Текст книги "Том 4. Произведения 1914-1931"
Автор книги: Иван Бунин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 49 страниц)
Получив от Бунина книгу его «Рассказы» (СПб., 1902), Н. П. Эспозито пишет: «Я была обрадована вашей книгой как знаком вашей памяти, а еще больше и самими рассказами, в которых узнаю самою себя и чувствую, что вы пережили то, что описываете, и что, несмотря на все горькие минуты, на разочарования и страдания, вы верите и в красоту, и в любовь, и в поэзию, которой полна наша жизнь, если только мы имеем дар ее видеть» ( ЛН,кн. 2, с. 413).
«Да, жить хорошо, полной жизнью природы, чувствовать хотя бы и страданье, лишь бы только было, – пишет она в другом письме,—
Много дум в голове,
Много в сердце огня…
В сущности, что такое страданье?.. Не служит ли страданье доказательством возможности счастья? А короткие минуты настоящего счастья – разве они не заслуживают быть куплены ценою слез и страданий? Конечно, жизнь полна разочарований – мы ожидали так много и получили так мало; но зато бывают минуты блаженства, которого даже наше воображение не в состоянии было создать, и след таких минут никогда не исчезает, и после них человек становится лучше и добрее, и для него мелочи жизни не имеют подавляющего действия; он стоит выше их» (там же, с. 414). Такое мироощущение, несомненно, было близко Бунину как в молодости, так и позднее.
Заглавие «Неизвестный друг» писатель взял из письма своей корреспондентки. Он использовал также факты, которые сообщала в своих письмах Н. П. Эспозито; более того, некоторые отрывки из ее писем он, почти без изменений, вставил в рассказ. Последнее обстоятельство заставляет думать, что начат рассказ был еще в России, так как писем Н, П. Эспознто Бунин с собой не взял; вряд ли он мог помнить их столь подробно.
Своему рассказу Бунин придал драматический оттенок, сделав письма героини безответными и безнадежными, он также вложил в него некоторые свои излюбленные мысли – о творчестве, о том, как прекрасна жизнь и природа и т. п.
Нынче дивный день… итальянская весна?– Ср. слова из письма Н. П. Эспозито: «Сегодня у нас чудная погода, поэтому на душе легко и отрадно, и через открытое окно лучи солнца и теплый воздух напоминают о весне и даже о лете. Странный климат здесь в Ирландии! Летом холодно и дождливо, зимой тепло и дождливо, а от время до время выдаются такие чудесные дни, что не знаешь, зима или лето стоят на дворе» (там же, с. 421).
В ночном море *
Альм. «Окно», Париж, 1924, кн. III. Рассказ имеет автобиографический характер. Как и повесть «Митина любовь», он связан с воспоминаниями писателя о своей первой, самой сильной любви – к В. В. Пащенко (1870–1918) (см. о ней т. 5 – «Жизнь Арсеньева» и коммент.), которая вышла замуж за приятеля Бунина А. Н. Бибикова. В. Н. Муромцева-Бунина считала, что поводом к написанию рассказа «В ночном море» послужила встреча, после долгой разлуки, Бунина с Бибиковым, когда последний сообщил ему о смерти Пащенко.
Царевич Гаутама… увидав Ясодхару… слышно на семь тысяч миль…– По преданию, шестнадцатилетнему Сиддартхе Гаутаме (будущему Будде), претендовавшему на руку княжеской дочери, красавицы Ясодхары, нужно было выдержать состязание на турнире в стрельбе из лука и в других упражнениях. Он отовсюду вышел победителем, и Ясодхара стала его женой. В книге «Освобождение Толстого» Бунин так описывает этот эпизод: «Будда был в миру царевичем… когда настала его брачная пора и со всего царства созваны были невесты достойнейшие и прекраснейшие, он пожелал избрать „наилучшую“, а на состязании из-за нее с прочими юношами – оказался „первейшим“, как в силе, так и в ловкости; и все свои пожелания выполнил; превзошел всех и во всем, каковому превосходству есть пример хотя бы в том, что, пустив стрелу из лука, он так пустил ее, что она улетела за семь тысяч миль» (см. т. 6 наст. изд.).
«Из равнодушных уст…»и т. д. – неточная цитата из стихотворения Пушкина «Под небом голубым страны своей родной…».
