Текст книги "И.Ефремов. Собрание сочинений в 4-х томах. т.3"
Автор книги: Иван Ефремов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 52 страниц)
Самолет швыряло и качало в полосе, где холодный воздух Гималаев сталкивался с горячим фронтом Индо-Гангской долины. Внизу расстелилась однообразная желтая дымка. Еще немного времени – и самолет плавно покатился по плитам огромного аэродрома Нью-Дели. Зной сразу охватил вышедших из самолета. Даярам простился с русским и поспешил к махавшим ему издалека Анарендре и толстому веселому инженеру Сешагирирао.
– Тебе на пользу Тибет! – воскликнул инженер. – Ты стал неотразим. В самый раз отправляться на завоевание красавиц!
– Да, если не считать отсутствия волос. Еще не отросли, – ответил Даярам.
– Под тюрбаном не видно! Теперь понимаю, отчего ты одет, как магараджа.
Анарендра укоризненно посмотрел на приятелей – как можно шутить серьезными вещами! – и сказал:
– Если ты не устал, то можно лететь сегодня же. Два места забронированы.
– Разве ты, Сешагирирао, не с нами?
– Нет. Анарендра сказал мне, что людей достаточно и без меня. Это и к лучшему, потому что сейчас мне нелегко освободиться. Однако можно, если будет надобность.
– Решительно никакой, – твердо сказал Анарендра, – пойдемте обедать. У нас еще полтора часа. Идите занимайте столик, а я выкуплю билеты.
В углу ресторана было много свободных мест. Когда они сели, инженер оглянулся, сдавил руку Даярама.
– Обещай мне, что дашь знать, если тебе понадобится моя помощь. А сейчас не отказывайся, – и Сешагирирао вытащил бумажник. Даярам остановил его.
– Поверь, что денег не надо! Смотри, я вожу с собой крупную наличность, как спекулянт, – художник показал инженеру свой туго набитый бумажник.
– О боги! Тут мои пятьсот рупий выглядят смешными. Но остается еще одна вещь. Протяни руку под скатертью! – Даярам ощутил в руке тяжелую металлическую вещь.
– Что такое? – воскликнул он и увидел большой автоматический пистолет с кургузым стволом и странной большой гашеткой. Сталь массивного оружия сурово поблескивала. – Зачем? – воскликнул Даярам, возвращая оружие с инстинктивным отвращением индийца к убийству. – Мы не можем становиться на одну доску с гангстерами.
Сешагирирао весело рассмеялся и беззаботно махнул рукой.
– Я не хуже тебя знаю нелепость законов, по которым порядочный человек всегда останется без оружия, а любой бандит и вор, которому плевать на закон, делает что угодно с безоружными людьми. Так вот, чтобы избежать унижения от своей беззащитности перед каждым негодяем, я создал это оружие. Никакой суд не признает его огнестрельным и вообще чем-либо стреляющим. Смотри! – Инженер открыл защелку и вытащил из ручки пистолета плоский флакон с опалесцирующей жидкостью. – Вот что вместо обоймы и патронов. Вот поршень, давящий снизу, здесь клапан, открывающий дуло с нажатием гашетки и еще один поршень с разбрызгивателем. Нападающий получит в рожу порцию едкого, но безвредного химического вещества – мой секрет. Никакого убийства, но полное торжество над любым врагом! Флакон – на двадцать таких «выстрелов», а вот тебе еще два запасных. Разве плохо? Возьми, пригодится! Мусульмане говорят: «Последнее лекарство – огонь, и последняя хитрость – меч!»
Даярам вспомнил слова гуру: «Ты сейчас вступаешь в нижний мир, где одной душевной силы, как бы она ни была велика, тебе будет недостаточно!» – и, благодарно улыбнувшись, опустил тяжелый пистолет в карман.
Пришел Анарендра с билетами. Друзья просидели за обеденным столом до вызова к самолету. И только когда они были уже в воздухе, Даярам решился задать Анарендре мучивший его вопрос: «Как надеются бомбейские приятели найти Тиллоттаму?»
– Она уже найдена! – хладнокровно отвечал Анарендра.
