Текст книги "И.Ефремов. Собрание сочинений в 4-х томах. т.3"
Автор книги: Иван Ефремов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 52 страниц)
– Нет, позвольте, вы быстрее думаете, чем мы! – вмешался Чезаре. – Поверьте, что я тоже собирался сделать такое же предложение. Я был до самого последнего времени нищим художником. Кому уж, как не мне, Даярам, понимать вас! Случайность дала мне порядочную сумму денег. Нам всем – Леа, мне, Сандре, – благодаря нашему дорогому капитану. Вы должны принять деньги и от нас.
Мучительное колебание отразилось на лице Даярама.
– Ну, вот и отлично! – примирительно сказал русский. – Вносим вдвоем в знак общей дружбы и единства высшего искусства во всем мире. Прошу поверить, что если бы господин Рамамурти создал не Красу Ненаглядную, а какой-нибудь абстрактный шедевр, то я бы не дал ни копейки при всей моей симпатии к Тиллоттаме и Даяраму!
Чезаре остро взглянул на геолога, но тот уже склонился над чековой книжкой.
– Значит, по две тысячи, и пусть апсара Тиллоттама будет отлита в том древнем сплаве, который создали металлурги Виджаянагара! Много? Ну, если останется, то вернете мне и господину Пирелли. Но помните еще о перевозке! Вот чек!
– А вы знаете виджаянагарский сплав? – воскликнул Рамамурти.
– Плохим бы я был геологом, если бы не изучил историю техники страны, в которую меня пригласили работать! Древние индийцы вообще были мастерами по части металлов.
– И вы знаете вообще все сплавы? – заинтересовался Чезаре.
– Ну, не все, конечно, – улыбнулся русский. – Мало ли их во всем мире!
– Нет, я имею в виду металлы, применявшиеся в древности.
– Тут я кое-что изучал. Но почти каждый год археологи открывают что-либо новое. Оказывается, древние металлурги делали самые различные добавки в сплавы, или, как мы их называем, присадки. Может быть, и такие, которых мы еще не знаем. Ведь чтобы найти и разгадать тот или другой секрет древности, надо самим стать на тот же или еще высший уровень знаний.
– Разве мы до сих пор не превзошли древность? – спросила Сандра.
– Смотря в чем! Пути древности – не наши пути, и многого они достигли, так сказать, обходным движением. Если хотите пример – бритвы из «черной бронзы», особого сплава с редкими металлами, обладающего твердостью, близкой к вольфрамовой стали, из микенских раскопок, сделанные мастерами три тысячи лет назад. Или поднятый со дна моря, с погибшего корабля, меч из сплава, в составе которого есть ванадий и марганец.
– Боже, как интересно! Я не знала! – воскликнула Сандра. – Вот вам подводные находки… – Она осеклась от предостерегающего взгляда капитана.
Но Чезаре преисполнился доверия к русскому. Человек, бескорыстно отдающий свои деньги на произведение искусства чужой страны, не мог не быть хорошим человеком. Это не поза, зачем ему случайно встреченные итальянцы или не обладающий ни влиянием, ни богатством индийский художник?
– Из чего может быть черный сплав, который мог лежать в море тысячи лет и не подвергнуться никакому разрушению? – решительно спросил Чезаре.
– Как я могу сказать? Смотря что из него было сделано. Возьмите известную железную колонну в Дели, воздвигнутую полторы тысячи лет назад, в царствование Кумарагупты, из черного, не поддающегося ржавлению железа. Ее размеры – восьмиметровая высота и вес в шесть тонн – сами по себе свидетельство немалого искусства, не говоря уже о металле. Может быть, ваш черный металл – просто такое вот железо?
Чезаре решился и рассказал Иверневу о черной короне.
Все заметили необычайное волнение русского геолога.
– Так вы те самые итальянцы! – воскликнул он, едва художник остановился перевести дух. – Вот так совпадение! Тогда и у меня есть кое-что для вас интересное!
