чемодана достала шкатулку, из нее – часы. Часы были стальные, с воронеными крышками, и цепочка к ним стальная. – Носи, да не потеряй. Дай-ка я на булавку цепочку к карману приколю. Ну, вот и готово. Сама их не заводи, слышишь?

– Ой, спасибо, тетечка! А почему я этих часов раньше не видела?

– Не видела, так не видела. Сережа их выплакал…

Сергей – старший сын тети. Он был летчиком и погиб накануне окончания войны в битве за Берлин.

Как же он плакал, если его за плач одаряли часами?

Тетя вздохнула.

– Отчаянный был наш Николай Иванович в молодости! Представить себе не можешь… Сколько я мук приняла в то время, есть что вспомнить! У нас так было заведено: куда он, туда и я. На тачанках наездилась, в теплушках, на коне верхом, на верблюдах…

– Тетя! – Верка вскрикнула. – На верблюде? Вы?

Тетя улыбнулась.

– На верблюде, я. Гражданская война закончилась. Дядя твой, тогда он командиром роты был, служил на границе в Средней Азии. Неспокойно там было. Басмачи, разные банды. На переходе нас басмачи однажды и настигли. Бой шел. Кричат басмачи: «алла… алла!» Стрельба, пули свистят, а у меня Сереженька на руках. Сушь дикая, и разомлел мой Сережа, плачет, надрывается. Пить ему надо, и воды из бурдюков не достать – бой! Невмочь мне было его слушать, сердце рвалось на части. Уложила я Сереженьку, хлебного мякиша ему пожевала – пусть немного угомонится. Сама– ползком в цепь к бойцам. И Коле: «Давай винтовку!» – Из рук винтовку у него выхватила… У-ух, горяча была! И пошла в атаку… вообрази себе, детка! Бойцы за мной: «ура! ура!» Басмачи смекнули: не на робких наскочили, сели на коней – да только пыль столбом. А уж Сереженька так плакал…

По дороге на поскотину Верка открыла часы: что у них за стрелочки? На внутренней крышке часов было выгравировано: «Товарищу Кате. Расти Серегу на страх врагам мировой революции. I рота». Буквы кудрявые, стрелки – одно загляденье!

По выгону ходила, часто наклоняясь, бабка Домна.

– И-и, ласынька, – запела Домна, идя навстречу девочке. – Телятки у тебя – диво дивное.

– А вы чего тут делаете? – подозрительно спросила Верка. У Домны в руке новая, хрустящая, как шелк, корзина из дранок. – Сюда посторонним не разрешается…

– И-и, уйду, коли так. Вишь, травы собираю. Они всякая на особинку: которая от головной боли, которая от ломоты в суставах или простуды, или против кашля пользует.

– И для аппетита есть травы?

– Гляди… – Домна сорвала прямо из-под ног пушистую, словно крохотная елочка, былинку. – Тысячелистник. Да на что тебе? Ай, аппетиту мало?

– Нет, – смутилась Верка, – я телятам.

– Что ты! От добра добра не ищут. Не дури-ка! В тело вошли твои телятки… в тело. А эту всю до единой выполи. – Домна выдернула толстую, с широкими и длинными, как у кукурузы, листьями травину. – Чемерица! Вредная она. Есть и другие: вон на багульник и пчелы не садятся. На болоте багульник растет. Цветы белые, духмяные, а отрава. Уж я знаю: скот, почитай, пять годков пасла. Вроде тебя. А тебе, поди, тоскливо одной?

– Ага. – Вопрос Домны застиг Верку врасплох.

– То-то и оно.

Бабка пожевала сухими морщинистыми губами.

– Ты беги на деревню, поиграй. Я за тебя посижу.

– Нельзя, мне ж доверено… – ответила Верка.

Бабка пожевала губами, устремив бельмы куда-то поверх Веркиной головы.

Ничего не сказав больше, ушла.

Странная старуха!

* * *

У дяди Паши топор увесистый, широкое лезвие остро сверкает.

