Текст книги "Клуб благотворительных скелетов (Фантастика Серебряного века. Том X)"

Автор книги: Иван Бунин

КЛУБ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫХ СКЕЛЕТОВ
Фантастика Серебряного века
Том X

Михаил Кузмин
ИЗ ПИСЕМ ДЕВИЦЫ КЛАРЫ ВАЛЬМОН К РОЗАЛИИ ТЮТЕЛЬ МАЙЕР

27 июля 172…

Простите, дорогая тетушка, что так долго Вам не писала, но с этим переездом все совершенно потеряли голову; теперь все устраивается понемногу, и вчера уже повесили вывеску; папаша все хлопочет сам, сердится и бранится на нас и вчера дошел до того, что надел жилет задом наперед. Мамаша Вам очень кланяется; у меня отдельная комната от нее, но рядом, и двери на ночь я оставляю открытыми, продолжая быть все такой же трусихой. У папаши, кроме Жана и Пьера, еще только мальчик и потом еще недавно поступивший Жак Мобер, здешний, кажется, обыватель. И такой чудак – пришел наниматься совсем ночью, когда мы уже собирались спать; папаша чуть не прогнал его прямо без разговоров, но потом все обошлось. Работы, слава Богу, много, так что папаша довольно утомляется; но что же делать, надо же жить как-нибудь. Что Вам сказать о Лашез-Дье? Это совсем маленький городок со старым, вроде крепости, монастырем, вдали видны горы. Не знаю, не будет ли нам тут очень скучно, хотя мы и познакомились уже кое с кем. Покуда еще ничего делать некогда за устройством. Прощайте, милая тетя; простите, что мало пишу – ужасно некогда и к тому же такая жара, что у меня вся шея мокрая. Целую Вас и пр.

Любящая Вас племянница

Клара Вальмон.

15 сентября 172…

Благодарю Вас, милая тетушка, за присланную Вами шубку. Право, Вы слишком предусмотрительны, приславши Ваш милый подарок теперь, когда мы все гуляем еще в одних платьях. Узнаю милую тетушку Розалию и в этой внимательности и в выборе материи! Где Вы отыскали такой чудный штоф? Главное, с таким рисунком. Эти столь яркие розы с зелеными листьями на золотисто-желтом фоне – предмет удивления всех наших знакомых, которые специально заходят смотреть Ваш подарок, и я с нетерпением жду холодов, чтобы обновить это чудо. Мы все здоровы, хотя живем скромно и нигде не бываем. Дома нас очень забавляет Жак; это очень веселый, милый молодой человек, способный и работящий, так что папаша им не нахвалится. Матушке не нравится, что он не ходит в церковь и не любит благочестивых разговоров. Конечно, это дурно, но молодости можно простить этот недостаток, тем более, что Жак – юноша в общем очень скромный: не гуляка, не игрок, не пьяница. Еще раз благодарю Вас, милая тетя, за шубку, и остаюсь любящая Вас племянница

Клара Вальмон.

2 октября 172…

Дорогая тетушка, поздравляю Вас от души с днем Вашего рождения (ведь это в 69 год Вы вступаете!) и желаю встретить его в менее смутном, менее смешанном состоянии, чем нахожусь я. Ах, тетя, тетя. Я так привыкла Вам все писать, что признаться Вам мне гораздо легче, чем отцу Виталию, нашему духовнику, которого я знаю всего несколько месяцев. Как мне начать? с чего? Я трепещу, как девочка, и только воспоминания Вашего милого, доброго лица, сознание, что для тети Розалии я – все та же маленькая Клара, придают мне смелость. Помните, я Вам писала о Жаке Мобере, ну, так вот, тетя, я его полюбила. Вспомните вашу юность, Регенсбург, молодого Генриха фон Моншейн и не будьте строги к Вашей бедной Кларочке, которая не устояла против очарования любви… Он обещает открыться отцу и жениться на мне после Рождества, но дома никто ничего не подозревает и вы, пожалуйста, меня не выдайте. Как мне стало легче после того, как я открылась вам. Я особенно люблю его глаза, которые так огромны во время поцелуев, и потом, у него есть манера тереться бровями о мои щеки, что очаровательно приятно. Простите меня, милая тетя, и не сердитесь на Вашу бедную Клару Вальмон.