Как ни коротко было сообщение Ивернева о памятном вечере его помолвки в далеком Ленинграде, он едва смог досказать его до конца, засыпанный вопросами итальянцев. Поднявшийся ажиотаж в конце концов остановила Сандра.
– Значит, существовала легенда, известная историкам и археологам. Тогда понятно, что хотел профессор Дерагази!.. – Ивернев вскочил, потеряв свое обычное спокойствие.
– Простите, пожалуйста, мисс Читти, вы сказали Дерагази? Где вы с ним встретились?
– В Кейптауне, – ответил Чезаре. – Этот странный профессор предлагал мне огромную сумму за корону. И вы с ним знакомы?
Ивернев, не отвечая, встал и начал прохаживаться по комнате.
– Черная корона с серыми камнями, – пробормотал он, – серые камни, где я слышал о серых камнях?! Ага! – вдруг воскликнул он, заметно оживляясь. – Мне говорил о серых камнях мой друг, минералог в Ленинграде. Камни, украденные из музея… украденные! Надо написать ему! Вы считаете, что именно корона была причиной необъяснимого заболевания вашей жены? – остановился он у кресла Чезаре.
– Я ничего не знаю, только другой причины не могло быть. Никто не подтвердил моих догадок. Я мечтаю поговорить с большим ученым, не специалистом, хватит их с меня, а с энциклопедистом.
– Я напишу моему учителю Витаркананде, – вмешался Даярам. – Он знаток искусства древности с очень широкой эрудицией. Может быть, он поможет выяснить происхождение короны?
– Если вы правы и дело в короне, то, может быть, это и есть причина, заставляющая людей стараться завладеть ею. – Геолог закурил новую папиросу, принял предложенный Тиллоттамой чай и продолжал: – Я тоже знаю ученого-энциклопедиста, врача и биолога, это доктор Гирин. Если он приедет на конгресс психофизиологов в Дели, то вы сможете встретиться с ним и попытаться решить загадку. Сколько времени вы еще пробудете здесь?
– В Мадрасе или в Индии вообще?
– В Мадрасе, чтобы я успел получить ответ от своего друга-минералога. И в Индии, если собираетесь побывать в Дели.
Итальянцы переглянулись.
– Мы думали пробыть здесь еще недели две, до середины октября, – ответил за всех капитан Каллегари, – а потом поехать в Калькутту и в Ориссу.
– Но можем сразу же направиться в Дели! – предложила Леа, подмигнув Чезаре. – Калькутта – потом!
– Что ж, все складывается как будто благоприятно, – сказал Ивернев. – Оставьте мне свой адрес, а мне пишите вот сюда, – и он протянул Чезаре визитную карточку.
– Как вам нравится Мадрас? – спросила Леа.
– Очень. Он мне напоминает Нанкин – бывшую столицу Китая при гоминьдане. Тот так же широко разбросан, так же вы встречаете засеянные поля среди города и так же плох транспорт при больших городских расстояниях.
– А что вы делали здесь? Впрочем, простите меня, может быть, это профессиональная тайна.
– В геологии есть тайны, которые мы обязаны хранить в интересах пригласившей нас страны. Но не в данном случае. Я был в Салеме, на юго-запад отсюда, изучал особые горные породы, так называемые чарнокитовые гнейсы.
– И чем же они интересны?
– О, очень! Это формация пород, составляющая как бы фундамент материков Южной Африки, Австралии, даже Антарктиды. То, что они встречаются в фундаменте Индии, говорит за общность происхождения. Миллиарды лет назад Индия и Африка составляли единое целое, и сейчас…
– Можно искать в них сходные полезные ископаемые? – Ивернев удивленно посмотрел на Леа.
– У вас острый ум, госпожа Пирелли!
– Называйте меня просто Леа, какая я госпожа! Значит ли это, что в Индии можно найти такие же крупные алмазные россыпи, как в Южной Африке? И надо ли искать?
– Вас надо пригласить в геологический совет этой страны!
– Не уходите от ответа! Можно?