У Лени топорик маленький, точно по руке.

Они дружные, работящие, оба топора.

– Тюк-тюк! – колет, рубит тяжелый топор.

– Тюк-тюк! – вторит ему топорик, сеет щепки.

Тюкали топоры на выгоне. И получились качели! Для Верки. Разумеется, по-родственному.

Стоя можно так размахаться на качелях – подол колоколом.

Пришел Яша-Алитет, серьезный мальчишка. Покачался. Стайкой прибежали девочки-малышки. Их Верка покачала.

Скучать некогда.

Не о чем печалиться, если заодно с тобой и воздух, и солнце, и травы! Ах, эти травы – зеленые волны. В них хочется нырнуть с головой. Ныряй– не раскаешься! Густы травы, мягко пружинят. Упасть в них – не ушибешься, они ласково примут тебя в свои прохладные душистые объятия…

И лежи среди трав, и смотри в небо. Оно синее, огромной глубины. Заглянешь вглубь – голова кружится! И все небо, насколько хватает взгляд, – Веркино. Как островки, белеют по нему облака, плывет по нему канюк-сарыч, распахнув широкие крылья… Огромно небо, щедрая Верка готова поделиться им. Американскую бы девочку сюда, которая боится своего неба. У ней нет такого неба, нет своего неба. Слушай, приезжай сюда, американская девочка! Правда, приезжай… Здесь и на тебя неба хватит. Я не скупая, не думай! Хочешь, телятами поделюсь? Снежинку отдам… Бери ее, бери!.. И мы станем вместе бегать на луг, ловить бабочек, у кузнечиков просить «дегтя». У тебя где царапины? Ой, как ты живешь без царапин, прямо не понимаю… Есть царапины, тогда смажь их «дегтем» кузнечика – к утру заживет. Вот какой у кузнечика деготек! Он, деготек, изо рта капает, знаешь?

– А цветов у меня! – шепчет Верка. – Зонтики у дягиля – будто кружева. Вон звенят лиловые колокольчики. И это нам подмигивают незабудки. У незабудок голубые глаза, золоченые зрачки и белые реснички… И это нам белыми брызгами светят из гущи трав ромашки, желтые солнышки! У тебя – папа, мама, наверно, две бабушки и два дедушки. А неба своего нет… Приезжай ко мне за небом!

В травах – целый мир. Красные, в черную крапинку жучки ползают по стеблям, муравьи шуршат лапками, пиликают кузнечики на скрипках!

На глазах у Верки оливково-зеленый кузнечик шажками взошел по стебельку травины, начал играть на скрипке. Сверху вдруг– кап! Упала с листа на кузнечика росная капля. Умолк он. Скрипка подмокла, не поиграешь!..

И, конечно, Верка взялась за свою скрипку, чтобы подыгрывать кузнечикам.

И скоро убедилась: телята преклоняются перед ее искусством. Стоит взять скрипку, они бросают беготню. То угомону не было на них, а теперь развесили уши и помахивают хвостами. Хвосты чистые, расчесанные, волосок к волоску. Грязными хвостами – это Верка открыла – телятам хуже обороняться от слепней и зеленоглазых оводов.

Белыми зубками прищемив розовый язычок, стоит Веснушка. Комар присосался к язычку – не замечает Веснушка, слушает…

А Хилька-то!.. Подошел и положил на Веркино плечо свою теплую мордочку. Глупый, ты ведь играть мешаешь!

Поет скрипка. И цветы, кажется, поют, и травы… Но у Верки – фантазия, богатое воображение.

Она стала устраивать на выгоне парады. Маршировала со скрипкой впереди: раз-два! раз-два! За ней – телята. Взбрыкивали, завивали хвосты…

Верка показала парад во всей его красе Потапову. Родион Иванович хохотал до слез и, багровея и выкатывая глаза, шлепал себя по бокам.

– Ай да ты!

Он сграбастал Верку железными ручищами, подкинул кверху. Верка завизжала. Родион Иванович бережно поставил ее на землю.