Кстати, Жак совсем не здешний и в Лашез-Дье никто его не знает, мы совершенно напрасно это вообразили. В сущности, не все ли это равно? Не правда ли?..

6 декабря 172…

Правда, что несчастья ходят всегда толпою! Мамаша вчера, заметив мою талию, стала расспрашивать, и я во всем созналась. Можете представить горе матушки, гнев папаши. Он ударил меня по лицу и сказал: «Никогда не думал иметь в дочери потаскушку», ушел, хлопнув дверью. Мамаша, плача, сама меня утешала, как могла. Как мне не хватало вас, милая тетя, Вашей ласки, Вашего совета. Теперь я никуда не выхожу и не придется мне обновить Вашей шубки. Но ужаснее всего, что Жак нас покинул. Я уверена, что он отправился в свой город просить благословения своих родителей; но как бы там ни было, его нет как нет, и моя скука, моя тоска еще усиливаются его отсутствием. Мне кажется, что все знают о моем позоре, и я боюсь подойти к окнам; я шью не покладая рук, хотя теперь и трудновато долго сидеть наклонившись. Да, тяжелое время настало для меня. Как в песне поется:

 
«Любви утехи длятся миг единый,
Любви страданья длятся долгий век»[1]1
  «Любви утехи длятся миг единый…» – Автоцитата из стих. «Любви утехи», вошедшего в авторский сб. Кузмина Сети: Первая книга стихов (1908).


[Закрыть].
 

Прощайте и пр. любящая Вас

Клара.

2 июня 172…

Вы, вероятно, думали, тетя, что я уже умерла, не получая от меня писем столько месяцев. К несчастью, я жива. Расскажу спокойно все, что произошло. Жака нет, пусть Бог простит ему его зло, как Он нас избавил от козней сатаны. 22 мая я разрешилась от бремени ребенком, мальчиком. Но, праведный Боже, что это был за ребенок: весь в шерсти, без глаз и с ясными рожками на голове. Боялись за мою жизнь, когда я увидала свое дитя. Свое дитя, какой ужас! Тем не менее, решили его окрестить по обряду святой католической церкви. Во время св. таинства вода, приготовленная для поливания, вдруг задымилась, поднялся страшный смрад и, когда, служащие могли открыть глаза после едкого пара, они увидели в купели вместо младенца большую черную редьку. Козни сатаны нас да не коснутся. Можете вы представить всю горесть, весь ужас и радость, что мы не до конца погублены. Когда мне рассказали все происшедшее в церкви, я сделалась как безумная. У нас отслужили молебен и каждый день кропят святой водой. Мне читали молитвы на изгнание злого духа. Отец Виталий советовал очистить мой организм от злого семени…….

Вы бы меня не узнали, милая тетя, так я изменилась за это время. Не всякому на долю выпадает такое несчастье. Но Бог сохранит всех на Него уповающих. Прощайте и пр., любящая Вас

Клара Вальмон.

15 июня 172…

Пишу вам опять, милая тетя, думая, что Вы очень беспокоитесь нашими делами. После моего очищения жители стали искоренять и у себя остатки следов злого духа. Припомнили все работы, которые делал Жак Мобер (хотя лучше бы его звать чертом Вельзевулом): сапоги, полусапожки, туфли, ботфорты, и, сложивши все на площади у аббатства, сожгли их. Лишь старый часовщик Лимозиус отказался дать свои сапоги, говоря, что ему важнее прочные сапоги, чем глупое суеверие. Но, конечно, он был еврей и безбожник, не заботящийся о спасении бессмертной души. Прощайте, милая тетя, и пр.

