Текст книги "Устами Буниных. Том 2. 1920-1953"
Автор книги: Иван Бунин
Соавторы: Вера Бунина
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)
Дорогой обсуждали, почему Качалов без всякой просьбы стал читать стихи именно Маяковского, т. е. одного из самых ярких большевицких стихотворцев? Решили, что он боится своего белогвардейского прошлого и «старается». […]
Между прочим, рассказывают, что против театра, где играет «Художественный» есть ресторанчик, где сидят статисты театра и ведут пропаганду, чтобы возвращались в Россию. Конечно, с труппой приехало много переодетых большевиков, которые следят за актерами. […]
1923
[Записей за 1923 год мало и у Ивана Алексеевича, и у Веры Николаевны. Начинаю с записей Веры Николаевны:]
1 янв. (н. ст.)
Новый год франц. мы встретили на мосту Алекс[андра] III, возвращались от Карташевых пешком. […] Нам показалось это знаменательным. […] Ян сказал: – Может быть, мы вернемся в этом году?
3 янв. (н. ст.)
[…] Зашли Цетлины. Я сказала, что Ян у Куприна. Они пошли за ним и, вернувшись, просидели весь вечер. […] Говорили о Худож. театре, о лекции Куприна и Яна, о лете […]
4 янв. (н. ст.)
[…] Лекция Куприна. Это не лекция. Как-то слабо и неинтересно. Мысль, что гений и злодейство не могут ужиться – не новенькая, и странно читать лекцию, чтобы сказать это. […]
7 января.
[…] Визу для Шмелева выслали вчера в дипломатическом «вализе».
8 января.
Пришел интервьюер. […] Ян: – […] Оттого, что я был в оппозиции, не значит, что я не искал. Я за органичность в искусстве. Если я талантлив, то я скажу новое. Зачем же кричать: Я новый! Я не похож на прежних! Я ни на кого не похож! – Кто же начинал без подражания! Я нашел через некоторое время себя, свою музыку. […] «Деревня» – реализм. «Господин из Сан-Франциско» – симфоничен. Появилось в Советской России большое количество пролетарских писателей и поэтов. Есенин – сознательный хулиган. […] Маяковский тоже натура грубая. […]
[Из записей Ивана Алексеевича:]
1/14янв. 1923.
Новый год встречали у кн. Пл. Ник. Аргутинского. Нувель, Зилотти. Позднее художн[ик] Пикассо с женой, которая по происхожд. русская. Маленький, довольно простонародного склада. […]
[Из дневника Веры Николаевны:]
15 января (н. ст.).
[…] Письмо от Шмелева. Приезжают в среду. […]
16 января (н. ст.)
[…] Ян все время усиленно работает. Мы ложимся спать поздно […] в голове у него лекция.
18 янв.
[…] Вечером у нас Шмелевы и Цетлины. Ив. Серг. [Шмелев. – М. Г.] читал из «Это было», что он хочет прочесть на вечере. […] Читает он хорошо, увлекаясь. […]
20 янв.
[…] Лекция Яна живая. Мне кажется, слушать ее будет легко. […] Ян послал билет [на вечер Шмелева. – М. Г.] Кесселю и просил его написать о Шмелеве, также говорил о нем с Шлецером. […]
23 янв.
Передали Шмелевым 1800 фр. […]
24 янв.
Лекция Яна. Народу было очень много. Ян читал внешне спокойно. Читал хорошо, но немного быстро (стихи), т. к. боялся, что не успеет кончить. […] Публика была незнакомая. Много молодежи. […] Многие подходили и выражали восхищение. […] Аргутинский пригласил нас и Шмелевых к нему чай пить. Мы просидели у него до часу, Шмелев много рассказывал. […]
26 янв.
Ездили к Боссару насчет Шмелева. Он сказал, что даст ответ через 2 недели. […]
27 янв.
Были у Цетлиных. Интересный разговор о поэтах, почему поэт должен быть консервативным, должен быть порождением быта. Ян развивал свою теорию о воспоминаниях, о наследственности, об органичности в поэзии. […] Шмелев сначала был как-бы задет, но затем, когда Ян объяснил, что он говорит о духовности в наследстве, то согласился. Ян говорил: «Вот и ваш талант объясняется, м. б., тем, что предки ваши были староверы, жили духовно, боролись из-за веры. Тут уже начинается культура». Шмелев говорил, что он думал о влиянии на литературу церкви, духовных служб, что они играли в жизни писателей большую роль. […]
29 янв.