– Можно! И надо! Но это дело еще далекого будущего. У Индии много пробелов в тех важнейших ископаемых, которые составляют основу технического оснащения каждой большой страны. Но мы поговорим еще об этом при следующей встрече, а теперь мне пора. Боюсь, что утомил хозяев. Я давно злоупотребляю их терпением. Жду вашего извещения, Даярам, об отливке статуи. Ведь вы будете делать это здесь?
Ивернев поклонился всем индийским намаете, на секунду остановился перед статуей апсары, сделав и ей намаете, что-то быстро проговорил и вышел.
– Что он сказал? – переспросила Тиллоттама, смотревшая вслед гостю далекой и холодной страны России.
– Он сказал «цветок на заре», – ответила Сандра. – А я бы назвала статую по-другому: «заря на цветке».
– О, вы правы оба! – воскликнула Тиллоттама. – Тело апсары – в самом деле цветок на заре, но душа ее – заря на цветке. Значит, верно и то и другое!
Чезаре зааплодировал.
По широчайшей лестнице светлого камня Тиллоттама и Даярам входили в помещение художественной выставки, отведенное в левом крыле музея, построенного как дворец в современном стиле.
Огромные залы, полные света и воздуха, голубые полы и лестницы, арматура и перила из серебристого алюминия. Окна во всю стену, то хрустально-прозрачные, то нежно опалесцирующие.
«Вот истинное здание будущего, открытого и ясного, – думал Даярам, вспоминая темные храмы, стесненные колоннами, заставленные тысячами ненужных обрядовых предметов, запыленные и обветшавшие, продымленные столетиями возжигаемых курений. – Будут ли люди в этих радостных зданиях современности лучше? Настолько, насколько красивее новые постройки? Или здания стали лучше, а люди – хуже? Как-то они встретят мою мечту о Красе Ненаглядной?»
На выставке было мало людей. Но тупик бокового прохода постоянно заполнялся посетителями. Здесь стоял тот приглушенный гул неприязни и радости, которым публика всегда выражает свое отношение к подлинному искусству.
Красно-коричневый с лиловым оттенком металл статуи подчеркивал все линии тела. Скромная надпись: «Д. Рамамурти. Апсара», серый холст, обтянувший дерево подставки, угол пустых палево-серых стен. И все! Мечты, годы исканий, страдания, нещадный труд… помощь Тиллоттамы, поддержка друзей, случайно сошедшихся из далеких и разных стран!
Взволнованная, смятенная Тиллоттама укрывалась за портьерой на служебной лестнице, откуда было видно и слышно все происходившее около статуи. Словно в тумане, она видела себя обнаженной и беззащитной, выставленной на суд толпы. Критические замечания, доносившиеся до нее, она воспринимала как оскорбление своего любимого, как поругание заветной мечты обоих.
Особенно больно били ее по нервам голоса резкие и важные. Они, видно, принадлежали признанным ценителям прекрасного. Эти люди стояли возле самой статуи и говорили о ней, как работорговцы о рабыне, оскорбляя каждым словом и жестом.
– Некрасивое тело, – брезгливо сказала худая женщина в европейском платье. – Смотрите, какие бедра, неправдоподобно тонкая талия. Какая-то Нитамбини из Камасутры!
– Васноттэджак, эротическое понимание образа женщины, – раздался громкий голос, – возвращение к древнему примитиву!
– Непонятно, что хотел сказать художник, хотя есть что-то такое, динамическое, что ли.
– Ничего нет, просто стилизовано под древний канон!
– Слишком много животной силы. Она прямо тает от желания!
Тиллоттама отшатнулась, зажимая уши. Ей хотелось выбежать, прикрыть собой статую, закричать: «Неправда! Разве вы не видите?»
Рука Даярама, крепкая и нежная, неожиданно сжала ее локоть: он тоже все слышал.