Остаюсь любящая Вас

Клара Вальмон.

Михаил Кузмин
ТЕНЬ ФИЛЛИДЫ[2]2
  …Филлиды – Филлида – в античной мифологии фракийская царевна, невеста или жена афинского царя Демофонта, сына героя Тесея. В горе от долгой отлучки Демофонта на родину повесилась и была превращена в миндальное дерево. Пространное послание Филлиды к Демофонту стало частью «Героид» Овидия, а само имя Филлида распространилось в идиллической поэзии. Впрочем, в «Элегиях Филлиды», приведенных ниже в рассказе, Кузмин следует не Овидию, а поэтике собственных Александрийских песен (первая публ. 1906).


[Закрыть]
(Египетская повесть)

I

Когда старый Нектанеб поднял глаза от закинутых сетей, привлеченный резким и одиноко разнесшимся в вечерней прохладе криком, он увидел небольшую лодку в столбе отраженного заходящего солнца и человека, делающего тщетные усилия выплыть. Подъехать, бросив сети, к месту, где виделся утопающий, броситься в воду и обратно в лодку, уже неся спасенного, – было делом немногих минут. Девушка была лишенною чувств и при сбежавшем с ее щек естественном румянце яснее выступала видимость искусственной окраски на ее худощавом длинноватом лице. Только когда старик положил ее бережно на циновки в своей лачуге, – ибо он был не более как бедный рыбак, – спасенная открыла глаза и вздохнула, будто пробужденная от глубокого сна, причем вместе с первыми признаками жизни вернулась и ее печаль, потому что обильные и неудержимые слезы потекли из ее светло-карих глаз и она начала метаться, как в горячке, громко и горько сетуя на свою участь. Из ее бессвязных слов и восклицаний Нектанеб узнал, что она богатая наследница, сирота, отвергнутая каким-то бессердечным юношей и пытавшаяся в припадке отчаянья схоронить в речных струях свое горе. Узнал он также, что зовут ее – Филлидой. Впрочем, он мог догадаться об этом и без ее слов, ибо дом ее родителей, теперь уже умерших, находился невдалеке от берега реки, где стояли лодки для прогулок и других каких надобностей владельцев. Говоря, она плакала, обвивала его шею руками и прижималась к старому рыбаку, как младенец прижимается к своей кормилице, он же ее гладил по волосам, утешая как мог.

II

Утро и крепкий сон принесли успокоение, не приходившее с ласковыми словами. Более веселые мысли, более улыбчивые планы явились в голове нежной Филлиды. Она ясно рассказала Нектанебу, как пройти к дому жестокого Панкратия, как сочинить обманную повесть об ее будто бы состоявшейся уже смерти, наблюдая, чтоб передать ей, как изменится его прекрасное, всегда с налетом скуки, лицо, когда в доказательство своего рассказа он передаст записку, будто бы найденную в складках одежды утопленницы, и полосатое покрывало. Она хлопала в ладоши, написав прощальное письмо, и торопила старика, волнуясь и радуясь. Посланному пришлось пройти немало улиц раньше, чем он достиг небольшого, но благоустроенного загородного дома Панкратия. Молодой хозяин был занят игрою в мяч с высоким мальчиком в голубой легкой одежде, когда ввели к нему старого рыбака. Узнав, что письмо от Филлиды, чей сад спускается до реки, он спросил, не ломая печати и поправляя завитые темные локоны: «Сама госпожа тебя послала?»

– Нет, но ее желание было видеть это письмо в твоих руках.

– Рука – несомненно ее; посмотрим, что несет нам это милое послание.

Улыбка была еще на губах юноши, когда он начинал читать предсмертное письмо девушки, но постепенно лоб его хмурился, брови подымались, губы сжимались и голос его звучал тревожно и сурово, когда он спросил, спрятав письмо за одежду: «Это правда то, что написано в этом письме?»