Петерб. землячество – мертворожденное дитя, петербуржцы не ходят. Было около ста человек. Ян прочел из «Петлистых ушей» все, что относилось к самому Петербургу. […]
Говорят, что в Берлине жизнь русская, только нет Че-ки. […]
31 янв.
[…] Шмелев задает наивные вопросы, он, например, сказал: «А что, если написать Горькому, убедить его, кто такие большевики. Он ведь теперь ясно видит. Ведь если бы он перешел на нашу сторону, то какое это произвело бы впечатление на всех. Ведь Европа его очень ценит».
6 февраля.
Сейчас Ян вел странный разговор со мной – готовил меня к смерти мамы. Он видел ее нехорошо во сне. […]
7 февраля.
[…] Был Шмелев. Странно спросил о маме. Боюсь, что он уже знает. […] Почти год назад она писала, что много думает о смерти. […]
8 февр.
[…] Разбираю письма. […] Попалась пачка писем Бальмонта. Вот льстец. […] Ведь по письмам можно думать, что дороже Яна для него нет никого. […]
9 февр.
Никаких известий. Тревога все усиливается. […] За обедом говорили с Яном о загробной жизни. Ян верит в бессмертие сознания, но не своего я. […]
15 февраля.
Моск. земляч. Народу мало. Между прочим, Гучков 1 […] расстроился, узнав о смерти Ив[ана] П[авловича] Чехова. Он рассказывал, какой это был необыкновенный учитель народных школ. Жена его тоже хорошая учительница. […]
26 февраля.
[…] Узнала о кончине мамы.
5 марта.
Были у Шмелевых. Их обстановка напоминает мне московскую студенческую: огромный диван и стулья.
Весь вечер проспорили о Блоке, о Камерном театре […]
6 марта
[…] Днем были Шмелевы. Гуляли в Булонском лесу, потом зашли к нам, пили чай. Я прочла письма из Москвы. Ольга Алекс[андровна] [Шмелева. – М. Г.] меня всегда успокаивает. Может быть, отчасти оттого, что ее горе самое большое: расстреляли, замучили и неизвестно куда кинули сына. А сын у них, кажется, правда был чудесный, храбрый, благородный.
7 марта.
[…] Тэффи делали операцию, чуть не умерла. […]
8 марта.
Были у Шестовых. Интересный разговор о юродивых. Шест[ов] понимает их, как неприемлющих жизнь и связывает их с философами – Платоном, Плотином, Диогеном. […]
12 марта.
Ян был у Мережковских. З. Н. сухо сказала о «Гибели»: «Это манера толстовская». Ян возразил, что он давно пишет этой манерой, и она не похожа на толстовскую. – «Нет, вы все накручиваете и накручиваете». Потом она читала Яну, что она написала о Распутине – «Самый обыкновенный мужик, юрод». И это знаменитая писательница! Она ничего не понимает в людях. Мужик он недюжинный, и совсем не юрод. […]
31 марта.
[…] Были у всенощной. Служил Евлогий. Я в первый раз видела так близко архиерейское служение за всенощной. […]
Ян вернулся от Мережковских веселый. Д. С. был в хорошем настроении. З. Н. ругала монархистов.
17 апреля.
Вечер Яна.
3 мая.
Отъезд из Парижа.
4 мая.
Утром из Марселя в Ниццу. […] В Ницце устроились хорошо. В «Петрограде» приятно, хоть русское название. […]
6 мая.
Через Канн в Мужен. Антиб.
8 мая.
Утром ездили по Антибам и Juin les Pins. Ничего не подошло, но ехать было приятно. […]
10 мая.
Вернулись с поисков дачи. Устали. Ничего не нашли. Дач сдается мало. Они дороги и неудобны.
12 мая.
[…] Опять ездили и ничего путного не нашли. Близь Ментона есть две дачи. Одна очень жаркая и только до 1 сентября.
14 мая.
Грасс. Агентства. […] очень забавная женщина, по существу милая, сдала нам виллу Mont-Fleury, которая стоит высоко над Грассом, в большом саду, где растут пальмы, оливки, хвойные деревья, черешни, смоковницы и т. д. Вид божественный – на Сред[иземное] море, на Эстерель. […]
17 мая.
Переехали на дачу. Вещи на себе перевез какой-то итальянец. Сначала взялся, потом скандалил, а затем просил, чтобы его наняли, когда мы будем уезжать. […]
20 мая.