Огнь пожирающий *
Газ. «Руль», Берлин, 1924, № 1129, 21 августа.
Согласно буддийскому учению, все в мире подвергнуто вечному изменению и уничтожению, и это есть величайшее зло, «огнь, пожирающий весь мир».
Несрочная весна *
Журн. «Современные записки», Париж, 1924, кн. XVIII.
За полтора месяца до написания рассказа, 20 августа 1923 года, Бунин сделал следующую запись:
«Перед вечером перед домом, по саду спокойный, недвижный, чуть розоватый свет. И запах гари. Август, август, любимое мое.
Gefuhl ist alles – чувство – всё. Гете.
Действительность – что такое действительность? Только то, что я чувствую. Остальное – вздор.
Несрочная весна.
Grau, lieber Freund, ist alle Theorien,
Doch ewig grun das goldne Baum des Lebens, —
Все умозрения, милый друг, серы,
Но вечно зелено златое Древо Жизни» (Бунин А. И. Стихотворения. Рассказы. М., Правда, 1986, с. 531).
«Солнце как лужа кобыльей мочи…»– перифраз строк из стихотворения С. Есенина «Кобыльи корабли»: «Даже солнце мерзнет, как лужа, которую напрудил мерин». Свое отрицательное отношение к творчеству Есенина Бунин выразил, в частности, в статье «Россия и Инония» (1925), а также в письмах.
«Что ж, пусть минувшее исчезло сном летучим…»– неточная цитата из стихотворения Е. А. Баратынского «Запустение». Бунин неточен: это стихотворение входило не в первое, а во второе издание стихотворений Баратынского.
Богиня разума *
Газ. «Руль», Берлин, 1924, № 1098 и 1099, 16 и 17 июля. Печатается по тексту: ЛН,кн. 1, с. 79.
Написано по очерку французского историка Ленотра под тем же названием, основанному на документальных материалах. Тереза Анжелика Обри (1772–1829) – французская актриса, участвовавшая в «Празднестве Разума», которое состоялось в Париже 10 ноября 1793 года и должно было символизировать освобождение человеческого разума от пут католической религии (подробно об этом см.: ЛН,кн. 1, с. 78–79).
ШометПьер Гаспар (1763–1794) – левый якобинец, по чьему замыслу состоялось «Празднество Разума».
Et-ce bien vous?– Здесь, а также на с. 283 цитируется стихотворение Беранже «Богиня», обращенное к Терезе Анжелике Обри.
«Toute la Grece ou Ce que peut la Liberte»(«Вся Греция, или Что может совершить Свобода») – одноактная опера Ж. Лемуана на либретто Л. Беффруа, поставленная в парижской Опере в сезон 1793/1794 г.
«Возвращение Улисса»(«Retour d'Ulysse») – балет Л. Милона, поставленный в парижской Опере в феврале 1807 г.
Город Царя Царей *
Газ. «Руль», Берлин, 1925, № 1284 и 1285, 22 и 24 февраля.
Навеяно впечатлениями от путешествия Бунина на Цейлон в 1911 году (см. коммент. к рассказу «Братья»). По утверждению П. Л. Вячеславова, при работе над произведением Бунин пользовался книгой К. Гютнера «Цейлон» (Пг., 1914) (см.: Бунин,т. 5, с. 517).
Царевич из рода Сакиа– Будда (Сакия-Муни).
…Братии Желтого облачения…– См. коммент. к рассказу «Готами».
Скарабеи *
Газ. «Звено», Париж, 1924, № 95, 24 ноября, под заглавием «Жучки».
Здесь Бунин вспоминает свое путешествие в 1907 году в Египет, описанное им в книге «Тень Птицы» (глава «Свет Зодиака»).
Булак– предместье Каира, где раньше находилась часть египетского Национального музея, основанного в 1857 г. египтологом Августом Мариеттом (1821–1881).
Слепой *
Журн. «Иллюстрированная Россия», Париж, 1924, № 9, 15 декабря.
Настроению рассказа соответствует запись Бунина, сделанная 1 июня 1924 года.
«Лежал, читал, потом посмотрел на Эстерель, на его хребты в солнечной дымке… Боже мой, ведь буквально, буквально было все это и при римлянах! Для этого Эстереля и еще тысячу лет ровно ничего, а для меня еще год долой со счета – истинный ужас.