– Я не знаю, что писала бедная госпожа, но вот что я видел собственными глазами, – и затем следовал искусно придуманный, наполовину, впрочем, правдивый рассказ о мнимой смерти Филлиды. Покрывало, известное Панкратию как несомненно принадлежавшее девушке, окончательно убедило его в верности печальной выдумки и, отпустив рыбака награжденным, он рассеянно принялся за игру в мяч с высоким мальчиком, которою он всегда занимался между ванною и обедом.

Филлида, притаившись за низкою дверью, долго ждала своего хозяина, смотря, как работали в огородах за рекой, пока солнце не начало склоняться и ласточки с криком носиться над землею, чуть не задевая крылом спокойной воды.

Наконец, она услышала звук камешков, катившихся из-под усталых ног старика, подымавшегося в гору.

III

Раз семь или восемь заставляла себе пересказывать отвергнутая Филлида подробности свидания с Панкратием. Она хотела знать, и что он сказал вначале, и что он сказал потом, и как он был одет, и как он смотрел: был ли печален или равнодушен, бледен или цветущий видом, – и Нектанеб тщетно напрягал свою старую память, чтобы отвечать на торопливые и прерывистые расспросы девушки.

На следующее утро он сказал: «Что ты думаешь, госпожа? тебе нужно возвращаться в дом, раз ты в числе живых».

– Домой? да ни за что на свете! тогда все узнают, что я – жива; ты забываешь, что я – покойница.

И Филлида громко засмеялась, живостью глаз и щек делая еще более смешными шутливые выдумки.

– Я останусь у тебя: днем, пока ты будешь ходить в город, я буду лежать между гряд, и меня не заметят среди спелых дынь, а вечером ты мне будешь рассказывать о том, что видел днем.

Наконец, рыбак убедил молодую госпожу дать знать тайком старой кормилице, живущей на хуторе невдалеке от Александрии, рассказать ей все откровенно и дождаться там, что покажет время и судьба. Сам же он обещал ежедневно доносить о действиях Панкратия, имеющих какое-либо отношение к его возлюбленной.

– Как же я проеду туда?

– Я перевезу тебя сам в лодке.

– Через весь город? живою покойницею?

– Нет, ты будешь лежать на дне под тканью.

– Стражи примут тебя за вора и заберут.

– Сверху же я прикрою тебя рогожей.

Будучи круглой сиротой, Филлида могла легко скрывать свое исчезновение и мирно жить на хуторе у старой Манто, с утра до вечера гадая по цветам, полюбит ли ее далекий юноша, то обрывая лепестки один за другим, то хлопая листьями, сердясь на неблагоприятные, обратным же детски радуясь ответам. Так как волнение любви не лишало ее аппетита и скромный обед хутора не удовлетворял ее капризный от безделья вкус, то скоро тайна ее жизни сделалась известной еще и домоправительнице в городе, ежедневно посылавшей со старым рыбаком то сладкое печенье с имбирем, то дичь, искусно зажаренную, то пирожки с петушиными гребешками, то вареную в нежном меду душистую дыню.

IV

С трудом поспевали старые ноги Нектанеба за быстрыми и молодыми шагами Панкратия и его спутника. Был уже вечер, с моря доносился запах соли и трав, в гостиницах зажигались большие фонари и слышалась музыка, матросы ходили по четверо и более, взявшись за руки, поперек улицы и наши путники все дальше и дальше углублялись в темные опустевшие кварталы. Наконец, отдернув тростниковую занавеску, они вошли в дом, имеющий вид притона или кабачка для портовой черни. Нектанеб повременил идти за ними, чтобы не обратить на себя их вниманья, и ждал других посетителей, чтобы проникнуть внутрь незамеченным. Наконец, он заметил пятерых матросов, из которых самый младший говорил: «И она вложила ему губку вместо сердца; утром он стал пить, губка выпала – он и умер».