– Эх, поглядел бы на тебя Николай Иванович! Пигалица ты дорогая… Вот что: сегодня часиков в семь будь в правленье. Приказ, ясно?

– Ага…

– Петровна вас не обижает? Если что, говори прямо. Приструним бабку.

– Нет, – покачала Верка головой. – Ничего.

– Ну чего ты: все «нет» да «ага»?

– Так…

– Э-э! Выкладывай-ка начистоту, что у тебя? Только быстрее, недосуг мне.

– А почему вы с дядей ссорились? – Верка исподлобья покосилась на Родиона Ивановича, поджала губы. – Почему? А теперь… Теперь совсем по-другому…

Потапов насупился.

– Ты это брось! Не растравляй… Бывало, крупно разговаривали… бывало! Что не сразу я до Николая Ивановича дошел, это верно. Только я дошел, да он… ушел.

* * *

Приказ так приказ. Вечером Верка была в правлении. Там заседали. Потапов пригласил ее к столу.

– Товарищи, буду краток. Я вам докладывал о положении в животноводстве. Мы постановили лучших работников, в их числе нашу Веру, – с ударением произнес Родион Иванович, – премировать. Это наш молодой кадр, товарищи. Выношу от вашего имени, товарищи правленцы, благодарность Вере. В знак отличия вручаю трудовую книжку колхозника.

Люди на скамьях задвигались, стало шумно, послышались хлопки ладоней, голоса:

– С таким кадром не пропадем! Прямая теперь дорога нам – в колхозную гвардию.

– Прибыло нашего полку!

Верка приняла от Потапова книжку. И убежала. Шла, шла и пришла к скромному обелиску с жестяной солдатской звездой.

– Дядечка, я колхозница. Я взаправдышняя!

* * *

Подставляя голую спину солнцу, Верка сидит на изгороди и, болтая ногой, жует дудку. Дудок полно в кустах. Веня говорит, они медвежьи: кто их наестся, станет косолапым. Вздор какой!

Верка откусила от дудки порядочный кусок.

– О, у медведя губа не дура!

И определенно мир устроен так, что все ей, Верке. Солнце печет для нее, да. И ветер дует для Верки, и небо над головой, с белыми тучами, которые разбрелись, словно коровы на поскотине, – лазурное глубокое небо подавно Веркино. Потому что она имеет на него право, она не сбоку припеку. Вырастут Минька, Снежинка, Веснушка… вот коровищи будут! Готовьте под удои большую кринку!

Напьется молока – свежего, холодненького! – сталевар Петр Шереметьев, ногтем поправит усы: «Важно!» И пойдет шуровать у доменной печи.

– Пейте на здоровье! Кринка большая.

Верка сказала это вслух и засмеялась.

А тетечка места не могла найти посветлее, когда, оседлав нос очками, она разглядывала Веркину трудовую книжку. И всплакнула, и положила книжку к себе в заветную шкатулку: как бы, детка, ты не истрепала.

Петр Петрович, тот ничем не выдал, что доволен, как ее, Верку, отличили в колхозе.

Ну-ка, шесть трудодней премия!.. Похоже, телята сами поправились, так вы судите? Петр Петрович, откровенно, кто же тогда по совету Наташи траву раствором соли поливал, чтобы телята поедали ее с аппетитом? Кто чемерицу дергал – пусть духа ее не остается на территории телячьей санатории! Правда, дергал и Яша-Алитет, да разве это что-нибудь меняет?

А к чему вы разговор завели, что у вас три комнаты, живете вы одиноко?

– Между прочим, я тоже солдат…

Да что, ей, Верке, это неизвестно? Странно, за кого вы меня принимаете.

– Я храню твои фиалки, Вера. Помнишь?

– Вот это забыла. Но фиалки ведь были без корешков. Для гербария не годятся. Зачем их хранить?

И лежала на столе Веркина трудовая книжка, и Петр Петрович краешком глаза на нее не глянул.

И оттого варенье ваше, Петр Петрович, право, было с горчинкой…