– Тама, не бойся их. Гуру учил меня, что если в душе человека нет того, что горит, влечет и тревожит, то ему бесполезно говорить об этом. Ничего из ничего не пробудится. Все слова и объяснения падают в пустоту, в провал души, и он не изменится до следующих воплощений. Надо говорить с теми, в ком есть непробужденное богатство, – тогда придет отклик. Подумай, прошли тысячелетия, а они, вот эти, не прибавили ничего к древнему пониманию красоты и страсти, не осветили эти тайные глубины огнем подлинного знания. Проповедуемое ими искусство дает нам все оттенки мелких чувствований, которые рождаются по пустякам и умирают в непонимании законов любви и красоты. Кто бы они ни были, ты не слушай их. Их мнимое знание – на деле позорная слепота прошлого, родившаяся в душной и тесной жизни, рабски склонившейся перед опасностью и трудами познания!
Рамамурти взял Тиллоттаму за руку и свел ее с лестницы.
Зрители безошибочно узнали в Тиллоттаме модель, угадали художника. Покраснев, она прикрылась шарфом. Но Рамамурти не смутился. Свободно и весело он поклонился тем, которые искренне хотели выразить свое восхищение его «Апсарой» и Тиллоттамой, которую скоро будут называть звездой Индии в тех произведениях искусства, которые еще будут вдохновлены ею.
Тиллоттама преодолела застенчивость и огляделась. Брюзгливые, недовольные лица были только вблизи статуи. Десятки людей, мужчин и женщин, стояли поодаль, не сводя восхищенных взоров с «Апсары».
– Заря, в которой еще много тьмы, – произнес сам для себя человек ученого вида, в больших золотых очках, – но несомненная заря!
«Как это верно! – подумал Даярам. – Много тьмы и в Тиллоттаме, и в нем самом. Древний образ прекрасного неизбежно сливается с тьмой в природе, в ее женском воплощении. И победить ее невозможно иначе, как пройдя сквозь нее, как прошел он мрак безмолвия в каменном подземелье…
Если благодаря разуму человек сумел превратить простое влечение животного в священный огонь любви, то неизбежна и следующая ступень восхождения. Непонятная и мучительная страсть тела станет сознательным царственным наслаждением в поклонении красоте. Часы и дни бьггия сделаются безмерно богаче тысячами ее проявлений в образе любимых, в изгибах тела, взмахе ресниц, блеске глаз. И сама страсть, пришедшая через прекрасное, станет восхитительным даром природы, обостряющим чувства, возвышающим душу».
Часть четвертая
ЛЕЗВИЕ БРИТВЫ
Глава перваяКАМНИ В СТЕПИ
Селезнев видел Гирина во второй раз, и сейчас в белом халате он показался ему другим, незнакомым и строгим. Постоянные помощники странного доктора – быстрый, нервный Сергей и худенькая Верочка – «вся опора на поле брани», как шутил Гирин, – были тут же, торжественные, как люди на богослужении в старину. А в глубине душноватой подвальной лаборатории, едва освещенные низко подвешенными лампами, сидели за длиннейшим столом несколько человек – старых и молодых. Они слушали Гирина, энергично шагающего взад-вперед вдоль стола.
– Иннокентий Ефимович Селезнев приехал из Восточной Сибири, чтобы найти объяснение удивительным галлюцинациям, которые появились у него после фронтового ранения и особенно усилились в результате случайного отравления ядовитыми грибами. Галлюцинации заключаются в неясных, тревожных видениях. Чувства обостряются с ощущением опасности, чего-то подстерегающего, близкой смерти. Тени животных, известных Иннокентию Ефимовичу лишь по картинкам: слонов, носорогов, гигантских кошек, – возникают и исчезают, то в одиночку, то целыми скопищами.
Наш знаменитый этнограф и писатель Тан-Богораз еще раз в 1923 году в книге «Эйнштейн и религия» пророчески заявил, что сновидения о прошлом могут относиться даже к палеолиту, потому что в их возникновении участвуют древние структуры мозга, сохранившие отпечатки прошлых времен.