Рыбак, вошедши с ними, первые минуты ничего не мог разобрать, отученный своею бедностью и возрастом от посещения подобных мест. Шум, крики, стук глиняных кружек, пенье и звуки барабана раздирали удушливый густой воздух. Певицы сидели у занавески, утирая руками пот и потекшие румяна. На столе между сосудами с вином танцевала голая нубийская девочка лет десяти, приближая голову к пяткам в ловком извиве. Ученая собака возбуждала громкий восторг, угадывая посредством грубо вырезанных из дерева цифр количество денег в кошельках посетителей. Панкратий сидел у выхода со своим спутником, еще более нахлобучив каракаллу[3]3
  …каракаллу – Каракалла – длинный галльский или германский плащ с капюшоном; за любовь к этому одеянию «Каракаллой» был прозван римский император Цезарь Марк Аврелий Север Антонин Август (188–217).


[Закрыть] себе на брови, отчего глаза его казались другими и блестящими. Он остановил проходившего старика, сказав: «Послушай, это ты приносил мне известие о смерти несчастной Филлиды? Я искал тебя, я – Панкратий-ритор, но тише… Приходи ко мне завтра после полудня; я имею сказать тебе нечто: умершая меня тревожит». Он говорил полушепотом, был бледен, и глаза от капюшона казались другими и блестящими.

V

Филлида сидела на пороге дома, читая свитки, только что привезенные Нектанебом, где почерком переписчика было написано: «Элегии Филлиды, несчастной дочери Палемона». Она сидела наклонившись, не слыша, как проходили рабы с полными ушатами парного молока, как садовник подрезал цветы, как собачка лаяла, гоняясь за прыгающими лягушками, и вдалеке пели жнецы заунывную песню. Строки вились перед нею и воспоминание прошлых тревог туманило вновь ее беспечные глаза.

 
Родители, родители,
отец да мать,
много вы мне оставили
пестрых одежд,
белых лошадей,
витых браслет, —
но всего мне милей
алое покрывало
с поющими фениксами.

Родители, родители,
отец да мать,
много вы мне оставили
земель и скота:
крепконогих коз,
крепколобых овец,
круторогих коров,
мулов и волов, —
но всего мне милей
белый голубь с бурым пятнышком:
назвала его «Катамит»[4]4
  …«Катамит» – от лат. catamitus, любимый, любимец.


[Закрыть].

Родители, родители,
отец да мать,
много вы мне оставили
верных слуг:
огородников, садовников,
ткачей и прядильщиков,
медоваров, хлебопекарей,
скоморохов и свирельщиков, —
но всего мне милей
старая старушка
моя нянюшка.
Мила мне и нянюшка,
мил голубок,
мило покрывало,
но милее сад.
Он спускается, спускается
к реке наш сад,
наверху по реке, наверху по реке
мой друг живет.
Не могу послать, не могу послать
я цветка к нему,
а пошлю поклон, пошлю поклон
с гребельщиками.
 

И еще было написано:

 
Утром нянюшка мне сказала:
– незачем скрываться от старой —
ты весь день по цветам гадаешь,
не отличаешь айвы от яблок,
не шьешь, не вышиваешь,
нежно голубя пестрого целуешь
и ночью шепчешь: «Панкратий».
 

И еще было написано:

 
Что мне выбрать, милые подруги:
Признаться ли еще раз жестокому другу?
или броситься в быструю речку?
равно трудны обе дороги,
но первый путь труднее —
так придется краснеть и запинаться.
 

И еще было написано:

 
Утром солнце румяное встанет,
ты пойдешь на свои занятья,
встречные тебя увидят,
подумают: «Гордый Панкратий», —
а бледной Филлиды уже не будет!