И чувство это еще ужаснее оттого, что я так бесконечно счастлив, что Бог дал мне жить среди этой красоты. Кто же знает, не последнее ли это мог лето не только здесь, но и вообще на земле!» (Бунин И. А. Стихотворения. Рассказы. М., Правда, 1986, с. 532).
Надписи *
Газ. «Руль», Берлин, 1924, № 1236, 25 декабря, под заглавием «Schone Aussicht».
«Сию станцию проезжал Иванов седьмой»– перефразировка слов из рассказа Чехова «Жалобная книга».
«Река времен в своем теченье»и т. д. – неточно приведенные первые строки стихотворения Г. Р. Державина без названия (1816).
…«была чудесная весна», «шиповник алый цвел»…– строки из стихотворения Н. П. Огарева «Обыкновенная повесть». Строка того же стихотворения «Стояла темных лип аллея» впоследствии побудила Бунина дать заголовок своей книге рассказов: «Темные аллеи» (см. т. 5 наст. изд.).
«Хороша и бледна, как лилея…»– из пародии И. И. Панаева «Как будто из Гейне».
«До ланит восходящая кровь»– из стихотворения А. А. Фета «Весенние мысли».
Книга *
Журн. «Иллюстрированная Россия», Париж, 1925, № 15, 15 марта, под заглавием «На гумне».
Бунин всю жизнь был убежден, что художник должен все им виденное и пережитое записывать, не смущаясь мелочами, «пустяками», вести дневник. Так, еще в молодости он высказывался о Пушкине, которого боготворил: «Мы почти ничего не знаем про жизнь Пушкина… А сам он ничего о себе не говорил. А если бы он совершенно просто, не думая ни о какой литературе, записывал то, что видел и что делал, какая это была бы книга! Это, может, было бы самое ценное из того, что он написал. Записал бы, где гулял, что видел, читал…» (сб. «В большой семье», Смоленск, 1960, с 248). «Надо, – говорил Бунин, – кроме наблюдений о жизни, записывать цвет листьев, воспоминание о какой-то полевой станции, где был в детстве, пришедший в голову рассказ, стихи… Такой дневник есть нечто вечное» ( ЛН,кн. 2, с. 264). Интересна бунинская запись в дневнике 9 ноября 1921 года:
«Все дни, как и раньше часто… мучения, порою отчаяние – бесплодные поиски, попытки выдумать рассказ, – хотя зачем это? – и попытка пренебречь этим, а сделать что-то новое, давным-давно желанное, и им на что не хватает смелости, что ли, умения, силы… начать книгу, о которой мечтал Флобер, „Книгу ни о чем“, без всякой внешней связи, где бы излить свою душу, рассказать свою жизнь, то, что довелось видеть в этом мире, чувствовать, думать, любить, ненавидеть».
Митина любовь *
Журн. «Современные записки», Париж, 1925, кн. XXIII, XXIV.
Повесть во многом автобиографична. Бунин воскрешает в ней свою юношескую любовь к В. В. Пащенко, дочери елецкого врача (см. также вступит. статью к «Жизни Арсеньева», т. 5 наст. изд.). Это подтверждает и В. Н. Муромцева-Бунина. «В „Митиной любви“, – пишет она, – правда, нет ни одной автобиографической черты внешней, но зато переживания Мити – это переживания юноши Бунина… И, мне кажется, нигде Иван Алексеевич не приоткрывал своих любовных переживаний, как в „М<итиной> л<юбви>“, тщательно закамуфлировав их» ( НМ,1969, № 3, с. 219–220). Кате автор придал некоторые черты В. В. Пащенко: непостоянство, недостоверность чувств. Как и Пащенко, Катя бросает Митю ради другого человека.