Глава седьмаяЗВЕЗДНЫЙ ОГОНЬ
Тиллоттама стояла, опираясь плечом на увитый растениями столб крытой веранды, выходившей в сад. Склон холма, на котором находилась вилла, был огорожен каменным забором. За ним ряд похожих домов, дальше виднелись холмы с редкими деревьями, поблескивало гладкое шоссе до Бомбея и Океана. Сюда, на окраину курортного городка Лонавли, ее привез после съемок фильма продюсер Трейзиш. Случай на стене Говиндарха, когда она, повинуясь мгновенному импульсу, чуть не прыгнула в лапы тигра, озаботил американца. Он решил дать отдых своей звезде, развлечься сам и заодно провести кое-какие дела в Бомбее. После Кхаджурахо он не мог не видеть, что Тиллоттама изменилась, стала печальнее, тверже и с каждым днем отдалялась и от прежних привычек и от него, не оказывая прямого сопротивления. Эта презрительная пассивность приводила Трейзиша в бешенство.
И сейчас Трейзиш, тихо вошедший на веранду в мягких туфлях, украдкой разглядывал свою звезду, глубоко задумавшуюся и ничего не замечавшую вокруг.
Ее иссиня-черные волосы не были заплетены в косы, а по-европейски подняты вверх и скручены огромным пучком, казавшимся непосильно тяжелым для ее высоко открытой шеи.
Трейзиш смотрел на Тиллоттаму, сравнивая ее с новой знакомой – итальянкой Сандрой, и раздраженно спросил:
– Что с тобой? Ты больна? О чем ты думаешь все время?
Тиллоттама вздрогнула от неожиданности. Ей показалось, что в вопросах Трейзиша прозвучало участие.
С мольбой сложив ладони и склонив голову, она опустилась на колени.
– Отпусти меня, господин! Ты не раз говорил, что я принесла тебе гораздо больше денег, чем ты заплатил старому Сохрабу. Я не могу больше, я тоскую. Пока я на родной земле, я могу искать утраченную родину и, может быть, моих близких. Зачем тебе черная танцовщица? Я вижу, как ты засматриваешься на прекрасную итальянку, это женщина для тебя. Дай мне пойти своим путем, и я всегда буду помнить о тебе с благодарностью…
Трейзиш молчал.
Она подняла голову и увидела молчаливую усмешку в его глазах, которая сказала ей больше слов. Тиллоттама встала, Трейзиш достал сигарету и щелкнул зажигалкой.
– Каким это своим путем? В публичный дом? Нет, ты слишком дорога для этого, – он недобро рассмеялся.
За стеной сада послышался веселый свист.
– Ну вот твои итальянские друзья! Беги к ним, девочка, и перестань думать о глупостях. Право, я не хочу тебе ничего дурного! Извинись за меня, я уеду сейчас и ночую в Бомбее.
– Тама, Тама! – звал звонкий голос.
– Я тебе уже говорил, Леа, что не надо звать ее Тамой. Оказывается, это слово означает «желание». Слишком интимно!
– Не ворчи, Чезаре, на тебя плохо действует жара! Девушка – само желание, и ни один стоящий мужчина не может этого отрицать.
– Отрицать не может, но нельзя кричать об этом на всю улицу!
– Где нет никого и ничего, кроме пустых особняков.
– Довольно препирательств, дети, – важно сказала Сандра, – вот идет Тиллоттама. Сейчас Чезаре начнет сгибаться, как фокусник, и стрелять уголком левого глаза. Как комичны мужчины перед красивыми женщинами!
– И главное, они сами этого не замечают, – добавила Леа.
– Довольно, женщины, мое терпение на исходе! – И Чезаре приветствовал Тиллоттаму на ужасном английском языке. Сандра, как всегда, пришла ему на помощь.
– Сегодня новая картина – венгерская, невесть как залетевшая сюда. Нас привлекло то, что артистка похожа на Леа. Пойдемте смотреть на Леа в кино?
Тиллоттама согласилась, и все четверо направились по заросшей жесткой травой улице к центру городка. Здесь Трейзиш не боялся бегства своей звезды и, доверяя итальянцам, иногда отпускал ее с ними. Тиллоттама, впрочем, не была уверена, что за кустами и в тени домов за ней не следует соглядатай, и не ошибалась.