Ждем Володю 2 . […] После завтрака мы пошли смотреть дачу. Дача понравилась. Поторговались из-за срока и сошлись: с июня по 8 октября. […]
21 мая.
[…] Ян с Володей ездили в Канн. Пришли газеты, письмо от Шмелевых. […] Они согласны и едут, только неизвестно когда. […]
22 мая.
[…] Ему [Злобину. – М. Г.] здесь очень нравится. Подписал контракт. Распределил комнаты, у З. Н. целый аппартамент, у Д. С. тоже прекрасные две комнаты. У Володи просто, но хорошо.
29 мая
Ходили с Яном в город за покупками. Какие в Грассе древние дома, церкви. Совершенно итальянский характер уличек, дворов. […] На базаре тоже часто слышишь итальянскую речь. […]
6 июня.
Приехали Шмелевы. […] Ольга Алекс. очень похудевшая, Ив. С. бледен, возбужден, накален. Много рассказывал о парижской жизни, о знакомых. Куприн опять без денег. Ал. Ив. сказал, что он «забросил чепчик за мельницу». […] У Бальмонта на вечере было пусто, но денег он собрал тысячи четыре. От Карташева Ив. Серг. в восторге: «Вот правильное отношение к Христу, реальному. […]»
9 июня.
[…] По дороге в Мужен Ян […] говорил о своем творчестве, как созидался у него «Илья Пророк». Ехал в Елец и увидел на большой дороге изба строится и стружки блестят на лунном свете.
13 июня.
[…] Ол. Ал. удивительно хорошая женщина. Вот, какая жена должна быть у писателя. И зачем у них такое горе! Как они все трое любили друг друга, какие у них были нежные отношения. […]
17 июня.
Приезд Мережковских. З. Н. пришла к нам очень оживленная и возбужденная, бросилась Яну на шею. Дм. С. в хорошем настроении. Дача им понравилась. […]
27 июля.
[…] На вечерней прогулке Ив. С. опять вспоминает сына, плачет. Он винит себя, винит и мать, что не настояли, чтобы он бежал один, без них. Но все дело, конечно, что у них всех трех не было физиологического отвращения к жизни с большевиками. Погубила и дача 3 , она удержала подсознательно.
29 июня.
[…] В 6 ч. приходят Мережковские. Выходим в сад. З. Н. говорит: «Нужно нам, писателям, определиться, это надо сделать для французов. А то они говорят – вы мистически настроенные люди и только. – Падут большевики и что же? Будем мы поддерживать всякое правительство?» Дм. Серг. сказал, что он за религиозный фашизм. Это придумано хорошо. Ив. С. говорил долго и горячо. Он – белый. Он монархист-консерватор с демократическим оттенком, но против четыреххвостки 4 и т. д. Ян сказал, что он за Врангеля и Кутепова, т. е., что он думает, что только сильная военная власть может восстановить порядок, усмирить разбушевавшегося скота.
Потом говорили о том, что большевизм – это, действительно, рабоче-крестьянское правительство и что, конечно, большевики пришли навстречу русскому народу, не желавшему воевать и желавшему грабить.
Письмо от Ек. П. [Пешковой. – М. Г.]. Она прожила 5 дней в Алассио. Письмо восторженное, без ять и ни слова о Максиме и Ал. Макс. [Горьком. – М. Г.]
8/25 июля.
Пришли Мережковские. Говорили о Тихоне 5 , о том, какая часть романовской крови была в Ник[олае] II. З. Н. спрашивала: «Что Палеолог писал все в России еще, или же здесь, и так сказать, сжулил?» Ее смущают пророчества его. Она искренне думает, что предсказывать может только их дом.
Вечером мы гуляли втроем. Ив. С. рассказывал о Валааме, о Новом Афоне 6 . […]
16 июля.
Ян уехал на два дня с Моисеенко на автомобиле в горы.
[Среди бумаг Ивана Алексеевича сохранился напечатанный на машинке листок бумаги с незаконченным текстом:]
Укус змеи нечто совсем особое, мистически странное, незапамятно древнее.
Летом 23 года мы с Моисеенко ехали в автомобиле из Грасса в Тулон. Моисеенко в какой-то долине остановил машину, чтобы что-то исправить в ней, я перескочил с шоссе через канаву, лег головой к ней в траву, хотел отдохнуть, покурить, как вдруг услыхал, как что-то змеей мелькнуло возле меня и в то же мгновение я, от моего постоянного патологического ужаса к змеям, так дико взбросил ноги в воздух, что дугой перелетел через канаву назад и стал на ноги на шоссе – сделал то, что мог бы сделать лишь какой-нибудь знаменитый акробат или мой древний пращур, тигр, барс. – Мы не подозреваем, какие изумительные силы и способности еще таятся в нас с пещерных времен. […]
[Из дневника Веры Николаевны:]
24 июля.