Письма Бунина к Пащенко подтверждают автобиографичность переживаний героя повести. Вот несколько извлечений из них:
«По целым дням и ночам, во сне, как живая стоит передо мною моя ненаглядная девочка!.. Как я любил тебя, когда ехал, в ту ночь. Что за ночь была! и какой хороший оттенок она придавала моему чувству… Настоящая зимняя, – голубая и поразительно светлая ночь!.. А на другой день и после как мне было грустно! Вот когда я искренно понимал, как мне будет тяжело, если ты хоть немного забудешь меня… По вечерам в особенности. Неужели ты сама не испытывала этих минут, когда так грустно и хорошо, когда, по выражению Гейне, „всю душу обвевает и уносит куда-то мучительное счастье молодости и любви“? Ощущение такое бывает, когда, напр<имер>, слушаешь чудную, грустную музыку» (письмо от 17 января 1891 г. – «Литературный Смоленск», 1956, с. 291). «Вся душа переполнена безграничной нежностью к тебе, весь живу тобою. Варенька! как томишься в такие минуты! Можно разве написать? Нет, я хочу сейчас стать перед тобою на колени, чтобы ты сама видела все, – чтобы даже в глазах светилась вся моя нежность и преданность тебе… Ради Христа люби меня, я хочу, чтобы в тебе даже от моей заочной ласки проснулось сердце. Господи! ну да не могу я сказать всего. Право, кажется, что много хорошего есть у меня в сердце, и все твое, – все оживляется только от тебя» (письмо от 9 апреля 1891 г. – там же, с. 293). И в другом письме: «Завтра в городском театре будут играть приехавшие малороссы под упр<авлением> Садовского. Жаль, что ты не увидала их. Да и я не увижу, – уеду, потому что только дома успокоюсь. Там ведь хорошо: зелено, свежо и тихо; окна в моей „гостиной“ открыты, ветер теплый, полевой, пахнет сиренью, в белой черемухе жужжат пчелы, а на пруде, под садом, раздаются только глухие удары валька… Все буду думать о тебе. Девочка! да люблю же я тебя, люблю глубоко и серьезно. Будь и ты серьезна в наших отношениях, помни, что свою молодость, все хорошее, что только есть, я отдаю тебе!» (письмо от 14 мая 1891 г. – там же, с. 295–296).
Письма Бунина к Пащенко воспринимаются как жизненная «канва» трагической любви Мити. «Ты говорила, что я стал рассудителен, что у меня, значит, угасло чувство. Что это? Как же ты говорила мне постоянно, что веришь мне во всем? Но всему есть предел, во всем есть известные перемены форм. Я на каждом шагу слышал упреки и просьбы не поддаваться тоске, уметь владеть собою… Я обдумал, во многом согласился, понял, что лучше пусть на душе будет беспросветное несказанное горе, но я не буду забывать о внешней жизни, не допущу себя размозжить голову… У всякого существа есть животные тяготения к жизни, есть, значит, и у меня…» (письмо от 14 июля 1891 г. – там же, с. 299). «Я хочу полного, цельного в наших отношениях! А какое же полное, когда мне приходится упрашивать тебя писать, когда твои письма являются как бы вынужденными, когда тебе не хочется писать… Неужели нельзя выбрать время?..» (Бунин И. А. Собр. соч в 5-ти томах, т. 4. М., Правда, 1956, с. 462).
И, наконец, одно из последних, самых горьких и безнадежных писем: «Не помню, не помню ни одного твоего письма, которое разорвал бы спокойно – все дрожит внутри, потому что знаю, знаю, что больно мне будет, что всю ту нежность, глубокую нежность, которой переполняет мое сердце разлука с тобой – истомит твое молчание, а потом оскорбит неправда. Ах, эта неправда! Вся душа моя встает на дыбы! И ни одно-то мое желание не исполнялось никогда, не перечесть те минуты, которые пришли именно тогда, когда ждал их – всегда обещание, как ребенку, и неисполнение всегда…» (по-видимому, 18 августа 1894 г. – там же, с. 464).
Внешние моменты повести были взяты из действительности. В. Н. Муромцева-Бунина вспоминала: «Название „Митина любовь“ произошло оттого, что у нас в то лето в Грассе гостил один Митя, сын родовитого помещика, очень молодой, тихий и застенчивый, и вот Иван Алексеевич представил, что такого барчука сбивает староста, чтобы получить бутылку водки и еще что-нибудь…» ( НМ,1969, № 3, с. 215). Речь идет о Дмитрии Алексеевиче Шаховском, который позднее подтвердил эти слова: «Летом 1923 г. я жил с Буниным на их даче „Бельведер“ в Грассе… Ив<ан> Ал<ексеевич> писал тогда „Митину любовь“, и как будтокое-что внешнее во мне ему дало повод перенести в рассказ… в рассказе встречается географическое место, названное моей фамилией („Шаховское“)… Но ничего подобного сюжету этого рассказа не было в моей жизни» (там же, с. 216).