Ты будешь гулять по аллеям,
с друзьями читать Филона[5]5
  …Филона – Речь идет о еврейском эллинистическом философе и богослове Филоне Александрийском (ок. 20/25 д. н. э. – ок. 50 н. э.).


[Закрыть],
бросать диск и бегать в перегонки —
все скажут: «Прекрасный Панкратий» —
а бледной Филлиды уже не будет!
Ты вернешься в свой дом прохладный,
возьмешь душистую ванну,
с мальчиком в мяч поиграешь,
и уснешь до утра спокойно,
думая: «Счастливый Панкратий» —
а бледной Филлиды уже не будет!
 

И еще было написано много, так что до вечера прочитала девушка, вздыхая и плача над своими собственными словами.

VI

Теперь Панкратий не играл с мальчиком в мяч, не читал, не обедал, а ходил по небольшому внутреннему саду вдоль грядки левкоев, имея вид озабоченного тревогами человека. Тотчас после приветствия он начал: «Умершая девушка тревожит меня; я ее вижу во сне и она меня манит куда-то, улыбаясь бледным лицом».

Старик, зная Филлиду в живых, заметил:

– Есть обманчивые сны, господин, пусть они не тревожат тебя.

– Они не могут меня не тревожить; может быть, все-таки я – невинная причина ее гибели?

– Считай ее живою, если это вернет твой покой.

– Но она же умерла?

– Мертво то, что мы считаем мертвым, и считаемое нами живым – живет.

– Ты, кажется, подходишь к тому, о чем я хотел говорить с тобою. Обещай мне полную тайну.

– Ты ее имеешь.

– Не знаешь ли ты заклинателя, который бы вызвал мне тень Филлиды?

– Как тень Филлиды?

– Ну да, тень умершей Филлиды. Разве это тебе кажется странным?

Нектанеб, овладев собою, ответил: «Нет, это мне не кажется странным и я даже знаю нужного тебе человека, только веришь ли ты сам в силу магии?»

– Зачем же бы я тогда и спрашивал тебя? и при чем тут моя вера?

– Он живет недалеко от меня и я могу условиться, когда нам устроить свиданье.

– Прошу тебя. Ты мне много помог словами: мертво то, что мы считаем таковым и наоборот.

– Полно, господин, это пустые слова, не думая брошенные таким старым неученым рыбаком, как я.

– Ты сам не знаешь всего значения этих слов. Филлида для меня, как живая. Устрой скорее, что ты знаешь!

Юноша дал рыбаку денег и старик, идя долгою дорогою на хутор, был занят многими и различными мыслями, приведшими потом к одной более ясной и благоприятной, так что не спавшая и отворившая сама ему калитку Филлида увидела его улыбающимся и как бы несущим вести счастья.

VII

План Нектанеба был встречен удивленными восклицаниями девушки.

– Ты думаешь? возможно ли это? это не будет святотатством? Подумай: магические заклятия имеют силу вызывать душу умерших – как же я, живая, буду обманывать того, кого люблю? не накажет ли меня собачьеголовая богиня[6]6
  …собачьеголовая богиня – Намек на александрийский синкретизм: гибрид египетского проводника умерших Анубиса, изображаемого с собачьей (шакальей) головой, и греческой богини преисподней, магии и колдовства Гекаты, тесно связанной с собаками.


[Закрыть]?

– Мы не делаем оскорбления обрядам; ты не мертвая и не была такою; мы воспользуемся внешностью заклятий, чтобы успокоить мятущийся дух Панкратия.

– Он полюбил меня теперь и хочет видеть?

– Да.

– Мертвую! мертвую!

– А ты будешь живая.

– На меня наденут погребальные одежды, венчик усопшей! я буду говорить через дым от серы, который сделает мертвенным мой образ!

– Я не знаю, в каком виде придется тебе представлять духа. Если ты не желаешь, можно этого избегнуть.

– Как?

– Отказаться от вызывания.

– Не видеть его! нет, нет.