Ольгин день. У нас по-русски пироги, торты. Завтракают Мережковские. Подобие России, но я не люблю это – легче, когда не вспоминаешь.
Зин. Ник. оставалась дольше всех. Говорила о Карташеве, что в нем пропало все ценное – пророческое. […]
31/17 июля.
[…] Трудный он [И. С. Шмелев. – М. Г.] человек – или молчит с обиженным видом или кричит возбужденно о вещах всем известных, тоном пророка. Он, вероятно, привык вращаться в среде, где его слушали с раскрытым ртом, а он вещал, прорицал, был как бы совестью окружающих. А с нами это смешно. […] Он породы Горького, Андреева, а не Яна, даже не Куприна. Ему хочется поучать, воспитывать, поэтому сам он слушать не умеет.
1 августа.
[…] Письмо от Верочки [В. А. Зайцевой. – М. Г.]. В Берлине тяжело, накануне революции. Многие русские собираются назад в Россию. Зайцевы не хотят. […]
[С августа 1923 г. возобновляются записи Ивана Алексеевича:]
3/16 Авг. 23 г.
Купанье в Восса. Вокзал, олеандры, их розаны и голубая синева моря за ними. Три купальщицы, молоденькие девушки. Незабываемое зрелище. Очки цвета иода. […]
5/18 Авг. 23 г.
После завтрака облака на западе. Скоро понял, что не облака. Говорят, что идет страшный лесной пожар. […] Часа в четыре все ближе докатывающийся до нас мистраль, хлопанье дверей по всему дому. Облака заняли треть неба. Густое гигантское рыжевато-грязное руно – Апокалипсис! Ночью огонь.
6/19 Авг. 23 г.
Lassus maris et viarum, – устав от моря и путей. Гораций. Как хорошо!
При воспоминании вспоминается и чувство, которое было в минуту того, о чем вспоминаешь.
[6 августа В. H., между прочим, записывает:]
З. Н. [Гиппиус. – М. Г.] Зайцева ставит выше Шмелева, но женщина в «Зол[отом] узоре» 7 ей непонятна. […]
[На следующий день запись:]
[…] Ив. С. [Шмелев. – М. Г.] трогательно учится по-английски, В нем как-бы два человека: один – трибун, провинциальный актер, а другой – трогательный человек, любящий все прекрасное, доброе, справедливое. […] Сегодня он говорил: «Нет, писать теперь нужно серьезное». Ян стоял, слушал цикад, кот. необыкновенно хорошо стрекотали, и думал: «А я хотел бы изобразить, как следует, вот эти звуки».
17 августа
[…] За обедом спор из-за Ал. Н. Толстого. Мы с Яном доказывали, что он сделан из худож. материала, но, конечно, он пестр и часто неровен. Ив. С., Ольга Ал. [Шмелевы. – М. Г.] и Евг. Ив. [Моисеенко. – М. Г.] не признают его писателем. Особенно нападает Ольга Ал.
Ив. С: «Да, странички, листочки, строчки у него есть, а произведения нет. Он никогда не взволновал меня, не задел души». […]
[Запись Ивана Алексеевича:]
7/20 Авг. 23 г.
Опять купался в Восса. Перед вечером перед домом, по саду спокойный, недвижный, чуть розоватый свет. И запах гари. Август, август, любимое мое.
Gefuhl ist alles – чувство все. Гете.
Действительность – что такое действительность? Только то, что я чувствую. Остальное – вздор.
Несрочная весна.
Grau, lieber Freund, sind alle Theorien,
Doch ewig grun das goldne Baum des Lebens —
Все умозрения, милый друг, серы,
Но вечно зелено златое Древо Жизни.
Лаоцзы, написавший Тао-те-кин, родился с седыми волосами, старцем. Страшная гениальная легенда!
«Мысль изреченная есть ложь…» А сколько самой обыкновенной лжи! Человеческий разговор на три четверти всегда ложь, и невольной, и вольной, с большим старанием ввертываемой то туда, то сюда. И все хвастовство, хвастовство.
[Из записей Веры Николаевны:]
28 августа.
Карташевы… Они завтракали у нас и пробыли до 6 часов.