– Если ты будешь в фильме целоваться с другими, то я этого не потерплю! – объявил Чезаре.
– Интересно, что ты сможешь сделать?
– Стрелять в экран!
– Из тюбика с краской?
Итальянцы засмеялись. Сандра перевела. Тиллоттама печально улыбнулась.
– Кстати, насчет тюбика с краской, – сказал Чезаре, – в следующую поездку в Бомбей я куплю настоящий кольт.
Какое-то у меня поганое чувство после наших приключений в Южной Африке. Точно вокруг копошится нечисть и только ждет случая, чтобы ты оступился. – Сандра обернулась к художнику.
– Знаете, Чезаре, и мне кажется, будто за нами подсматривают. Стало неприятно в этом тихом городке.
– Какие вы оба чувствительные, – рассмеялась Леа, – просто Чезаре стал капиталистом и боится, что его ограбят. Право, куда лучше было без денег. Никак я не ждала такой суммы от Каллегари, и представляете, что это далеко еще не все!
– Хорошо, я трушу бандитов, а Сандра? – нахмурился Чезаре.
– Сандра боится этого Трейзиша, босса Тиллоттамы. У нее вообще слабинка на демонических мужчин, вспомните турецкого профессора в Кейптауне! А Трейзиш как взглянет, так Сандра сразу берет сигарету или торопится присесть.
– У тебя невозможный язык, Леа, – рассмеялась Сандра, – но не отвлекайте меня от разговора с Тиллоттамой. Она почему-то всегда печальна. Вообще за ней видна тень, как была за нами в Африке, что-то обреченное. Или мне это кажется потому, что она так невозможно красива!
– По твоей теории о гибели красоты в столкновении с жизнью, – вставила Леа, – но, право же, она уступает тебе, ты слишком скромна, Сандра. Я убеждена, что она в европейском платье не имела бы вида. Как ты думаешь, Чезаре?
– 40-24-46 при росте 162 по нашему европейскому счету, или пять футов пять дюймов на американский лад, – уверенно заявил Чезаре.
– Вот видишь, мала!
– А вы поднаторели, Чезаре, – неприязненно сказала Сандра, – на службе в рекламном агентстве. Запахло прошедшими временами и духом Флайяно!
– Ты слишком болезненно принимаешь все, что связано с модельным фото, Сандра, – заметила Леа, – ничего, пройдет. Но не кажется ли вам, друзья, что говорить про человека в его присутствии на неизвестном ему языке нехорошо?
– Ты права, как всегда, Леа! – И Сандра весь вечер старалась развлечь Тиллоттаму.
Фильм шел с индийскими титрами, и итальянцы ничего не поняли, кроме сравнительно простого психологического сюжета и хорошей игры приятных актеров. Сандра украдкой наблюдала за Тиллоттамой. Картина вызвала в ней смятение.
Тиллоттама видела не так много европейских фильмов и то в большинстве приключения гангстеров и доблестных полицейских или исторические сверхбоевики о малознакомом ей прошлом Запада. Несколько раз она смотрела картины, в которых путешествующий инкогнито миллионер или сын богача влюблялся в простую девушку, вызволял ее из опасностей и бедности, делал из нее великосветскую даму, великую актрису или просто холеную жену.
Везде героиням сопутствовало удивительное счастье. В лапах самых отвратительных гангстеров, в гаремах Востока, в плену у врагов, во власти мерзавцев они ухитрялись сохранить себя для героя, остаться целомудренными и чистыми. Это был явный обман, Тиллоттама слишком хорошо знала реальную жизнь.
Но венгерский фильм показывал обыкновенную судьбу обычной молодой пары. Здесь люди рассчитывали трлько на себя, не видели никакой беды в повседневном труде, умели радоваться простым удовольствиям и пользовались любовью множества друзей. О такой жизни и мечтала всегда Тиллоттама, а после встречи с художником Рамамурти ее неопределенные грезы стали приобретать реальность. Но судьба сулила ей продолжение жалкой роли красивой вещи, купленной для наслаждения и выставляемой напоказ за деньги – пусть не непосредственно, как в ночном клубе, а в призрачной жизни киноленты, – не все ли равно – этому она служила.