Р.-М. Рильке дал подробный разбор бунинской повести, своеобразно переосмыслив образ Мити и его переживания. 25 февраля 1926 года в письме корреспонденту, усмотревшему, по-видимому, сходство между 8-й Дуинской элегией Рильке и «Митиной любовью», он писал: «Участь того, кто все же остается жить, конечно, лучше Митиной. Я вот уже несколько месяцев как знаком с обоими, и с Катей и с Митей, по хорошему французскому переводу „Les sacrement de l'Amour“… („Посвящение в Любовь“; под этим заглавием повесть Бунина вышла в 1926 г. в переводе на французский. – А.С). „Случай“ Мити – это один из тех многочисленных случаев нетерпения (и притом один из самых чистых и трогательных), когда молодой человек теряет любопытство и способность ожидать течения событий и выхода из невыносимого положения и перестает верить в то, что за этими страданиями, в которые вступил и вовлечен был весь мир, должно последовать что-то иное, может быть, поначалу и не более легкое, но, во всяком случае, иное, которое в силу своей инакости должно было бы представляться более выносимым и переносимым. Сначала судьба Мити показалась мне не имеющей ничего общего с теми душевными состояниями, о которых говорит мое стихотворение. Но нет, вы правы, как о „любящем“, о нем, конечно, говорится в этом стихотворении. Любимая, Катя, эта нежная, впечатлительная Катя, впервые дает ему тот взгляд на простор, который (быть может) приближается к великолепному бессознательно-знающему взгляду животного; но едва только он покидает любимую девушку, как от тоски и покинутости он заполняет эту открывшуюся ему беспредельную даль, это блаженство, которое есть не что иное, как пространство, – тоже любимым, близким ему миром, который он затем, с утратой Кати, по необходимости вместе с нею утрачивает, так что ему не остается ничего, кроме небытия, кроме „neant“, в котором он храбро и последовательно гибнет.
Малейшая доля любопытства (я намеренно применяю эту саму по себе ничтожную мерку) к тому состоянию, которое должно было последовать за этим отчаянием, могла бы еще спасти его, хотя он действительно погрузил весь мир, который он знал и видел, на маленький, устремляющийся от него прочь кораблик „Катя“… на этом кораблике ушел от него мир» («Вопросы литературы», 1966, № 9, с. 248–249). Французское название «Посвящение в Любовь», считает Рильке, «передает лучше то, что здесь происходит, чем заглавие „Митина любовь“. Митина любовь была бы скорей неутраченная Катя, счастье, борьба, судьба рядом с ней, и все же в конце концов утрата друг друга, которая была бы с Катей, какова она есть, неизбежна… В этом смысле маленький роман Бунина почти старомодная книга: насгораздо больше интересует то, что происходит втех и между теми, кто не теряет себя на такой лад, все-таки должны как-то по-иному, в жизни, потерять себя, ибо не научились любить» (там ж е, с. 249).
Крайне требовательный к себе художник, Бунин не терпел ничего лишнего в своей прозе, нещадно избавляясь от ненужных, как ему казалось, длиннот, даже если вещь уже была напечатана, отсекая большие отрывки и даже целые главы. Так, в главе XIII, показавшейся ему громоздкой, вероятно из-за обилия цитирующихся в ней стихотворений, он, по сравнению с первой публикацией, убрал такой текст (после слов «…в чужом и далеком московском мире!»):
«А разве там было ее место? Разве не ей напоминал он?
Ты помнишь ли, Мария,
Один старинный дом
И липы вековые
Над дремлющим прудом?
Безмолвные аллеи,
Заглохший старый сад,
В высокой галерее
Портретов длинный ряд?
И непонятные слезы загорались у него на глазах, когда он читал строки, столь как будто не подходящие к его любви, а меж тем почему-то до боли умилявшие его:
Я твой, родимая дубрава!