А. Вл. рассказывал о Ник[олае] Ник[олаевиче] 8 . Высокий, большой старик, похожий на Павловичей, очень русский, без всякого европейского налета. Он совершенно не развит политически, но в этом-то и сила его. Он считает, что случилась катастрофа непоправимая. Ему кажется, что это конец. Он сам ни к чему не стремится, но к нему обращаются, толкают его, говорят, что его долг возглавить и т. д. Его поколебали, но он твердо сказал, что ему важно знать не мнение эмиграции, а мнение России, и если там его желают, то он готов принести себя в жертву. Похож он на помещика. […]
2сентября
[…] Сегодня Куприн написал очень хорошую статью о Государе, что он будет причислен к лику Святых. Чем объяснить такую смелость?
[У Бунина записано:]
Ночью с 28 на 29 Авг. (с 9 на 1 °Cент.) 23 г.
Проснулся в 4 часа, вышел на балкон – такое божественное великолепие сини неба и крупных звезд, Ориона, Сириуса, что перекрестился на них.
Конец сент. 1923 г., Грасс.
Раннее осеннее альпийское утро, и звонят, зовут к обедне в соседнем горном городке. Горная тишина и свежесть и этот певучий средневековый звон – все то же, что и тысячу, пятьсот лет тому назад, в дни рыцарей, пап, королей, монахов. И меня не было в те дни, хотя вся моя душа полна очарованием их древней жизни и чувством, что это часть и моей собственной давней, прошлой жизни. И меня опять не будет – и очень, очень скоро – а колокол все так же будет звать еще тысячу лет новых, неведомых мне людей.
[Из дневника Веры Николаевны:]
5 октября.
Отъезд Шмелевых. […]
9 октября.
Последний вечер на Mont Fleury. […] все к лучшему, мне было бы очень тяжело одной в таком огромном доме, да и дешевле, да и надо настраиваться на этот лад, на лад бедных людей, без ванн, без салонов и т. д. […]
[Запись И. А. Бунина:]
Воскресенье 16/29 окт. 23 г.
Поездка на Лоренск[ие] острова. Чай в Grill Room на набережной в Cannes. Сумерки, хмуро, теплый ветер, мотающий краями маркиз за окнами. Окна налились сине-фиолетовым, за ними в разные стороны раскинутые, махающие перья пальмы, в море туман, огонь – рубин далекого маячка на молу. В Grill'e зажженные хруст[альные] люстры и такие-же, отраженные, висят за окнами, над улицей, не мешая видеть пальму. Музыка, удивительно неподходящая к публике, – то ироническ[ая], то страстно-грозно-печальная, виолончель, как женск[ий] голос. Метрдотель маленький, круглый, ручки удивит[ельно] отдельные от тела, на быстром ходу махающиеся. Молодой лакей в белой куртке, итальянец, черные конск[ие] волосы, почти нет лба. Музыкант за пианино похож на немца, скрипка – все косое, ушедшее в нос лицо, виолончель – оч. красивый португалец. Из всей публики выделяется намазанная старая дама, страшная как смерть.
Все время думал о […] Он мысленно всех раздел, знает всю грязь – тайную – белья музыкантов, лакеев, вообразил все их пороки. Хорошо бы написать такой рассказ. Он, напр., сидит долго, долго в нужнике – некуда итти ночевать – вспоминает всю свою жизнь…
[В записях обоих Буниных большой перерыв. В дневнике В. Н. редкие и лаконические заметки. Ее записи возобновляются в январе 1924 года, записи Ивана Алексеевича, за исключением одной, – только следующим летом. Они сохранились в рукописи.]
1924
19 дек 1923/1 янв. 1924.
Целый день думаю о маме. Все стараюсь представить себе, что она чувствовала в последние сутки своей жизни? […]
Обедал Зайцев [Борис Константинович. – М. Г.], который вчера приехал. Не видались шесть лет! Изменился мало. Выдвинулись только кости. Стал живей, подвижнее. […] Кое-что чувствует иначе, чем мы, но все же в настроении приятном. Вера приезжает дней через десять.
У нас Петр Александрович [Нилус. – М. Г.] Он приехал из Вены. Материально ему очень тяжело. Приехал в Париж попытать счастья.
3 января.