Есть основание думать, что здесь мы имеем дело с очень редким случаем проявления подсознательной памяти, «мемори оф дженерейшиз», как назвал ее один английский психолог, или «наследственной информации», как скажут в терминах кибернетики современные ученые. Это память гигантского, невообразимого объема закодирована организмом для работы в области подсознательного. Лишь в особых случаях и, вероятно, только у человека она может прорваться в сознание с возможностью раскодирования ее в мыслеобразах…
В очень древние времена египтяне, а позднее индийцы уже знали о сложном устройстве и глубине человеческой психики, чему мы, европейцы, до сей поры не можем научиться, даже в двадцатом веке, когда Фрейд опримитивизировал психику человека, придав ей плоскую конструкцию из инстинктов моллюска.
Египтяне считали, что душа человека состоит из семи различной сложности отделов. Из них назову Ка, или душу тела – его рефлексологию, Ба – душу дыхания или инстинктов, Кхабу, или тень тела, Акху – сумму чувств в восприятии разума и, наконец, то, что имеет для нас сейчас наибольший интерес, – Себ, пятая душа, наследственная, переходящая из тела в тело. Выражаясь современным языком, вместилище памяти поколений. Семерное же деление психики принимали в древности индийцы. У них четвертая душа, или Кама-рупа, тоже несла в себе память прошлого, но только в виде инстинктов, а не сознания, как пятая душа египтян.
– Вы хотите что-то спросить? – обратился он к пожилому человеку, скептически взиравшему на него из-под очков в тонкой оправе.
– Хочу выяснить. Вы, значит, следуете Фрейду, разделяя высшую нервную деятельность человека на сознательную и подсознательную?
– Не Фрейду, а объективной реальности природы. Ошибка Фрейда и его последователей в том, что они представили себе нашу психику расщепленной на сознание и подсознание. На деле это диалектическое единство, двойственность, две стороны одного процесса, называемого мышлением. Это как бы два потока, параллельных и непрерывно взаимодействующих между собой, взаимно контролирующихся и индуктирующихся.
Шаг ближе к пониманию психических сил человека сделал Юнг. Его «коллективное подсознательное» гораздо шире охватывает явления, чем фрейдовское подсознание, и приближается уже к современному понятию ноосферы. Юнговское подсознательное объемлет и то, что у других авторов называется сверхсознанием и состоит из равного соотношения темных и добрых сил, говоря образно – ангелов и дьяволов. У Фрейда все это, маскируемое термином «греза», населено только дьяволами. Возьмите его интерпретацию «Сна в летнюю ночь». Из «грезы» Титании Фрейд сделал зверское искажение. Буквально: «я была любовницей осла!» Жажда исключительности в психологической структуре Фрейда коварно ведет его к попыткам прикидываться всемогущим богом… Не мудрено, что психоанализ, которым, на основе Фрейда, увлекались на Западе вплоть до последних лет, в конце концов потерпел полный провал. Он остался лишь для утешения психопатов, неполноценных в половом отношении людей, и средством к существованию огромного числа «врачей»-психоаналитиков.
– Ясно, ясно, – послышался нетерпеливый голос. – Прошло время, когда горе-ученые отделяли психику от физиологии, а другие, наоборот, старались объяснить все примитивным материализмом рефлексов, – вот и получился тупик. Из него мы вылезли только с помощью кибернетики. А ведь сам Павлов мечтал о «законном браке физиологии с психологией» – его собственные слова. Довольно преамбул!