Но от насильственных судьбин
Молить хранительного крова
К тебе пришел я не один:
Привел под сень твою святую
Я соучастницу в мольбах, —
Мою супругу молодую
С младенцем тихим на руках…
Но чаще всего уносило его совсем в другой мир:
Клонит к лени полдень жгучий,
В листьях замер каждый звук,
В розе, пышной и пахучей,
Нежась, спит блестящий жук,—
читал и перечитывал он – и его охватывали страстные мечты о встрече с Катей в Крыму, о Мисхоре, который он хорошо представлял себе, так как в отрочестве был в Крыму два раза. Боже мой, боже мой, неужели никогда не дождется он этого жгучего полдня, роз и лавров, моря, горящего синим пламенем между кипарисами! Неужели бог лишит его этого счастья – некогда сказать ей:
Ты помнишь ли вечер, как море шумело,
В шиповнике пел соловей,
Душистые ветки акации белой
Качались на шляпке твоей?
Холодея и бледнея от этого безответного вопроса, он тупо глядел перед собою, потом голова его медленно клонилась… И опять медленно таяла, отливала от его сердца грусть, нежность – и опять, опять росло и ширилось что-то жестокое и зловещее, страстное и грозное, как некое неотразимое заклятие:
Над зеркальными водами
Машут лебеди крылами —
И колышется река:
О, приди же!
Звезды блещут,
Листья медленно трепещут,
И находят облака»
(Бунин,т. 5, с. 483–485).
В первой редакции между главами XXI и XXII была еще одна, которую Бунин снял:
«На дворе сильно и чадно пахло из трубы людской, в людской обедали, собаки, виляя хвостами искательно и подобострастно, стояли под ее окнами. Деревня на том боку, за лугами, за речкой, скучно серела. Все было как-то особенно буднично, – бывают такие особенно будничные дни. В воздухе было все так же тускло, в небе все те же неопределенные облака и тучки, с юга все так же слабо и горячо дуло.
Войдя в дом, Митя прошел к себе и лег лицом в подушку. Он знал, он представлял себе: позавтракав, девки тотчас улягутся спать в теплой духоте под елками, завернув подолы и закрывшись ими с головой, поджав босые и в чуньках ноги… Ляжет и Аленка… При мысли о возможности обладания ею, – а теперь эта возможность уже вполне определилась, была несомненна, – у него прерывисто замирало сердце.
– Что же это такое? Что же это такое? – спрашивал он себя. – Неужели я уже влюбился в нее? А Катя? Какой вздор, будто она похожа на Катю!
Катя была сама по себе, совсем в другом, небудничном мире, и все-таки к горлу подступали слезы острой нежности и жалости к ней. Он поднял голову. Ветер за окном мягко волновал густую и еще мягкую, нежную зелень сада, его вершин, ветви медленно мотались, клонились, и в них еще были остатки весны, Кати… Он вскочил, сел, желтая рубаха, испуг и изумление озарили его бледное лицо.
– Нет, пошлю телеграмму, поеду в Москву! – исступленно мелькнуло у него в голове. – Вдруг все это вздор? Вдруг просто пропало письмо, просто она чем-нибудь захворала, простудилась, лежала несколько дней в постели? Да мало ли, мало ли что!
Но тут неслышно, босыми ногами вошла Параша, подала ему газету и открытку, сказала „кушать пожалуйте“ и вышла.
Открытка была от Протасова: „Дорогой мой Рыцарь Печального образа, прости за свинское молчание в ответ на все твои письма, причина сего, увы, крайне проста: зубрежка и полное отсутствие новостей, достойных твоего просвещенного внимания… К. несколько раз видел, – она в настроении что-то довольно кислом. На днях, перед отбытием к родным пенатам, напишу пространнее…“
Митя, стиснув зубы и сразу зло повеселев, бросил открытку на письменный стол и решительными шагами пошел обедать» ( Бунин,т. 5, с. 485–486).
«Девушка пела в церковном хоре…»– первая строка стихотворения А. Блока (без названия).
«Юнкер Шмит, честное слово, лето возвратится!»– строка из стихотворения Козьмы Пруткова «Юнкер Шмидт».
«А эра»– романс А. Рубинштейна на слова Г. Гейне. «Иван Алексеевич в Полтаве впервыеуслышал „Полюбив, мы умираем“, и этот романс произвел на него впечатление», – вспоминала В. Н. Муромцева-Бунина ( ЛН, 1969, № 3, с. 219).