Только что вернулись от Кульман, где кроме нас были Карташевы и П. Б. Струве. П. Б. похудел, отрастил бороду, стал красив и не утерял своей очаровательной улыбки. Он много рассказывал о настроениях в Праге и о том, что теперь варится в мире по отношению большевиков. Чехи боятся больше всего союза правых русских с правыми немцами, а потому Бенеш заключает союз с французами и Англией для водворения Милюкова в России, чтобы там устроить демократическо-республиканский образ правления. П. Б. доволен этим. […] П. Б. говорил еще, что главное разделение эмиграции произошло из-за Милюкова, в отношении к белому движению. – Молодежь в Праге в большинстве случаев правая. Настроение различных групп различно – левые эс-эры, правые эс-эры, милюковцы, правые кадеты: Кизеветтер и Новгородцев. Первый левее второго, но более непримирим, второй правее, но ближе к примиренчеству. […]
У Гончаровой большая мастерская с полным художественным беспорядком, но и уютом. Она показывала нам свои последние работы: два тона – черный и белый, как будто и не Гончарова с ее красками. Ширмы в шесть створок и на каждой створке почти в человеческий рост по испанке, в черном бархатном платье, белой шали и кружевной белой косынке на голове. Испанки все блондинки. […] Сама Гончарова очень мила, проста и женственна, а потому побыть у нее было очень приятно.
23 дек./5 янв.
Вчера были у Манухиных по поводу «Миссии русской эмиграции». Споры отчаянные. […] стали обсуждать список выступающих: 1. О. Георгий Спасский, 2. Мережковский, 3. Шмелев, 4. Бунин, 5. Карташев, 6. Кульман, 7. Манухин, 8. Кульман [?. – М. Г.], 9. Студент. За вход 2 фр. […]
31 дек./13 января 1924.
Опять перерыв в дневнике и письмах. […] А вчера еще навалили на меня устройство вечера «Миссии эмиграции». […]
15/28 янв.
[…] Вечера, билеты, хозяйство поглощали у меня почти все время. […]
Смерть Ленина не вызвала ни большого впечатления, ни надежд, хотя, по слухам, у «них» начинается развал. Телеграмма, что на похоронах Ленина 6000 человек отморозило себе руки и ноги. Сколько же народу согнали они?
В «Юманитэ» заметка по поводу «Татьяны» в нашем Посольстве. […] От начала до конца гнусная ложь. Будто был банкет в честь смерти Ленина, вино лилось рекой, мужчины были во фраках, дамы в бальных туалетах. Кто это писал? Вероятно, Донзель 1 . […]
Кстати, о Шмелеве ни слова. Он говорил речь, длинную, где в общем очень досталось бедному московскому университету. […] А праздновало «Татьяну» наше московское землячество. […] Маклаковы пожертвовали чай, кренделя и этим угощали даром, кроме того были пироги и тартинки, фрукты и вино. Было пение, музыка и танцы. […]
Ночь. Только что вернулись от Манухиных в очень тяжелом настроении. Ив. Ив. сначала отказался от председательства на собрании 2 , затем стал говорить, что у него нет пафоса произносить речи о доме. Раньше он говорил, что следует устроить такой дом, вид чайной, где могли бы русские находить приют от своей бездомной жизни, призывать богатых жертвовать на устройство этого дома. И он должен был закончить своей речью вечер. […] Затем Ив. Ив. стал предлагать Иг. Пл. Демидова в члены нашего кружка, мотивируя свое предложение тем, что мы слишком «правы». Было постановлено, что все речи должны быть, так сказать, в религиозном плане, а потому не важно, каковы политические убеждения говорящего. Сегодня же Ив. Ив., мотивируя свой отказ от председательства, все время указывал на якобы правую окраску речей, что вызвало отпор Шмелева, указавшего, что стыдно бояться таких слов, как «правый» и т. д. И вообще нужно искать правды и, если правду сейчас видишь в национализме, то борись за нее, ничего не боясь. Горячо говорил и Карташев. […] З. Н. [Гиппиус. – М. Г.] упрекала Карташева, что он служит правым, он в долгу не остался и сказал: «А вы говорите левые пошлости».
1 февраля.
[…] Горький приезжает в Париж и будет лечиться у Манухина. […]
[Манухин] отказывается и от выступления, подчеркивая, что он не хочет выступать под председательством Николая Карловича [Кульмана. – М. Г.] 3 .
3 февраля.