В первый же день приезда в Кхаджурахо, бродя по храмам, она увидела Даярама на карнизе, в таком рискованном положении, что ее сердце невольно забилось в тревоге за незнакомца. Художник был в одной набедренной повязке, и она любовалась его стройными ногами, широкими плечами и прямой, гордой осанкой. Вечером в храме Вишванатха, заблудившись в галереях, Тиллоттама увидела его перед статуей сурасундари. Он молился ее красоте, как иначе можно было назвать беззаветный порыв восхищения? Она убежала, смутившись, понимая, что стала свидетельницей очень интимного. На следующий день, встретив Рамамурти у льва, она увидела такое же восхищение в его взгляде. В незабываемый час их первой встречи она впервые в жизни увидела себя глазами художника, отразившими ее красоту. Она могла бы вдохновить мужчину на высокий подвиг, так она поняла сама, и так ей говорил Даярам, признаваясь в любви не словами, а стоявшим за ним чувством. Она могла бы послужить моделью для статуй и картин, подобных тем древним произведениям искусства, от которых исходила сила красоты и любви, выражая могущество их создателей, утешающих людей на общем трудном пути через жизнь.
С невыразимой грустью следила Тиллотгама за фильмом. Веселая хохотушка-героиня приехала купаться со своим возлюбленным. В красном с крупными белыми горошинами купальном костюме, очень шедшем к ее светлым волосам и золотистому загару северянки, она дразнила своего милого, пока не была схвачена его сильными руками и поднята на воздух. Оба беззаботно смеялись, забыв обо всем на свете. «Насколько свободна европейская женщина в сравнении с нами, – думала Тиллоттама, следя за очаровательной задорной девчонкой, действительно похожей на маленькую итальянку Леа, – она может всю жизнь оставаться детски беззаботной, и не мудрено. Она надевает такой костюм, за который меня закидали бы камнями, и с полным достоинством принимает восхищение мужчин. И это восхищение другое, чем у нас, потому что они уже привыкли к открытому телу женщины и научились видеть в нем красоту, а не только обозревать какие-то отдельные его части, возбуждающие похоть. А я в своих фильмах должна сниматься нагой, как когда-то „пятые“ – неприкасаемые, которые не имели права прикрывать свое тело одеждой и уподобляться тем самым людям высших каст. Открываться для грязных глаз, гнусных глаз бездельников, ничего не любящих, ни во что не верящих».
Тиллоттаме до боли сердца захотелось увидеть Даярама, сказать ему, что теперь, овеянная чувством художника, она не может так жить больше. Даярам исчез – очевидно, Трейзиш рассказал ему про нее все – самый верный способ отвратить мужчину. И он ушел навсегда!
Тиллоттама не заметила, как окончился фильм, и едва успела прикрыть лицо, чтобы люди не увидели слез. Она возвращалась домой, едва заставляя себя отвечать на шутки итальянцев. Те шли рядом, негромко переговариваясь. У виллы от забора отделилась высокая сумрачная фигура Ахмеда. Он стал отпирать калитку, и Тиллоттама поспешно распрощалась.
Безмолвная и одинокая, Тиллоттама сидела на краю низкой оттоманки, под пропыленными бутафорскими трофеями, украшавшими «охотничий» уголок холла. Рядом, на стойке красного дерева, стояли отнюдь не бутафорские винтовки и ружья Трейзиша – любителя огнестрельного оружия и ножей. Когда-то он учил ее стрелять для фильма «Повелительница тугов».
Медленно, в тихой задумчивости Тиллоттама протянула руку и вынула из гнезда тяжелую винтовку с заделанным в дерево коротким стволом. Его вороненый конец с кольцевидной мушкой уставился ей в лицо неподвижным взглядом ядовитой змеи. И, как тогда в Говиндархе, слегка закружилась голова от острой мгновенной мысли.