– Можно сказать, что заклинатель находит лунную четверть неблагоприятной.

– А потом?

– Потом Панкратий сам успокоится и забудет.

– Успокоится, говоришь? Когда придет Парразий, чтобы уславливаться и учить меня, что делать?

– Когда хочешь: завтра, послезавтра.

– Сегодня. Хорошо?

Оставшись одна, Филлида долго сидела недвижно, потом сорвала цветок и, получив «да» на свой постоянный вопрос, улыбнулась было, но тотчас опять побледнела, прошептав: «Не живой досталось тебе счастье любви, горькая Филлида!» Но утреннее солнце, но пение кузнечиков в росе, но тихая река, но краткий список прожитых годов, но мечты о любящем теперь Панкратии снова быстро вернули смех на алые губы веселой и верной Филлиды.

VIII

Когда в ответ на магические формулы тихо зазвучала арфа и неясная тень показалась на занавеске, Панкратий не узнал Филлиды; ее глаза были закрыты, щеки бледны, губы сжаты, сложенные на груди руки в повязках давали особенное сходство с покойницей. Когда, открыв глаза и подняв слабо связанные руки, она остановилась, Панкратий, спросив позволения у заклинателя, обратился к ней, став на колени, так: «Ты ли тень Филлиды?»

– Я – сама Филлида, – раздалось в ответ.

– Прощаешь ли ты меня?

– Мы все водимся судьбою; ты не мог иначе поступать, как ты поступал.

– Ты охотно вернулась на землю?

– Я не могла не повиноваться заклятиям.

– Ты любишь меня?

– Я любила тебя.

– Ты видишь теперь мою любовь; я решился на страшное, может быть, преступное дело, вызывая тебя. Веришь ли ты мне, что я люблю тебя?

– Мертвую?

– Да. Можешь ли ты приблизиться ко мне? дать мне руку? отвечать на мои поцелуи? я согрею тебя и заставлю биться вновь твое сердце.

– Я могу подойти к тебе, дать руку, отвечать на твои поцелуи. Я пришла к тебе для этого.

Она сделала шаг к нему, бросившемуся навстречу; он не замечал, как ее руки были теплее его собственных, как билось ее сердце на почти замершем его сердце, как блестящи были глаза, смотрящие в его меркнувшие взоры. Филлида, отстранив его, сказала: «Я ревную тебя».

– К кому? – прошептал он, томясь.

– К живой Филлиде. Ее любил ты, терпишь меня.

– Ах, я не знаю, не спрашивай, одна ты, одна ты, тебя люблю!

Ничего не говорила больше Филлида, не отвечая на поцелуи и отстраняясь; наконец, когда он в отчаянии бросился на пол, плача, как мальчик и говоря: «Ты не любишь меня», Филлида медленно произнесла: «Ты сам не знаешь еще, что я сделала», и, подошед к нему, крепко обняла и стала сама страстно и сладко целовать его в губы. Сам усиливая нежность, он не заметил, как слабела девушка, и вдруг, воскликнув: «Филлида, что с тобой?», он выпустил ее из объятий, и она бесшумно упала к его ногам. Его не удивило, что руки ее были холодны, что сердце ее не билось, но молчанье, вдруг воцарившееся в покое, поразило его необъяснимым страхом. Он громко вскричал, и вошедшие рабы и заклинатель при свете факелов увидели девушку мертвою в погребальных спутанных одеждах и отброшенные повязки и венчик из тонких золотых листочков. Панкратий снова громко воскликнул, видя безжизненной только что отвечавшую на его ласки, и, пятясь к двери, в ужасе шептал: «Смотрите: трехнедельное тление на ее челе! о! о!».

Подошедший заклинатель сказал: «Срок, данный магией, прошел и снова смерть овладела на время возвращенной к жизни» – и дал знак рабам вынести труп бледной Филлиды, дочери Палемона.