[…] Рассказы о Москве Веселовского:
– Вот, едем опять куда-то за 18 верст от Москвы. Приезжаем. Смотрим – нет даже пианино. – Как же петь? – А под скрипку! – Да под скрипку мы не можем, – Нет, товарищи, можете, а то смотрите, мы чувствуем в вашем тоне контрреволюционные звуки. Не будете петь – арестуем! – Так и пришлось петь без аккомпанемента. А возвращаться? Обещали автомобиль, ждали до 3-х часов ночи. Никто не приехал. Замерзли ужасно. Повезли на розвальнях. Лошади еле шагают. Проехали 3 версты. Возница говорит: «Слезайте, они у нас не кормлены, идите пешком!» Так к 6 часам я и дошел до дому. Чуть все ноги не отморозил. Так и со Станиславским и Качаловым бывало.
– А насчет спекуляции? Да мы все спекулянтами были, – продолжал Веселовский. – Вот поехали мы в Винницу. Знали, что там можно достать конопляного масла. Артистов возят в телячьих вагонах. Ехать долго. Я устроил чан, который обшил деревом со всех сторон и превратил его в стол. В Виннице купил масла. При обысках не догадывались. По приезде в Москву я сказал стрелочнику и смазчику, чтобы этот вагон они загнали на запасной путь, за что получат по 5 ф. масла. […]
27 февраля.
Последствия вечера «Миссия русской эмиграции» все еще чувствуются. […] впечатление огромное, все очень взволновались 4 . […]
Вчера М. С. Цетлина призвала Яна и все допрашивала. Она хочет устроить у себя бой: пригласить всех выступавших с одной стороны, и Руднева, Милюкова, Литовцева, Вишняка и пр. – с другой. […]
[Сохранилась записка Ив. А. Бунина, относящаяся к этому времени:]
Понедельник, 3 марта, 24.
Станиславск[ий] и пр. сняли фотографию где-то в гостях вместе с Юсуповым. Немедленно стало известно в Москве. Немирович в ужасе, оправдывается: «Товарищи, это клевета, этого быть не может, я телеграфирую в Америку!» А из Америки в ответ: «Мы не виноваты, вышло случайно, мы страшно взволновались, когда узнали, что попали на один снимок с Юсуповым». О, так их, так! Ум за разум заходит, когда подумаешь, до чего может дойти и до чего может довести «социалистич. правительство»!
[Продолжаю выписки из дневника Веры Николаевны:]
13 апреля.
Холод в квартире такой, что сижу в шубе. […] Почти решили ехать на юг в воскресенье. Хотим пожить недели две в Канн. […]
Собственно, как мы все легко пережили Россию – сидим, разговариваем о платьях.
7 мая.
[…] Мы опять в Грассе. Вчера была неделя, как мы покинули Париж, а кажется, что мы целую вечность там не были. Так все отвалилось. Я рада, что пока мы одни. […] Ян сначала расстроился, ему жутко одному в большом доме. […]
Зашла к Яну. Лежит на диване, думает, как озаглавить новую книгу. Перебирали заглавия. Остановились на «Сны Чанга». Рассказы будут в хронологическом порядке.
Вчера Ян сказал: Ну, я прочел «Кроткую». И теперь ясно понял, почему я не люблю Достоевского. Все прекрасно, тонко, умно, но он рассказчик, гениальный, но рассказчик, а вот Толстой – другое. Вот поехал бы Достоевский в Альпы и стал бы о них рассказывать. Рассказал бы хорошо, а Толстой дал бы какую-нибудь черту, одну, другую – и Альпы выросли бы перед глазами. […]
19 мая.
Фондаминский: Вы говорите, мужик лентяй. Но он расковырял шестую часть земного шара. Никуда не годный народ, а создал лучшую литературу в мире, создал лучшее государство по могуществу, обработал большую часть земли.
Ян: Русский народ так же талантлив, как и всякий другой народ. Всякий народ талантлив по-своему. Русский мужик не любит ковырять на одном месте. Поковыряет и идет дальше. Он не любит, не умеет обрабатывать.
Фондаминский; Никто так много не обработал земли, как русский мужик, однако. Это колоссальная заслуга перед культурой.
Ян: Какая это заслуга – бросил зерно в землю. Вот испанская культура пришла в Америку и создала кое-что. А у нас что? […] Здесь полмиллиона простых мужиков. Что они делают – прямо золотые руки.
Фондаминский: Франция скорее погибнет, чем Россия. […] Франция разлагается. Поговорите с французами. […] Русский пьяница, а душа крепкая. Пьяный, грозный, распутный, а душа есть. Потому и гунны пришли, что Рим разложился.
Ян: Где борьба, где восстания? Пять студентов в Каире.