«Люди спят…»и т. д. – первые строки из стихотворения без названия А. А. Фета.
«Над зеркальными водами…»– неточная цитата из стихотворения И. С. Тургенева «Призвание».
«Вижу, роза, – счастья сила…»– неточная цитата из стихотворения А. Фета «Роза».
Солнечный удар *
Журн. «Современные записки», Париж, 1926, кн. XXVII.
Этот рассказ – предтеча бунинской книги «Темные аллеи». Новаторство этой повести было отмечено в эмигрантской прессе. «Я не помню в литературе такой, почти физически ощущаемой передачи солнечного света, удававшейся разве гениальному Мане и художникам-импрессионистам, – писал критик. – По напряженности чувства, по насыщенности светом, счастьем и болью любви, по своей жгучей жизненности этот маленький рассказ – чудо».
Дело корнета Елагина *
Журн. «Современные записки», Париж, 1926, кн. XXVIII.
Сюжетом рассказа послужило истинное событие. В 1890 году в Варшаве поручиком Бартеневым было совершено убийство актрисы Висновской. Защищал подсудимого знаменитый русский адвокат Ф. Н. Плевако (1842–1908). Дело Бартенева получило широкую огласку; оно было подробно изложено в предисловии к «Речи в защиту Бартенева» Ф. Н. Плевако, помещенной в томе I собрания его речей (М., 1910). Нужно думать, что именно этим изданием воспользовался Бунин при создании своего рассказа. Вся фабула «Дела корнета Елагина», весь ход событий, отдельные мелкие подробности воспроизведены писателем весьма точно: внешний облик героев, их высказывания, предсмертные записки Сосновской и т. д., притом реально существовавшие подробности и детали послужили именно той психологической версии, на которой настаивает Бунин в своем рассказе. Интересно, что, оперируя множеством реальных подробностей, восходящих к материалам следствия, речи прокурора, показаниям и мнениям товарищей подсудимого и т. д., Бунин (умышленно или неумышленно) не упоминает о речи защитника, о его взгляде на свершившуюся трагедию и ее участников. Между тем образы Сосновской и Елагина, олицетворяющие для писателя два типических и ярких начала в женском и мужском характерах, очень близки именно к тем характеристикам, которые обрисовал в своей защитительной речи Плевако. Так юрист и художник, имея в руках один и тот же материал, пришли к одному и тому же.
Купор– человек, закупоривающий винные бутылки; здесь – в смысле дегустатор.
Клакеры– люди, нанимаемые для создания искусственного успеха либо провала (спектакля, выступления и т. п.).
…сходство с Марией Башкирцевой, с Марией Вечера.– Башкирцева Мария Константиновна (1860–1884) – русская художница, скончавшаяся от чахотки, с 1870 г. жила за границей. Посмертно прославилась своим неоднократно изданным и бывшим в свое время очень популярным «Дневником», где она предстает как незаурядная, гордая и влюбленная в себя личность, мечтающая о славе художницы и о не испытанной еще любви. Бунин отрицательно относился к Башкирцевой. В его записи от 27 октября 1916 г. читаем: «Прочел (перечел) „Дневник Башкирцевой“… Все говорит о своей удивительной красоте, а на портрете при этой книжке совсем нехороша. Противное и дурацкое впечатление производит ее надменно-вызывающий, холодно-царственный вид… Снова думаю, что слава Башкирцевой, основанная ведь больше всего на этом дневнике, непомерно раздута. Снова очень неприятный осадок от этого дневника… Французская манера писать, книжно умствовать; и все – наряды, выезды, усиленное напоминание, что были такие-то и такие-то депутаты, графы и маркизы, самовосхваление и снова банальные мудрствования» («В мире книг», 1973, № 7, с. 64).
Мария Вечера(правильно: Вечерова) – чешская девушка, полюбившая наследника австрийского престола Рудольфа Габсбурга. Ввиду невозможности вступить в брак оба покончили с собой 30 января 1889 г. в охотничьем замке Мейерлинг.
Ночь *
Журн. «Современные записки», Париж, 1925, кн. XXVI, под заглавием «Цикады».