Сердце Тиллоттамы стеснила печаль, такая глубокая, что все отошло, сделалось безразличным, кроме черного отверстия в вороненом металле. «Это, наверное, будет больно…» – опасливо подумала она. И тут же мужественная мысль ободрила ее, что больно будет очень недолго. И кончится навсегда несчастливая жизнь, все ошибки, падения, позор, тоска по тому, что не пришло и не может прийти… Тиллоттама положила винтовку на колени, повернула тугой затвор. Он открылся, тихо щелкнув, и отошел назад. Под ним, точно зуб кобры, показалась заостренная головка пули. Неторопливо, действуя точно во сне, она дослала патрон в ствол. Затвор щелкнул громко и отрывисто, словно предупреждая о готовности. И вдруг в ее умственном зрении возник образ Даярама с его застенчивой и восхищенной улыбкой. Странное печальное оцепенение, опутавшее Тиллоттаму точно дурман, оборвалось, сердце застучало горячо и быстро.
«Ты есть, ты придешь! – сказала она про себя. – А если нет, то я пойду искать тебя! И если убийцы возьмут мою жизнь – пусть. Но я умру в пути с ветром свободы в моих волосах, с росою зари на ногах. А не здесь, в клетке, спутанная, как зверь!» Тиллоттама выпрямилась и подняла голову, поглядев в тьму под высоким потолком. Она успокоилась, как будто исчезнувший художник и в самом деле обещал ей прийти.
Приглушенный вскрик заставил девушку обернуться. Справа, у входа в нижний коридор, появился низенький, толстый Азан, человек, обязанности которого были непонятны Тиллоттаме. Что-то вроде доверенного секретаря. Азан позвал на помощь, и в двери холла появился Ахмед.
Она подняла винтовку. Ахмед кинулся к ней с оскаленными зубами. Тиллоттама думала лишь напугать его, но она не имела понятия о «шнеллере». Чуть-чуть палец притронулся к спуску, как грохнул выстрел. Ахмед упал, а Азан дико завопил, закрывая лицо руками. От неожиданности Тиллоттама отбросила оружие, а невредимый Ахмед подхватил его с приглушенными проклятиями, среди которых девушка различила только индийское «бхерини» (волчица).
– Хат джао! Вон! – повелительно крикнула она, вскакивая.
Обе белые фигуры ретировались с угрозами пожаловаться хозяину. Тиллоттама расхохоталась и продолжала смеяться, пока не поняла, что не может остановиться. Засунув в рот конец головной косынки, она побежала к себе наверх, где бросилась на постель и плакала и смеялась в истерической разрядке после страшного часа ее жизни.
– Не пора ли нам выбираться отсюда? – Леа лениво развалилась в кресле на веранде, очень похожей на такую же в доме Трейзиша. – Больше они ничего не могут сделать.
– Спасибо и на том, что эти сеансы внушения успокоили тебя и мы с Сандрой смогли рассказать тебе все, не пугая.
– И черная пропасть заполнилась, – кивнула головой Леа, – но только как из книги. Я будто читала об этом и потом представила себе. Так что объяснения все равно нет!
– И бог с ним! Лишь бы ты стала прежней, дорогая! – Глубокая нежность в тоне Чезаре растрогала Леа.
Уже почти три месяца они в Индии. Сначала они поехали в институт парапсихологии в Ганганагаре, изучавший всякие непонятные психические явления. Но его директора – профессора Банерджи – не оказалось. Он был в России, в Москве, а в институте осталось всего двое сотрудников. Остальные пять человек разъехались на каникулы с наступлением гарми – жаркого времени года. Итальянцы вернулись в Бомбей и приехали сюда, в Лонавлу, в институт йоги, основанный известным свами Кувальянандой. И здесь не нашли разгадки заболеванию Леа, но успокоительное внушение помогло ей обрести прежнее душевное равновесие. Чезаре еще больше укрепился в убеждении, что виной всему была черная корона, однако осторожно высказанные им предположения не нашли никакой поддержки ни у парапсихологов, ни у ученых Лонавли. Чезаре понял, что попытки раскрытия человеческой психологии «из самой себя», без наблюдения природы, лишили эти умозрительные изыскания той прочной основы сравнения и эксперимента, какой обладает пока еще медленно ползущая в области психологии европейская наука. Художник начал мечтать о встрече с широкообразованным европейским ученым типа энциклопедистов, каких с каждым годом меньше становится на земле.