Фондаминский: Это неверно. Колоссальное национальное движение. Почему Рабиндранат Тагору дана Нобелевская премия?
Ян: Совсем не потому… Раб. Тагор – это финь шампань и дали ему потому, что он мистичен, что англичане шатаются по востоку и живут у него. Болит душа, болит, вот он и взалкал по Р. Тагору, вот и Возлюбил с большой буквы. И эта мода болезненная, а не здоровый национализм.
[По соседству, как и в прошлом году, должны были поселиться Мережковские. З. П. Гиппиус в письме от 24 мая, между прочим, пишет Вере Николаевне:
Вижу, что жить
Нам предстоит отныне
На вилле Эвелине
С тарелками немытыми,
Со ставнями закрытыми
Да глаз на глаз с москитами.
[…] Стремлюсь вон из хаотического дома моего и жажду вас, вашей тишины, а москиты – пусть их жрут, меня все равно осталось довольно мало, последняя испанка меня окончательно похудила и состарила. […] Если найдется домашняя баба – примусь писать два романа сразу, и пропади все.
До скорого свиданья. Скажите нашему богдыхану, чтобы ценил свое самодержавие, пока не приехала оппозиция. Когда она появляется, она всегда «подымает голову» (или «лапу»). В данном случае не преминет. Начнет с «запросов»… Может, тем и кончит, а все-таки прежней лафы нет.]
[Запись Ив. Ал. Бунина:]
1 июня (н. с.) 24 г.
Первые дни по приезде в Mont Fleuri [Бунин пишет иногда так, а иногда Mont Fleury. – M. Г.] страшно было: до чего все то же, что в прошлом году!
Лежал, читал, потом посмотрел на Эстерель, на его хребты в солнечной дымке… Боже мой, ведь буквально, буквально было все это и при римлянах! Для этого Эстереля и еще тысячу лет ровно ничего, а для меня еще год долой со счета – истинный ужас.
И чувство это еще ужаснее от того, что я так бесконечно счастлив, что Бог дал мне жить среди этой красоты. Кто же знает, не последнее ли это мое лето не только здесь, но и вообще на земле!
[Из дневника Веры Николаевны:]
29 июня.
[…] Был общий обед с Мережковскими. Потом сидели под пальмами, вели легкий разговор на высокие темы. Было приятно.
[Запись Ив. Ал. Бунина:]
1/14. VII. 24.
Цветет гранатов[ое] дерево – тугой бокальчик из красно-розов[ого] воска, откуда кудрявится красная бумажка. Листики мелкие, глянцевитые, темно-зелен[ые]. Цветут белые лилии – стоят на обрыве против моего окна и так и сияют насквозь своей белизной, полные солнечн[ого] света. С неделю назад собрали апельсинный цвет, флер доранж.
Очень, оч. часто, из года в год, вижу во сне мать, отца, теперь Юлия. И всегдаживыми – и никогда ни малейш[его] удивления!
«Уныние, собран[ное], как зрелые плоды» – Верлэн. «Боевые знамена символизма… молодежь признала в В[ерлэне] своего вождя…» И ни одной анафеме не приходит в голову, какие это колоссальные пошлости!
«Генеральск[ий] бунт в Испании»… Ну, конечно, раз генералы, раз правые – бунт! «Остатки демократич[еской] и социалистич[еcкой] совести…» Даже и совесть-то у этих сукиных детей социалистическая, демократическая!
[Из записей Веры Николаевны:]
28 июля/5 августа.
Холод такой, что даже Мережковский стонет. Третьего дня мы с Яном ездили на острова. Редко хорошо было. На дальнем островке мы провели 1 часа. Точно в сказке. И как только очутились на земле, поразил и ошеломил бальзамический запах пиний и стрекотание цикад. Таких звуков я не слышала нигде, даже на Цейлоне. Цикадами усеяны стволы деревьев. Они цвета коры, некрасивы и не изящны, с перепончатыми крылышками. Мы прошли на западную часть острова. Полежали на земле. Ян умылся по-магометански. […] Около часа лежали, смотрели, думали, молчали. Потом пошли назад. Захотелось есть. Сели за стол под пальмовыми деревьями – потолок беседки – спросили кофе и хлеба. […] Мы спросили, можно ли снять комнату, чтобы провести здесь несколько дней. […] Остров принадлежит монахам и никто не может здесь останавливаться, кроме рыбаков. […] До St. Marguerite мы дошли очень быстро, там стояли 3/4 часа. […] Остров менее поэтичный и более загрязненный. […]