– Не так категорически, мои друзья! Часто неверная предпосылка приводит к удачному опыту и неверная теория способствует раскрытию истины, иначе лежавшей бы под спудом нагроможденных без смысла наблюдений и фактов. В науке и искусстве надо спорить работой, идти вперед, пусть спотыкаясь, но идти, а не играть словами. Великий Вернадский, вводя понятие ноосферы – духовной сферы коллективного знания и творческого искусства, накопленного человечеством всей планеты, не смог предвидеть извращения, допущенного наукой, когда она вместо содружества искателей истины стала превращаться в клан жрецов-авгуров, постигших непреложные истины последних пределов вселенной. Эта тенденция науки начала века бросила нас неподготовленными в беспредельное море информации, которой оказалось куда больше, чем предвидели авгуры, хотя Ленин еще в начале века предостерегал ученых. Мало того, наука попросту отбросила и дала утонуть в бездне информации всем необъяснимым на данном уровне познания фактам. Я вижу свою задачу в том, чтобы в частном случае генной памяти извлечь на свет точного исследования эти выброшенные за борт явления. Ведь именно для диалектики познания важно, чтобы не было серой поверхности утопленной информации и, с другой стороны, Вавилонской башни нагромождения неиспользуемых научных данных, подрываемой изнутри невежеством узких специалистов… – Помолчав, Гирин продолжал: – Наследственная память человеческого организма – результат жизненного опыта неисчислимых поколений, от наших предков – древних рыб – до человека, от палеозойской эры до наших дней. Эта инстинктивная память клеток и организма в целом есть тот автопилот, который автоматически ведет нас через все проявления жизни, борясь с болезнями, заставляя действовать сложнейшие автоматические системы нервной, химической, электрической и невесть еще какой регулировки. Чем больше мы узнаем биологию человека, тем более сложные системы мы в нем открываем. Все они ведут к главной цели – независимости организма от непосредственного воздействия окружающего, следовательно, к устойчивости и независимости мышления путем создания постоянства условий внутри тела человека, так называемого гомеостазиса. Кроме того, для успешного выживания нужен опыт верного выбора. Это подсознательно ведет человека к чувству красоты, ощущению вредности места или пищи – всему тому, что в наиболее ярких проявлениях раньше приписывалось божественному наитию. Накопление индивидуального опыта в подсознательном часто ведет ученых к внезапным, интуитивным открытиям, на деле же это результат очень длительного, но подсознательного выбора фактов и решений. Иногда какие-то ощущения из накопленной памяти прошлого опыта поколений ведут к возникновению галлюцинаций, хотя, как правило, галлюцинации возникают при болезненном расщеплении нормальной мозговой деятельности. Но я имею в виду лишь инвертные, обратимые галлюцинации, возбужденные в сознании какими-то выскочившими из необозримого фонда памяти частицами. Они ведут нас к головокружительной возможности – заглянуть через самого человека в бездну миллионов прошедших веков его истории, пробуждая в его сознании закодированный памятный фонд. Первая по времени научная постановка проблемы генной памяти в начале нашего века принадлежит писателю Андрею Белому. Он формулировал возможность «палеонтологической психологии» и говорил об отношении к слоям подсознания, вписанным в нашу психологическую структуру, как к ископаемым пластам в геологии. Беседовавший с писателем геолог Алексей Петрович Павлов принял эту возможность и внес свои коррективы. Он также может считаться пособником первых шагов на пути к пониманию огромной и сложной памяти поколений. Наша задача – не только расщепить сознание и подсознание, но вскрыть подсознательную память и, отразив ее в сознании, получить расшифровку.
Это единственный пока путь, потому что расшифровать свой код может лишь сам мозг. Подозревая, что галлюцинации Иннокентия Ефимовича обратимы, я предложил ему подвергнуться безвредному, хотя и нелегкому, опыту, и он согласился послужить науке.
– Да заодно и самому понять, в чем дело, – вставил Селезнев, очень внимательно слушавший Гирина.
– А дело вот в чем. Нормальный человек – это тот, у которого, выражаясь фигурально, стрелка показателя психики трепещет на нуле – на неощутимой грани между сознанием и подсознанием, взаимодействующими и сливающимися вдоль этого тонкого, как… лезвие бритвы, психического стержня, абсолютно здорового «я». Обеспечивается это состояние очень сложной системой химических процессов, взаимодействием гормонов, энзимов, полярно противоположных и, в свою очередь, качающихся на таких же узких осях. Одна из главных химических осей психики – ось гормонов гипофиза и надпочечников, иначе питуитарно-адреналиновая ось, регулирующая оборот фосфора в мозгу и в организме вообще. Задержать выброс фосфора с мочой и расшатать эту ось может, например, такой препарат, как ЛСД-25 – производное от ядра всем известной спорыньи. Мы его введем Иннокентию Ефимовичу и расщепим его сознание и подсознание. Дальше будет видно, что применить для возбуждения угнетенного сознания, чтобы сделать его максимально чувствительным к сигналам из отделившегося подсознательного.