– А я знаю, о чем ты думаешь, Чезаре! – воскликнула Леа. – Ты вспомнил Ганганагар. Правда?
Чезаре утвердительно кивнул.
– Странный маленький городок на окраине пустыни, – сказала Сандра. – Немыслимо жаркий уже в мае, с ветрами и пылью.
– Почему же странный? – хмыкнул Чезаре.
– Потому, что в нем есть свое очарование. Малолюдье, близость пустыни, вечно шумящий ветер делают Ганганагар каким-то, ах, как бы сказать…
– Безвременным!
– Да, вернее, вневременным.
Сандра сказала:
– В таких городках жили протоиндийцы и подданные Александра Македонского. Наверное, это чувство связи с прошлыми веками и есть странность города. У нас в Калабрии или Апулии есть такие места. На мысе или плато над морем стоят развалины античного храма, всего шесть-семь колонн, кое-где прикрытых плитами фронтона. Сухая и жесткая трава грустно шелестит под ветром, так же как и тысячи лет назад. Наедине с беспредельным морем, облаками, горячим светом солнца приходит чувство, что все это родное, близкое, мое. И я сама принадлежу этой бесконечности прошлого и грядущего, сошедшихся на тонкой грани, и эта грань – я. Иначе не умею объяснить. А потом – пройдешь совсем немного, и рядом шоссе с бешено мчащимися машинами. Где-то в высоте ревет большой самолет. Тогда несколько минут смотришь на все это со стороны, как будто пришел из другого мира, и все такое четкое, запоминающееся, свежее.
– Сандра, я знаю это чувство, – сказала Леа, – помните, мы проехали Суратгарх, государственное хозяйство на земле орошенной пустыни. Тракторы, будто боевые слоны, фонтаны водяных брызг из этих вертящихся поливалок, запах свежей зелени! И ведь всего пять лет, как русские взялись помочь сделать это хозяйство!
– Да, взяли и отрезали кусок пустыни. И стала земля как сад!
– Ладно, переживаний у нас в этом путешествии хватит на всю жизнь. Мы, кажется, начали обсуждать, что делать дальше.
– Наш практический опекун и босс сахиб Пирелли не велит вдаваться в лирику, – рассмеялась Леа, – давайте о деле. Я здорова, как… как тигр!
– Положим – тигрица!
– Что ж, титул неплох! – Леа, сделав прыжок, оказалась на перилах веранды.
– Леа, сумасшедшая, – ахнула Сандра, – так недолго грохнуться в сад!
– Ничего не случится. Я всегда славилась мгновенной реакцией и координацией. Чезаре прав: я хищная кошка!
– Никогда не утверждал этого!
– Пусть так! Но суть в том, что я здорова и нечего меня больше таскать по психиатрам, даже индийским. Кончено! Пора нам убраться отсюда, из этого скучнейшего курорта.
– Согласен, уедем. Мы с Сандрой не теряли время даром, особенно Сандра, она стала знатоком древнего искусства Индии.
– Обычная для художника склонность к преувеличениям, – лениво повернулась к Чезаре Сандра, – правда, я увидела много интересного, так много, что поняла, насколько узко наше историческое образование. Без Азии мы не можем претендовать на полноту понимания истории человечества и искусства.
– Чемодан набит исписанными тетрадками, – улыбнулся Чезаре, – и все вам мало. Даже амазонки забыты, кто-то клялся писать о них книгу!
– Положим, у тебя самого тяжеленная связка альбомов – о тех же храмах и музеях, что тетрадки Сандры, – вступилась за подругу Леа, – вы отдавали меня на растерзание лекарям, а сами…
– Не жалуйся, дорогая, ты упустила не так уж много. Но куда же теперь? Может быть, в Мадрас, этот центр южноиндийской культуры?
– Хорошо! – радостно всплеснула руками Леа. – А оттуда давайте поедем в Шантиникетан – Тагоровский университет искусства, где учат в тени деревьев парка, как в древности. Плохо только, что будет жарко.