«Вскоре после смерти Толстого (в 1911 г. – А.С.) я был в индийских тропиках, – писал Бунин в книге „Освобождение Толстого“. – Возвратясь в Россию, проводил лето на степных берегах Черного моря. И кое-что из того, что думал и чувствовал и в индийских тропиках и в летние ночи на этих берегах, под немолчный звон ночных степных цикад, впоследствии написал» ( Бунин,т. 9, с. 47). Рассказ «Ночь» имел первоначальное заглавие «Цикады». Несколько отрывков из него с небольшими изменениями вошли в главу 5-ю книги «Освобождение Толстого» (1937).
В 1921 г. записи 1911 г. послужили основой для задуманной, но не осуществленной Буниным «Книги моей жизни» (написано было лишь несколько страниц). Они близки к рассказу «Ночь». См. т. 6 наст. изд.
«Решился я испытать разумом все…»– Здесь и дальше Буниным неточно цитируется «Книга Экклезиаста» (Библия).
«Я помню, что когда-то, мириады лет тому назад, я был козленком»– слова, приписываемые Будде.
…каждые семь лет человек перерождается. – В книге «Освобождение Толстого» Бунин писал о Толстом: «Он разделил… свою жизнь на семилетия, говорил, что „соответственно семилетиям телесной жизни человека, признаваемым даже и некоторыми физиологами, можно установить и семилетия в развитии жизни духовной“. Этих семилетий было с небольшим недочетом двенадцать… двенадцатое, недожитое – от 77 до 83 лет» (Бунин,т. 9, с. 9, 11).
Воды многие *
Первая часть – газ. «Руль», Берлин, 1925, № 1333, 23 апреля, под заглавием «Вечные скрижали», вторая часть (записи от 14–19 февраля) – альм. «Благонамеренный», Брюссель, 1926, кн. 1, под заглавием «Из книги „Воды многие“», последняя часть – журн. «Современные записки», Париж, 1926, кн. XXIX, также под заглавием «Из книги „Воды многие“».
Произведение представляет собою почти не переработанный Буниным дневник его путешествия на Цейлон в феврале – марте 1911 года. Бунин вел дневники всю жизнь; записям, почти ежедневным, он придавал большое значение. Так, 2 февраля 1916 года он пишет: «Я говорил… о том, что дневник одна из самых прекрасных литературных форм. Думаю, что в недалеком будущем эта форма вытеснит все прочие» (Бунин И. А. Стихотворения. Рассказы. М., Правда, 1986, с. 535).
Первая редакция очерка «Воды многие» имела финал, который Бунин впоследствии опустил:
«Снова Красное море – долгое паломничество мое в этот дивный и страшный экваториальный мир кончается. Как выразить то, что дало оно мне? Все же с облегчением чувствую постепенное возвращение наше в прежний, привычный мир: Красное море кажется теперь таким простым, обыденным!
Тропики прошли еще вчера утром. И вот уже почти сутки, как дует на баке сильный прохладный ветер, столь давно не испытанный. Вечером вчера я впервые опять надел свою серую куртку – и до чего тяжела показалась мне она!
Вчера солнце садилось уже в муть. „А все-таки это еще не наше солнце, – сказал капитан, с которым я стоял на мостике. – Посмотрите-ка“, – сказал он, подавая мне бинокль. Я взял и взглянул: солнце было страшное, зловещее, оно стояло в этой сизой закаткой мути докрасна раскаленным чугунным ядром с остро изломанными, дико выщербленными краями.
Потом я следил по теням от снастей, как наступает лунная ночь, как входит в силу разгорающийся лунный свет. Ночью видел три четверти луны, белой, яркой, как раз над головой, в бесконечной глубине пропадающего из глаз неба.
В первом часу, когда весь пароход был безлюден, мертв, ходил на корму – хотел в последний раз взглянуть на Южный Крест, – и, увы, уже не нашел его. Увижу ли когда-нибудь еще? На корме ветер был мягче, ночь светла и проста. Мне было радостно и одиноко, грустно и возвышенно.
Сильный прохладный ветер бил навстречу и нынче с утра, хотя солнце пламенно жгло палубу. Кругом было ясно, но по горизонтам опять лежала муть. Ясная водная пустыня в кольце мути. На три румба слева прошел встречный пароход, маленький, далекий, – и опять ничего, пустота.