– Как же сделать мышление интенсивнее? – спросил Сергей.
– Нарушить установившийся в мозгу баланс между холинестеразой и ацетилхолином, так же взаимопротивоположных, как все другие системы. Первое вещество стимулирует деятельность мозга, обостряя мышление, второе – понижает его. Интересно, что чем ниже мы спустимся по эволюционной лестнице животных, тем больше будет активность отупляющего ацетилхолина. Я нашел способ безопасного введения холинестеразы в мозг через кровеносные лакуны…
– Кое-чего я не понял, – сказал Селезнев, – но вот что получится в результате – это меня интересует. И даже очень. Я начал чувствовать, что моя голова не очень-то прочна, и как бы чего не вышло… если все качается на лезвии ножа.
– Все в мире так качается и, однако, существует миллионы лет. В этом и есть чудо жизни, и мысли тем более. А получится вот что: сейчас я дам вам порцию ЛСД-25, и вы впадете в эйфорию – почувствуете себя радостным и свободным от всех забот, гнева и страха, от всего некрасивого в жизни. Это будет счастье, иногда испытываемое в красивом сне. Вам будет очень хорошо, но недолго, а дальше будет плохо, совсем плохо! Эйфория перейдет в тоску. Вы будете предчувствовать утрату только что приобретенного счастья, и тоска перейдет в горе. Горе сменится трудно передаваемым состоянием близости космической бездны, куда вы рискуете свалиться. Свалитесь и будете вопить о помощи. – Гирин повернулся к своим слушателям и заметил: – Видения ада и адских мук, всегда связанные с безысходной бездной, порождены этой стадией расщепления психики у больных шизофренией.
Когда эти яркие ощущения поблекнут, у вас останется лишь безразличие и апатия ко всему дальнейшему. Может быть, вам будет мерещиться узкий путь между пропастями, но они уже не будут пугать вас. Даже солнце потускнеет, и вы будете удаляться в пустоту пространства, холодный и далекий от всего мира. Это последняя стадия. Пробыв примерно часа четыре во всех трех стадиях, вы вернетесь к своему обычному существованию. Подумайте, может, еще откажетесь? Никто не неволит!
– Нет уж, доктор! Ничего в жизни не боялся, так не испугаюсь и ваших пропастей. Давайте таблетки, нечего тянуть!
– Погодите! Все по правилам. – Гирин открыл толстую дверь камеры энцефалографа, подвел Селезнева к глубокому креслу. – Мы вас тут запрем, изолировав от всего мира. Переговариваться будем по телефону. Вы сообщайте об изменениях в ощущениях, а мы запишем. Можете записывать и сами, что хотите, вот здесь, под голубым ночником, – тетрадь, карандаш и часы. Попытайтесь отмечать время, если сможете. Ну вот, теперь действительно все! – Гирин пожал ему руку и вышел.
Сергей тотчас же закрыл дверь камеры двумя массивными щеколдами.
Селезнев испытал все стадии, предсказанные Гириным.
Понадобилась неделя опытов, прежде чем удалось нащупать нужную комбинацию веществ, которая смогла, как хирургическим скальпелем, вскрыть запоры и преграды подсознательной памяти в том месте, где они случайно ослабли у Селезнева. Что-то в длиннейшей цепи передачи наследственных механизмов от предка к потомкам уцелело во всей своей первобытной яркости, как сохранились в изустной передаче события прошлых тысячелетий в облике мифов и легенд. Конечно, у Селезнева это не было голосом, говорившим из тьмы тысячелетий. Пришлось претерпеть немало трудностей, прежде чем наблюдательный охотник и отличный рассказчик смог облечь в словесную форму отрывочные краски, чувства и, наконец, куски зрительных образов, всплывших из глубин его собственного «я».
Непередаваемое ощущение величия и бессмертия владело Селезневым, когда памятная цепь связала его с прошлым и его героями, наследником которых он сделался по праву сохранившихся в нем воспоминаний. Склонный к философским размышлениям, он понял всю мощь земли. Ему казалось, что он стоит на гигантской, устремленной к небу колонне бесчисленных превращений живого, и она возносит его все выше, к невообразимым далям времен и космоса.