– Если устанем, уедем на север, мы там еще не были, хотя бы в Дели.
– Что ж, план готов. Только как Сандра? Может быть, она придумает другое? Почему ты молчишь, ученый искусствовед?
Сандра полулежала в плетеном кресле, задумчиво глядя на пустынную и знойную улицу. Слова Чезаре о забытых амазонках заставили ее мысленно перебрать впечатления от пребывания в Индии. Нет, ей повезло. Если думать о серьезном историческом исследовании гибели женского главенства – матриархата, то нельзя обойтись без древней Индии.
Важная черта ее философии – это признание активного начала женским, а пассивного – мужским. Шакти – слово, буквально означающее энергию, – женское начало, и ему поклонялись в образе Деви, божественной матери, Кумари – девушки или Кали – разрушительницы зла. Сандра видела во многих храмах изображения Кали, несущейся на битву с демонами верхом на львиноподобном чудовище. И всегда за ней мчались, размахивая палицами, ее верные сподвижницы йогини – амазонки Индии. Лучшего подтверждения догадкам Сандры нельзя было найти.
Дравиды проявили глубокую мудрость, рассматривая женщину как огонь жизни, пробуждающий, направляющий и формирующий стихийные силы природы, и как мать – защитницу от зла, дающую мужчине покой, воспитывая и указывая путь к прекрасному и доброму. От такого представления о женщине не откажется сейчас ни один культурный человек Востока или Запада.
Больше трех тысяч лет назад люди достигли зрелого понимания красоты тела. Созданный ими древний идеал сильного тела распространяется от Средиземного моря до долины Инда. Это культуры Крита, Финикии, Мохенджо-Даро, Анау. В этой климатической полосе – наилучшие условия жизни. Раньше, чем во всех других странах, здесь появляются поселения или города с самыми удобными домами, с канализацией, банями, ваннами. Не гигантские храмы, пирамиды, дворцы – нет, общественные поселения. Тогда, в последнем тысячелетии до нашей эры, у культурного человечества началась полоса наибольшего здоровья здесь, в Индии, существовавшая и в первые десять веков современной эры.
Сандра вызвала в памяти множество скульптур, созданных народами Индии.
Наибольшее впечатление произвело на Сандру посещение высеченного в скалах буддийского храма Карли невдалеке от Пуны. Уже самый вход в чайтью – святилище, – глубоко врезанный в склон базальтовой горы, переносил в давно прошедшие времена, когда люди самыми примитивными инструментами, без помощи книг, фотографий и справочников могли осуществлять гигантские работы с целью создания прекрасного. Громадная углубленная арка с ребристыми выступами взмывала вверх над прямоугольной прорезью входа. Справа в стесанном отвесно обрыве стоял ряд каменных слоних с опущенными на землю хоботами. Справа и слева от входа на широких панелях были изваяны скульптуры людей – четыре четы – дампати, сливавшиеся в единое целое со всем замыслом входа. Слева фигуры хуже сохранились, а справа темный камень изваяний, твердый базальт, четко выделялся на когда-то выкрашенной стенке нити.
Женщина невысокого роста в движении плавного танца обнимала за талию стоявшего рядом мужчину. Правая нога, ступившая вперед и налево, перекрещивалась с левой, согнутой в колене. Разрушенная временем правая рука когда-то протягивалась вперед. Толстые браслеты на щиколотках, узкий плетеный пояс поперек бедер и огромные кольца-серьги составляли весь наряд женщины. Круглое лицо было испорчено временем или варварством людей, но передавало веселую, полную избытка радости красоту, характерную для скульптур этого времени – рубежа между двумя эрами. Голова походила на дравидийских женщин Индии широким и низким лбом, маленьким закругленным носом и полными, развернутыми, как лепестки, губами. Прямые плечи были узкими, ноги – маленькими, с тонкими щиколотками. Тесно поставленные груди сильно выдавались полушариями, как обычно для индийских статуй. Стан женщины был очень узок и резко контрастировал с бедрами, очерченными крутыми дугами, по которым можно было бы описать круг диаметром больше ширины плеч. Как убедилась Сандра, этот круг, верхним краем пересекавший самое узкое место талии, а нижним опускавшийся до последней трети бедра, был характерен для всех без исключения изваяний конца прошлой и начала нашей эры. Что хотели выразить мастера древности? Утрированное и усиленное отражение реально существовавшего идеала?