Сотня тысячелетий отделяла 1961 год от обрывка истории человека, вспыхнувшей коротким огоньком в сознании Селезнева. Гирин заявил, что это достижение скромно. В дальнейшем наука достигнет больших глубин памяти прошлого.
Кто смог бы найти сейчас это место на земном шаре – скалистый горный кряж, несколькими отрогами вдававшийся в степь? Гигантские кедры рвали камни извилистыми корнями, нестройно рассеявшись на крутых боках серых и красных скал. Гряды холмов вползали в степь и, быстро понижаясь, напоминали лапу с погруженными в почву когтями, цепко схватившую лицо земли. В кряже находились пещеры, где обитало родное племя – могучие и веселые люди, охотники на крупную дичь, презиравшие живших на реке рыболовов, поедателей черепах. Те знали все причуды водяной стихии и не боялись гадов – крокодилов и ядовитых змей. И в то же время они не отваживались вступать в открытый бой с владыками жизни на суше – львами, тиграми и леопардами, страшными саблезубыми кошками – пережитками древней жизни, еще иногда присоединявшими свой хриплый вой к громовому рычанию львов и харканью тигров.
Соплеменники Селезнева не пугались открытого боя с огромными кошками. Величайшее из изобретений, помимо огня, обеспечившее нашему предку возможность стать человеком, – копье! Прочное, длинное, острое, оно удержит превосходящую силу, убийственные когти и зубы на расстоянии, не допустит до самого уязвимого места – живота. Если есть копье, то остальное уже зависит от тебя самого – от силы, ума, быстроты действия. С этим оружием человек сразу же стал отличаться от своих сородичей – обезьян, угнетенных страхом и из-за этого вечно озлобленных, готовых на всевозможные пакости. Человек ходит по скалам с невозможной для большинства животных ловкостью, зато он не может мгновенно взвиваться на деревья, спасая свою жизнь при внезапном нападении, или скакать с дерева на дерево, далеко уходя в поисках пищи.
Человек должен принимать бой! И в камнях с защищенным тылом вместе с верными товарищами, такими же отважными бойцами, он способен отстоять своих детей и женщин даже ночью, когда властвуют большие хищники. Их глаза, видящие в темноте лучше человека, дают им громадное преимущество. На открытой равнине, в походе за пищей, которой так мало в горах, беда даже самым сильным охотникам, если их застигнет ночь.
Каждый куст, ложбинка, холмик может стать засадой, откуда вздыбится с ревом громадная кошка. Или еще хуже и еще страшнее, если неожиданно, почти без звука и без предупреждения любой из идущих будет смят тяжелой черной массой прыгнувшего на него тела. Хрустнут позвонки, крик гнева и ужаса замрет на губах, и коварный хищник исчезнет в кустарнике, унося погибшего товарища. Бесполезно искать в темноте, даже по запаху свежей крови! Другие опасности в сравнении с этой случайны, и нерастерявшийся человек обычно спасается и от налета разъяренного носорога, и от затаившегося в сторонке свирепого быка.
И ничего нельзя поделать, надо идти, гнаться за добычей, нести ее назад, надо пить, а вода в степи редка и опасны водопои… но человек, много ходящий и бегающий, нуждается в большом количестве воды.
Надо помнить о жестокой борьбе с природой, освоении растительного мира, поисках новых мест, пищи, создании техники, искусства, медицины, религии, накоплении гигантского опыта речи и письменности. Разве все это далось так просто? Десятки тысячелетий слагались из короткой, насыщенной жизни отдельных людей, когда все силы ума и тела требовались, чтобы прожить и воспитать новое поколение. Громадная мощь человеческого тела и мозга вполне отвечает этой великой жизненной борьбе, хотя неблагодарные потомки, сидя в своих теплых каменных клетках, пытаются представить ее бесцветной, тупой и напуганной жизнью.