Сандра вошла в подземный зал чайтьи, освещенный слабым верхним светом через прорези свода, который в форме удлиненной подковы поднимался на громадную для пещерного зала высоту в пятнадцать метров и был отделан аркообразными ребрами. Каждые два ребра своими обрезанными концами нависали над шестигранной колонной с капителью в виде символического лотоса, увенчанной четырехугольной плитой с фигурами всадников на лежащих слонах. Все это очень напоминало подземные залы святилищ Аджанты, только больше, проще и без усложненной каменной резьбы. Стоявший в конце зала алтарь в форме простой полусферической ступы был таким же строгим, как и все это огромное святилище, тридцати метров длиной и восьми шириной, для которого понадобилось вырубить не меньше десяти тысяч тонн твердого сливного базальта.
Скульптуры наверху, как и дампати у входа, были сделаны теми же великими художниками. Луч неяркого света, упавший на одну из колонн, помог Сандре разглядеть изваяние во всех подробностях. Сидевшая на самой шее слона женщина как две капли воды походила на изображенную у входа. Ноги ее охватывали шею животного и были скрыты ушами слона. Женщина изогнулась назад, обнимая правой рукой шею сидевшего позади мужчины, а левую закинув себе за голову. Задумчивая улыбка играла на беспечно поднятом вверх лице, маленькие складки подчеркнули сильный поворот тела в пояснице – все эти точные подробности наделяли изваяние жизнью.
Теперь Сандра не сомневалась – подлинно живые женщины служили моделями древним скульпторам. Невозможно было более правдиво передать выражение любви и ленивой истомы…
– Очнись, друг мой! Куда ты унеслась? – снова окликнула Сандру Леа.
– Не так уж далеко – только в Карли. Видишь ли, Чезаре не прав, я стала верить в то, что действительно напишу об амазонках лишь здесь, в Индии. В ее древнем искусстве полно отзвуков того удивительного периода истории человечества, которого я хочу коснуться в своей книге. И я начинаю реально представлять жизнь и мечты тех людей.
– И для этого ты хочешь остаться здесь, в Лонавле?
– Боже мой, нет! Но куда вы хотите ехать, извините, я прослушала?
– В Мадрас. Знакомиться с южноиндийской культурой. Потом в Шантиникетан.
– Поехали! Как хорошо, что вы с Леа кончили ваши счеты с парапсихологами или как там они еще называются. Мы будем свободны в выборе мест.
– Ты что-то с самого начала не верила в йогов.
– Может быть, после того, как мне показали сборище вымазанных пылью голых людей с непомерно отросшими волосами. Не могу верить в мудрость людей такого рода. У них нет будущего. Ты смотрела на индийских детей? В их громадные глаза, горящие таким любопытством и умом, что самой становится стыдно, как мало сил я отдала учению? Неправдоподобно прекрасные маленькие дравидийские девочки, полные радостного огня жизни, еще в абсолютном неведении, как мало будет отпущено им счастливых лет юности в их трагически ограниченном будущем. Страна с такими детьми обязательно должна достичь многого. Мы еще не встречались здесь с по-настоящему образованными людьми и, наверно, не увидим их.
– Да, пока нам не очень везло на встречи. Только Тиллоттама. С настоящей интеллигенцией Индии мы не познакомились. Попали в круг богатых бездельников или же бизнесменов, приезжающих на отдых в своих «бьюиках».
– Я успела их возненавидеть! – пылко сказала Сандра. – Они отъявленные снобы и недолюбливают европейцев.
– Да, они считают, что у белых даже кожа, как у мертвых.
– В этом они не так уж неправы – здесь белая кожа кажется рыхлой и неживой.
– То-то ты жаловалась, что не можешь больше здесь ходить на пляжах в купальнике под жаркими взглядами индийцев, потому что это все равно что идти голой!
